Семиотический бунт в городском социокультурном пространстве.

Семиотический бунт в городском социокультурном пространстве.

Городская среда для исследователя чрезвычайно плодотворна.

Город представляет собой одновременно и однообразную смесь, микс людей, образов, строений, сообщений, знаков, находящуюся в постоянной динамике, и удивительно сегрегированное пространство, «шахматную доску» фрагментов пространства и времени, своеобразных «гетто», как называл их Бодрийяр. Гетто, которые делят город вместе с его жителями, даже городское время, на функциональные зоны, к которым мы привязаны в зависимости от статуса, интересов и потребностей. Действительно, эта произвольная логика урбанизированной структуры опасно граничит с расизмом и по мере развития города становится все более очевидной.

Бодрийяр же настоял на фиксации перехода города из металлургического состояния в семиургическое. Город как промышленный и торговый центр, построенный на связи отношениях производства и потребления, отошел в прошлое. Нынешний город – пространство исполнения кода.

Думаю, нет смысла раскрывать здесь суть знаковых систем, функционирующих в городской среде. Знаки и коды окружают нас везде – это и собственно знаки (денежные, дорожные и т.д.), и бренды, реклама, СМИ, в том числе социальные, Интернет, социальные сети, архитектура, дизайн, мода, еда, имидж – все это так или иначе с успехом рассматривается в виде культурно-семиотических систем, все это своей кульминации достигает именно в городском пространстве. Код делает нас всех одинаковыми и взаимозаменяемыми и делит нас на группы (классы, слои, аудитории читателей, целевых потребителей…) по своему усмотрению. Код – суть социальный факт, который, как утверждал Дюркгейм, обладает принудительной силой; он вынуждает нас быть гибкими и уметь подстраиваться, в противном случае один «винтик» тотальной социальной системы может быть безболезненно заменен другим. Фирмы меняют менеджеров (вспомним крайний пример – увольнение Стива Джобса из собственной компании), девушки меняют парней, жены – мужей, дети – родителей, корпорации – потребителей, потребитель меняет один любимый продукт на другой, электорат меняет политических лидеров… Список бесконечен. Мы можем изменять цвет волос, цвет глаз, можем даже заменить себе органы. Все это – продукт и результат цивилизации, и, конечно, неотъемлемая часть городской культуры. Мы, кстати, можем (и часто с успехом это делаем) менять места своего существования, переезжая из города в город, ибо все они функционируют по одним законам и в схожих системах знаковых координат. Однако эта динамика вынужденная. Слаженная работа системы оборачивается трагедией для каждого отдельного человека, теряющего свой голос[1], свою индивидуальность, которую он зачастую вынужден поддерживать и демонстрировать, по-прежнему не выходя за рамки кода (например, с помощью моды).

Граффити – это взрыв кода, восстание против тотальной знаковой системы в условиях города.

С одной стороны, граффити – это настоящий крик, нечто вроде «Я здесь! Я существую! Я –LAST, ODER, ABUSE, NITRO …». Приведенные мной невнятные названия – это имена, «стритнеймы» граффити-художников. В своей работе я не буду уделять внимание ни хорошо изученным нелегитимным надписям вроде надписей на партах или в общественных туалетах, ни политическим граффити, но сконцентрируюсь на принципиально иной форме настенных рисунков – граффити в узком значении, реализуемых в рамках граффити-культуры, неотъемлемой частью которой являются маркеры, баллончики с краской, масштабные цветные работы на стенах зданий, на поездах, электричках, в метро, вдоль железнодорожного полотна; культуры людей, сознательно причисляющих себя к сообществу граффити-художников.

Любой городской житель видел это сотни раз – огромные цветные слова непонятного содержания, замысловатые красивые или уродливые шрифты, выполненные аэрозольной краской и в самых легкодоступных, и в самых невообразимых частях городского пространства, и статичного (брандмауэры и другие стены –домов, гаражей, пилонов), и динамичного (все, что относится к транзитной системе). Также к граффити-культуре следует отнести любые другие практики создания нелегитимных надписей людей, считающих себя граффитчиками (надписи маркерами, битумным лаком, белилами и т.п.).

