(Henry Rollins, “Do I Come Here Often?”, 1998)

SPAIN 1996.

(Henry Rollins, “Do I Come Here Often?”, 1998)

В аэропорту было жарко. Самолёт полностью забит, и в нём стоит жара. Позади меня идиоты-студенты безостановочно треплются. Самая бесполезная и шумная дрянь извергается их ртами непрерывным потоком.

- У меня в наушниках “Walk Like an Egyptian”!

- Мы уже взлетели?

- Ты болван!

Как здорово было бы взять обрезок трубы и наугад постучать по этим юным путешественникам, словно по молодым тюленям. Остальная часть эконом-класса смотрела бы на это в шоке и с благодарным недоверием.

Я встал до того, как знак «Пристегните ремни» выключился, чтобы воспользоваться туалетом прежде, чем кто-то из этой толпы решит сделать то же самое. Когда я был в двух шагах от двери, мимо меня просочилась старая женщина, находившаяся за мной. Я развернулся и сел на своё место. Посмотрел на развалившегося человека, который глядел на меня, словно я был неким развлечением на время полёта. С этими их глазными яблоками они были похожи на рабов на галере.

Было бы здорово взглянуть на самолёты, управляемые вручную. Педали под каждым местом. Безусловно, крутить педали должны только пассажиры эконом-класса, бизнес-класс и первый класс стоит уберечь от этого теста на выживание. Стюарды должны выполнять функцию надсмотрщиков. «Кофе, чай, или, может, удар плетью?» Это заняло бы студентов со всей их энергией чем-то иным, нежели их пустая болтовня. Я поражаюсь – они говорят о треске и шуме пластинок U2 во время их занятий сексом. Мы что, хотим всё это знать? Мы что, должны знать высоту, которую мы проходим, или высоту, которую мы достигнем за время полёта? Нет, чёрт побери, но пилот настаивает на сообщении всего этого, равно как и на забивании нам мозгов другой, ещё менее полезной информацией. Ещё один человек на самолёте, не желающий заткнуться.

Пара пожилых людей, пристёгнутых сразу за мной, сейчас спит. Это рейс на шесть с половиной часов: Нью-Йорк – Мадрид. Идиоты не спят и работают, стараясь передвинуть тележку с напитками в сторону туалета. Кажется, что всё происходит как-то вдруг, что весь эконом-класс должен выйти. У них нет никакой организации рабочего пространства. Тележки имеют около двух лишних дюймов ширины с каждой стороны – вы знаете это, потому что вам ударяют по рукам и проезжают по ногам, когда везут их через проход. Однако же искателей туалетов это не останавливает. Они тупо стоят, ожидая человека с телегой и что-то высчитывая. Обычно это заканчивается тем, что тележка двигается вдоль кресел, а человек в это время стоит на ваших ногах и тыкается жопой или промежностью вам в лицо, ожидая, пока тележка проедет. Вот где пригодился бы пальмовый нож с коротким лезвием. Три-четыре сильно нанесённых колотых раны быстро и рационально сменили бы приоритеты одного из этих уничтожителей жратвы.

Со всем этим негативом я так всё ещё и не написал, почему я попал на первое кресло на этом корабле дураков. Рок-н-ролл, мужик! Мы играем в единственный день на фестивале в Гренаде (Испания). Прибываем в пятницу, отжигаем в субботу и летим обратно в Нью-Йорк в понедельник. Не знаю, какие группы ещё заявлены, и сколько народу ожидается на концерте. Ничего из этого меня не волнует. Я просто участвую в этом во имя ярости живого выступления. Неважно, где это происходит, и кто при этом присутствует.

Дела определённо могут пойти в гору. Я таки достиг незанятого туалета. Заметил тонкую щель в стене над раковиной. «Использованные бритвенные лезвия». Над этой надписью – рисунок старого двустороннего лезвия для бритья. Думаю, если бы я собирался порезать себе запястья, я был бы способен оставаться в здравом рассудке, чтобы поместить лезвие куда следует. Снимаю шляпу перед каждым, кто сможет закинуть лезвие в щель в то время, как его заливает брызжущая из него фонтаном артериальная кровь. Ещё один плюс – шум двигателей превратил болтовню студентов в бессловесный гул.

Динамик над моей головой произнёс: «Потерялся пейджер Bell-Atlantic. Если кто-то нашёл его, прошу сообщить бортпроводнику». Он у меня под левой ступнёй, и больше вы никогда его не увидите.

