Прошлый – кажется, уже четырёхлетней давности – опыт выезда бродячим театром я не записала, о чём теперь жалею. И не хочу жалеть о том, что не сделала записей об игре, которая стала для меня такой

Прошлый – кажется, уже четырёхлетней давности – опыт выезда бродячим театром я не записала, о чём теперь жалею. И не хочу жалеть о том, что не сделала записей об игре, которая стала для меня такой знаковой.

Мощная профдеформация организатора неигровых балов – я упёрлась в организацию выезда и полусознательно отказалась от игровой стороны как таковой. Команда не возражала, тем более что рядом со мной был Артём, который после совмещения роли лекаря со статусом актёра бродячего театра ну очень убедительно декларирует, что в бродячем театре либо хорошие игроки, либо неседые режиссёр и импресарио, без вариантов.

Теперь постараюсь по порядку.

Весной Артём участвовал в красноярских лангедоках по «Маскараду», был князем города, а шерифа при нём играл Орджи, который, собственно, приехал в командировку, а тут интересный лангедок (шла Саша по шоссе, а тут камаз). Орджи пригласил на игру, а мой драгоценный муж, видимо, как раз вспоминал дом. А дома была я, как раз готовившая театральную группу к выступлению на лангедоке по свадьбе Генриха Наваррского, вроде как мы бродячий театр. И Артём поинтересовался у Орджи – дескать, а как насчёт бродячих артистов? А ничо так, заявляйтесь, ответил Орджи, чем определил судьбу лета шести человек сразу.

Потом было много чего, даже наметился некоторый конфликт с красноярской командой, но благодаря организаторским талантам Кнопки он рассосался, толком не начавшись. Самым тяжёлым для меня было помнить, что именно я поручила красноярской части нашего театра – Ашти и Марго. Записывать надо, говорите? Правильно говорите.

На самом деле с красноярцами было проще. Выдала свои пожелания по репертуару, выслала тексты, ответила на вопросы, успокоила, что если не подготовятся, то всё будет поправимо, – и забыла, зная, что на этих людей можно положиться. С железногорцами было интереснее.

В репертуаре у нас фарсы. Выступления только на фарсах – это долго, ресурсоёмко и негибко. На пении у нас получалась Ашти, на флейтовой импровизации – Марго, но количество номеров выходило всё равно весьма скромным. И мы с Ксюшей решили учить нашу труппу петь.

Два месяца пения. Из них месяц ушёл на преодоление возражений «мы всё равно не умеем, это у нас не получится, и это, и это тоже». Но на второй месяц в распевки уже попадали вполне прилично, а глаза при пении приобретали овальную форму примерно на пятом-шестом такте. Примерно тогда же наши дорогие солисты (2 человека) и наш дорогой хор (1 человек) прониклись фразой «меньше смысла – больше душевности» и поняли, что если они будут петь с настроением, шестьдесят процентов людей простят им лажу мимо нот. А остальные сорок процентов посмотрят на их физические и моральные качества, сцепят зубы и всё равно простят.

После певческих мук фарсы повторялись и осваивались просто на ура. Правда, актёры так расслаблялись, что начинали жевать слова, но толитолякорешколитоликорештоликоля нас спасали с помощью святого пакетподпопкорн имени внедрахтундрывыдрывгетрах.

Кункти симус! Этот святой и прекрасный кункти симус! Все два месяца мытарств он был с нами. Он вытянул наши вокальные навыки на тот уровень, что сейчас есть, но с чувством ритма ничего поделать не смог, из чего я делаю вывод, что ересь это ваше чувство ритма, и радостно иду играть чо хочу как хочу. Метроном жалобно пищит мне вслед. Кушать, наверное, хочет.

Когда Алла сообщила, что она точно едет в командировку, я уже была в кондиции, при которой могла послать эту поездку на фиг. Но как-то уже было неудобно, поэтому роль Жены в «О любви и Смерти» ушла Марго, роль Смерти – Ашти, роль Жены в «Штанах» – мне; самое сложное было с безымянным фарсом, но тут…

Вообще должна ещё раз сказать и на этот раз записать, что нам всю дорогу сказочно везло с людьми. Ашти – это подарок судьбы. Марго – это подарок судьбы. На самом деле каждый в нашей труппе – это подарок судьбы, просто я с ними знакома, привыкла и вообще они всегда рядом, так что воспринимаются как должное. Но тут нам написала Олеся, и благоволение судьбы стало очевидным. Потому что человек с актёрским опытом, сильным голосом, притом музыкант-многостаночник (простите за термин), вышедший на нас вообще из другого города (простите за каламбур), – это определённо алмаз чистой воды на щедрой длани Бога (простите за пафос). Итак, Олеся перелопатила и доработала наш прости-господи-певческий репертуар, а мы в благодарность подарили ей роль Анриэтты в третьем фарсе, отнюдь не сразу сказав, зачем вообще выслали этот странный текст.

Что ещё я могу сказать о подготовке… Ля-до-ми-ля-си-до-си-ля в строе фа, по басовому ключу, бас… ля-си-до-ре-ми-ре-ми в строе до, по скрипичному ключу, тенор… кункти симус на альте… четыре бранля (пригодился один) на сопрано… и снова берём бас и тщимся играть «Дороги любви» наизусть, ладно, ничего не поделаешь, всё ещё по нотам. Как бы ни был скуден мой личный репертуар – труда в него я вложила немало. Есть над чем работать дальше.