В определенном смысле эти граффити мало отличаются от тех, что мы видели на партах в школе – «Здесь был Вася», ведь творение любого граффити-художника - это практически всегда либо его стритнейм, имя, псевдоним, под которым его знают в сообществе, либо название его команды.

Однако, кто такой Вася? Едва ли можно идентифицировать человека, сделавшего такую надпись. Личное имя лишь называется личным, на деле – не принадлежит никому. Еще один знак, разделяющий людей на Иванов, Марий, Джонов. Имя анонима.

Но и увидев на стене NITRO или OLE, мы едва ли сможем идентифицировать автора… Не сможем, если не знаем, как именно функционирует граффити-сообщество. А по его условиям художник выбирает имя, которое еще никто не брал, по крайней мере в этом городе (а граффити-культура – в первую очередь, культура локальная, городская), лучше – в мире (как практически любая знаковая система, граффити имеет и некий международный уровень, коммуникация – одно- или двусторонняя – происходит на уровне Интернет, журналов, видео; таким образом, у представителей сообщества всегда есть представление о многих граффитчиках из других регионов и стран). Интересно, что подавляющее большинство граффити-художников не вкладывают никакого значения в свои имена, «теги». «Просто буквы нравятся» - это я слышала неоднократно. Что это? Бунт против кода как такового? Предлагая утверждение идентичности через отказ от собственного имени, граффити восстает не только против городской семиотической системы, но и против загнанности жизни в структуру знаков в принципе, производя и применяя знаки без смысла, без означаемого. Это способ ломать кодовые принципы, ставя во главу угла не смысл или месседж, но саму форму (удивительно, как много внимания граффити-художники уделяют не только цвету композиции или шрифту, но даже и самим буквам; они могут часами рассуждать о том, как лучше писать те или иные буквы, в каком порядке, какие буквы хорошо смотрятся в граффити-шрифте, какие – нет, какие буквы кому удаются хорошо; в итоге именно буквы могут быть причиной, например, смены тега).

Интересно, что граффити-культуру имеет смысл анализировать на двух уровнях ее функционирования. Условно обозначу их внутренним и внешним.

Внутренний уровень определятся взаимоотношениями внутри граффити-сообщества, внешний – между сообществом и обществом.

Граффити-сообщество города, как правило, не очень велико, если ты не знаком с тем или иным граффитчиком лично, то почти наверняка все равно узнаешь его работы, стиль, наслышан о нем. Денотат надписи на стене на уровне сообщества выражается в художнике-авторе. Кроме того, она несет большой объем дополнительной информации – о вкусе и пристрастиях художника, о его стиле рисования, о предпочитаемых инструментах и локациях исполнения практик; разумеется, большое внимание всегда уделяется уровню технического исполнения, качеству используемого инструментария, опасности и рискованности рисования в том или ином месте.

В рамках дискурса граффити-сообщество – общество эти рисунки на стенах лишены индивидуальности и любого дополнительного смысла, кроме тотального пренебрежения общепринятыми нормами и ценностями. Городской обыватель находит их непонятными и бессмысленным; таким образом, сами граффити переходят из плоскости индивидуалистического в плоскость коллективного, коллективного анонимного: мы не способны идентифицировать эти надписи, потому они влияют на нас как единое целое. В определенном плане здесь уместно сравнение граффити с рекламой. Не с рекламой конкретных товаров, но с институтом рекламы в целом; рекламой как неотъемлемым атрибутом городского ландшафта – и физического, и коммуникационно-информационного. Сродни рекламе, граффити обязательно присутствует в городе, и живет, казалось бы, своей, параллельной нам жизнью, вне зависимости от нашего желания; оно может раздражать нас, радовать, пугать, впечатлять, нам может быть все равно, но оно всегда есть. Однако сближение рекламы и граффити – серьезная ошибка многих исследователей, ибо при схожести каналов транслирования, механизмы воспроизводства принципиально различаются. Реклама не делает вагон метро, улицу или трассу более оживленной и менее унылой. Эти постеры-симулякры радушия, семейного тепла, успеха, благополучия, красоты не создают реальной социально-символической сети, как это делают граффити, оставаясь просто наклейками-трансляторами призыва к потреблению.

