|
Однако налаживание такого сотрудничества являлось вовсе не простым делом. Российская власть направляла усилия на поддержку предпринимателей из правящей элиты, не стремясь навстречу чуждым ей миллионерам из крестьян. Правительство смотрело на них как на представителей другого мира, где еще бродил мятежный дух протеста против «царствующего дома», дворянства и РПЦ (вынужденные записи в православие в действительности мало кого обманывали). Да и каким еще могло быть отношение к людям из среды, где царила убежденность, что «государство русское лишено божьей благодати и состоит под влиянием дьявола», где выработаны взгляды на воплощение антихриста в императорах романовской династии с Петра Великого до Николая I?! В последнем усматривали очередное обновление антихриста, так как имя Николай получило распространение только после падения благочестия на Руси: ранее никакого св. Николая здесь не существовало, а в святцах были лишь Николы[429]. Очевидно, с таким багажом какой- либо конструктив с властями был в принципе невозможен.
Выход из тупика лежал только через осуждение и отказ от идейно-религиозных наработок раскола. Отказ от них, вне всякого сомнения, должен был провоцировать серьезный конфликт во всем староверческом мире, так как затрагивал самые основы его существования. Но предполагаемые выгоды для управляющих староверческой экономикой, стремительно вживавшихся в роль подлинных хозяев, перевешивали опасности, с которыми предстояло столкнуться. В феврале 1862 года по инициативе попечителей и ряда видных прихожан Рогожского кладбища собор старообрядческих архиереев обнародовал «Окружное послание единой, святой, соборной, древлеправославно-кафолической церкви». Документ решительно и торжественно отмежевывался от прежней староверческой идеологии, предавая анафеме десять «тетрадей», распространенных и уважаемых в раскольничьих массах. В этих «тетрадях» обосновывалась вся эсхатология староверия последних двухсот лет, теперь же эти воззрения, сильно мешающие верхам поповского старообрядчества, устами «освященного собора» объявлялись кощунственными. Как оповещало «Окружное послание...», российский император есть лицо боговенчанное и богохра- нимое, о нем нужно творить неустанные моления; а православная синодальная церковь - совсем не прислужница антихриста, так как верует в того же Бога и только лишь по внешним атрибутам отличается от старообрядческой. Особый акцент при разборе старых идей делался на неприятии крайностей беспоповских писаний[430].
О том, насколько велика была потребность в издании подобных текстов у вдохновителей «Окружного послания...», свидетельствует следующий факт. Не успело оно распространиться среди раскольничьих масс - которым формально и предназначалось, - как верхи московского купечества кинулись в Петербург, добиваясь аудиенции у самого Александра II. Всего через три месяца после выхода «Окружного послания...», в июне 1862 года, группа фабрикантов из Москвы была принята императором. При его выходе вся ожидавшая делегация бросилась на колени и, несмотря на просьбы Александра, долго не вставала на ноги. Промышленники преподнесли ему хлеб-соль на фарфоровом блюде с горячей благодарностью за освобождение от крепостного права[431]. Но и купечество беспоповских согласий, обильно политое грязыо рогожанами, не думало отставать: менее чем через год, уже в апреле 1863 года, группа из девяти федосеевцев - представителей обеих столиц - также побывала у российского самодержца. На аудиенции они огласили адрес - от своего имени и от имени всех верноподданных собратьев (всего 405 подписей): «...Мы - твои верные подданные. Мы всегда повиновались властям предержащим, но тебе, Царь-освободитель, мы преданы сердцем нашим... Престол твой и русская земля не чужое добро нам, а наше кровное. Мы не опоздаем, явимся на защиту их, отдадим за них все достояние и жизнь нашу»[432]. Видимо, подобные сцены пришлись по вкусу Александру II, который заметил в ответном слове, что, хотя ему и чернили старообрядцев, он этому не верил, а потому по-отечески их не оставит[433].