В общем, в месяц перед игрой у меня было ощущение, что я порвусь. Каждый день минимум миниморум сорок минут с флейтами, два раза в неделю – репетиции (господи! Наш ДК предоставил нам зал для подготовки! Чудо!), пошив костюмов, пошив аксессуаров (без чехлов для флейт было бы крайне неудобно), внезапно активизировались проблемы на работе, а ещё обещанная встреча с шотландской группой, к которой надо подготовиться, а ещё работа на выходных, чтобы наработать отгулы на игру, а ещё и дома надо хотя бы имитировать нормальную жизнь, а не склад в пошивочной мастерской… К тому же именно в этот период я начала страдать от информационного вакуума – точно ли будет взято всё, что нужно, и кто берёт, и точно ли именно так… Если бы за две недели и даже за неделю до игры мне сказали, что кто-то из железногорцев не сможет поехать – я бы, наверное, кинулась ему на шею со слезами радости. Но чем ближе к игре, тем обиднее становилось бросить это начинание, и в конце концов я решила, что мы едем отдохнуть на природе, и сразу вполне так разулыбалась без сопротивления мимических мышц.

И всё было очень даже умиротворённо, мы приехали на вокзал, встретились там с Марго, и за двадцать минут до отхода поезда подумали, что пора уже появиться и Ашти. Услышав в трубке «Я сейчас еду в такси… домой», – я решила, что это всё, товарищи, как жить дальше, а-а-а-а. В результате за три минуты до отхода поезда кавалеры встретили Ашти на вокзале, подхватили её поклажу и устроили марш-бросок с полной выкладкой к вагону (куда заранее погрузили всё остальное), а у вагона Люба, Марго и Анатолич демонстрировали чудеса цыганской дипломатии «айнанэ, чо расскажу, такие дела, ну такие дела, только не сигналь, что готов отправляться, а вот уже они бегут!» Я в это время плясала чечётку в вагоне, сторожа вещи. Окружающие старались не приближаться, что в условиях плацкарта трудновыполнимо. Но всё обошлось, дипломатия удалась, марш-бросок удался, все ввалились в вагон и до самого отхода ко сну были счастливы, да и потом, в общем, тоже.

С газелью, чтоб доехать от новосибирского вокзала до полигона, Люба договорилась заранее, ну а чтобы вышло подешевле, мы решили предложить ещё пару мест красноярцам. Им удобно, нам не жалко, всем недорого. Что могу сказать – не экономьте, друзья, а если экономите – делайте это на своих условиях. Красноярцев оказалось не двое, а пятеро, и вместо чтоб сесть и поехать, они предложили интересный план.

Двоим кавалерам захотелось побродяжничать, поэтому они сблатовали даму-проводника, уже бывавшую на этом полигоне, добраться дотуда своим ходом. Бродяжничать же лучше налегке. Поэтому нам сгрузили все рюкзаки и сумки и двух дам, которые в гробу видали это бродяжничество. Одна из дам была с относительно свежим операционным швом, вторая тоже бесполезна при переноске тяжестей. И когда после поворота на размоченную неделей дождя лесную дорогу газель села в грязи, а наши мужчины пошли смотреть, сколько ж осталось до того полигона, мы чувствовали себя, в общем, по-идиотски. Начался очередной дождь, впереди маячило два рейса пешком с рюкзаками, и эта перспектива как-то не радовала. Было мокро, серо, крапивно, жрали комары. Поговорив с водителем и здраво оценив соотношение грязь/газель, здоровые дамы приступили к выгрузке поклажи. Не особо здоровая дама Марго пыталась помогать, превозмогая акустическую атаку «Марго, вали отсюда!» Нездоровые дамы пили вино и превозмогали дождь. Где-то в этой части сюжета затерялось первое выталкивание газели из грязи.

Позвонил Артём, отчитался, что полигон найден, до него чуть больше полукилометра, и минут через десять освободится машина, способная проехать по этому этой этому этой, в общем, они скоро. Дамы-грузчики выдохнули. Дождь стихал. Водитель газели не уезжал, видимо, потому, что не надеялся проехать негружёным по всему этому месиву, мирно курил и расспрашивал нас о грядущей игре, демонстрируя все положительные стороны флегматического темперамента. К слову сказать, самое грубое, что мы от него услышали во всей этой эпопее – «а километраж-то вы преуменьшили». Сангвиники и холерики нервно завидовали, но понемногу привыкали и даже, кажется, начинали брать пример.

И тут из-за поворота со стороны полигона появился уазик. Он приближался, как паровозик из Ромашково, добрый и из параллельной вселенной. Но вскоре стало видно лицо водителя – задолбанной в край усталой девушки – и картина приобрела скорее горестный колорит.

«Вы за нами или просто выехать?» – взмолились мы. Девушка высунулась из окна и обречённо ответила: «Вообще-то я второй день хочу домой». Я плохо помню дальнейшую сцену, но в общем, девушка согласилась всё же довезти наши рюкзаки и нескольких человек при них до полигона всего за триста рублей, а в воскресенье вывезти нас обратно, уже дороже, но более чем гуманно. Потом мы снова выталкивали газель, потом снова – за пределы колеи, потом подоспели наши мужчины и таки вытолкали, потом мы дамским составом загрузили уазик и отправили на полигон, пока мужчины доехали с водителем газели до нормальной грунтовки и вернулись, а потом кавалеры, Люба и я пошли вдоль размешенной колеи до полигона. Это были самые счастливые минуты утра. Мы шли и осознавали, что становимся верующими людьми. Мы видели ангела. Вместо крыльев у ангела был уазик.

Мужчины, отошедшие от погрузок-выталкиваний, рассказывали о полигоне. Получился выпуск новостей. Основной новостью было – нас расположили не в средних кварталах, как мы готовились (даже мангальчик с собой притащили), а в нижнем квартале – в непосредственном соседстве с Двором Чудес.

