ЗАДАНИЕ 1.
КОММЕНТИРОВАНИЕ ХУДОЖЕСТВЕННЫХ ТЕКСТОВ.
Схема комментариев:
Барнс Дж. Письма из Лондона. М., 2008.
«Рона Брауна избрали в парламент в 1979-м. Два года спустя его на пять дней отлучили от Палаты общин после того, как он назвал консервативного члена парламента лжецом; ближе к сегодняшнему дню его отлучили снова, после того как он схватил булаву и повредил ее. (Стоимость ремонта: £1200.) Когда его арестовали в Глазго — он протестовал против визита в город миссис Тэтчер, — полиции понадобилось некоторое время, чтобы убедиться, что его утверждения о том, что он в самом деле является членом парламента, соответствуют действительности. (Штраф: £50.) Но до сих пор двумя его похождениями, наиболее взволновавшими таблоиды, были миссия к полковнику Каддафи в Ливию и оплаченный по полной программе визит к поддерживаемому СССР афганскому правительству: фотографии депутата, позирующего у советского танка, очень порадовали тори и на некоторое время сделали его в палате сатирически известным под именем Брауна Кандагарского. В то время вояжи такого рода вызывали всяческое осуждение, хотя недавние события подтвердили, что проблемой нахождения друзей в политически меняющемся мире озабочены не только белые вороны. Например, в 1978 в Британию с официальным визитом прибыли президент Чаушеску с супругой — в тот момент Румыния считалась диссидентствующей страной внутри советского блока. Враг моего врага — мой друг, и королева наградила Чаушеску почетным рыцарством. (Эта относительно редкая почесть оказывается иностранцам, к которым Британия испытывает искреннее расположение: рыцарства были удостоены Боб Гелдолф, Роналд Рейган, Каспар Вайнбергер и Магнус Магнуссон, исландская телезвезда.) Но затем, после Горбачева, Румыния поменяла свой статус — из Отважного Бастиона, Взбунтовавшегося против Советского Империализма, превратившись в Паршивую Балканскую Диктатуришку. (Разумеется, она всегда была и той, и той, но страны редко добиваются в чужих глазах сложной, двойной категоризации.) В микроскопический промежуток времени между падением Чаушеску и его казнью королева умудрилась лишить румынского правителя его сомнительного рыцарства.»
Фаулз Дж. Волхв, М.: Независимая газета, 1993.
«Я родился в 1927 году - единственный сын небогатых англичан, которым досамой смерти не удавалось вырваться за пределы тени уродливой карлицы, королевы Виктории, причудливо простершейся в грядущее. Закончил школу, двагода болтался в армии, поступил в Оксфорд; тут-то я и начал понимать, чтосовсем не тот, каким мне хотелось бы быть. Что генеалогия моя никуда не годится, я выяснил давным-давно. Отец -бригадный генерал, причем вовсе не благодаря выдающимся профессиональнымкачествам, а просто потому, что достиг нужного возраста в нужный момент;мать - типичная жена будущего генерал-майора. А именно: она никогда ему неперечила и вела себя так, будто муж следит за ней из соседней комнаты, дажеесли он находился за тысячи миль от дома. Во время войны отец наезжал редко,и мало-мальски привлекательный образ, выдуманный мною, пока он отсутствовал,всякий раз приходилось подвергать генеральному пересмотру (каламбурнеуклюжий, но точный) в первые же дни его побывки. Как любой человек не на своем месте, он жить не мог без банальщины имелочной показухи; мозги ему заменяла кольчуга отвлеченных понятий:Дисциплина, Традиции, Ответственность... И когда я осмеливался возразить ему- что бывало очень редко, - он принимался утюжить меня сими священнымисловами, как какого-нибудь зарвавшегося лейтенантика. А если жертва и тут непадала замертво, давал волю рыжему цепному псу - гневу. По преданию, наши предки эмигрировали из Франции после отмены Нантскогоэдикта - благородные гугеноты, дальние родственники Оноре д'Юрфе, автора"Астреи" (бестселлера семнадцатого столетия). С тех пор никто в семье -исключая постоянного корреспондента Карла II Тома Дюрфея {Томас Дюрфей (1653-1723) - модный литератор, состоял впереписке с множеством "сильных мира сего".