Несколько часов назад я виделся с Дэвидом Линчем у него в отеле во время ланча. Я сыграл небольшую роль в его последнем фильме “Lost Highway”. Для меня было честью работать с ним – блестящий человек. Он всю неделю был в Нью-Йорке и Нью-Джерси с Анжело Бадаламенте, работая над музыкой к фильму. Я встретил его на выходе из лифта. Прическа у него была наподобие смерча. Глаза широко открыты, а сам улыбается.

- Эй, приятель! Хорошая работа!

Мы спустились, чтобы поесть. Ничего не мог с собой поделать – задавал ему кучу вопросов. Когда он говорил о микшировании музыки со сценами из фильма и о том, как здорово, когда всё получается, страсть, с которой он говорил, и его энергичные жесты выглядели очень вдохновляюще. Всё это, а также неизменная улыбка были просто очаровательны. Так здорово видеть людей, которые старше тебя, при этом занимаются любимым делом дольше, чем ты, и осознают, что они до сих пор любят своё дело с той же неугасимой страстью. Это заставляет меня задумываться о себе самом – перед глазами хороший пример. Такие люди, как Дэвид – стоящие. Он собирается непрерывно работать над фильмом ещё несколько месяцев, пока всё не закончит.

Мы говорили о сюрреализме, о медиа и о музыке. Я рассказывал ему о том, как побывал в Сан Стьюдиос в Мемфисе несколько недель назад, и как клёво было находиться в том самом месте, где Джерри Ли Льюис записывал все свои хиты. Дэвид очень интересуется музыкой.

Два часа спустя: соседи спят, а на экране один из тех успокаивающих фильмов, которые они всегда показывают во время полёта. Вайнона Райдер с кучкой женщин улаживают свои проблемы с мужчинами и их членами. Крис, наш гитарист, был так впечатлён фильмом, что встал и сказал, что сейчас меня стукнет, потому как фильм дико скучный. Дважды попытался по мне попасть и, пошатываясь, ушёл в темноту. Ещё около трёх часов лететь этим рейсом. Жаркий режим включен, или кондиционер не работает – не знаю.

Вчера я дал интервью одному парню – интервью для статьи о Black Flag. Я не ощущал себя частью этой группы, но когда услышал, что Джинн поучаствовал в подготовке статьи, подумал, что должен, по крайней мере, сказать своё слово. Я знаю, что “the Ginn” (имя, которым некоторые бывшие участники группы наградили его за его странные, загадочные поступки и параноидальную манеру поведения) никогда не скажет обо мне ничего хорошего. Интервьюер это подтвердил.

Я не говорил ничего неподобающего о Джинне, потому что он был в своё время одним из самых блестящих и уникальных музыкантов в Америке. Он всегда будет пользоваться моим уважением и признательностью. Он никогда не узнает, сколько раз мне и другим участникам группы приходилось заступаться за него перед разочарованными сотрудниками, группами его лейбла, которые чувствовали себя проданными и обворованными им. Со всей правдой, которую я знаю о Джинне, я мог бы похоронить его не более чем двумя сотнями слов, но – на хрена, братан? Лучше я буду знать то, что знаю, и позволю ему жить в его иллюзиях, с его хреновыми продажами его продукции. У меня есть намного более крупная и интересная рыба для жарки.

Часовой телефонный разговор с корреспондентом подтолкнул меня к размышлениям о тех днях и том напряжении, в котором они проходили. Масса хорошей музыки, но не так много хорошего времяпрепровождения. Это было не из-за недостатка денег или организаторской работы, которую тяжело было делать. Причиной были недоверие и понимание того, что за тобой всегда наблюдают, что ты – всего лишь часть чьего-то чужого дела, дела того, чьи запросы и ожидания ты никогда не сможешь удовлетворить.

Порой встречаются люди, уверенные в том, что не нуждаются ни в каком счастье и не заслуживают его. Я – один из них. Я считаю, что счастье ведет к слабости, самодовольству, бестолковым результатам и чрезмерному ожирению, и в определённой степени я прав. Счастье, которое оглупляет и делает беспомощным – это одно, но счастье, заставляющее кого-либо творить с яростью и одержимостью – совсем другое дело.