Надо сказать, что у Любы это была первая игра. Многие, узнав об этом, удивлялись, потому что Люба молодец, всерьёз готовилась и просто очень пластичная актриса с отличной интуицией. Интуиция выявилась при первых же шагах по полигону: первым, за кого зацепился Любин взгляд, был Орджи. Не может быть случайностью – тут я встала в торжественную позу – то, что игрок, не знающий никого на полигоне, безошибочно из тусящих вокруг людей выцепляет мастера, почти что пригласившего команду на игру! И не надо мне про выдающийся рост оного мастера, я сказала – судьба, значит, судьба!

Застройка локации была отмечена уникальным событием. Соседи – цыганский табор – захлопнули машину, поставленную на сигнализацию, оставив ключи внутри. Долго искали проволоку, потом искали телефон с мобильным интернетом, чтобы узнать, сколько будет стоить новый верхний люк (проволоки не нашли, а вот кувалда была), в итоге открыли машину лопатой и шпагой. Это Париж, детка!

Марго примерно тогда же нашла улитку, посадила в миску и ещё полтора дня пресекала попытки любопытного животного к бегству.

Любовно свёрстанный баннер-фасад забрали у мастеров, повесили, очень радовались получившемуся виду. Получилось пёстро, потёрто и смотреть-издали.

Потом были новые знакомства, отдых, планы, подготовка к параду в десять вечера. А часов в восемь вечера пришли мастера. Многие игроки застряли в мокром грязном лесу, им предстояло выбраться и разбить лагерь, и парад при таких раскладах как-то был совсем не в дугу. А те, кто таки добрался, уже начинали скучать. И для старта социальных взаимодействий очень пригодилось бы заменить парад выступлением театра, а парад перенести на следующее утро.

«Сколько нужно по времени?» – спросила я, потому что всё остальное спрашивать было бессмысленно. «А сколько вы можете?» – ответили мне. Расклад был ясен, труппа сразу сориентировалась, что к чему, и через две минуты я уже скакала за мастерами выбирать площадку для сцены. Так вот и получилось, что игру открыл бродячий театр своим первым в Париже выступлением – и сразу в Версальском саду.

Слава богу, что к тому времени к нам уже пришла Олеся – сыгрались-спелись-договорились все довольно быстро. А я насовсем запомнила, что если играешь по нотам – надо, надо позаботиться о хорошем пюпитре, без него никак.

Пока мы спевались-сыгрывались, Саша нашёл поэта, готового писать под заказ, и тот написал стихотворное предисловие к нашим «Штанам святого Гилберта», что добавляло к длительности выступления минуты три – причём поэт выходил с этим предисловием после того, как Саша прорекламирует его в ходе выступления. Ещё он договорился с художницей, что прорекламирует и её. Ещё две минуты. Распределили ход выступления, так же по крохам набирая как можно больше времени. Не знающие об этом мастера не знали ещё о том, что всё это мы делали ради них. Из-за этого мы чувствовали себя настоящими подвижниками.

Выдать сразу две трети репертуара – это сильно. Но было здорово. Саша учинил конферанс («Франция, как я вижу, представлена двумя провинциями: Гасконь – мушкетёры и Коньяк – все остальные»), мы выдали два фарса, посвятили «Замечательного короля» испанскому королю, в общем, старались получить максимум удовольствия. Вроде удалось. По крайней мере, нас дослушивали уже опять под дождиком. А тамбурин на этом выступлении начал своё триумфальное шествие по сердцам присутствующих пляшущих-поющих жительниц Двора Чудес.

Чувствовали мы себя странно. Не участвуя в общем ходе событий, мы поставили внутренней целью команды «дослужиться» до выступления в Лувре – и… и-и-и… выслужили его тем, что приехали заранее? В общем, почувствовали себя немножко игротехниками. Мы полезны, мы полезны!

Благодаря организационным талантам Саши к ночи мы уже знали, как будем жить завтра. Дневное выступление у королевы, вечернее выступление у принцессы де Конде (она так строго велела запомнить её имя и титул, что я до сих пор в них сомневаюсь), между ними двумя – выступление в Бастилии (как ни странно, не в результате первых двух, а чисто для гарнизона), потом выступление в таверне и совсем вечером – в кофейне. Непристроенным остался только кункти симус, потому что настоятель собора Парижской Богоматери был в дрова.

На следующий день всё утро «съел» парад (не ходила), потом мы хотели позавтракать и начать уже репетировать, но нас – о чудо! – пришли крышевать. Если б не нехватка времени, мы бы умилились. Саша (мэтр Жан, хозяин театра) пытался объяснить, что мы неигровые, что мы, по сути, антураж, говорящая мебель, но пришедший был практичен и считал, что даже мебель должна быть полезной, что ж, смотреть на неё, что ли? В результате я заподозрила мэтра Жана в опыте работы в жёлтом доме. Кротко и обтекаемо не возражая, он выпроводил визитёра, терпеливо покивал ему напоследок и вернулся к труппе, как будто ничего и не было.

К назначенному королевой времени мы пришли в Лувр, совершенно беспрепятственно прошли мимо Версальского сада (накануне мы несколько потоптали там цветочки, и теперь садовник в рясе, похожей на игротехническую, восстанавливал поруганную красоту) и встали, как идиоты. Полное сознание собственной неуместности повергало в восхищение. Мимо ходили какие-то люди, глядящие на нас, как на мебель, впереди был тронный зал, справа Версальский сад, за стенами раздавались звуки, наводящие на мысль о придворных, и никому не было до нас никакого дела. Что поделать, управление государством – штука такая, не до развлечениев, вздохнули мы и стали наслаждаться букетом ощущений крестьянина, попавшего во дворец. Крестьянина с тремя поросятами в мешке – у каждого из нас была как минимум сумка с инструментами, а у самых хозяйственных – свёрнутые в тюки занавес и реквизит. Были бы пооборванней – сошли бы за погорельцев.

