Взгляни на дом свой, ангел 27 страница

— Нет, я ничего об этом не слышал, сынок, — сказал Коукер, неторопливо затягиваясь. — Газету я читаю — ту, которая выходит по утрам. Вероятно, они ещё не получили этого известия. — Он злокозненно улыбнулся. — Так чего же вы хотите, Бен?

— Я собираюсь уехать в Канаду и записаться добровольцем, — сказал Бен. — И хотел бы узнать у вас, годен ли я.

Коукер помолчал. Он вынул длинную изжёванную сигару изо рта и задумчиво поглядел на неё.

— Зачем вам это, Бен? — сказал он.

Бен внезапно встал и отошёл к окну. Он выбросил свою сигарету во двор. Она ударилась о цемент с коротким сухим щелчком. Когда Бен обернулся, его желтоватое лицо было белым от напряжения.

— Ради всего святого, Коукер! — сказал он. — Зачем всё это? Можете вы мне сказать? Для чего мы существуем? Вы — врач и должны что-то знать об этом.

Коукер продолжал глядеть на свою сигару. Она снова погасла.

— Почему? — спросил он размеренным голосом. — Почему я должен что-то знать?

— Откуда мы пришли? Куда мы идём? Для чего мы здесь? Зачем всё это, чёрт подери? — бешено выкрикивал Бен, повышая и повышая голос. Он смотрел на пожилого врача горьким, обвиняющим взглядом. — Бога ради, не молчите, Коукер. Что вы сидите как манекен! Скажите что-нибудь.

— Что я, по-вашему, должен сказать? — сказал Коукер. — Кто я? Чтец мыслей? Медиум? Я врач, а не священник. Я видел, как они рождались, я видел, как они умирали. Что происходит с ними до и после, я не знаю.

— К чёрту это! — сказал Бен. — Но что происходит с ними в промежутке?

— Об этом, Бен, я знаю столько же, сколько и вы, — сказал Коукер. — Вам нужен не врач, а пророк.

— Но они же приходят к вам, когда заболевают, так? — сказал Бен. — Они все хотят выздороветь, так? И вы делаете всё возможное, чтобы вылечить их, так?

— Нет, — сказал Коукер. — Не всегда. Но согласен, что ждут от меня именно этого. Ну и что?

— Значит, вы должны верить, что в этом есть какой-то смысл, — сказал Бен, — иначе вы не стали бы этого делать!

— Человек должен жить, не правда ли? — сказал Коукер с усмешкой.

— Но об этом я и спрашиваю вас, Коукер. Для чего?

— Ну, — сказал Коукер, — чтобы девять часов в сутки работать в газете, девять часов спать и наслаждаться остальные шесть, моясь, бреясь, одеваясь, закусывая в «Жирной ложке», болтаясь возле аптеки Вуда и время от времени сопровождая весёлую вдову к Фрэнсису К. Бушмену. Разве этого мало? А трудолюбивый и добропорядочный человек, который еженедельно вносит свои деньги в Строительный или Ссудный банк, вместо того чтобы транжирить их на сигареты, кока-колу и готовое платье от Кунненхеймера, может со временем стать владельцем небольшого домика. — Голос Коукера понизился до благоговейного шепота. — Он может даже стать владельцем автомобиля, Бен. Подумайте об этом! Он может сесть в него и кататься, кататься, кататься. Он может объехать все эти проклятые горы. Он может быть очень-очень счастлив. Он может ежедневно посещать Ассоциацию молодых христиан и мыслить только самыми чистыми мыслями. Он может жениться на хорошей честной женщине и обзавестись любым числом сыновей и дочерей, которых всех можно воспитать в баптистской, методистской или пресвитерианской вере и послать их прослушать великолепные курсы лекций по экономике, коммерческому праву и изящным искусствам в университете штата. Есть много такого, ради чего стоит жить, Бен. И чем занять каждую минуту суток.

— Вы очень остроумны, Коукер, — сказал Бен, хмурясь. — Вы смешны, как сломанный костыль. — Он смущённо расправил сутулые плечи и набрал в лёгкие воздуха. — Ну так как же? — спросил он с нервной улыбкой. — Годен я?