Что до меня, мне всегда нравился роман вроде того, что случился между мужем и женой семьи Адамс. Я видел фильм всего несколько раз, но даже в юном возрасте меня впечатляла та сила, с которой её присутствие его потрясало. Понимаю, пример довольно слабый, но что-то в этом есть. Это отчасти объясняет мою любовь к говённым итальянским балладам, слёзным песенкам Thin Lizzy и вообще ко всем тем грустным и прекрасным песням, которые выкидывают людей из их комнат, когда я играю их ещё и ещё раз. Та разновидность песен, которые я постоянно пишу, но никогда не показываю группе. Я всегда любил романтические фильмы со счастливым концом. Возможно, это потому, что всегда мог покинуть театр и не должен быть к нему привязан. Я мог вернуться к моей уединённой жизни, которую я только и мог понимать. Не очень мужественно, понимаю, но пока мили вопили под колёсами, я очень много часов провёл в раздумьях о том, как всё могло сложиться. Столько лет путешествий сделали из меня мечтателя. Столько лет этого «едем туда». Это заставляет твой ум выбираться за пределы того маленького огороженного пространства, в котором тебе приходится проводить столько времени.

Я никогда особо не задумывался о том, что представляет из себя жизнь за пределами гастролей – жизнь, которой живёт большинство людей. Настоящая жизнь, как я полагаю. С другой стороны, жизнь реальна всегда вне зависимости от того, находитесь ли вы в Беверли Хиллз или в Долине Смерти. Возможно, «реальность» суть не более чем количество трудностей, с которыми вы столкнулись на своём пути. Возможно, последние полтора десятка лет я жил под неким куполом, но подозреваю, что это не так. Я мог уйти в их реальность, под их «купол» много раз, когда мои убеждённость и сила духа ослабевали.

Когда люди говорят мне, что я продался, я никогда не интересуюсь тем, продались ли они – только лишь тем, сколько раз и почём. Мне интересно, сколько раз они на самом деле рисковали своей задницей, сколько раз шли на попятную и выбирали путь полегче – тот, о котором говорили, что никогда его не выберут. Вы можете говорить всё, что вам угодно, но в конечном итоге все мы к этому стремимся. Хотя – не заговариваюсь ли я? Может, я вконец задолбался, и у меня галлюцинации?

Студенты начинают меня веселить, когда выстраиваются в очередь в туалет. Их училка, женщина, которой я присвоил погоняло «Женщина, Чей Рот Никогда Не Закроется», села напротив меня и сводит меня с ума последние несколько часов с того момента, как подошла.

«Могу я задать вам вопрос?»

Я сказал «нет» и продолжил писать. После прослушивания всего бреда, который исходил из её рта непрерывно в течение часа, я решил, что не намерен слушать эту муть более ни одной наносекунды.

Скоро мы будем в Испании. Мы играли в Мадриде в 1994 году. Во время саундчека какого-то парня на мотоцикле за пределами концертной площадки стукнула машина. Из его головы шла кровь, но, похоже, он был в норме.

У нас ещё один рейс после того, как мы приземлимся в Мадриде. Пройдёт много времени, пока мы доберёмся до отеля. Сегодня выходной. С тех пор, как у меня последний раз был выходной, прошло немало времени.

16.03.1996, 05:30, Гренада, Испания. Вчера мы прилетели в Мадрид и толклись в аэропорту вплоть до следующего рейса в Малагу.

Я был уже почти на своём месте в ряду и был вынужден пережидать обычный феномен, заключающийся в ожидании момента, когда люди найдут свои места, на них, на хер, усядутся, и уже, на хер, заткнутся. На сей раз это было особенно невыносимо. Похоже, никто даже не предполагал, где он должен сесть. Я стоял и смотрел, как люди пялятся в потолок, смотрел на их места, и всё это казалось вечностью. Я был за несколько рядов от моего места, когда люди стали проходить навстречу из задней части самолёта в переднюю. Ничем не мог себе помочь.

«Кто вы? Лосось, плывущий на нерест против течения? Почему вы угрожаете нашим хрупким отношениям, которые так успешно сложились? Не присядете ли вы на свои места? Леди и джентльмены, пожалуйста! Это ж не машина для перевозки скота!» Люди, которые меня поняли, нашли меня забавным. Те, кто не понял, подумали, что я хренов маньяк.

Итак, места заняты, скоро мы будем на пути в Малагу. Мы прибыли с опозданием. Я был в хорошем настроении, потому что теперь мы могли отправиться в отель и поесть. Поскольку я не уделяю внимания деталям этого путешествия, я не знал, что нас ожидает долгая поездка в фургоне к нашей конечной точке – Гренаде. Пейзажи, мимо которых мы следовали, стоили поездки. Рушащиеся здания по краям дороги – у некоторых деревья проросли сквозь крышу. Простые маленькие домишки тут и там. Одинокие фермеры посреди полей. В итоге мы достигли Гренады, выгрузили наш багаж и поели. Выяснилось, что там нужно пойти на место грядущего концерта и всё настроить в течение двух часов. Немало для выходного дня.