Деятельная натура просто так стоять не позволяла, да и хотелось мимикрировать под окружающую среду, в которой все были заняты делом или грамотно создавали видимость. Прикинув, на какие два дерева мы сможем растянуть занавес, не вторгшись ни в какие дворцовые покои, наши кавалеры этим и занялись. Тут-то и появилась королева. Далее состоялся прелестный диалог, наглядно показавший отличие аристократов от мещан:

– А почему вы готовитесь здесь? Вам не понравилось вчера в саду?

– Но, Ваше величество, мы не хотим потоптать цветы…

– Какие глупости! Это мой сад, и я распоряжаюсь им как хочу. Выступление будет там!

Не знаю, как королева, а актёры от неё были в восхищении.

Со вкусом повторили выдержку из ночного выступления, снова спели «Замечательного короля» с посвящением королю испанскому – на этот раз не столько по велению души, сколько по заказу герцога Бэкингема… хотя кого я обманываю, мы от этой песни в честь испанского короля просто тащились. «Штаны» (как в мае на свадьбе Генриха Наваррского, господи, звучит-то как в контексте эпохи, простите) спровоцировали королеву-мать на замечание, не нужна ли такая святая реликвия правящей чете… В целом, надо сказать, публика была не самая отзывчивая, и если бы не прививка, полученная на той самой свадьбе, мы, пожалуй, сильно опечалились бы. А так – уже знали, что аристократам на простолюдинов особо реагировать невместно, даже если они смешные и верещат.

Отвыступались, плату получили (и это не считая внесённой предоплаты за песенку про короля), договорённость с принцессой де Конде подтвердили. Словили ещё один игровой момент – принцесса выдала фразу: «Только… одна из ваших актрис… я не расположена слушать флейту». В нашем театрально-инструментальном ансамбле то, что обычно называют «флейта» – то есть флейта поперечная – была только у Олеси – то есть Мари, персонажа вполне игрового и, как выяснилось, связанного с принцессой ревностными от слова ревность отношениями. Обсудив в фургончике эту фразу и влекомые ею последствия, решили прикинуться идиотами.

Дело было в том, что – по договорённости с принцессой – мы должны были показывать им пьесу о воссоединении семьи, по совместительству о бродячих артистах. До сих пор думаю, что если бы то выступление состоялось, быть бы нам в Бастилии, потому что воссоединение семьи в этом фарсе происходит на диалоге «Женщины?! О, уж это я тебе обещаю, муженёк! – Дорогая!!! Только не корытом!!!» О чём бишь я – в фарсе, который мы должны были играть, у Мари была одна из главных ролей, и заменить было некем… Возвращаясь на абзац выше и одновременно забегая вперёд – да, мы решили прикинуться идиотами, Мари на роли оставить, а флейтовые вставки из фарса по максимуму выкинуть.

Но пока – не успели мы вернуться в фургончик, как нас пришли крышевать второй раз. Ситуация почти повторилась: мэтр Жан объяснял, что мы мебель, цыганский барон (да, второй раз крыша круче) продолжал о своём… Ашти угостила его обедом, так что он продолжал да ел… в конце концов мэтр Жан подкинул ему умную политическую идею, и тема финансового рабства была тактично отодвинута.

Где-то в процессе (да, я не знаю, когда и как он это делал) мэтр Жан поговорил с настоятелем собора и условился, что на мессе мы исполним кункти симус.

И только мы собрались пить чай, ждать Мари и уже репетировать, как к нам пришли гвардейцы. Это было крайне неожиданно.

– Это театр Мольера? – строго спросил господин Кавуа, капитан гвардейцев. Или лейтенант? Пусть будет капитан, я женщина, мне положено преувеличивать чины красавцев военных. Господи, лишь бы не полковник…

О театре Мольера мы знали только то, что у этого театра нет труппы и Мольера, но Мольер вроде должен приехать. А, ещё мы знали, что на заявленное время Мольеру четыре года, что повергало нас, как и весь полигон, хоть как-то интересовавшийся театром Мольера, в бурное веселье.

– Нет, мы бретонский бродячий театр.

– А вы насколько игровые?

– Нинасколько. У нас даже паспортов нет.

– А… значит, наверное, не к вам, – рассудил капитан, и гвардейцы подались на выход, но мы не могли так скоро отпустить таких интересных гостей.

– А что случилось? – поинтересовался мэтр Жан.

– Да есть претензии к их репертуару… – вскользь ответил капитан Кавуа.

– Тогда это к нам! – радушно воскликнул мэтр Жан и объяснил не без гордости, что единственный действующий театр в сегодняшнем Париже – это мы, и даже два выступления в Лувре уже были.

Капитан показал себя человеком хватким, но справедливым.

– В таком случае – кто из вас желает проследовать в Бастилию на пытки?

Судя по хоровому вздоху, желали многие, было безумно интересно, но… Противоречие выразил мэтр Жан:

– Теоретически, конечно, можно, но у нас сейчас репетиция и потом ещё два выступления и месса.

Мы даже не ожидали, что гвардия кардинала с таким уважением отнесётся к будням простых артистов. Они явно поняли, что нам в Бастилию ну вот просто никак. Однако служба есть служба.

– А что у вас не так в репертуаре? – печально спросил капитан. На лице ясными буквами читалось: «Ну и что с вами такими делать-то?»