Граффити – вот, что делает урбанистический ландшафт действительно живым. Я уже упоминала о том, что граффити всегда носят локальный характер. Мы можем говорить о стилях рисования в той или иной стране (начав разбираться, вы уже никогда не спутаете финский стиль со шведским), однако по-настоящему локальность раскрывается на уровне города: граффити-сообщество, в первую очередь, сообщество городское; оно определяется не только составом представителей (разумеется, местных жителей), но и особенностями рисования в конкретном городе (активностью правоохранительных органов, транзитной системой, доступностью инструментария, в конце концов, архитектурные особенности города). Возьмем, к примеру, Санкт-Петербург. Стоит ли говорить, что местная граффити-сцена представлена, конечно, в основном коренными обитателями с определенным схожим культурным бекграундом (рисовать начинают в 11-13 лет, то есть, в основном, это подростки, которые здесь родились и жили). Более того, специфическое городское планирование породило такую особенность, как граффити-дворы (Марата, 18, Лиговский, 33, Литейный, 61), которые чрезвычайно сложно встретить в любом другом городе. Питерские дворы – колодцы – основа местных хофов (от англ. hof – hall of fame), «залов славы», иначе говоря – площадок для легального, или, как в нашем случае, полулегального рисования граффити. За рубежом зачастую практикуется отдавать художникам стены, дабы они переключали свое внимание с нелегальной «порчи» городских поверхностей. Своеобразный способ поработить граффити, взять под контроль, вписать в общую систему. И граффитчики пользуются этими легальными поверхностями, оттачивая свое мастерство, которое по-настоящему раскрывается потом в «стритах»[2] и «панелях»[3]. В Санкт-Петербурге легальных стен практически нет; задолго до их появления полулегальные граффити-дворы стали своеобразной городской достопримечательностью. Рисование в них номинально остается запрещенным, однако и местные жители, и отчасти блюстители порядка с этим смирились, позволяя дворовым экстерьерам обновляться с поразительной скоростью. К слову сказать, эти хофы – мощнейшие порталы коммуникации в рамках сообщества. Это «новостной лист» для сообщества, показывающий, кто из представителей активизировался, кто – наоборот, кто из граффитчиков из других городов и стран приезжал, насколько в данный момент актуальна проблема борьбы с граффити (на волнах усиления правительственной борьбы с граффити стены хофов начинают закрашивать).

С другой стороны, общественная транспортная система Петербурга также диктует свои условия, обеспечивая локальность граффити-сцене. Например, Петербургский метрополитен, как известно, является одним из самых глубоких в мире, что значительно осложняет пути проникновения в шахты для рисования. Кроме того, тот факт, что местный метрополитен является стратегическим объектом, также усложняет задачу художника (разумеется, параллельно превращая панели в метро в объект «профессионального» вожделения и стремления).

Ну и конечно, вокзалы и ветки железнодорожного транспорта. В этом смысле граффити-команды сродни бандам, ибо все ветки поделены на «зоны влияния». Каждый вокзал «контролируется» той или иной командой, все работы, сделанные на поездах этих направлений, должны быть согласованы с неофициальными «начальниками» вокзалов, в противном случае вам грозит неуважение со стороны сообщества.

Таким образом, локальный характер граффити создает особенности и отличия каждого города, чего не скажешь о рекламе. Граффити оживляет любой элемент городского пространства, возвращая улицам их изначальную публичность. В погоне за накоплением, обладанием, приватизацией мы забываем о том, что означает всеобщая доступность; граффити вторгается в эту систему с дерзким заявлением о том, что улицы в действительности не принадлежат никому, но городу, а любой человек и есть – его, города, часть, а, значит, может использовать городское пространство по своему усмотрению.