Я лежу на кровати в моей крошечной лишенной воздуха комнате, мечтая о том, чтобы как-нибудь пропустить телефонный звонок, который скажет мне идти в машину, в которой мы поедем на саундчек. Я уже пару раз брал трубку только для того, чтобы обнаружить, что телефон звонит в соседней комнате.

Чуть позже десяти мы отправились на площадку, чтобы опробовать арендованное оборудование и подключить его. Площадка открытая. Кабинки звукооператоров стоят снаружи под дождём, люди на сцене работают во тьме. Оборудование всё здесь, но не подключено, потому что нет электричества, чтобы его включить и посмотреть в работе. Чертовски холодно. Я подумал об этом, прикидывая, что нам предстоит играть через 23 часа. Нетрудно было понять, что никакого саундчека в этот вечер не будет, поэтому мы отправились обратно в отель.

Люблю, когда мы все вместе. Воздух наполняется историями, рождается смех. Мне нравится то расположение, которое, похоже, у каждого здесь к друг другу есть. С этими людьми очень приятно работать. Столько лет, столько миль вместе! Проведённое вместе время, преодолённые расстояния располагают к сплочённости, которой я не знал ни с кем.

По большому счёту я могу разделить людей на два лагеря: люди, с которыми я был в дороге, и люди, с которыми не был. Это два совсем разных рода отношений. Даже язык общения совсем разный. Есть постоянное понимание с этими дорожными зверями-приятелями. С этим ничто не сравнится, и когда всё это кончится, мне будет этого не хватать.

Это не то же самое, что было раньше. Старых дорог больше не будет. Я отчётливо помню возвращение с этих ста шести концертов по всему миру с группой в конце 1994 года и чувствую, что на самом деле я нигде не был. Туровые автобусы и гостиницы были хороши для сна перед концертами, они помогали нам играть жёстко каждый вечер, но мы не путешествуем так близко к земле, как раньше. Места, которые мы проезжаем сейчас, великолепны. Ты присутствуешь в списке этих детских команд, которые не сделали ничего, кроме одной банальной пластинки, вознесшей их на вершину мира. Некоторое волнение исчезло. Я смотрю на то, как эти группы глупо лыбятся весь свой никчемный сет и задаю себе вопрос: «Неужели людям действительно нравится это дерьмо?», и когда я слышу рёв толпы во время того, как группы покидают сцену, понимаю, что нравится. Именно это случилось, когда я смотрел, как Offspring играют для радио. Этот слабый коллектив играет эту прелестно-бледную имитацию музыки пятнадцатилетней давности. Меня воротило от ущербности и скудости всего действа в то время, как я видел толпу, выпрыгивающую из штанов. Я знал, что подошло время уйти из всего этого на несколько лет. Если музыка в этом, действительно пора разойтись.

Я сейчас полностью вне этого и предпочитаю скорее спать ночью, нежели сидеть и биться головой о стекло фургона, но иногда гастроли похожи больше на длительный тур отелей и кондиционируемых номеров, чем на путешествие по дороге. И гастроли не могут остаться прежними. Всё меняется. Я сойду прежде, чем всё это станет слишком жирным, а группы станут слишком никчемными. Я не собираюсь крутиться в современной музыке слишком долго. Слишком это безопасно и слишком много желающих.

Итак, сейчас в моей маленькой непроветриваемой комнате сдвиг суточного ритма из-за перелёта. Сегодня вечером мы играем.

18.03.1996, 01:07, Гренада, Испания. Утром мы снова прибыли на площадку для саундчека и проверки оборудования. Мы отыграли пару песен, после чего нам сказали, что времени больше нет. Они до сих пор ни хрена не подготовили и говорят нам, что у нас тоже ничего не готово. Это начинает напоминать мне каждое наше шоу в Италии. Куча непрофессионалов-позёров, которые работают так, словно всё, что они умеют, это жрать и тыкать на всё пальцами. Конечно, мы играли и делали всё так, словно их нет (их для нас в общем-то и не было). Фестивальные лодыри. В итоге мы отыграли, и на сцене всё звучало хреново, как я и ожидал. Поездка обратно в отель была мучением, потому что играло радио, и эта дебильная песня с нового альбома Стинга играла почти постоянно, пока мы были в фургоне. Что-то на тему «позволь своей душе быть твоим проводником». Не могу поверить, что он вылезает с этим дерьмом, а люди его поглощают. А, я ж забыл, что большинство людей весьма заурядны – не слушают записи, которые покупают, не ощущают вкуса того, что едят, и не задумываются о том, каким ядовитым дерьмом себя пичкают.