Мы охотно рассказали о песенке, посвящённой испанскому королю. На наш взгляд, всё было предельно ясно, но капитан смотрел глубже:

– А чья это песня? – и, увидев наши растерянные лица, уточнил: – Кто её сочинил, может, мы его…

Мы натурально не знали, что ответить, потому что большинство из нас вообще не знали автора текста, а у меня от неожиданности выскочило из памяти имя Леонида Дербенёва, но что мы точно знали – что до этого человека гвардейцы вряд ли дотянутся, к тому же его жалко. Так как мы не играли, подставлять почём зря нам было некого. В общем, пришлось отодвинуть игровое взаимодействие и объяснить, что песня – из фильма, взяли её, потому что она забавная, а испанскому королю посвятили по наитию.

– В общем, так, – подхватил игровое взаимодействие капитан: – А кто вам её на выступлении заказал?

Мэтр Жан был дипломатичен и однозначен:

– Ну, кто платил, тот и заказал!

Дознание завершилось, правосудие – нет. В итоге было решено, что нас выпороли.

И, вы не поверите, мы приступили к репетиции!

Надо сказать, она затянулась. Репетиция фарса (впервые играли с Мари) продолжилась музыкально-певческими упражнениями. Мы с Франческой (Марго) долбали кункти симус и канарио, Мари обучала новой песне Леа (Любу) и потом учила аккомпанемент для «Самой последней стрелой» в исполнении Ашти (Дхамары)…

Тем временем принцесса де Конде оказалась в Бастилии, и мы поняли, что одно из вечерних выступлений отменяется.

Приближалось время мессы, и мы, подготовленные духовно («ну наконец мы завершим этот гештальт, ДВА месяца же, ДВА месяца!!!»), пошли, дабы пропеть добрым католикам песнь о чуде божием. Однако в назначенное время в храме началась месса для королевских особ и двора. От ворот храма нас отогнали, внутрь не пустили. А когда месса для королевских особ кончилась, начался мор. Для всех!

На молебне во избавление города от мора «Кункти симус» был как-то неуместен. И пошли мы с гештальтом.

Гарнизону Бастилии в тот вечер тоже было не до нас.

Мэтр Жан посмотрел на всё это безобразие, пересчитал выручку и заявил нам, что вечером мы можем идти в кабак, кофейню, куда хотим и тратить деньги. Можем и повыступать, но не принципиально, так как завтра ближе к вечеру мы по-любому даём представление на площади, вот так, без всяких. Так что делать было нечего, было скучно, ещё раз репетировать – негуманно, соседи за стенкой, и мы (Дхамара, Франческа, Мари и я) пошли на пробы в труппу Мольера. Попали со второго раза – в первый раз жена Мольера была на допросе у инквизитора. Что удивительно – кроме нас, на пробы не пришёл никто. Хотя нет, вру – поэт хотел пробоваться на роль ГалаДриэли, но после упоминания об инквизиции быстро куда-то делся.

Отдельную порцию удовольствия мы получили на стадии «Давайте я запишу ваши имена… так… а где вас найти? – В бретонском бродячем театре!»

В фургончик шли довольные донельзя. «Мэтр Жан, мэтр Жан, мы профпригодны и проверили это за счёт другой фирмы!!!» Мэтр Жан, уже за за за, в общем, уставший уже за этот день от нас и необходимости куда-то нас пристраивать, сказал «отлично», выдал нам денег и спровадил тратить их в таверну и кофейню.

Мы собрались и пошли. С нами пошли тамбурин, кастаньеты и все флейты.

Тут я, простите, сделаю лирическое отступление и запишу несколько слов о системе обвеса, пока что крайне несовершенной, но вполне удобной. Итак, два узких продолговатых чехла на переднике – альт и сопрано. Очень в тему, всегда под рукой. Когда на двойной сигнал трубы из Лувра Дхамара в очередной раз воскликнула: «Одичалые!» – рука сама потянулась в один из чехлов, сорвала с сопрано свисток, после чего осталось только хорошенько в него дунуть; после этого номер «Одичалые» превратился в номер «Корабли в тумане». А, так вот, простейший однолямочный чехол с тенором устроился за плечом, где его надёжно прикрывал-фиксировал плащ, ну а бас, оставшийся без чехла для транспортировки в сборе, ехал просто на шее, нежно прислонившись изогнутой свистковой частью к бестеноровому плечу. Так я с ними весь вечер и прошаталась – и ничего, неудобств не испытывала.

В «Сосновой шишке» мы встретили менестреля Арлетт, даму с чудным голосом и искрящимся темпераментом, и совместно с ней постарались дать драйва. Поучаствовали все: и попели, и поиграли, и потанцевали (мы с Франческой выдали небольшую простенькую импровизацию из кружений под импровизационный же аккомпанемент Мари, Дхамары, Арлетт). С первых же номеров люди стали интересоваться, где ж корзинка или шляпа; я с чего-то ляпнула, что есть же капюшоны; но сочувствующие уже собирали благодарственную плату в ладошки, передавали нашим… Я стала командным кошельком: мне ссыпали деньги в один из поясных карманов и, как выяснилось уже в фургончике, в капюшон тоже. У нас, товарищи, всё просто и от души. Подходи, грабь.

Потом перешли в кофейню – уже только театральным составом. Там было тесно и уютно, ну и репертуар, соответственно, вышел лирическим. Вспоминалось сплошь нежное и раздумчивое. За стеной кто-то крикнул: «Человека убили!» – мы выглянули на улицу и, как-то не впечатлившись, продолжили. За небольшими исключениями выступление стало бенефисом Мари. Мы наслаждались.

