Том не помнил, когда это началось, то, что потом обозначилось для него, как начало конца. Зато он прекрасно помнил зимний вечер в Лойче: один из тех скучных вечеров, когда они с Биллом оставались

Том не помнил, когда это началось, то, что потом обозначилось для него, как начало конца. Зато он прекрасно помнил зимний вечер в Лойче: один из тех скучных вечеров, когда они с Биллом оставались дома.

Еще в начале недели Кристина позвала их в гости. Намечались посиделки. То ли по поводу Рождества, то ли еще какому, сейчас он не помнил. Энди обещал принести самого настоящего шампанского, а не ту детскую шипучку, которую мама разрешала им с Биллом по большим праздникам, а Том заныкал пачку Мальборо. Кристина намекнула, что кое-кто из параллельного хочет с ним познакомиться, но кто именно, не сказала, «чтобы сохранить интригу». В общем, вечер обещал быть интересным.

Но к концу недели у Билла разболелось горло. Долго скрывать от матери это не удалось, к тому же градусник не обманешь. Биллу пришлось остаться дома, а Том не пошел «из солидарности». Так он объяснял это самому себе. Хотя на самом деле прекрасно знал, что без брата уже через 5 минут ему станет смертельно скучно даже на самой разухабистой вечеринке.

Раз такое дело, Том решил заодно перетянуть струны на гитаре – отчим подарил новую упаковку. Гитару, кстати, тоже подарил Гордон. Сейчас Том понимал, что она даже не была толком настроена. Он уселся по-турецки на свою кровать, удобно устроив гитару между колен. В углу тихо бубнил телевизор. Из кухни вкусно пахло – мама готовила ужин. Билл лежал на полу и, закусив кончик языка, старательно выводил что-то черным фломастером на листе.

- Блэк квесченмарк, – произнес он вдруг, склонив голову к плечу и рассматривая свой рисунок.
- Чего? – спросил Том.
- Блэк квесченмарк. Отличное название для группы.
- Для какой еще группы? – Том посмотрел на рисунок брата.
- Для нашей.
- У нас с тобой нет никакой группы, Билл.
- Значит, будет. Название уж есть.

В этом был весь Билл. Если ему в голову приходила какая-нибудь идея, то всё должно было начинать вращаться вокруг нее до тех пор, пока самому Биллу это не наскучит. Так было, например, с его пресловутой мечтой стать чемпионом по кикборду. Сколько Том не объяснял ему, что такого вида спорта не существует, что лучше бы он занялся чем-нибудь полезным, всё было напрасно. Каждое воскресенье они таскались на корт. Дождавшись, пока все разойдутся по домам, чтоб не позориться, Билл забирался на самый высокий скат, и через минуту Том уже подбирал его внизу, растирающего разбитые коленки. Ладно, в тот раз Биллу хватило одного серьезного кувырка через голову, чтобы понять, что, наверное, кик-бордер – не самая хорошая профессия. Найдется и получше. Например, певец.

Разговоры о группе становились все настойчивей. Каждый вечер перед сном они строили планы завоевания мира. В конце концов, Том хорошо играл на гитаре, еще бы, у их отчима была своя рок-группа… А потом, как будто Санта-Клаус подслушал их разговоры через печную трубу и насыпал полной горстью каждому в носок всё, что хотелось: и девочек, и славы, и восторгов выше крыши, а заодно и ненависти, чтоб не скучали.

Бойтесь своих желаний… Том никогда не мог понять смысла этой фразы, до тех пор, пока его желания не начали исполняться с пугающим постоянством. Иногда ему хотелось закричать, как в той сказке: «Горшочек, не вари»! Потому что становилось страшно: еще немного и ему просто нечего будет желать…

Однако Билла такой расклад, видимо, вполне устраивал. Он словно купался во всей этой истерии, которая с каждым днем нарастала все больше и больше. Казалось, что внимание и восхищение ему жизненно необходимы. На отдыхе через несколько дней он сникал и мало интересовался происходящим, хотя до этого мог изводить всех своими жалобами на усталость. Зато под светом софитов снова распускался, как цветок под солнцем.

В общем, Том поверил. Действительно поверил в то, что Билл нашел наконец-то, самое главное дело своей жизни, в котором сможет проявить себя, которое захватит его целиком. Так и было. Первые пять лет. Их закружило в водовороте событий с такой силой, что не было времени не то что осознать происходящее, дух перевести. Билл был счастлив, остальное не имело значения.

Том и не заметил, как из очередной сумасшедшей идеи брата музыка превратилась в дело его собственной жизни, в сам ее смысл. Постепенно он вникал в тонкости производства и постпродакшена. Микшерский пульт, поначалу казавшийся чем-то вроде пульта управления космическим кораблем, вскоре стал обычным аппаратом, таким же понятным, как его гитара – почти продолжением рук. Дэвид с удовольствием просвещал его. Они подолгу задерживались в студии, доводя треки до ума после того, как голос и партии инструментов были уже записаны. Подобно тому, как художник кладет последние мазки на совершенно законченную с точки зрения неискушенного зрителя картину, вставляет ее в рамку, и она превращается в произведение искусства.

Тома это завораживало и увлекало все больше и больше. Билл всегда был рядом с ним, и они могли спорить до хрипоты о песнях, последовательности треков, концепции альбома, даже о цвете обложки. Это было похоже немного на игру, немного на сумасшествие: они, по сути мальчишки, были на равных с серьезными музыкантами и продюсерами, чьи имена еще недавно были для них, как названия далеких звезд: прекрасными и недосягаемыми.