}, родство с которым не менеесомнительно - не проявлял склонности к творчеству: поколения военных,священников, моряков, помещиков сменяли друг друга, разнясь покроем одежд,сходясь в разорительном пристрастии к азартным играм. Двое из четверыхсыновей моего деда не вернулись с первой мировой; третий выбрал самый пошлыйспособ разделаться с наследственностью и сбежал в Америку от карточныхдолгов. Отец - младший отпрыск, обладающий всеми достоинствами, какиепривыкли приписывать старшим, - всегда говорил о нем как о мертвом, но какзнать, может, он еще жив, а у меня по ту сторону Атлантики имеютсядвоюродные братцы и сестрички. В старших классах я понял, что жизнь, которая мне по душе, не вызовет вродителях ничего, кроме огульного неприятия, а изменить их взгляды, увы,невозможно. Я делал успехи в английском, публиковал в школьном журнале стихипод псевдонимом, считал Д. Г. Лоуренса самой выдающейся личностью нашейэпохи; родители же Лоуренса, конечно, не открывали, а если и слышали о нем,то лишь в связи с " Любовником леди Чаттерли". Некоторые их черты -эмоциональную мягкость матери, отцовские приступы безоглядного веселья - ещеможно было вынести; но нравилось мне в них совсем не то, чем они самигордились. И когда Гитлеру пришел конец, а мне исполнилось восемнадцать, ониуже стали для меня просто источником средств. Благодарность я им выказывал,но на большее меня не хватало».
Ивлин Во. Коронация 1930 г.- Глава из книги "Когда не ездить было -- грех"//"Иностранная литература" No2, 1999
«…Помимо обычных пассажиров, нас, плывущих до Джибути, чтобы отправитьсяоттуда на коронацию императора Абиссинии, было на борту человек двадцать.При том что шесть недель тому назад даже имя рас Тафари {Рас ТафариМаконнен, сын раса Маконнена, одного из виднейших полководцев императора Менелика II, участника победоносной итало-абиссинской войны 1895-1896 годов;начиная с 1910-х годов становится одной из виднейших политических фигур встране. После свержения с престола в 1916 году внука Менелика II императораЛидж Ясу становится регентом и соправителем при императрице Заудиту. Сторонник европейски ориентированных реформ (в том числе отмены институтарабства), лидер партии так называемых младоэфиопов. В сентябре 1928 годаполучает титул негуса, приобретая тем самым высший возможный в стране послеимператора административно-военный статус. После смерти императрицы Заудитупровозглашен императором под именем Хайле Селассие I. Впоследствии сталкультовой фигурой в целом ряде расово ориентированных течений, вплоть досамоназвания одного из них - раста, растафари. (Здесь и далее - прим.перев.).} мне вообще почти ничего не говорило. Я гостил в Ирландии, в одномособняке, где китайщина и викторианская псевдоготика все никак не моглирешить, которая из них окончательно присвоит георгианский остов дома. Вбиблиотеке, над раскрытым атласом, мы обсуждали виды на поездку - ясобирался в Китай и в Японию. Речь зашла о путешествиях вообще и опутешествиях в Абиссинию в частности…»
Имоджен Эдвардс-Джонс и Mr & Mrs X. Модный Вавилон.