Граффити – это война. Это восстание. Это борьба с системой на разных уровнях. Граффити-художники – это партизаны от искусства[4], обычные школьники, студенты, офис-менеджеры, продавцы-консультанты, разнорабочие, переодевающиеся ночью, которые атакуют город, а через него и всю социальную систему, вооружившись баллонами с краской. Удивительно, но и сам термин, используемый художниками для обозначения своих нелегальных практик, имеет явно выраженный военный подтекст. Они не рисуют, они бомбят.

Не вдаваясь в глубинные значения своих действий, они интуитивно, подсознательно ведут борьбу на уровне знаков. Для этого не требуется ни военная мощь, ни стратегическая смекалка, однако с такой тактикой чрезвычайно сложно бороться (не потому ли войны с граффити, скажем, в Нью-Йорке, которые ведутся уже полвека, так и не увенчались успехом?). Информационное урбанистическое поле заставляет нас быть рабами кодов, которые мы сами и изобретали. В отместку граффити воспроизводит знаки, лишенные смысла. Поэтому самым сложным (и, как правило, самым первым) вопросом для граффитчика будет «Зачем?». Рефлексия на эту тему – удел немногих (вспомним культовую одноименную российскую граффити-команду Зачем с их осмысленными интервью, журналами, видео и даже недавним циклом публичных лекций о граффити и стрит-арте). В основном же молодые «борцы» удовлетворены тем, что граффити привносит много нового в их жизнь – новые знакомства, интересы, приключения. Очень быстро граффити начинает определять жизнь человека, диктуя ему и стиль поведения, и манеру одеваться, и способы времяпрепровождения, закрывая вопрос об истинных причинах, ведь даже сам вопрос «зачем у тебя такой стиль жизни» кажется нам пустым и невнятным.

Этот дискурс в рамках производства граффити логически подводит нас к процессу его потребления. Сколько лет существует эта нелегальная практика – столько же не утихают споры о том, является ли она искусством или изощренным вандализмом.

Как правило, общественность критикует граффити-художников за уродование городского ландшафта, стереотипизируя граффити как вандализм, а граффитчиков – как уличных детей, не находящих себе достойного применения. При этом важно понимать, что сами художники практически никогда не воспринимают общественность в качестве «публики», «зрителей», «критиков». В интервью они говорят, что рисуют «для себя», часто – так или иначе для других представителей сообщества, в том числе и тех, с которыми они не знакомы, только они способны «прочесть» закодированное послание, лишенное глубинного смысла. Коммуникация может происходить даже через элементарную граффити-единицу – тег, «подпись» художника, его стритнейм, определенным шрифтом изображенный маркером на всевозможных поверхностях. Само собой, тег предполагает информацию о перемещениях художника в городском пространстве, что играет немалую роль: широкая география охвата пространства высоко ценится в сообществе. Например, теги Nitro можно встретить по всему городу – как в центре, так и в спальных районах, в самых необычных местах, в том числе удаленных. Долгое время ходила легенда о том, что у него дома висит подробная карта Санкт-Петербурга, на которой он помечает каждый «тегнутый» дом, тем самым якобы приближаясь к своей цели – поставить тег на каждом здании города. Что уж говорить о том массиве информации, которая транслируется граффитчиками не через теги, а через куски (полноценные граффити-шрифты большого размера, выполненные в аэрозольной краске). Важно буквально все: выбор самой практики (панель, стрит, руфтоп …), выбор места (более или менее удаленного, труднодоступного, охраняемого, доступного для обзора прохожими и т.д.), выбор инструментов и цветовых решений.

Отчасти, это является ключом к другой тенденции, наметившейся в обществе – восприятии граффити как некоторого вида искусства и его консьюмеризация.

Граффити вливается в массовую культуру, утверждаясь в качестве искусства. Граффити-художники выходят из подполья, становясь дизайнерами ультрамодных линеек одежды, обуви, мебели, даже посуды. Причем отличительными особенностями таких продуктов становятся художественные «намеки» на граффити: стилизованные подтеки, брызги.