— Давайте посмотрим, — неторопливо ответил Коукер и начал его осматривать. — Ноги вывернуты пальцами внутрь, но свод стопы хороший. — Он внимательно поглядел на светло-коричневые кожаные башмаки Бена.

— В чём дело, Коукер? — сказал Бен. — Разве для того, чтобы стрелять, нужны пальцы ног?

— А с зубами всё в порядке, сынок?

Бен раздвинул тонкие губы и показал два ряда белых крепких зубов. В тот же момент Коукер небрежно и быстро ткнул его в солнечное сплетение сильным жёлтым пальцем. Выпяченная грудь Бена опала, он перегнулся пополам, смеясь и сухо кашляя. Коукер отвернулся к столу и взял свою сигару.

— В чём дело, Коукер? — сказал Бен. — Что это значит?

— Всё, сынок. Я кончил, — сказал Коукер.

— Ну и как? — спросил Бен нервно.

— Что как?

— Всё в порядке?

— Конечно, всё в порядке, — сказал Коукер. Он повернулся, держа в пальцах горящую спичку. — Кто сказал, что не всё в порядке?

Бен хмуро смотрел на него блестящими от страха глазами.

— Бросьте шутить, Коукер, — сказал он. — Мне уже трижды семь. Я годен?

— Что за спешка? — сказал Коукер. — Война ещё не кончилась. И, наверное, мы в неё скоро вступим. Почему не подождать немного?

— Это значит, что я не годен, — сказал Бен. — Что со мной, Коукер?

— Ничего, — сказал Коукер осторожно. — Вы немного худы. Немного истощены, ведь так, Бен? Надо нарастить мяса на эти кости, сынок. Сидя в «Жирной ложке» с папиросой в одной руке и чашкой кофе в другой, особо не растолстеешь.

— У меня всё в порядке, Коукер, или нет?

Лицо Коукера — удлинённое лицо черепа — расширилось в жёлтой улыбке.

— Да, — сказал он. — У вас всё в порядке, Бен. Вы один из самых порядочных людей, каких я знаю.

Бен прочёл настоящий ответ в усталых воспалённых глазах Коукера. Его собственные глаза помутнели от страха. Но он сказал язвительно:

— Спасибо, Коукер. Я вам очень обязан. Вы столько для меня сделали. Вы лучший бейсболист среди врачей.

Коукер усмехнулся. Бен вышел из кабинета.

На улице он встретил Гарри Тагмена, который шёл в типографию.

— В чём дело, Бен? — сказал Гарри Тагмен. — Нездоровится?

— Да, — сказал Бен, хмурясь, — мне только что вкатили шестьсот шесть.195

Он пошёл дальше к аптеке, где его ждала миссис Перт.

Осенью, когда ему пошёл пятнадцатый год — который ему предстояло провести в школе Леонарда, — Юджин отправился на короткую экскурсию в Чарлстон. Он договорился, что газеты за него будет пока разносить другой.

— Поехали! — сказал Макс Айзекс, с которым он иногда виделся. — Повеселимся, сынок.

— Ого-го! — воскликнул Мелвин Боуден (они ехали под присмотром его матери). — В Чарлстоне пиво ещё не перевелось, — добавил он с разгульной ухмылкой.

— На Пальмовом острове можно искупаться в океане, — сказал Макс Айзекс. И благоговейно добавил: — Можно пойти в военный порт и поглядеть на корабли.

Ему не терпелось поступить во флот. Он жадно читал все вербовочные афиши. Он знал всех моряков на вербовочном пункте. Он проштудировал все брошюры и был набит всевозможными сведениями о военно-морской службе. Он до последнего доллара знал, сколько получают кочегары, матросы второй статьи, радисты и все унтер-офицеры.

Его отец был водопроводчиком. А он не хотел быть водопроводчиком. Он хотел поступить во флот и посмотреть свет. Во флоте человеку хорошо платят и дают хорошее образование. Он приобретает профессию. Он получает хорошее питание и одежду. И всё это даётся ему бесплатно, задаром.