В последнее время Том все чаще думал о том, когда же произошел перелом? Провал «Гуманоида»? Неудачный тур 2010 года? Встреча с Кейтенами? В тот день после показа брат был сам не свой. Том давно не видел его таким возбужденным. Билл часами мог обсуждать новые костюмы к туру и свой дебют на подиуме с каждым, кто готов был его слушать. А Кейтены, как назойливые мухи одобрительно жужжали рядом. Но последней каплей, кажется, стала встреча с Вольфгангом Йоопом.

Том никогда не был гомофобом, по понятным причинам, но тогда он, кажется, впервые возненавидел всю эту братию, просто физически ощущая, как теряет Билла. Даже не так. Как теряет контакт с братом, всегда такой плотный, окутывающий их обоих, как кокон. Что-то изменилось. Он не знал как объяснить это, но он больше не чувствовал Билла так, как раньше. Не понимал и, кажется, взаимно.

Он отыгрывал концерт за концертом, стараясь не смотреть в очередной полупустой зал: только человеку, вложившему душу во что-то, понятно, что значит не получить отдачи. Но Билл продолжал вещать в интервью, что все хорошо, что они всем довольны, и Тома это бесило. Потому что до «хорошо» было как до Пекина раком. Тогда он впервые, наверное, осознал, что брату стало, попросту, не интересно, что этот тур, как тот кувырок через голову на кик-борде, отрезвивший Билла, – его увлекала какая-то новая идея.

На следующий год группа осталась в долгах хотя и вложила в тур свои средства. Новый альбом должен был в какой-то мере покрыть этот долг, когда Билл вдруг заявил, что он будет для него последним.
- Сообщение о распаде группы поднимет продажи, – цинично заявил он, – мы сможем расплатиться с долгами и быть свободными.

Только он забыл спросить, нужна ли такая свобода Тому и Густаву с Георгом. Впрочем, Густав давно заподозрил неладное и поигрывал на стороне сессионным музыкантом, по сути дожидаясь, когда можно будет свалить совсем. Предложений у него было достаточно. Георг еще держался. Работа в группе приносила стабильный доход, а теперь, когда у него родился ребенок, это было важно.

- В конце концов, «Токио Отель» – это такое же предприятие, как любое другое. – Дэвид всегда смотрел на вещи практически, а может быть, у него просто лучше получалось претворяться.

Как-то вечером в студии, после того, как Билл, попрощавшись, чмокнул Йоста в щеку, традиционно проигнорировав брата, Дэвид достал из холодильника две бутылки пива и поставил одну перед Томом:
- Хочешь поговорить об этом? – спросил он.

Том усмехнулся. Эта фраза всегда казалась ему очень киношной, но сейчас он вдруг понял, что да, хочет. Потому что больше поговорить было не с кем. На родителей проблемы группы он старался не наваливать, ограничиваясь стандартным: «Все хорошо, он перебесится, а газеты всегда преувеличивают».

Много раз он вспоминал их последний разговор с братом, в котором точкой стала хлопнувшая дверь и переезд Билла к Дэвиду. Билл говорил, что всегда мечтал чувствовать себя по-настоящему свободным, делать все, что ему хочется, без оглядки на мнение фанаток и прессы, что годы, проведенные в группе, сделали его параноиком, зацикленным на том, чтобы все держать под контролем, не сказать лишнего, не спалиться. Что за 7 лет он не имел личной жизни, только мимолетный трах больше похожий на шпионские игры и Том – эгоист, если думает только о группе, не замечая всего этого. Что «Токио Отель» – ошибка…

Это слышать было больнее всего. Билл даже не помнил, что затея с группой была его собственной прихотью. Что на дивиденды от нее он сейчас может позволить себе свою пресловутую свободу! Им всем было нелегко под прессингом все эти годы, но Том, которому поначалу меньше всего это было нужно, терпел, потому что Биллу нравилась игра в звездного мальчика. Теперь же ему захотелось свободы. Какой свободы? Разгуливать до утра по закрытым гей-клубам и тусоваться на модных показах с его дружками-модельерами? Интересно, что будет дальше, когда это ему тоже наскучит?

А теперь Билл ушел. Запер дверь своей комнаты и перестал звонить. В последнее время Том старался появляться дома как можно позже. Б0льшую часть времени он проводил в студии в Санта-Монике. Ночевал у Мартина или спал прямо на диванчике в комнате отдыха. Выматывал себя за день так, чтобы дома хватало сил только рухнуть в кровать, а если этого не удавалось, то напивался до одури в соседнем баре.

Радость от возвращения в их большой дом была омрачена закрытой дверью в пустую комнату брата. Билл заезжал домой только чтобы оставить или забрать свои вещи. После их ссоры он некоторое время жил у Дэвида, пока не нашел небольшую квартирку. Они практически потеряли с ним связь, встречаясь лишь в студии, куда Билл приезжал на запись.

Том распустил брейды и подстригся. Когда парикмахер закончила свою работу, и Том посмотрелся в зеркало, сердце его сжалось. Из зеркала на него смотрел Билл. Таким, каким Том знал его всю жизнь, каким видел за кулисами и по утрам в турбасе: без налета гламура, обычный, домашний Билл.

- Вам не нравится? – озабоченно спросила девушка.
- Нет-нет, все нормально. А вы можете меня покрасить?
- Покрасить? – девушка потрогала его черные пряди, – в какой цвет? – Она развернула перед Томом лореалевскую палитру.

Рассматривая завитки искусственных волос, он осознал вдруг, что совершенно забыл свой натуральный цвет. Их с Биллом цвет… Том ткнул пальцем в тот, который показался ему наиболее похожим.

Продолжение следует.

Дата добавления: 2015-11-04