Такой поворот старообрядческой элиты шокировал тогда многих, и прежде всего простых единоверцев. Если приведенные выше откровения верхов беспоповцев не особо раздражали массы, так как были предназначены для правительственного потребления и потому оставались малоизвестными, то с поповскими новациями дело обстояло сложнее. Выход «Окружного послания...» буквально потряс поповское согласие, став источником большой смуты. Это хорошо передано в одном письме, адресованном всероссийскому собору епископов: «Извещаем Вам боголюбивым епископам, что в нашей епархии через “Окружное послание” многие христиане отпали духом и верою от святой церкви, даже через то послание потеряла церковь свое доверие, то есть не идут на покаяние и не приступают к святым тайнам, даже и не хотят соединяться в моление с пастырями». Причем речь шла не о каких-то отдельных случаях, а о тысячах и тысячах. Поэтому авторы предлагали уничтожить послание его несправедливыми доводами и успокоить тем самым церковь Христову[434]. Такая позиция отражала крайнее недо
вольство старообрядческих масс: как говорилось в одном из писем паствы, все это «изумило и окончательно опечалило... и привело в какой-то темный и непроницаемый лабиринт недоразумений»[435].
Начавшиеся волнения приобретали небывалый размах. Положение усугублялось еще и тем, что эти раздоры попытался использовать в своих целях ряд купцов и фабрикантов, неудовлетворенных своим положением и весом в поповском согласии. Они возглавили движение против «Окружного послания...», поддерживая имидж ревнителей старины и благочестия. Очагом сопротивления стали районы Гуслиц, Клинцов и др. Успех в борьбе сопутствовал то одной, то другой стороне. Каждая добивалась поставления своих епископов, которые осыпали друг друга проклятиями. Компромиссные варианты разрешения ситуации явно не пользовались популярностью. Доходило даже до того, что сторонники «окружников» в 1866 году потеряли контроль над своим форпостом - Рогожским кладбищем, где, собственно, и родилось само послание. Управление захватили его противники, которые избрали в попечители кладбища своих представителей, блокируя выдвиженцев другой стороны[436]. Так продолжалось до тех пор, пока в дело не вмешались государство, приняв, естественно, сторону тех, кто одобрял послание. Дабы впредь избежать нежелательных эксцессов, с 1869 года утверждение выборов попечителей кладбища было взято под жесткий контроль. По новому уставу, утвержденному МВД, принимать участие в выборах могли теперь лишь прихожане, владеющие недвижимостью в Москве. Из числа этих собственников выбирались тридцать человек, которые и определяли двух попечителей, ведавших делами[437]. В результате острота проблемы спала, однако раны, нанесенные этой смутой, так никогда и не зажили.
В отличие от рядовыхь единоверцев российское правительство по достоинству оценило мужественные шаги старообрядческого купечества, рассматривая их как желание приобщиться к политическому курсу власти. Например, крупный обличитель раскола (ближайший соратник будущего обер-прокурора Синода К. П. Победоносцева) проф. Н. И. Субботин, выражая официальную точку зрения, не скрывал своего воодушевления, когда говорил о бреши, пробитой в крепкой коре раскола. Особенно умилил его дух «Окружного послания...» - ясный, миролюбивый, кроткий, в каком никогда прежде не говорили старообрядцы о православных. По мнению Н. И. Субботина, здесь впору задуматься: почему же не воссоединиться двум «ветвям»?[438] Адреса от ведущих старообрядческих согласий, поступившие на высочайшее имя, актуализировали размышления о примирении в верноподданническом духе. Один из проектов предлагал, чтобы император выдвинул идею манифеста о воссоединении для доказательства заявленной раскольниками преданности Его Величеству. В случае же отказа стало бы абсолютно ясно, чего стоили эти публичные заверения. Предусматривался вариант воплощения данной идеи и с помощью губернаторов, которые при встречах с видными раскольниками должны неустанно напоминать о благе России, не забывая обещать им поддержку и монаршую награду за воссоединение их единомышленников со святой церковью. Интересны также рассуждения о консолидации старообрядчества: присущая ему раздробленность обеспечивает власть наставников, тогда как объединительные процессы смогут нейтрализовать их пагубное влияние. И вместо отдаления массы начнут постепенно сближаться с православной церковью[439].