— Хм! — сказала Элиза с поддразнивающей улыбкой. — Послушай, милый, зачем тебе это? Ты же мой маленький-маленький.

С тех пор как он им был, прошло много лет. Она улыбнулась дрожащей улыбкой.

— Да, — сказал Юджин. — Можно, я поеду? Только на пять дней. У меня есть деньги. — Он сунул руку в карман и пощупал.

— Послушай меня! — сказала Элиза, подёргивая губами и улыбаясь. — Зимой эти деньги тебе очень и очень понадобятся. Когда наступят холода, тебе нужно будет купить новые башмаки и тёплое пальто. Наверно, ты большой богач! Мне вот такие путешествия не по карману.

— Бог мой! — сказал Бен с коротким смешком. Он швырнул сигарету в камин, затопленный в первый или во второй раз за осень.

— Вот что, сын, — сказала Элиза, переходя на серьёзный тон, — научись считать деньги, не то у тебя никогда не будет собственной крыши над головой. Я ничего не имею против того, чтобы ты развлекался, но ты не должен транжирить деньги.

— Да, — сказал Юджин.

— О, бога ради! — воскликнул Бен. — Это же его собственные деньги. Пусть малыш делает с ними то, что ему нравится. Если он хочет выбросить их в окно, то пусть бросает, это его дело.

Она задумчиво переплела пальцы на животе и посмотрела прямо перед собой, поджимая губы.

— Ну, пожалуй, это ничего, — сказала она. — Миссис Боуден приглядит за тобой.

Это было его первое самостоятельное путешествие. Элиза уложила его вещи в старый чемодан и приготовила коробку с яйцами и бутербродами. Он уезжал поздно вечером. Он стоял рядом с чемоданом, вымытый, приглаженный, возбуждённый, и она всплакнула — она чувствовала, что он отдалился от неё ещё на один шаг. Жажда странствий сжигала его лицо.

— Будь умником, — сказала она. — Будь осторожен и веди себя хорошо. — Она задумалась, глядя в сторону. Потом пошарила у себя в чулке и достала пятидолларовую бумажку.

— Не трать зря свои деньги, — сказала она. — Вот тебе ещё на расходы. Лишние не помешают.

— Поди-ка сюда, бродяжка! — хмурясь, сказал Бен. Его быстрые пальцы поправили сбившийся галстук Юджина. Он одёрнул его жилет и незаметно опустил ему в карман десятидолларовую купюру. — Веди себя как следует, — сказал он, — не то я изобью тебя до смерти.

С улицы донёсся свист Макса Айзекса. Юджин вышел и присоединился к остальным.

Ехало их шесть человек: Макс Айзекс, Мелвин Боуден, Юджин, две девушки — Джози и Луиза — и миссис Боуден. Джози была племянницей миссис Боуден и жила у неё. Это была высокая, жердеподобная девушка с выпяченными челюстями и оскаленными в полуулыбке зубами. Ей было двадцать лет. Вторая девушка, Луиза, была официанткой. Она была невысокой, пухленькой, жизнерадостной брюнеткой. Миссис Боуден была маленькой болезненной женщиной с жиденькими каштановыми волосами. У неё были замученные карие глаза. Она была портнихой. Её муж, плотник, умер весной. Она получила немного денег по страховке. Вот почему она смогла отправиться в эту поездку.

И вот теперь ночью он снова ехал на Юг. Сидячий вагон окутывала жаркая духота, пахло старым красным плюшем. Пассажиры беспокойно дремали, просыпаясь от печальных ударов колокола и скрежета колес на остановках. Тоненько заплакал ребёнок. Его мать, худая патлатая жительница гор, откинула спинку сиденья перед собой и уложила ребёнка на газету. Сморщенное грязное личико выглядывало из сбившихся запачканных пелёнок и розовых лент. Он поплакал и уснул. Впереди молодой горец, скуластый и краснолицый, в плисовых штанах и кожаных гетрах методично грыз арахис, бросая скорлупу в проход. Она хрустела под ногами проходящих резко и дробно. Мальчики, томясь от скуки, бегали в другой конец вагона пить. На полу валялись раздавленные бумажные стаканчики, от уборных несло застоявшейся вонью.