Увы, хозяйке кофейни хотелось скорее повеселиться, чем предаться размышлениям, так что из-за разницы настроений нам пришлось уйти несколько раньше, чем хотелось бы. На обратном пути рассыпались на группы по интересам (мы с драгоценным глухим супругом по пути в фургон орали «Кошачью серенаду»), поэтому радостные возгласы «ты послал нас тратить, а мы заработали денег!» мэтр Жан выслушал минимум раза три.

Надо сказать, что весь этот день Франческа пыталась устроить бурную личную жизнь. С поэтом. Кавалер был богемен и потому взбалмошен и непоследователен, к тому же он ждал Мольера с фатализмом «Ожидания Годо», которое ещё, конечно, не было написано, но с рвением, которое этому ненаписанному и не снилось. Мы истово сочувствовали Франческе, а ожиданием юного драматурга прониклись, только когда в ночной темноте от палаток раздалось: «Алло, Мольер, ты где?»

Поздней ночью в цыганский табор приехал Мольер. Сквозь сон мы слушали, как цыгане стебали его возрастом и обзывали акселератом болонским. Обзывали и похлеще, но так как я уже вышла из роли бродячей артистки, цитировать не буду (а то я ещё в первой части процитировала бы лозунг своего первого-въездного дня на игре). Мы прониклись тяжёлой судьбой юного дарования и за завтраком двинули сразу в несколько голосов идею: «Давайте заведём мольера, у соседей как раз детёныш есть».

Надо сказать, кормили у нас, как при выездах команды «Девятка», то есть вкусно, разнообразно и всех, кто подвернулся. Прекрасная Дхамара стала бессменным поваром, остальные были на подхвате, когда успевали подхватить.

Многие, скорбно поднимая взгляд от тарелки, задают нам немой вопрос «зачем вы это делаете, зачем вы пихаете в меня уже вторую миску этой вкуснятины, и в него, и в него, и потом ещё понесёте по полигону?» Ответ прост, друзья. У нас мало котлов, и чтобы сварить новую еду, надо освободить посуду из-под старой (несмотря на девиз подготовки «давайте не будем брать так много, вы чо»). А выбрасывать рука не поднимается, потому что вкусно. Пристраивание еды – это суровая жизненная необходимость, и только жизнерадостный темперамент и всеобъемлющее дружелюбие Дхамары приправляет сию рутину нотами безбрежной филантропии.

В средневековом Париже филантропическая кулинария бродячего театра несла в массы два основных блюда: овсяную кашу с цука-фруктами (она же – «вегетарианская радость») и суп «Кирпич» мелко нарубленный. Кипяток у нас был, так что рубать супец всухомятку не пришлось никому, ну разве что тот лук, ах да, тот лук, Ашти в самом начале предупредила, что эти луковые мелкие чипсы таскать можно, но не более одной трети от всего объёма. У кавалеров вожделеюще заблестели глаза, но к концу игры я с удивлением поняла, что они не просекли, что можно прикинуться идиотами и устроить из этого позволения убывающие ряды: один съел шестую часть… потом второй – ещё шестую часть от уменьшившегося объёма… потом снова первый… потом ещё второй…

Мы очень честные бродячие артисты.

Итак, о завтраке. После завтрака мы посчитали вчерашнюю выручку. Это была песня. Я выгребла из кармана, сколько подвернулось под руку. Драгоценный супруг принёс мой плащ и вывернул капюшон на стол. Осознание, что в капюшоне я носила два драгоценных камня, несколько серебрушек и горсть меди, повергло меня в немоту. Потом наступило осознание, что в кармане под кастаньетами ещё что-то осталось. И там, скажу я вам, осталось!

В общем, один чёс по кабакам перекрывает два выступления в Версальском саду на пару порядков. И я почти не преувеличила. По крайней мере, мы без малейшей жалости отдавали Арлетт и Мари долю «на глазок» – ну примерно по четверти.

А на этот день у нас были большие планы. Оставался, знаете ли, незакрытым гештальт «выступление на площади». Решено было замутить это всё после обеда. А после завтрака – ясное дело, начать репетировать.

Однако эти идиллические планы, как обычно, были прерваны. Потому что бродячему театру явился Мольер. И явился, о чудо, с предложением. Предложение было прекрасно.

Дело в том, что театру Мольера покровительствовал кардинал. И так как покровительствовал даже в то время, когда самого Мольера не было, то логично, что когда Мольер появился, кардинал возжелал посмотреть плоды работы театра. Прелестная концепция. И вот Мольер сидел за нашим гостеприимным столом (дорогие мастера, я до сих пор в печали, что вы не почтили нас своим гостеприсутствием…) и излагал: у него кардинал, у нас репертуар, а вместе может получиться, тадам, выступление театра Мольера перед кардиналом!

Уж на что я, знаете ли, тот ещё дипломат, но это было очень незамутнённо даже для меня. А для мэтра Жана – тем более. Но мэтр Жан добрый, и ему не жалко нашего да-какая-разница-всё-равно-сегодня-выступаем для несчастного, а в будущем великого – драматурга. «Только давай сделаем так…» – предложил он...

Вы же помните, что у нас остался непристроенным «Кункти симус»? Вооооот, и мэтр Жан это тоже помнил. Сошлись на следующем: мы поможем Мольеру с выступлением, а он замолвит кардиналу словечко за наше божественное песнопение. Судя по радости, с которой драматург побежал к кардиналу, о таком простом решении вопроса он не мог и мечтать.