Итог подобным размышлениям подводила обстоятельная всеподданнейшая записка графа В. Н. Панина о расколе. Характеризуя состоявшиеся контакты со староверами как признаки ослабления религиозного антагонизма, он предложил четко развести в раскольничьих делах церковь и полицию. По его убеждению, их постоянное пересечение приносило только вред, «поскольку уверенность в полицейской помощи, обычай опираться на полицию отвлекали внимание духовенства от более самостоятельных способов действия или парализовали его силы»[440]. В записке прямо ставился практический вопрос: «На каком крепком начале должны быть основаны мероприятия правительства в отношении к расколу, на началах терпимости или началах признания?»[441]. Как можно заметить, о запрете или искоренении здесь речь вообще уже не шла. Наоборот, признавалось, что силовые меры против религиозных заблуждений ненадежны, а сам раскол во многом держится именно силою направленного против него гнета. Поэтому в качестве ответа была выбрана веротерпимость; на этом основании и строилась политика по отношению к расколу. Отсюда двойственность сделанных предложений: беспрепятственное отправление религиозных обрядов, но без публичности (запрещены процессии, крестные ходы и т. д.); отказ от преследования священников и наставников, но и отказ признавать за ними духовные звания.[442] Интересен и предложенный формат общения с раскольниками: «Признать за правило, что вышеозначенные разрешения должны быть даваемы вследствие приносимых о том сектаторами просьб, так, что им самим предоставлено будет признавать себя молящимися за Царя и приемлющими брак и предоставлять в том доказательства»[443].
Ознакомившись с запиской, Александр II повелел учредить Особый временный комитет для разработки мер по возвращению раскольников в экономическую и общественную
жизнь[444]. О том, что это решение принималось в сложной, неоднозначной обстановке, свидетельствует просьба «правой руки» монарха - великого князя Константина Николаевича - освободить его от участия в делах данного Комитета[445]. Активный царский родственник на почве дебатов об отношении к расколу успел перессориться со всеми архиереями РПЦ. Не желая обострять ситуацию, Александр II поручил возглавить Особый комитет графу В. Н. Панину.
Работа Комитета пришлась на весну 1864 года; состоялось десять заседаний, на которых рассматривались вопросы регулирования жизни староверов[446]. Именно здесь было принято важное решение о праве купцов-раскольников записываться в гильдии на общем основании, а не на ненавистном им временном праве, которое уходило в небытие; они вновь допускались к общественным должностям, могли удостаиваться наград и знаков отличий; ограничивался осмотр жилищ староверов по подозрению полиции и т. д. Но вот вопрос о браках раскольников продолжал оставаться непроясненным. Это было крайне сложное дело, поскольку на признание таких браков власти пойти никак не могли. Ведь в ту эпоху браки имели религиозное, а не гражданское значение: их признание означало легитимацию никонианским государством старой веры. Данный вопрос обсуждался в течение десяти лет, разрешившись принятием соответствующего закона только в апреле 1874 года[447].