«…Нет, настоящая беда не в этом. А в том, что два последних моих показа имели успех благодаря прессе. Особенно осенняя коллекция. Господи, она понравилась самой Анне Винтур. Конечно же, Винтур ее не видела. Трудно сказать и что мы потрясли столицу Британии. Мы слишком незначительны и не обладаем должным финансовым могуществом, чтобы рассчитывать на высокий визит. Иногда Винтур удостаивает своим присутствием Неделю в Лондоне. По слухам, ее ждут в следующем сезоне, но с таким же успехом она может отправиться в Милан или Париж. Считается, что на лондонских премьерах и презентациях появляются в основном фигуры вроде Мадонны, и потому Винтур всегда ждут с особым трепетом — а ее все нет и нет. Именно на волне такого ожидания на моем предыдущем показе и оказался один из корреспондентов Vogue. Но как бы то, ни было, презентацию сочли яркой, значительной и своевременной — достаточно актуальной для того, чтобы уделить ей целый столбец и даже поместить в еженедельном обзоре фотографии двух моих блузок и пальто. Журнал Еllе напечатал статью. Корреспондент из Marie Claire попросил интервью. Из Harper's тоже пришли. Evening standard посвятил мне полный разворот, вдобавок высказав предположение, что я, возможно, Ролан Мюре номер два. Во время вечеринки появился борзописец из Telegraph. Даже создатели сайта style.com не нашли в себе достаточно сил, чтобы закатать меня в асфальт. Они оказались довольно любезны. Да что там — все были очень милы! А в индустрии высокой моды это — тревожный сигнал.»
Вулф В. Миссис Дэллоуэй.
«…Автомобиль же пересек Пиккадилли и свернул на Сент-Джеймс-стрит. Рослые господа, осанистые господа, элегантные господа во фраках и белых галстуках, господа с гладко зачесанными волосами и с трудно определимыми целями стоявшие в оконной нише «Уайтса», поддев сзади хвосты своих фраков и глядя на улицу, угадали душой, что мимо скользит слава Англии, и бледный отблеск бессмертия пал на их лица, как пал он на лицо Клариссы Дэллоуэй. Тотчас они стали еще осанистей, руки опустили по швам, и казалось, вот-вот они бросятся на жерла вражеских пушек во имя своего властелина, как некогда делали предки. Белые бюсты и столики в глубине, украшенные номерами «Татлера» и бутылками содовой, их точно подкрепляли и одобряли; точно воплощали колыхание нив и раздолье усадеб; точно отдавали жужжание автомобиля, как отдает звучащая галерея одинокий голос, помножив его на гул всей громады собора. Мисс Мол Прэт, в шали, стоя на панели с цветами, пожелала всего доброго милому мальчику (это же, ясное дело, был принц Уэльский) и даже бросила бы букетик роз на Сент-Джеймс-стрит (а ведь это целая кружка пива!) просто так, от веселости и от презрения к бедности, – если б взор констебля вовремя не унял верноподданного порыва старой ирландки. Часовые Сент-Джеймсского дворца взяли на караул; полицейский у дворца королевы Александры был ими доволен.
Меж тем у ворот Букингемского дворца собралась кучка народа. Все люди бедные, они скучливо, но уверенно ждали; поглядывали на дворец с реющим флагом; на величаво высящуюся Викторию; похваливали ее уступчики и каскады; ее герани; пристально глядя на Мэлл, вдруг изливали чувства на какую-нибудь машину; убедившись, что зря обласкали обывателя за рулем, тотчас брали излитые чувства назад и копили их, пропуская машины одну за другой без внимания; и все время слухи бродили по жилам и отдавались томлением в чреслах при мысли о том, что на них упадет царственный взор; им кивнет королева; им улыбнется принц; при мысли о дивной жизни, свыше дарованной королям; о конюших, о реверансах; о старинном кукольном домике королевы; о том, что принцесса Мэри – на поди! – вышла за какого-то англичанина, а принц – ах, принц! – он, говорили, вылитый старый король Эдуард, только субтильней. Принц жил в Сент-Джеймсском дворце, но почему б ему утром не наведаться к матери?...»
Акройд П. Завещание Оскара Уайлда.
«Чужбина значит для ирландцев то же, что вавилонский плен для евреев. Чувство родины возникает у нас лишь вдалеке от дома; воистину мы становимся ирландцами только в окружении иноплеменников. Я как-то сказал Уильяму Йейтсу, что мы – нация великолепных неудачников; впоследствии я обнаружил, что неудача помогает обрести огромную силу. Ирландский народ омочил свой хлеб слезами. Подобно Христу, он почувствовал, как тяжек бывает путь, подобно Данте – как солон хлеб изгнания; но невзгоды выковали из него племя непревзойденных поэтов и рассказчиков.