Стоит ли говорить о том, что для фирм и корпораций, чей продукт пользуется популярностью среди граффити-художников, они давно стали одним из самостоятельных целевых сегментов рынка. Даже если мы абстрагируемся от фирм, производящих инструментарий для создания граффити (краска и маркеры Montana, Belton и т.д.), интереснейшим примером может служить корпорация Nike, чья обувь, как известно, является наиболее популярной среди преступников вообще. Хорошая коллекционная пара Nike всегда является предметом гордости любого художник-нелегала, а к дизайну кроссовок этой компании в разное время прикладывали руку такие граффити-легенды, как Krink, Haze, Stash. Интересно взглянуть на рекламу питерского магазина Rock Air на Звездной, специализирующемся на продаже дизайнерской и коллекционной обуви Nike: видеоролик изобилует отсылками к граффити, транслируя, таким образом, идею «актуальности», «прогрессивности», «крутости» этого явления, соотносимую с «эксклюзивностью» и «модностью» представленных в магазине моделей. С другой стороны, реклама дает представление о граффити-художниках как о потребителях, интересы которых призван удовлетворить данный магазин.

Итак, асоциальное по природе своей граффити – на службе у корпораций: не об этом ли писал Маркузе в своем «Одномерном человеке»? Пока ребята с баллонами из кожи вон лезут, дабы насолить системе, в которой они вынуждены жить, эта система планомерно встраивает их практики в массовую культуру, добиваясь их непротиворечия. И, конечно, находятся люди,, чей взгляд на граффити вполне оправдывает рассмотрение этого феномена в контексте производства и потребления массовой культуры. Они видят в граффити не только и не столько деструктивные действия, сколько действия созидательные, оправдывая существование граффити в качестве вида современного искусства. Интересно, что ряд самих художников также придерживается сходно точки зрения, зачастую настаивая на том, что их деятельность – это демонстрация актуальной потребности выхода искусства из веками созданных рамок. Ну и конечно, не забудем о всех тех чертах, которые свойственны искусству в традиционном понимании, которыми обладает и граффити: любой начинающий художник сначала осваивает азы техник работы с инструментами. Необходимо обучиться работе с баллонами, различающимися давлением, работе со множеством различных кепов -насадок (во время создания куска граффитчик, как правило, несколько раз меняет кепы в зависимости от необходимости более тонкой или толстой линии, покрытии большей площади поверхности и даже исходя из потребности экономичного использования краски). Так или иначе, не лишне будет обладать вкусом и чутьем в грамотном составлении композиции, оптимальном подборе цветов. Поэтому первым делом, как правило, художник рисует скетч – эскиз. Тщательно подбирает место для работы, исходя из локации и качества поверхности. Затем общий контур художник набрасывает легкими движениями аэрозольной краской на поверхность, потом делает контур, затем заливку, затем аутлайн (внешнюю линию, повторяющую форму рисунка, но на расстоянии нескольких сантиметров от него по всему периметру). После этого начинается работа над фоном. В конце концов, перед уходом, работа фотографируется: уже через несколько часов она может быть уничтожена, и единственным доказательством того, что она существовала, будут снимки[5]. Естественно, нельзя забывать и о том, что подобная деятельность требует немалых усилий, упорства, творческого порыва, чувства стиля, композиции, сочетаемости, персональной интерпретации (например, букв алфавита), изобретательности, вдохновения – в общем, всего того, что действительно присуще производству искусства.

Однако, я предпочту изменить вопрос с «Граффити – это искусство?» на «Граффити или искусство?». Коммерциализация практик в общей массе встречает негативный отклик в сообществе, а суть граффити продолжает транслироваться через бомберов – граффитчиков-нелегалов.

Отказывая граффити в привилегиях искусства (замечу, не творчества), выделю его существенные качественные характеристики.

Во-первых, презентация граффити происходит не там, где должно быть представлено искусство в общественном сознании: галереях и музеях[6].

С этим связана другая черта: от искусства мы ожидаем быть представленным в том или ином месте. Если мы идем на выставку, в кинотеатр, в лавку ремесленника – мы сознательно стремимся воспринять искусство. Граффити же может оказаться (и оказывается) в самых неожиданных местах; практически никогда зритель не готов к тому, что в тот или иной момент он столкнется с рисунком на стене дома, на заборе, на вагоне электрички.

В-третьих, граффити находится вне компетенции обычного человека, он не принимает никакого сознательного участия в его производстве и потреблении, за что граффити также часто сравнивают с рекламой, особенно наружной: маркируя городское пространство, она, вне зависимости от своей художественной ценности, часто воспринимается как «визуальный мусор». К тому же, наши критерии оценки созерцаемых граффити существенно разнятся с аналогичными среди самих граффитчиков: то, что мы воспринимаем как уродливое и бессмысленное, может быть высоко оценено в рамках сообщества исходя из внутренних критериев.

В-четвертых, искусство традиционно консервируется. Граффити же не только никак специально не защищается от разрушительного воздействия дождя, ветра, расклейщиков объявлений и других граффитчиков, но и, как правило, сознательно уничтожается в более-менее скором времени[7].

Еще один момент – граффити-работа никому не принадлежит (разве что владельцу здания, на стене которого она сделана), ее невозможно купить или продать, перенести в другое место, как обычные предметы искусства. Граффити неразрывно связано с тем местом, где произведено, как физически, так ментально (о влиянии городского контекста на производство граффити мы говорили выше). Граффити может принадлежать исключительно улице: оно ни в коем случае не преображает городской ландшафт, но оживляет его. Легальные рисунки (например те, что создаются в рамках граффити-фестивалей) действительно служат инструментом украшения, но посмотрите, как ведут себя рисунки нелегальные: они никогда не вписываются в предложенные рамки; шрифт, начавшийся на железной стенке вагона, без малейших зазрений совести продолжается на окнах и дверях, напоминая о единстве всего городского пространства (вспомним Эдмунда Лича – поистине, границы – это условности, которые пытаются разделить и категоризировать то, что по природе своей едино).

Кроме того, граффити можно критиковать за непонятность массовому зрителю. В причудливых линиях практически невозможно разобрать даже стритнейм автора, не говоря уже о том, чтобы понять, что вообще символизирует данный «предмет искусства». Конечно, принципиальное значение также имеет отсутствие какого-либо осознаваемого смысла в таком творении; его не находят (и не ищут, конечно) и сами авторы, предлагая нам знаковую форму без соответствующего содержания.

И, в конце концов, граффити нелегально.

Выходя из андеграунда в массы, граффити уже нельзя считать ничем, кроме как рисунком на стене. Граффити не может существовать вне социального контекста - вырванность его из городского пространства лишает его смысла, оставляя лишь внешнюю оболочку. Так или иначе, вопрос восприятия граффити обществом не теряет своей актуальности. Дихотомия искусства и преступления в этом явлении составляет основу споров и дискуссий среди исследователей, общественных деятелей, обывателей. Неопределенность границ «искусства» как такового, тем более «современного искусства» только обостряет это противоречие.

Мы видим однозначную тенденцию к утверждению граффити как рода искусства, не в последнюю очередь это связано и с прогрессом самих художников: сейчас успешно продаются краски и инструменты, разработанные специально для них, значительно повышая уровень технического исполнения рисунков, да и годы существования граффити-культуры не могут не сказываться на мастерстве. Этому подтверждением является и то, что огромное количество «продвинутых» граффитчиков развиваются и дальше, становятся успешными дизайнерами, зачастую не стесняясь включать в свои портфолио нелегальные и полулегальные рисунки на стенах. Кроме того, правительства некоторых стран становятся более толерантными в отношении уличных художников, разрешая тематические фестивали или обустраивая легальные стены для рисования. С другой – законодательные меры, направленные против граффитчиков, все больше прорабатываются, появляются все новые организации, кампании, документы, касающиеся борьбы с граффити, правда, в этом случае мы уже говорим не о России. Как известно, этим «упущением» отечественного законодательства активно пользуются не только местные художники, но и приезжие, так называемые «граффити-туристы». Естественно, большую роль здесь играют не только юридические меры, но и общественная реакция, социальное восприятие. Последнее позволяет нам взглянуть на нашу проблему под совершенно новым углом.

Стратегии реакции на граффити в России и за рубежом существенно разнятся. В Европе и Америке граффити для обывателя – явление, снижающее уровень жизни. Жестокая борьба с художниками-нелегалами протекает не только на уровне законодательных мер и прочих «решений сверху» - и обычные граждане всегда заявят о подобных нарушениях, если они стали их свидетелями. Позиция же русского человека ясна – «всем все равно».

«Всем все равно» - это имя той болезни, которой заражено наше гражданское общество. В России человек не чувствует себя налогоплательщиком, не ощущает своей причастности к управлению государством, своего влияния на решение социальных, экономических проблем. Эта проблема особенно остро вскрылась после декабрьских и мартовских выборов, вызвавших небывалый за последнее время общественный резонанс. Россияне в массе своей живут в «зоне депривации», отчуждены от процессов, происходящих в государстве, а потому - социально пассивны. И, разумеется, до тех пор, пока эта ситуация будет восприниматься как стабильная, а не застойная – Россия продолжит быть Меккой граффити-туризма, а мода на граффити – именно модой, привлекающей все больше юных ребят, не способных полноценно и осознанно подходить к этим практикам.

[1] Здесь я не могу не сделать параллелей с политической ситуацией в современной России, так нельзя лучше иллюстрирующей данное утверждение. Голосуй – не голосуй – результат выборов понятен и предсказуем, кроме того, никогда нельзя быть уверенным в том, что твой голос действительно будет засчитан за того или иного кандидата – вспомним массовые фальсификации на декабрьских и мартовских выборах. Невыраженная гражданская позиция, уверенность в том, что ты ничего не можешь изменить – явная демонстрация «незначимости» каждого отдельного человека в городской, шире – социальной системе.

[2] Стриты – элемент арго граффити-художника; стрит – нелегальное граффити на стене здания, от англ. street – улица. Именно стриты встречаются обывателю чаще всего, однако граффити не исчерпывается ими; более того, ряд граффитчиков не рисует стриты вовсе, оценивая их как слишком простые и далекие от первоначальной природы граффити.

[3] Еще один пример арго. Панелями называют граффити на поверхностях поездов, в т.ч. электричек и метро. Сложны с исполнении и, конечно, более рискованны. Однако ряд граффитчиков признает в качестве настоящих граффити только панели и другие виды рисования в рамках общественной транзитной системы.

[4] Искусства ли?

[5] Проблема перехода граффити с улиц на экраны мониторов тоже чрезвычайно актуальна. Развиваются не только художники, их мастерство и инструментарий, развиваются не только стили и техники – развиваются и методы борьбы с нелегитимными надписями на стенах. Особенно это актуально для тех, кто рисует на поездах, электричках и вагонах метро. Не успев сфотографировать работу, ты рискуешь более никогда ее не увидеть – к примеру, в Петербургском метрополитене запрещен выход на линию поездов с поврежденной фирменной окраской; поезд перекрасят либо до выхода, либо сразу по завершению первого пробега от начала до конца линии. Таким образом, фото и видеоматериалы зачастую становятся единственным доказательством и свидетельством завершенной работы, переводя внутреннюю коммуникацию на масс-медийный уровень Интернет и журналов, и часто сводя на нет межличностное общение в рамках сообщества.

[6] Дискуссии о музеификации граффити не утихают, но становятся все более острыми с каждой выставкой, скажем, Banksy. Однако, повторюсь, и имидж Banksy в сообществе отнюдь не однозначен, с точки зрения большинства бомберов коммерции нет места в настоящем граффити.

[7] Вернемся к Banksy, этому бунтарю против бунтарей: как известно, в Англии его работы приравниваются к культурному достоянию страны, их запрещено уничтожать. Забавно, но если нет уверенности в авторстве работы, проводится экспертиза. Но не будем также забывать, что Banksy в первую очередь – стрит-артер, но не граффитчик; он создает графические работы, но не шрифты. Это различие принципиально.

Дата добавления: 2015-11-04