Джози и Луиза крепко спали на откинутых сиденьях. Маленькая официантка нежно и тепло дышала сквозь полуоткрытые влажные губы.

Ночная усталость терзала их переутомлённые нервы, давила на сухие горячие глазные яблоки. Они прижимали носы к грязным стёклам и смотрели, как мимо проносится бескрайняя архитектоника земли — лесистые холмы, изогнутые просторы полей, вздыбленные, набегающие друг на друга земляные волны, лабиринт циклических пересечений — американская земля, грубая, неизмеримая, бесформенная и могучая.

Его сознание было сковано печальными убаюкивающими чарами вагонных колёс. Тратата-та. Тратата-та. Тратата-та. Тратата-та. Он думал о своей жизни, как о чём-то давно минувшем. Наконец-то он нашёл калитку, ведущую и утраченный мир. Но где она — впереди или позади? Входит он или выходит? Под перестук колёс он вспоминал, как смеялась Элиза из-за того, что осталось в далёком и давнем. Он видел быстрый забытый жест, её белый широкий лоб, призрак старого горя в её глазах. Бен, Гант — их странные затерянные голоса. Их печальный смех. Они плыли к нему сквозь зелёные стены фантазии. Они хватались за его сердце и сжимали его. Зелёный призрачный отблеск их лиц, клубясь, рассеялся. Утрата! Утрата!

— Пойдём покурим! — сказал Макс Айзекс.

Они вышли на площадку, прислонились к стенке вагона и закурили.

Свет возник на востоке узкой смутной каймой. Дальнюю тьму смахнуло сразу и без следа. Небо на горизонте прорезали чёткие яростные полоски света. Ещё погребённые в ночи мальчики смотрели на недвижимый прямоугольник дня. Они смотрели на сияние под приподнятым занавесом. От этого сияния они были отсечены ударом ножа. Потом свет легко разбрызнулся по земле, как роса. Мир посерел.

Восток запылал зубчатым пламенем. В вагоне маленькая официантка глубоко вздохнула и открыла ясные глаза.

Макс Айзекс неуклюже погасил сигарету, поглядел на Юджина и смущённо ухмыльнулся от восторга — он вытянул шею над воротничком, и его белое, покрытое пушком лицо сморщилось в нервную гримасу. Волосы у него были густые, прямые, цвета сливочной помадки. Золотистые брови. В нём было много доброты. Они глядели друг на друга с неловкой нежностью. Они думали об утраченных годах на Вудсон-стрит. С приличествующим удивлением они заметили свою неуклюжую взрослость. Гордые врата лет распахнулись перед ними. Они ощущали одиночество благодати. Они прощались.

Чарлстон, сочный сорняк, пустивший корни на пристани Леты, жил в другом времени. Часы были днями, дни — неделями.

Они приехали утром. К полудню прошло уже несколько недель, и он жаждал, чтобы день поскорее кончился. Они остановились в маленькой гостинице на Кинг-стрит — старинном заведении с большими номерами. Перекусив, они отправились осматривать город. Макс Айзекс и Мелвин Боуден сразу же повернули к военному порту. Миссис Боуден пошла с ними. Юджину невыносимо хотелось спать. Он обещал встретиться с ними позднее.

Когда они ушли, он снял башмаки, сбросил пиджак и рубашку и лёг спать в большой тёмной комнате, в которую тёплое солнце проникало узкими лучами сквозь щели закрытых жалюзи. Время жужжало, как сонная октябрьская муха.

В пять часов Луиза, маленькая официантка, пришла разбудить его. Она тоже предпочла выспаться. Она негромко постучала. Когда он не ответил, она тихонько вошла и закрыла за собой дверь. Она подошла к кровати и поглядела на него.

— Юджин, — прошептала она. — Юджин.

Он что-то сонно пробормотал и пошевелился. Маленькая официантка улыбнулась и села на край кровати. Она наклонилась и пощекотала его между рёбрами, посмеиваясь над тем, как он задёргался. Потом она пощекотала ему пятки. Он медленно просыпался, зевая, протирая глаза.

— Что-что? — сказал он.