Предполагалось, что мы выйдем на сцену в одиннадцать. Мы выехали из отеля в десять в сторону концерта, до места которого было десять минут езды. Фестиваль затягивался, как и ожидалось. В итоге мы вышли на сцену где-то в два. Было не по-детски холодно. Я играл в паре шорт и без обуви. Ноги так замёрзли, что я наступал на кабели и не чувствовал их. На первой песне мониторы ужасно фонили – по всей сцене из этой низкосортной аппаратуры нёсся вой. Я осознал, что это будет один из тех стрёмных концертов, которые обрушиваются на нас время от времени.

Я вообще себя не слышал три песни. Сорвал голос и хрипел весь остальной концерт. Песни не особо отличались одна от другой. Народ, как и следовало ожидать, был в плохом настроении, поскольку стоял на холоде с самого полудня. После трёх мы завершили выступление и отправились в отель.

Воскресенье я провел во сне и в чтении. Хотелось быть в Нью-Йорке и заниматься чем-то полезным, либо быть в дороге к следующему концерту. Время в комнате прошло терпимо. Остальные парни отправились в Алхамбру. Уверен, что город был великолепен. Я предпочёл уединение и провёл несколько часов там, где не нужно говорить по телефону, стремиться уложиться в какие-то сроки или с кем-то встречаться.

Это мнимое счастье длилось в лучшем случае пару часов. Вскоре меня стало добивать отсутствие дел, которые надо делать. Не знаю, что делать, когда мой мозг на меня накидывается. Возможно, я толком не знаю самого себя, потому что заполнил свою жизнь таким количеством работы и ответственности за чьи-то проекты. Возможно, это готовый, законченный психоз. Вместо того чтобы навести порядок в себе, я комментирую чью-то жизнь. Люди видят во мне переростка и говорят: «Ё моё, не правда ли, он настолько хорош, что может этим поделиться с другими», в то время как всё это, быть может, лишь жалкая внутренняя трусость.

Сейчас раннее утро понедельника, и мы вылетаем в Нью-Йорк через несколько часов. Хотел бы, чтобы на том концерте у меня была ещё попытка. Очень хреново осознавать, что тысячи людей, которые нас слушали, не понимали, через какой звуковой ад мы прошли, и как никчёмно всё получилось – пытаться выдать всё, что у нас есть, и понимать, что мы сделали не всё, что смогли. Они никогда не узнают о ночах, которые я провёл на велосипеде, тренируя свою выносливость только лишь для одного концерта, что много ночей я готовил себя к этому и в итоге остался обкраденным и неудовлетворённым.

19.03.1996, 03:16, Нью-Йорк. Я прилетел сюда около двенадцати часов назад. Рейс был забит битком – один из этих громадных самолётов с большим проходом посредине. За мной сидел Вибрирующий Человек. Он тряс ногами так сильно, что вся секция сидений ходила ходуном. Я знал, что до завершения полёта я собираюсь его прикончить. К счастью, он и его жена после многих походов в место для курения, из которого они возвращались, издавая зловоние, пересели подальше на место, которое освободил студент.

Я поспал несколько часов, немного почитал, и полёт закончился. Теперь я отхожу от сбоя суточного ритма в другой стране. В комнате тихо, не слышно труб отопления, лязгающих каждые несколько минут.

Начинаются репетиции. Концертов не будет пару месяцев, после чего мы отправимся в Польшу. Сейчас я размышляю о поездке из Гренады в Малагу и смотрю, как восходит солнце. Впереди ещё два перелёта с четырёхчасовым перерывом между ними. Которое утро я нахожу себя на пути «домой», чтобы это слово ни значило. В такие моменты мне кажется, что я ничего не понимаю в своей жизни. Затем я озираюсь на усталые лица вокруг меня, кто-то шутит, и все мы смеёмся. В такие моменты я прихожу к выводу, что нет ничего стоящего, кроме как собирание сил на то дело, которое ты хочешь сделать, в то время, которым ты сейчас располагаешь. И это непростая задача. Нужна немалая сила воли, чтобы идти своим путём. Многие люди думают, что идут им, тогда как на самом деле это неправда. Они идут колеёй традиции, «не-столь-страшной-чтобы-с-неё-начать». Не то чтобы жизнь для этого коротка, но – она до противного под это заточена. Лучше я постараюсь сделать что-то другое.

Дата добавления: 2015-11-04