Но не прошло и получаса, как кардинал сам пришёл во Двор Чудес и благословлял всех подряд, подставляя для поцелуя перстень таким суровым пастырским жестом, что хотелось картинно отлететь в сторону и срикошетить от дерева. Не обошёл он благословением и нас. Мы были умилены до крайности, и не иначе как на крыльях оного умиления мэтр Жан смог добиться тут же аудиенции у его высокопреосвященства и изложил Дело о Кункти Симусе. «Хорошо», – бросил князь церкви и продолжил свой трудный путь.

В десяти метрах, с трудом удерживая лицо хотя бы на месте, стоял Мольер…

Несколько раз в этот, и, кажется, в предыдущий день тоже, к нам приходила блаженная – Филиппа Картуш. Это были самые трогательные и проникновенные минуты всей игры. Божья женщина проходила, говорила добрые слова (а много ли надо бродячему актёру, который знает, что похоронят его за церковной оградой), и на нас снисходило тихое умиротворение – и казалось, что и вправду рядом с нашим фургончиком, расписанным многими слоями облупившейся краски, летают ангелы…

На мессу мы шли, настроенные одновременно возвышенно и собранно. К мессе для королевских особ нас снова не допустили, зато сразу потом мы прошли, и нас удостоили прослушивания его высокопреосвященство кардинал Ришелье и его преосвященство настоятель собора Парижской богоматери. Святые отцы остались довольны результатами (кстати, это был единственный случай, когда нам заплатили, чтобы мы замолчали, ибо его высокопреосвященство остановил наше пение, протянув нам золотую монету), мы расположились на хорах собора и, практически невидимые прихожанам, стали ждать богослужения.

За стеной, в Бастилии, кто-то насвистывал «Кункти симус», подбрякивая цепями…

Гештальт «религиозный гимн» был завершён.

Потом мы репетировали безымянный фарс и собирались на площадь. Уж не знаю, почему Мольер передумал и не стал показывать нас кардиналу ещё раз (насколько помню, в Бастилию он попал значительно позже), и мы с чистой совестью готовили то, что и собирались с самого начала делать на этой игре, – выступление на площади. И совершенно неожиданно в нашем репертуаре, растянувшемся против изначального варианта втрое, снова стало на один номер больше. Кавалер, пожелавший остаться инкогнито, хотел исполнить шуточную серенаду. Мари аккомпанировала серенаде. Франческа – признанная Дама театра – стала объектом воспевания. Репетиция повергла нас в восторг, а в моих заметках для нового репертуара театра появилось слово «ваганты».

Итак, выступление состоялось – и, на наш взгляд, получилось. Снова – импровизационные танцы с вовлечением публики (в публике не обошлось без Мольера). Прелестная зазывалка от Мари. Фарс (не обошлось без накладок с реквизитом, но и это преодолели). Песни. Конечно же, серенада. Ещё один – «дежурный» – фарс. Музыка – разученная и импровизированная. Вся, вся наша подготовка была не зря. Пригодилось всё, что учили.

После этого уже можно было сниматься и уезжать. И это обстоятельство, как всегда – уходящий гость опасней застольного! – запустило новые и новые события.

Мари заявила своему, как это обтекаемо выразиться, милому другу «или женись, или я еду с ними дальше» – и эта дилемма, конечно, разрешилась романтически. Мы от души порадовались за счастье молодых и даже отпраздновали. А когда начали после празднества собираться ехать – к нам явился герцог Бэкингем в маске и заключил невероятно выгодное для нас соглашение: мы довозим его до берега Ла-Манша, где его ждёт баркас, а за это он берёт нас на тот же баркас, мы сопровождаем его в Лондон, где становимся второй придворной труппой или входим в состав театра «Глобус». Цель выступить в Лувре, достигнутая ещё до начала игры, была, таким образом, не выполнена, а перевыполнена.

Герцог ушёл улаживать предотъездные дела. Занялись тем же самым и мы.

Дальше я сильно путаюсь в хронологии, потому что на этом моменте художественный руководитель внутри меня растёкся, как медуза, и то, что осталось, на мыслительную деятельность было почти не способно. Так что, извините, я помню так, а как было на самом деле…

Вполне единогласно мы решили, что навыступались все ну ровно в самый раз. И что единственное, чего нам хотелось бы ещё сделать полезного-актёрского – дать спектакль для мастеров. Прямо вот так, без всяких – после игры прийти к ним в мастерятник и выразить всю нашу душевную благодарность.

Я особо поддерживала эту идею. Что я – зря пихала в текст безымянного фарса кусок из общего социального загруза?!

Мэтр Жан переговорил с мастерами и выяснил, что закончится игра в полночь, и мастера отнюдь не против завершить её тоже выступлением театра. Мы, однако, от такой идеи как-то растерялись. Во-первых, знать бы заранее – приберегли бы что-нибудь эдакое специально для «закрытия». Во-вторых – ну темно же, для обычных взаимодействий нормально, а нам темновато. В-третьих – жалко зрителей, единожды уже слушавших нас под дождиком: ночь, прохладно, на земле особо не посидишь, а больше особо и негде; плюс эмоциональный накал – он тоже силы забирает… Простите нас, мастера. Мы, может, были неправы, но отказались. И жалеем только о том, что благодарственное выступление для вас не сложилось. Эх.

Таким образом, мы были предоставлены сами себе. Дхамара продолжала общение по всему полигону – к радости оного полигона; Франческа унеслась отрываться, то есть унимать игровой зуд, то есть, да что такое-то, в общем, ей не хватило игрового взаимодействия, убежала доигрывать, сколько получится. Драгоценный супруг Рауль пошёл в школу фехтования, где уже был накануне и вернулся счастливым и с восхищёнными вздохами о счастье постижения испанской школы. Я счастливо размышляла о том, что мессир де Клермон и Мари влияют на нас облагораживающе, и в который раз прикладывалась к флейте, как к кислородной подушке. Мэтр Жан на улице курил кальян (или трубку?) и выглядел свежеисповедавшимся: хоть сейчас в рай. Потом, помню, пришли Мари и Франческа, Мари рисовала портрет Франчески, а снаружи цыганский барон создавал свой бессмертный злободневный шедевр, заодно заучивая его наизусть вслух.