Естественно, работа Особого временного комитета 1864 года произвела крайне отрицательное впечатление на господствующую церковь. Митрополит Филарет сформулировал возражения по поводу деятельности комитета Панина, суть которых сводилась к нежелательности и несвоевременности подобных решений[448]. Письмо уважаемого архиерея было разослано всем членам комитета. Один их них, князь Урусов, сообщил митрополиту, что Александр II ознакомился с документом с «видимой благосклонностью и признательностью», но в итоге только заметил, что «это мнение ему вполне известно»[449]. Так завершилась одна из неприятных страниц в истории русского старообрядчества. Конечно, правительство сознавало, что с расколом, накопившим значительный экономический потенциал, совсем невыгодно поступать как в конце XVII - начале XVIII века, когда проводилась политика его тотального уничтожения. Теперь ключевым становилось хозяйственно-управленческое преобразование старове- рия. Эту религиозную общность необходимо было подчинить общему государственному порядку, разрушив тем самым ее организационно-экономические основы. Усилия властей привели к расщеплению староверческой модели, успешно функционировавшей с эпохи Екатерины II. Со своей стороны, купеческие верхи довольно быстро увидели здесь новые возможности: возросшая зависимость от законов империи, а не от братьев по вере пришлась им явно по вкусу. Как очень удачно замечено, большие предпринимательские династии обязаны своим богатством николаевскому запрету на их веру[450]. Прекращение гонений совпало по времени с началом экономических реформ, и староверческое купечество стремилось всеми силами вписаться в новую эпоху.
Встраивание старообрядческих верхов в экономическое пространство российской империи сопровождалось процессами, о которых стоит сказать особо. Мы имеем в виду развитие поповского и беспоповского предпринимательства, претерпевшего существенные изменения на протяжении XIX века. В первые десятилетия соотношение между ними складывалось в пользу более сильных беспоповских деловых структур. Исследователи обратили внимание, что в этот период в цитадели старообрядческого капитализма - Москве - та же федосеевская Преображенская община богатством и влиянием намного превосходила рогожскую (поповскую)[451]. Однако в пореформенное время положение
меняется: на первый план активно выдвигаются рогожа- не. Эта предпринимательская трансформация даже дала основания утверждать, что с развитием промышленности и банковского промысла произошло вытеснение капитала беспоповцев. По мнению некоторых ученых, о его существовании после погромов Николая I уже почти не слышно. Такие процессы зависели от степени экономической организации основных течений раскола: поповцы имели развитый, властвующий капитал, а беспоповцы находились на стадии первоначального накопления капитала[452] [453] [454]. С данным фактом трудно не согласиться; однако стадиальность развития, положенная в основу этих рассуждений, все же не проясняет того, почему, собственно, происходило так, а не иначе.
Можно определенно сказать, что во второй половине XIX столетия поповский капитал вырастает до всероссийских масштабов, а беспоповский остается уделом мелких и, в лучшем случае, средних бизнес-слоев. Это утверждение наглядно иллюстрирует галерея крупных старообрядческих фабрикантов пореформенного времени. В ней представлены практически одни только поповцы, а беспоповцы являются редкими исключениями, как, например, братья Гучковы, В. А. Кокорев, одна из ветвей морозовского клана в лице Викулы Морозова. На наш взгляд, такую закономерность определяли отнюдь не экономические, а религиозные факторы; если говорить точнее, специфика не экономической, а религиозной организации двух течений раскола. Ключевым моментом здесь стало учреждение у половцев так называемой белокриницкой иерархии[455]. Именно это организационное структурирование согласия - в отличие от размытости беспоповцев - вдохнуло новую жизнь в российскую поповщину, существенно повысив потенциал ее управленческой вертикали. Для рогожской элиты это создавало существенные преимущества: реализация масштабного религиозного проекта, по-новому выстроившего согласие, сделала возможным и крупные начинания в торгово-промышленной сфере. Мощная конфессиональная организация поповцев хорошо состыковывалась с процессами концентрации производств, набиравших силу в пореформенный период. Отсюда стремительное развитие поповского капитала и консервация беспоповского, в своих объемах оставшегося на прежнем, дореформенном уровне.