— Пора идти, — сказала она.

— Куда?

— В порт. Мы обещали встретиться с ними.

— К чёрту порт! — простонал он. — Я хочу спать.

— Я тоже, — согласилась она и с наслаждением зевнула, вытянув над головой полные руки. — Так и клонит ко сну. Просто легла бы и заснула. — Она выразительно поглядела на постель.

Он сразу проснулся, весь чувственно насторожившись, и приподнялся на локте. Жаркий поток крови залил его щёки. Сердце застучало часто и вязко.

— Мы тут одни, — сказала Луиза, улыбаясь. — На всём этаже, кроме нас, никого нет.

— Почему бы вам не прилечь, если вы ещё не выспались? — спросил он. — Я вас разбужу, — добавил он мягко и рыцарственно.

— У меня такая маленькая комната. Там жарко и душно. Я потому и встала, — сказала Луиза. — А какая у вас хорошая и большая комната!

— Да, — сказал он. — И кровать тоже хорошая и большая.

Они умолкли на секунду, полную ожидания.

— Почему бы вам не прилечь здесь, Луиза? — сказал он тихим нетвёрдым голосом. — Я встану, — поспешно добавил он, садясь на постели. — Я вас разбужу.

— Нет-нет, — сказала она. — Мне неловко.

Они опять замолчали. Она с восхищением смотрела на его худые юные предплечья.

— Ух! — сказала она. — Вы, наверное, очень сильный.

Он мужественно, с гордым достоинством напряг длинные узкие мышцы и выпятил грудь.

— Ух! — сказала она. — Сколько вам лет, Джин?

Ему только что исполнилось пятнадцать.

— Скоро шестнадцать, — сказал он. — А вам, Луиза?

— Мне восемнадцать, — сказала она. — Девушки, наверное, вам прохода не дают, Джин. Сколько их у вас было?

— Ну… не знаю. Немного, — ответил он, не слишком уклонившись от истины. Ему хотелось говорить — ему хотелось говорить безрассудно, неотразимо, цинично. Он взволнует её, упоминая серьёзным почтительным тоном, но без обиняков и просто, самые эротические вещи.

— Вам, наверное, нравятся высокие? — сказала Луиза. — Высокому такая крошка, как я, ни к чему, верно? Хотя, — быстро добавила она, — это ещё неизвестно. Говорят, противоположности сходятся.

— Мне не нравятся высокие девушки, — сказал Юджин. — Они какие-то тощие. Мне нравятся девушки вашего роста, хорошо сложенные.

— А я хорошо сложена, Джин? — сказала Луиза, вскидывая руки и улыбаясь.

— Да, вы хорошо сложены, Луиза. Прекрасно сложены, — сказал Юджин серьёзно. — Именно так, как мне нравится.

— Но ведь лицо у меня некрасивое. Даже безобразное, — сказала она выжидающе.

— У вас вовсе не безобразное лицо. У вас красивое лицо, — решительно сказал Юджин. — Да и, во всяком случае, лицо для меня большого значения не имеет, — добавил он тонко.

— А что же вам больше всего нравится, Джин? — спросила Луиза.

Он неторопливо и серьёзно взвесил свой ответ.

— Ну, — сказал он, — у женщины должны быть красивые ноги. Иногда у женщины бывает некрасивое лицо, но красивые ноги. Самые красивые ноги из всех, какие мне доводилось видеть, были у одной мулатки.

— Красивее, чем мои? — сказала официантка, посмеиваясь.

Она медленно заложила ногу за ногу и показала лодыжку, обтянутую шёлковым чулком.

— Не знаю, Луиза, — сказал он, критически оглядывая лодыжку. — Этого недостаточно, чтобы судить.

— А так достаточно? — сказала она, задирая узкую юбку выше икр.

— Нет, — сказал Юджин.

— А так? — Она задрала юбку выше колен и показала пухлые ляжки, перетянутые гофрированными шёлковыми подвязками с красными розочками. Она вытянула вперёд маленькие ступни и игриво вывернула носки внутрь.

— Господи! — сказал Юджин, со жгучим интересом рассматривая подвязки. — Я никогда не видел ничего подобного. Как красиво! — Он громко сглотнул. — А вам от них не больно, Луиза?