Для меня, конечно, чужбина стала романом длиной в целую жизнь. Не всегда, как сейчас, я носил на челе мету проказы, но мету Каина в сердце я ощущал постоянно. И все же одно дело – ходить своими путями, чувствуя, что ты не такой, как прочие, иное дело – знать, что ты всеми отвергнут. Поднимаясь по темной гостиничной лестнице, я вспоминаю слова поэта о том, как тяжелы ступени чужого крыльца. Раньше мир смотрел на меня с изумлением – теперь он предоставил меня самому себе, и ему нет дела до того, куда заведут меня странствия. Гете сказал о Винкельмане, этом великом ученом, покинувшем сумрачный дом своей национальной культуры ради вольного воздуха эллинизма, что «человек и среди теней сохраняет тот образ, в котором он оставил землю» Если так, я стану на том свете вечным boulevardier, наблюдающим, как ангелы – надеюсь, уж ангелы-то там будут – спешат по своим делам.»
Акройд П. Ньютон.
«… Тринити-колледж являлся самым большим и, пожалуй, наиболее живописным из всех колледжей Кембриджа. В XVII веке современник описывал его как «величественнейший и чиннейший колледж христианского мира». В его штате состояло около четырехсот преподавателей, в том числе – трое из пяти королевских профессоров университета. Но в ту пору Кембридж не считался такой уж обителью учености. Среди здешних менторов часто попадались пьяницы или мизантропы, сами же студенты довольствовались теми крохами и начатками знаний, какие удавалось перехватить. Один из тогдашних учащихся отмечал: «Меня ничто не направляло, никто не подсказывал мне, какие книги читать, какие сведения искать, какому методу следовать». Ньютона спас его гений автодидакта. У этой системы образования было одно преимущество, и оно состояло в том, что умный или любознательный студент мог двигаться вперед в любом направлении по собственному выбору.
Университет располагался, можно сказать, в деревне, грязной и неухоженной. Он возник как один из плодов просветительской программы монастырских орденов, в глубоком Средневековье и еще не успел избавиться от его наследия. Первый из кембриджских колледжей, Питерхаус, в 1284 году основал Гуго де Балшем, епископ города Или; связь Кембриджа и церкви продолжалась и позже. В 1318 году папа Иоанн XXII официально признал Кембридж как studium generale. Университет был, несомненно, детищем церкви. Разумеется, во времена Реформации эта вассальная зависимость нарушилась, и к XVII веку в университете явственно витал дух пуританства, однако он по-прежнему оставался в первую очередь религиозным учебным заведением. Члены университетского совета обязаны были принимать духовный сан, и это условие действовало вплоть до 1871 года.
И учебный план университета был по-прежнему погружен в Средневековье; при этом занятия посвящались главным образом работам Аристотеля. Ньютону предписывалось изучать Аристотелеву логику, Аристотелеву этику и устаревшую риторику, которая скорее сдерживала, чем поощряла изобретательность выражений. В Аристотелевой же философии Земля оставалось центром Вселенной.
Что касается первых университетских штудий собственно Ньютона, то о них известно мало. Он приобрел тетрадь, в которую выписывал по-гречески некоторые сентенции Аристотеля. Он читал обычные учебники, но из его заметок явствует, что ни один из них не дочитан до конца. Книги эти нагоняли на него скуку. Как-то раз он занес на бумагу весьма характерную латинскую фразу, в переводе она звучит так: «Платон и Аристотель мне друзья, но истина дороже». Именно поиск этой «истины» и стал с тех пор целью его жизни…»
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 24 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |
| к #M12291 9027703Гражданскому кодексу Российской Федерации. Часть вторая#S (постатейный) / 93 страница | | | Практикум 1. Текстовый процессор Microsoft Word. Работа с текстом Работа с абзацами Работа со списками |