2. Обретение политического пространства
Восстановление экономических и общественных прав способствовало адаптации староверческого купечества к новым реалиям, прежде всего на региональном уровне. Речь идет о городском самоуправлении, учрежденном еще «Городовым положением» 1785 года. В городах дореформенной России для управления хозяйством существовала так называемая шестигласная дума, которой руководил городской голова4е. [456]
И хотя данный орган самоуправления, находившийся под контролем губернской администрации, не обладал серьезными полномочиями, староверы освоили тогда этот ресурс. Представители староверческого купечества постоянно занимали должности городских голов. Например, в Москве мы встречам на этом посту Лепешкина, Гучкова, Алексеева и др.; в уральском Екатеринбурге городскими главами также являлись староверы, как, например, известный купец Рязанов; городской магистрат здесь почти полностью состоял из раскольников[457]. Даже Петербургская городская дума не была лишена влияния купцов-старообрядцев. Об этом с негодованием сообщал петербургский митрополит Серафим; по его сведениям, в 1836 году один торговец предоставил в столичное общественное самоуправление свидетельство о браке из раскольничьей моленной с прошением на основе данной бумаги «причислить невесту к его капиталу». Удивлял не столько сам факт подобного обращения, адресованного Петербургской думе, сколько то, что она своим указом утвердила это обращение, предписав клеркам незамедлительно его исполнить[458].
Влияние раскольников, заметное в городском самоуправлении страны первой половины XIX столетия, значи
тельно усилилось в дальнейшем. Городские реформы 1862 и 1870 годов сформировали думы практически в современном облике (с выборами определенного состава гласных, с образованием из них комиссий), серьезно повысив их значимость в управлении городами. Одновременно возрастала и роль староверческого купечества, занявшего в новых городских органах доминирующие позиции. Сегодня общеизвестны данные о численности торгово-промышленного класса в гордумах пореформенной России: примерно 50% от общего количества гласных; но при этом крайне редко обращают внимание на конфессиональный состав этой части думцев[459].
Какие же позиции занимали в реформированных думах староверы, и что за купечество сосредоточилось в них? Это позволяет прояснить выявленный архивный материал. Так, переписка Синода и МВД 1862 года содержит описание случая в г. Николаевске Самарской губернии, когда многие гласные, избранные в местную думу, отказались принимать присягу в православной церкви и потребовали сделать это в раскольничьей молельной частного дома. По этому поводу Самарский преосвященный писал в Св. Синод, что николаевские староверы, добиваясь общественных должностей, чуждаются общения с православными, «заставляют последних терпеть разные несправедливости и унижения»[460]. С аналогичной информацией в Министерство внутренних дел обратился и витебский губернатор. Как он сообщал, по прошествии выборов в гордуму г. Режицы было назначено избрание в городские головы. Собрались все 54 гласных новой думы из купцов и мещан, но на предложение представителей властей отправиться в соборную церковь для принесения присяги перед процедурой 36 из них идти отказались. Они просили разрешения принести присягу по своему раскольничьему обряду и лишь в этом случае соглашались приступить к выборам по чистой совести. В результате избрание городского головы оказалось сорванным; когда же это повторилось, губернатор запросил инструкции у МВД[461]. Надо заметить, в министерстве не удивлялись подобным запросам: затруднения при выборе городских глав и приведении гласных к присяге случались в большинстве российских городов. Местное начальство постоянно обращалось в правительство с представлениями о разрешении приносить присягу по староверческому обряду. В результате подобные случаи были обобщены Государственным советом, выработавшим специальные рекомендации. Их суть состояла в том, чтобы гласных-староверов, во избежание их уклонения от присяги, приводить к ней с употреблением старопечатных книг и креста древнего устройства; а тех, кто отказывался от присяги, ни в коем случае к оной не принуждать. Если же раскольников в городских думах окажется большинство, то избранию их на должности не препятствовать, но преимущество всегда отдавать лицам из менее вредных сект[462].