Заходил, кажется, испанец, спрашивал, не знаем ли мы, где вход в катакомбы. Дхамаре было не жалко – сбегала в табор и разузнала о входах в катакомбы и о часовне. Испанец впечатлился, обещал заходить ещё. Потом, кстати, зашёл. Хвастался новоприобретённым титулом, благодарил. Ел.

Носились странные слухи о выступлении театра Мольера и о попадании поэта и Мольера в Бастилию. Мы – слаб человек! – порадовались, что наше общение с почти что придворным театром закончилось только на подтверждении профпригодности.

Наскучив сидением в фургончике, я пошла гулять по улицам (я сознательно употребила множественное число, у меня не линзы плохие, а воображение хорошее), догуляла до Лувра и пошла обратно – и наткнулась на шествие всадников Апокалипсиса, а также пронаблюдала некоторые реакции сильных мира сего на них. Я, добрая католичка, помолилась, они же на меня внимания не обратили, и пошла я дальше; дойдя до собора, истово помолилась снова (люблю играть в религию) и, ещё раз повстречавшись с божьей женщиной, дошла снова до фургончика, где поведала о своих наблюдениях. Даже не приврала ни разу, так понравилось.

Где-то тогда же к нам пришёл человек, привёл даму в маске, попросил укрыть. Мы надели на даму плащ и пообещали, что если за ней придут – это наша актриса, разучивает роль смерти, реплика «КХХХХ!» Через весьма короткое время дама заболела, мы побежали за врачом, врач обнаружился в компании приведшего даму, уже тоже больного. Но сделать из фургончика лазарет нам не дали – больных увели. Они ушли некормлеными. Правда, мужчина потом вернулся. Исцелённым. И поел. Его приветствовали фразой: «Ты всё-таки пришёл жрать борщ, свинОта?»

Наши дамы гуляли где-то на площади, где жгли еретичку. Мы же с вернувшимся супругом услышали неподалёку что-то напоминающее мессу и пошли посмотреть, что это. И стали свидетелями божьего прощения для дьяволова отродья. Столь проникновенна была эта служба, что умилились наши сердца, и хотела я запеть «Кириэ элеиссон», но непоставленным голосом недоученный распев после такого потрясения души петь стыдно.

Приходила Франческа, рассказывала, что поэт жаждет добиться, чтобы его казнили прилюдно на площади. А она, когда его поведут казнить, подойдёт к палачу и попросит, чтобы обвенчал её с поэтом. Горе было, когда ей сказали, что поэт был убит тайно, в камере Бастилии.

Долго горевать Франческе не дали – её позвали играть на королевском балу. Убегая, она в дверях столкнулась с герцогом Бэкингемом и дамой в маске. Они уже были готовы ехать, но услышав про бал – передумали, пошли с Франческой.

Мы вздохнули и сняли фасад.

После завершения игры было много долгих разговоров, гости приходили, менялись, костёр прогорал, чай пился… за стеной, в таборе, шёл концерт. Всем, кажется, было хорошо.

Мы рады.

Наутро оказалось, что у нас осталось два пакетика зелёного чаю на всё про всё. Ашти сказала «да настреляю» и через десять минут вернулась с полным, кажется, даже не початым пакетом молотого кофе. Так что всё утро мы принимали гостей. Завернуть на кофеёк никто не отказывался. Забелить кофе сгущёнкой не отказался тоже никто.

Что ещё сказать? Мы вернулись домой, и большинство наших голосов в унисон заявляет: мы очень довольны, что решили поехать на эту игру, и что несмотря на препоны – поехали, и что эта игра была такой, какой она была. Сейчас, полмесяца спустя, меня накрывает уже четвёртая волна отходняков, и поэтому я точно знаю: «Fleur de Lys» отлично перезагрузила мне мозг, и в этом насыщенном лете она стала, пожалуй, самым лучшим мероприятием. Конвент исторического танца – не совсем то, на нём было сплошное воспринимание, а здесь – настоящее, почти беспримесное творчество.

Труппа бродячего театра благодарит за игру:

Олесю Шевчук, главмастера и терпеливую ответчицу на наши вопросы;

Валерию Губкину, бывшую для нас настоящим канцлером;

Артёма Лугинина, без которого у нас просто не случилось бы никакой «Fleur de Lys»;

Ульяну Лисман – нашего ангела;

Андрея Макарова, подарившего нам бесценные граны нового знания и бездну своего неповторимого обаяния;

Алексея Полоскова – красавца военного с чувством юмора и умом;

Елену Кузнецову – за общение с божьим человеком;

Владимира Колмакова – ещё до игры давшего нам понять, что «Кункти симус» будет не зря;

Евгения Коршунова – за то, каким был кардинал Ришелье;

Сергея Толмачёва – за новые карьерные вершины и самый прекрасный игровой эпизод;

и – самое главное! – Олесю Третьякову, на расстоянии в семьсот с хвостиком километров уже ставшую частью нашей труппы и сделавшей наш музыкальный репертуар действительно музыкальным.

Все вы прекрасны. Очень любим вас и, пользуясь случаем, приглашаем на наши балы. Будем рады!

С любовью, театральная группа студии исторического и современного социального танца «ИССТАРИ»

Дата добавления: 2015-10-21