— То есть как? — сказала она с притворным недоумением.

— Они же, наверное, врезаются в кожу, — сказал он. — Мои всегда врезаются, если затянуть их слишком туго. Вот поглядите.

Он задрал штанину и обнажил свою юную, перехваченную подвязкой голень в тонких шпилях волосков.

Луиза поглядела и серьёзно пощупала подвязку пухлой рукой.

— Мои не режут, — сказала она и оттянула резинку со звонким шлепком. — Видите?

— Дайте я погляжу, — сказал он и слегка дотронулся до подвязки дрожащими пальцами.

— Да, — сказал он, запинаясь. — Вижу.

Её округлое молодое тело тяжело привалилось к нему, тёплое молодое лицо слепо тянулось к его лицу. Его мозг пьяно закружился, он неловко припал ртом к её раскрытым губам. Она тяжело упала на подушки. Он запечатлевал сухие неловкие поцелуи на её губах и глазах, выписывал кружочки на её щеках и шее. Он дёргал крючок у воротничка её блузки, но его пальцы так дрожали, что крючок никак не расстёгивался. Сомнамбулическим движением она подняла пухлые руки к горлу и расстегнула крючок.

Тогда он поднял своё свекольно-красное лицо и трепетно прошептал, сам не зная, что говорит:

— Вы хорошая девушка, Луиза. Очень красивая.

Она медленно просунула розовые пальцы в его волосы, и притянула его лицо к своей груди, тихо застонала, когда он снова принялся её целовать, и стиснула его волосы так, что ему стало больно. Он обнял её и прижал к себе. Они пожирали друг друга юными влажными поцелуями — ненасытные, несчастные, старающиеся найти единение в объятии, испить апофеоз желания в одном-единственном поцелуе.

Он лежал, растерзанный, распыленный, одурманенный страстью, не в силах собрать её в фокус. Он слышал буйные безъязыкие вопли желания, и этот бесформенный экстаз не находил выхода и освобождения. Но он познал страх — не перед нарушением условностей, а страх неосведомлённости перед открытием. Он боялся своей мужественности. И пролепетал хрипло, бессмысленно, не слыша себя.

— Ты хочешь, чтобы я? Ты хочешь, чтобы я, Луиза?

Она потянула его лицо вниз, бормоча:

— Ты же мне не сделаешь плохого, Джин? Ты мне ничего плохого не сделаешь, душка? Если что-нибудь случится… — сказала она дремотно.

Он уцепился за эту соломинку.

— Я не хочу быть первым. Я не хочу, чтобы из-за меня ты… Я никогда не был и не буду первым у девушки, — лепетал он, смутно сознавая, что исповедует вслух благородную рыцарскую доктрину. — Слышишь, Луиза? — Он встряхнул её, потому что она была, как одурманенная. — Ты должна сказать мне… Я этого не сделаю! Может быть, я негодяй, но этого я не сделаю никогда. Слышишь? — Его голос перешёл в визг, лицо дёргалось, он с трудом говорил.

— Ты слышишь? Я первый или нет? Ты должна ответить… когда-нибудь ты… раньше?

Она лениво поглядела на него. И улыбнулась.

— Нет, — сказала она.

— Я, может быть, негодяй, но этого я не сделаю.

Он забормотал что-то бессмысленное и нечленораздельное. Задыхаясь, заикаясь, он пытался вновь обрести дар речи. По его перекошенному лицу пробегали судороги.

Она внезапно поднялась и ласково обняла его тёплыми руками. Нежно, успокаивающе она притянула его к своей груди. Она гладила его по голове и тихонько приговаривала:

— Конечно, нет, душка. Я знаю, ты ничего плохого не сделаешь. Но помолчи. Ничего не говори. Как ты разволновался. Ты весь дрожишь, душка. Какой ты нервный, душка. В этом всё дело. Прямо комок нервов.

Он беззвучно плакал в её объятиях.

Понемногу он успокаивался. Она улыбнулась и нежно поцеловала его.

— Одевайся, — сказала Луиза. — Нам пора идти, не то мы никуда не успеем.

От смущения он сунул ноги в туфли миссис Боуден. Луиза расхохоталась и запустила пальцы ему в волосы.

В военном порту они не нашли ни Боуденов, ни Макса Айзекса. Молодой матрос взялся показать им корабль. Луиза поднялась по железной лестнице, резко покачивая бёдрами и показывая лодыжки. Она нахально уставилась на фотографию хористки, вырезанную из «Полицейских ведомостей». Молодой матрос завёл глаза с простодушной лихостью. Потом старательно подмигнул Юджину.

Палуба «Орегона».

— А это для чего? — спросила Луиза, показывая на след адмирала Дьюи, обрисованный шляпками гвоздей.

— Он стоял здесь во время сражения, — объяснил матрос.

Луиза поставила свою маленькую ножку на отпечаток большой ноги. Матрос подмигнул Юджину. Стреляйте, когда будете готовы, Гридли.196

— Она хорошая девушка, — сказал Юджин.

— Ага, — сказал Макс Айзекс. — Симпатичная. — Он неуклюже вывернул шею и скосил глаза. — А сколько ей лет?

— Восемнадцать, — сказал Юджин.

Мелвин Боуден с недоумением посмотрел на него.

— Ты обалдел! — воскликнул он. — Ей двадцать один.

— Нет, — сказал Юджин, — ей восемнадцать. Она сама мне сказала.

— Хотя бы и сама! — сказал Мелвин Боуден. — Всё равно ей не восемнадцать. Ей двадцать один. Уж я-то знаю. Мои родители знают её пять лет. Ей было восемнадцать, когда она родила.

— А! — сказал Макс Айзекс.

— Да, — сказал Мелвин Боуден. — Один коммивояжер соблазнил её. А потом сбежал.

— А! — сказал Макс Айзекс. — И не женился на ней?

— Он для неё ничего не сделал. Сбежал, и всё, — сказал Мелвин Боуден. — Ребёнка забрали её родители.

— Ого-го-го! — медленно сказал Макс Айзекс. Потом строго добавил: — Таких мужчин надо стрелять, как собак.

— Верно! — сказал Мелвин Боуден.

Они бродили у «Батареи», у развалин Камелота197.

— Хорошие старинные здания, — сказал Макс Айзекс. — В своё время это были отличные дома.

Он жадно глядел на кованые железные ворота, в нём проснулась его детская алчная тяга к железному лому.

— Это старинные особняки южной аристократии, — благоговейно сказал Юджин.

Залив был спокоен; от него несло зелёной вонью тёплой стоячей воды.

— Город совсем захирел, — сказал Мелвин. — Он нисколько не вырос со времени Гражданской войны.

Да, сэр! И, клянусь небом, пока бьётся хотя бы одно истинно южное сердце, помнящее Аппоматокс198, период Реконструкции и чёрные парламенты, мы всей своей кровью будем защищать наши священные традиции, как бы им ни угрожали.

— Им требуется малая толика северных капиталов, — сказал Макс Айзекс рассудительно.

Она требовалась всем.

На высокую веранду одного из домов вышла поддерживаемая заботливой негритянкой старушка в крохотном чепчике. Она села в качалку и слепо уставилась на солнце. Юджин глядел на неё, исполненный сочувствия. Возможно, её преданные дети не сообщили ей о неудачном исходе войны. И общими усилиями поддерживая благородный обман, они ежечасно отказывают себе в самом необходимом и туго затягивают гордые животы, чтобы её по-прежнему окружала привычная роскошь. Что она ест? Ну, конечно, крылышко цыплёнка, запивая его рюмкой сухого хереса. А тем временем все фамильные драгоценности уже были заложены или проданы. К счастью, она совсем ослепла и не замечает убыли их богатства. Как печально. Но ведь она иногда вспоминает о временах вина и роз? Когда южное рыцарство было в цвету?

— Поглядите на эту старую даму, — прошептал Мелвин Боуден.

— Сразу видно, что она настоящая благородная дама, — сказал Макс Айзекс. — Держу пари, она никогда не загрязняла рук работой.