Думы не только небольших городов, но и крупных российских центров с 60-х годов XIX столетия превратились в вотчины староверческого купечества. Так, контрольный пакет Нижегородской думы (50 мест из 72) находился в руках купцов и почетных граждан. В ней заправляли купеческие лидеры, известные ревнители старой веры: Бугров, Баулин, Башкиров, Губин и др. На протяжении всей второй половины XIX века должность главы думы занимали только купцы или их выдвиженцы, как, например, их деловой партнер барон Д. Дельвиг или юрист Бугрова А. Меморский[463]. Аналогичная ситуация наблюдалась и в Москве, с той лишь разницей, что состав гласных здесь был больше разбавлен ин
теллигенцией, однако это мало что меняло. В 60-80-х годах в думе Первопрестольной существовал устойчивый костяк гласных от крупного купечества. Исследователи, обстоятельно изучавшие общественное самоуправление, относят к нему известных московских предпринимателей: В. Д. Аксенова, А. К. Крестовникова, В. Д. Коншина, И. А. Лямина, А. В. и Д. С. Лепешкиных, П. М. Рябушинского, К. Т. Сол- датенкова, П. М. и С. М. Третьяковых, Д. И. Четверикова, И. В. Щукина, А. А. Бахрушина, В. И. Якунчикова и др.[464] Только сегодня, как и в советскую эпоху, из поля зрения по- прежнему выпадает важный факт: все перечисленные лица принадлежали к старообрядчеству. А вот в пореформенный период это обстоятельство ни для кого не являлось секретом. Например, известный писатель той поры П. Д. Боборыкин в своем романе «Китай-город» (1882) устами главного героя так характеризовал московскую обстановку: «Кто хозяйничает в городе? Кто распоряжается бюджетом целого немецкого герцогства? Купцы... они занимают первые места в городском представительстве. Время прежних Тит Титычей кануло. Миллионные фирмы передаются из рода в род... Судьба населения в 5,10,30 тысяч рабочих зависит от одного человека. И человек этот - не помещик, не титулованный барин, а коммерции советник, или попросту купец первой гильдии, крестит лоб двумя перстами»[465]. Купеческие гласные определяли ход работы Думы, контролировали все ее ключевые посты. Не заручившись их поддержкой, невозможно было рассчитывать на избрание на какую-либо должность в структурах городского самоуправления. Так, в 90-х годах XIX столетия в Московской думе заправляли купеческие группировки, возглавляемые Вишяковым и Найденовым. К первой принадлежала более молодая часть купеческих гласных, а вторая объединяла думцев из старых
фамилий. Главы городской Думы Н. А. Алексеев (погибший в 1892 году) и сменивший его В. В. Рукавишников были выдвиженцами именно вишняковской группы; над В. В. Рукавишниковым даже иронизировали, называя его «рука Вишнякова». В 1897 году сторонники Найденова, находившиеся в оппозиции, сумели провести на пост главы Думы своего кандидата - князя В. М. Голицына[466].
В пореформенный период такой конфессиональный состав городских дум нередко порождал конфликты органов общественного самоуправления с местными чиновниками. В той же Москве произошло крупное обострение между городским головой, купцом Н. А. Ляминым (неизменным деловым партнером Т. С. Морозова), и губернскими властями. Поводом стало поведение Лямина, подчеркнуто демонстрировавшего свою значимость как главы городской Думы. В результате МВД было вынуждено разъяснять, что губернатору присвоено первенство перед всеми сословными и общественными органами на местах, а противопоставлять должность головы чиновникам на государственной службе недопустимо. В результате Лямин не счел возможным продолжать исполнение своих обязанностей и подал в отставку. Этот случай получил широкую огласку: он возбудил немало разговоров о пределах независимости выборных голов по отношению к административным властям[467]. Купечество, чувствуя на местах свою силу, не упускало возможности напомнить о своих правах в решении городских дел. Свидетельства тому представлены достаточно широко. Так, в 1873 году в Перми разгорелся конфликт вокруг городского головы И. И. Любимова: будучи крупным купцом, владельцем ряда железных и соляных заводов, он не согласился выплачивать полицейскому управлению города дополнительные денежные суммы сверх уже предусмотренных. Пермский обер-полицмейстер расценил это как неповиновение властям; городскому главе были предъявлены