— Старинный род, — сказал Юджин нежно. — Южная аристократия.

Мимо прошёл старый негр, благолепно обрамленный седыми бакенбардами. Добрый старик — довоенный чернокожий. Господи, как мало их осталось в наши печальные дни!

Юджин задумался о прекрасном институте рабства, за сохранение которого так доблестно сражались его предки с материнской стороны, никогда не владевшие рабами. Спаси вас господь, масса! Старый Мозес не хочет быть свободным негром! Как же он будет жить без вас, масса? Он не хочет голодать со свободными неграми. Ха-ха-ха!

Филантропия. Чистейшая филантропия. Он смахнул слезу.

Они плыли через бухту к Пальмовому острову. Когда пароходик запыхтел, огибая кирпичный цилиндр форта Самтер, Мелвин Боуден сказал:

— У них было численное превосходство. Если бы не это, мы бы их побили.

— Они нас не побили, — сказал Макс Айзекс. — Мы их били, пока не истощили всех своих сил.

— Нас не побили, — сказал Юджин негромко. — Мы потерпели поражение.

Макс Айзекс тупо взглянул на него.

— А! — сказал он.

Они сошли с пароходика и поехали на пляж в дребезжащем трамвае. Летняя истома иссушила и выжелтила землю. Листва покрылась пылью. Они ехали мимо опалённых и облезших дачек, уныло тонущих в песке. Все они были маленькие, шаткие — скученный муравейник. И на всех деревянные вывески. «Ишкабибл», «Морской вид», «Приют отдохновения», «Атлантическая таверна», — читал Юджин устало, раздражённый поблекшей бородатой шутливостью этих названий.

— В мире очень много пансионов! — сказал он.

Горячий ветер начала осени сухо шуршал длинными пергаментными листьями чахлых пальм. Впереди замаячили ржавые спицы «колеса обозрения». Сент-Луис. Они подъехали к пляжу.

Мелвин Боуден весело выпрыгнул из вагона.

— Кто отстанет, тот дурак! — крикнул он и бросился к купальням.

— На подначку не поддамся, сынок! — завопил Макс Айзекс. Он поднял скрещенные пальцы. Пляж был пуст, два-три открытых павильона томились в ожидании посетителей. Небо изгибалось над ними безоблачной синей сверкающей чашей. Море вдали от берега было полированным изумрудом; волны тяжело катились к берегу, мутнея и густо желтея от солнечного света и илистой взвеси.

Они медленно шли по пляжу к купальням. Безмятежный, непрерывный гром моря отзывался в них музыкой одиночества. Их глаза впивались в сверкающее марево океанской дали.

— Я думаю записаться во флот, Джин, — сказал Макс Айзекс. — Давай вместе.

— Я слишком молод, — сказал Юджин. — Да и ты тоже.

— Мне в ноябре будет шестнадцать, — возразил Макс Айзекс.

— И всё равно ты будешь слишком молод.

— Я совру, — сказал Макс Айзекс. — Ну, а к тебе-то они придираться не будут. Возьмут сразу. Давай, а?

— Нет, — сказал Юджин, — я не могу.

— Отчего? — сказал Макс Айзекс. — Что ты собираешься делать?

— Поступить в университет, — сказал Юджин. — Получить образование, изучать право.

— Ещё успеешь, — сказал Макс Айзекс. — Поступишь в университет после. На флоте надо многому учиться. Там дают хорошее образование. И можно повидать мир.

— Нет, — сказал Юджин, — я не могу.

Но он слышал одинокий гром моря, и сердце его стучало. Он видел непривычные смуглые лица, пальмовые рощи, слышал перезвон колокольчиков Азии. Он верил, что корабли приходят в гавань.

Племянница миссис Боуден и официантка приехали со следующим трамваем. Юджин уже окунулся и лежал на песке, слегка дрожа под порывистым ветром. На его губах был чудесный привкус соли. Он лизнул свою чистую юную кожу.

Луиза вышла из купальни и медленно направилась к нему. Она приближалась гордо — купальный костюм облегал тёплую пухлость её тела, на ногах были зелёные шёлковые чулки.

Дата добавления: 2015-11-04