сфабрикованные обвинения в захвате чужого имущества, на него завели уголовное дело. В ответ Любимов заявил, что не может продолжать службу, и предложил гласным избрать вместо себя другое лицо. Однако Дума, которую контролировало купечество, поддержала своего главу, направив ему адрес с перечислением его заслуг перед городом, и просила не покидать поста. С большим трудом дело удалось замять[468]. В других случаях конфликты между думским купечеством и губернской администрацией разрешались долго. Один из них произошел в Царицынской городской думе. Костяк ее гласных составляло, как водится, купечество, слаженно действовавшее при избрании на все думские должности. Из этого круга на пост главы города был выдвинут кандидат - купец первой гильдии И. И. Мельников, но саратовский губернатор решил не утверждать его в этом качестве. Тем не менее гласные упорно голосовали за него, и только получив окончательный отказ, подобрали другую кандидатуру Однако меньше чем через год тот сложил с себя полномочия, а новые выборы дали прежний результат: городским головой снова избрали И. Мельникова. И эти итоги губернатор приказал аннулировать, но через три месяца история повторилась. В результате дума все же добилась своего, и ее кандидат занял место главы, на котором оставался в течение шестнадцати лет (с 1864 по 1880 год) и только в 1886 году отказался от общественной деятельности[469].
Между тем, говоря о ключевых позициях купечества в городских думах, нужно отметить, что некоторые современники ставили под сомнение его лидирующую роль. Например, исследователь практики общественного самоуправления начала XX века Г. И. Шрейдер (в 1917 году он станет главой Петроградской думы) считал подобные утверждения делом
давно минувших дней. Обращаясь к городской статистике, он напоминал: в конце XIX столетия к представленным в думах торгово-промышленным слоям принадлежали: 19,5% общего состава гласных - в мелких городах, 12,2% - в средних и 27% - в крупных[470]. Следовательно, в это время говорить ни о какой монополии купечества в городских думах не приходится и речь должна идти совсем о другой гегемонии - интеллигентско-чиновничьей. По нашему мнению, это наглядный образец поверхностного взгляда, имеющего слабое отношение к реальной жизни. Приведенные Шрейдером статистические данные свидетельствовали лишь о количественной стороне дела и не могли отразить качественные характеристики процессов, происходивших в городских думах. Между тем серьезное отношение к фактам позволяет утверждать: влияние купечества среди гласных нельзя определять, исходя лишь из численности этого сословия. Очевидно, такие подсчеты мало что проясняли, поскольку арифметического большинства не требовалось. Нетрудно понять, что представители торгово-промышленных верхов, обладавшие значительным капиталом, без особого труда вовлекали в орбиту своих интересов любой интеллигентско-чиновничий контингент гласных, чья финансовая состоятельность была гораздо ниже. И это происходило повсеместно. Что касается выводов Шрейдера, то их можно считать справедливыми только для одной городской думы страны - Петербургской. Пожалуй, лишь в столичном общественном самоуправлении купцы не занимали преобладающих позиций: в официальном центре империи они не ощущали себя полноправными хозяевами. Поэтому здесь наблюдалось молчаливое противостояние гласных из торгово-промышленных слоев и дворянства. Иногда тракторная партия, как язвительно именовали купечество, могла блокировать не устраивавшее ее решение[471]; но его влияние было здесь явно ограниченным, а всем заправляли столичное
чиновничество и интеллигенция. Во всей же остальной России, начиная с Москвы, все обстояло иначе. Собственно, поэтому с начала 1880-х годов правительство пыталось ослабить влияние купеческих элементов в городском общественном самоуправлении, вовлекая в гордумы образованных горожан, не обладавших недвижимой собственностью, т. е. интеллигенцию. Остается только повторить: если определяющая роль купечества в городских думах вызывала сомнения у специалистов, то вопрос о его конфессиональной принадлежности вообще не рассматривался.
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 16 | Нарушение авторских прав
<== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |