Рай земной! Неужели вы не хотите туда попасть? Ну конечно же! 17 страница

— Вообще-то я здесь не на отдыхе, — ответил Бер­нард. — Мы приехали навестить папину сестру. Она здесь живет.

— На самом деле? Думаю, мы бы не выдержали та­кую жару изо дня в день, правда, Сидней? Но говорят, к этому привыкают, не так ли? Вот наш сын, Терри — это он оплачивает наш отдых, — сейчас живет в Австра­лии, и он там в своей стихии. И здесь каждый день на пляже — занимается серфингом. Он и сейчас там, вме­сте со своим другом Тони. Мистер Эверторп — помни­те его по самолету? — хочет заснять их на видео. Терри собирался привезти нас сюда в своем наемном авто­мобиле, но я сказала — нет, иди на пляж, Терри, пусть мистер Эверторп снимет свое кино, и мы взяли такси. А вашей тетушке здесь нравится?

— Конечно. Но боюсь, сейчас она не вполне здоро­ва. Она находится в интернате.

— Ну да, здесь не бывает дождей, но все время капает с неба, не так ли? — проговорила Лилиан и начала бочком отступать от Бернарда, потянув мужа за рукав, словно не­счастья родных Бернарда могли оказаться заразными.

— Придете завтра на вечеринку? — спросил его Сидней.

— На вечеринку?

— «Тревелуайз» устраивает.

— Ах, это. Может быть. Приглашение я получил.

— Пойдем, Сидней, мы опоздаем к доктору, — на­помнила Лилиан.

— Не смею вас задерживать, — сказал Бернард. — Надеюсь, все будет хорошо.

— Я ужасно боюсь, что они не разрешат ему лететь в четверг, — призналась Лилиан. — Не могу дождаться, когда мы вернемся в Кройдон.

Через сорок пять минут Бернард вернулся в здание. Отец и Тесса были поглощены беседой. Они сидели, сблизив головы, и разговаривали тихо, чтобы их не ус­лышал другой обитатель палаты — пожилой мужчина по фамилии Уинтерспун, который поправлялся после замены тазобедренного сустава.

— Пора ехать, Тесса, — сказал Бернард. — Мы сего­дня обедаем с одним человеком, папа.

— Папа говорит, что ничего не знает об этой твоей подруге, — с лукавой усмешкой заметила Тесса.

— Да, я как-то не успел ему сказать, — признался Бернард, жалея, что сбрил бороду, которая могла бы скрыть краску смущения. — Ее зовут Иоланда Мил­лер, папа. Она вела ту машину. Ты помнишь женщи­ну в красном платье, которая стояла над тобой на улице?

— Не помню, — надулся старик. — Я ничего не по­мню после того, как меня сбил этот автомобиль. Не­удивительно, что ты не стал подавать на нее в суд.

— Я принял это решение задолго до того, как мы с ней подружились, папа. Ее вины в том не было. Полиция ничего не стала предпринимать, что доказывает мою правоту.

Мистер Уолш фыркнул.

— Естественно, Иоланда была всем этим очень рас­строена. Она бы с удовольствием тебя навестила, если бы ты захотел.

— Меня навещает достаточно женщин, премного благодарен, — отрезал мистер Уолш. — Эта Софи и дня не пропускает. Кстати, ты не мог бы где-нибудь найти для меня самый простой катехизис? Она все пытает меня насчет католической веры, и я хочу точно знать, что даю ей достоверную информацию. Чтобы по ошибке не наговорить ей ереси.

— Я посмотрю, что можно сделать, — сказал Бер­нард.

— Кто такая Софи? — поинтересовалась Тесса.

— Я так ее называю, потому что не могу произнести ее фамилию, — ответил, защищаясь, мистер Уолш.

Бернард объяснил, кто такая Софи Кнопфльмахер.

— Да, ребята, вы тут даром времени не теряли, — за­метила Тесса. — Похоже, вы оба обзавелись подругами.

Бернард преувеличенно весело рассмеялся, избегая встречаться с отцом взглядом.

— Значит, завтра у нас большой день, папа, — ска­зал он.

— Что в нем такого большого?

— Тебя приедет повидать Урсула.

— Ах, ну да. — Судя по его виду, это его ничуть не вдохновляло. — Надеюсь, она не собирается оставать­ся надолго. Я быстро устаю.

— Она очень больная женщина, папа, ты должен быть к этому готов. И она вкладывает в эту встречу множество чувств. Вам обоим предстоит нелегкое ис­пытание. Будь с ней подобрее.

— Подобрее? С чего вдруг мне быть с ней добрым? — возмутился мистер Уолш.

— Я имею в виду, терпеливым, понимающим. Ласко­вым.

— Ты еще вздумаешь учить меня, как мне вести се­бя с собственной сестрой, — проворчал мистер Уолш. Но задал несколько вопросов о подготовке этого ви­зита, и Бернард почувствовал, что по крайней мере заставил старика осознать важность этой встречи для Урсулы. Когда они уходили, вид у него был задум­чивый.

Иоланда заказала столик в тайском ресторане в не­скольких кварталах на север от канала Ала-Ваи. Этот район, как и большая часть Гонолулу за пределами Вайкики и центра города, имел неряшливый вид вре­мянки, и ресторан тоже снаружи выглядел малообеща­юще: поставленные в форме буквы «Г» дощатые сарай­чики с рифлеными крышами и торчащими из стен уродливыми кондиционерами. Но внутри он оказался прохладным оазисом — звенящие струи фонтанов, восточные гобелены, вентиляторы под потолком и бамбуковые ширмы. Посетители не были похожи на туристов.

Иоланда ждала за столиком в углу. Пока Бернард знакомил женщин, они обе исподтишка разглядывали друг друга. Иоланда выразила свои сожаления по пово­ду несчастного случая, и Тесса натянуто заявила, что, как она поняла, Иоланда была не виновата. Тесса ни­когда прежде не пробовала тайской кухни и казалась раздраженной, а может, и запуганной осведомленнос­тью Иоланды.

— Закажите для меня сами, — сказала она, закрывая меню. — Я не очень-то разбираюсь в экзотической еде.

У Иоланды вытянулось лицо.

— О, простите. Если бы я знала, не предложила бы тайский ресторан.

Это легкое недоразумение отнюдь не ослабило дур­ных предчувствий Бернарда — он и так сомневался, разумно ли знакомить Тессу с Иоландой. Но когда они сделали заказ, Тесса спросила, как пройти в дамскую комнату, и Иоланда пошла с ней. Отсутствовали они достаточно долго, потому что Бернард почти допил тайское пиво. Он предположил, что состоялся обмен какими-то признаниями и в конце концов была про­изведена некая взаимная оценка, признанная удовле­творительной, потому что, вернувшись за стол, обе женщины, казалось, несколько расслабились и держа­лись друг с другом более непринужденно. Беседа, в ко­торой Бернард почти не принимал участия, вертелась в основном вокруг воспитания детей. Иоланда искусно вывела Тессу на проблемы Патрика, о чем та могла го­ворить без устали.

Они расстались на ресторанной автостоянке, по­тому что Бернард должен был отвезти Тессу к Урсуле. Он с деланной небрежностью поцеловал Иоланду в щеку, мучительно сознавая, что Тесса наблюдает за ним с сардонической усмешкой, и Иоланда прошепта­ла ему на ухо:

— Твоя сестра что надо, она мне нравится.

Потом села в свою ржавеющую «тойоту» и с грохо­том покатила прочь.

— Ну что ж, должна сказать, что у тебя вкус лучше, чем у Фрэнка, — отметила Тесса, пока они шли к маши­не. — Хотя не представляю, что она в тебе нашла.

— Вероятно, мое великолепное тело, — сострил он. Тесса засмеялась, но бросила на него проницательный взгляд, словно пытаясь точно оценить, какова в этом доля шутки.

Они ехали в Макаи-мэнор вдоль побережья, и Бер­нард остановился на смотровой площадке рядом с Ал­мазной головой, чтобы сестра полюбовалась виндсер­фингистами. Тех было не так много, как в выходные, и Тесса смотрела на них лишь со слабым интересом и рассеянно. По-видимому, ее мысли были заняты чем- то другим.

— Урсула тебе что-нибудь говорила насчет своего завещания? — спросила она, когда они снова сели в ма­шину.

— Нет, — ответил Бернард. — Во всяком случае, с тех пор как получила все эти деньги. До этого она дей­ствительно говорила, что хочет кому-то что-то оста­вить, например мне, чтобы ее помнили. Я убедил ее по­тратить все, что у нее есть, чтобы остаток жизни она провела с наибольшим комфортом.

— С твоей стороны это было бескорыстно, Бер­нард, — заметила Тесса. — И теперь, когда Урсула бога­та, она, вероятно, отблагодарит тебя, оставив все свое состояние тебе. Что ж, полагаю, ты этого заслужива­ешь. И видит бог, тебе эти деньги пригодятся. Но долж­на сказать, что мне это кажется несправедливым. День­ги должны перейти к папе, а потом, в свое время, ко всем четверым из нас: тебе, мне, Брендану, Димпне, и необязательно в равных долях. В конце концов, какое отношение к папе и Урсуле имеют Брендан и Димпна, и потом, они оба и так хорошо живут.

Бернард пробормотал что-то неразборчивое.

— Но после того, что ты рассказал мне вчера вече­ром, не думаю, чтобы Урсула оставила свои деньги па­пе, во всяком случае, не все. Буду с тобой вполне откро­венна, Бернард... я размышляла над тем, что ты мне вче­ра рассказал, и считаю, что ты прав, поэтому вот мой вклад в гласность семейства Уолшей: я хочу часть этих денег для Патрика, а еще лучше — большую часть. В на­стоящий момент мы более-менее справляемся. В тече­ние учебного года он каждый день ездит в специаль­ную школу на такси. Но он не может оставаться дома до бесконечности. За ним постоянно надо следить, и я не смогу этого больше делать — с Фрэнком или без Фрэнка. В конце концов он должен будет отправиться в какое-нибудь заведение, где ему обеспечат надлежа­щий уход, а самые лучшие заведения — частные. Если бы мы могли учредить что-то вроде трастового фонда, это было бы совсем другое дело...

— Я понимаю твои чувства, — сказал Бернард. — Но, Тесса, помилуй, это дело Урсулы. Я понятия не имею, как она собирается распорядиться своими деньгами.

— Но ты можешь на нее повлиять. Ты же ведешь ее дела, разве не так?

— Не до такой степени, нет. — Он помолчал, разду­мывая. — Если бы этот разговор происходил две неде­ли назад, я бы сказал: «Ради бога, забирай все Урсулины деньги, насколько это от меня зависит, и не стоит бла­годарности». Но с тех пор я встретил Иоланду. В насто­ящий момент мне нечего ей предложить. Ни дома, ни сбережений. У меня даже нет нормальной работы. Не стану отрицать, что значительное наследство было бы мне очень кстати.

— Ты что, хочешь на ней жениться?

— Если она согласится, то да. Но на самом деле я не знаю, что она ко мне чувствует. Я не осмеливаюсь об­суждать наше будущее — боюсь, она скажет, что у нас его нет.

— Я так поняла, что она разводится.

— Да.

Тесса медленно покачала головой.

— Ты прошел долгий путь от главного ответствен­ного за кадило в церкви Божией Матери Неустанной Помощи, Бернард.

— Да, верно, — согласился он.

Когда они приехали, Энид да Сильва ждала их в вести­бюле Макаи-мэнор, и ее обычно гладкий лоб пересека­ла морщинка.

— О, мистер Уолш, я все утро пыталась дозвониться до вас. К сожалению, миссис Ридделл не очень хорошо себя чувствует. Сегодня утром ее стошнило кровью. Приезжал доктор Джерсон. Он просил вас обязательно ему позвонить. Миссис Ридделл боится, что он запре­тит ей поехать завтра к брату. Она очень волнуется. Вот номер.

Бернард сразу же позвонил.

— У нее было небольшое кровотечение, — сказал Джерсон. — Я решил, что нет необходимости снова класть се в больницу. Крови она потеряла немного. Но это плохой признак.

— Ей можно завтра съездить в Гонолулу на санитар­ной машине? — Бернард рассказал, какие были сделаны приготовления, и объяснил важность этой встречи для Урсулы.

— А ваш отец не может приехать к ней?

— Я могу спросить у доктора Фигеры, но сомнева­юсь в этом. Ему только-только позволили вставать с кровати на несколько минут в день.

— Возможно, вы правы. — Джерсон ненадолго заду­мался. — Строго говоря, мне следует сказать «нет». Зав­тра ей не помешало бы отдохнуть. Но насколько я по­нимаю, она лишь разволнуется, если не увидит своего брата, так?

— Правильно, — подтвердил Бернард.

— Тогда мы с таким же успехом можем рискнуть и разрешить ей поехать.

Именно об этом первым делом спросила Урсула, как только поздоровалась с Тессой. Бернард заметил шок, отразившийся в глазах Тессы при виде изможден­ного лица Урсулы; и подумал, что сам он уже привык, хотя сегодня она выглядела особенно хрупкой и по­желтевшей и едва смогла оторвать голову от подушки, чтобы ответить на поцелуй Тессы.

Когда он спросил ее о самочувствии, она прошеп­тала:

— Не очень. Сегодня утром меня немного стошни­ло кровью. Вызвали доктора Джерсона, чтобы он меня посмотрел. Боюсь, мне не позволят поехать завтра к Джеку.

— Все в порядке, Урсула, — успокоил ее Бернард. — Я только что справлялся у доктора Джерсона, и он го­ворит, что ты можешь поехать.

— Слава Богу за это, — вздохнула Урсула. — Думаю, я бы не перенесла еще одной отсрочки. — Здоровой рукой она сжала ладонь Тессы. — Теперь я могу рассла­биться и порадоваться твоему присутствию, Тесса. Это чудесно. Когда я видела тебя в последний раз, ты была с косичками и в школьном платье в складку.

— Жаль, что вы так долго жили вдали от нас, тетя Урсула, — сказала Тесса, не отнимая своей руки. — Вам надо было приехать к нам...

— Пока не стало слишком поздно? Да, конечно. Но я не была уверена, что меня встретят с распростерты­ми объятиями. Мой последний приезд закончился не очень удачно. По правде говоря, он закончился гран­диозной ссорой между мной, вашей матерью и Дже­ком. Я уже забыла, с чего все началось, с какого-то пус­тяка, воды для ванны или чего-то подобного. Точно, я нечаянно израсходовала всю горячую воду в титане... понимаете, к тому времени я уже американизирова­лась и считала постоянную горячую воду само собой разумеющимся, но в вашем доме в Брикли она нагрева­лась с помощью какой-то сложной системы...

— Кухонный бойлер на твердом топливе, — сказала Тесса. — Он никогда не работал как надо. В конце кон­цов мы поставили спираль для нагревания воды.

— Ну, в общем, я купалась каждое утро, потому что привыкла к этому — ежедневный душ или ванна, а в ва­шей ванной комнате душа не было... Моника прозрач­но намекала, что считает эти мои замашки излишни­ми — вы все принимали ванну раз в неделю. Я делала вид, что не понимаю, о чем она говорит, а ее эти мыс­ли, видимо, точили, обида накапливалась, пока однаж­ды утром я, набирая ванну, случайно не оставила кран открытым и вся эта драгоценная вода не вылилась че­рез предохранительную сливную трубу в огород на заднем дворе, и когда я закончила, оказалось, что сти­рать нечем. А был день стирки. Для Моники это стало последней каплей. Она взорвалась. Оглядываясь назад, я ее не виню. В те дни ей приходилось туго, она изо всех сил пыталась свести концы с концами, а я, должно быть, казалась избалованной, ничтожной девчонкой, приехавшей всего лишь погостить. Но сцена разыгра­лась безобразная, и обе стороны наговорили непро­стительных вещей. Вернувшийся с работы Джек ниче­го не сделал, чтобы как-то сгладить ситуацию. Более того, только ухудшил ее. На следующее утро я уехала, на неделю раньше, чем собиралась, и больше никогда не приезжала. Думаю, была слишком гордой, чтобы из­виниться. Разве не грустно, как подумаешь, что не­сколько галлонов горячей воды могли на всю жизнь разобщить семью.

Изнуренная долгим рассказом, Урсула закрыла глаза.

— Разумеется, дело было не только в горячей воде, правда, Урсула? — осторожно подсказал Бернард. — Было и другое, что отрезало тебя от дома. Другие оби­ды. Как та, о которой ты рассказала мне вчера — про тебя, папу и дядю Шона, когда вы были детьми.

Урсула кивнула.

— Мы гадали... кстати, я рассказал об этом Тессе, на­деюсь, ты не против...

Урсула покачала головой.

— Мы гадали, собираешься ли ты завтра поднимать этот вопрос в разговоре с папой.

Урсула открыла глаза.

— Ты считаешь, что не надо?

— Я считаю, что ты имеешь полное право. Но не слишком нападай на него.

— Он старый человек, тетя Урсула, — пояснила Тес­са, — и все это случилось так давно.

— Для меня все это было словно вчера, — сказала Урсула. — Я до сих пор ощущаю запахи того старого сарая позади нашего дома: скипидар, деготь и кошачья моча. Это возвращается все время, как воспоминание о дурном сне. И Шон улыбается мне, но только одними губами, не глазами. Понимаете, я не могу простить Шо­на, потому что не могу поговорить с ним об этом, как не могу попросить у Моники прощения за то, что из­расходовала воду. Я слишком затянула. Они оба мерт­вы. Но мне кажется, если я смогу поговорить с Джеком, если я смогу рассказать ему, как много горя то лето в Корке причинило мне в дальнейшей жизни, и почувст­вую, что он понимает и принимает на себя часть ответ­ственности, тогда я освобожусь от этого воспомина­ния раз и навсегда. И смогу умереть в мире.

Неохотно соглашаясь, Тесса молча похлопала Урсу­лу по исхудалой руке.

— Разумеется, всегда остается возможность, что он совсем забыл об этом, вытеснил из памяти, — сказал Бернард.

— Не думаю, — возразила Урсула.

И, припомнив, с какой неохотой все это время отец воспринимал мысль о воссоединении с Урсулой, Бер­нард подумал, что она права.

— И еще одно, — попросила Урсула, когда они со­бирались уходить. — Мне, наверное, следует получить последнее причастие.

— Хорошая мысль, — сказала Тесса. — Только мы больше так не говорим. И соборованием тоже не назы­ваем. Это называется елеопомазанием больного.

— Ну, как бы это ни называлось, мне кажется, я мог­ла бы это получить, — сухо произнесла Урсула.

— Я поговорю с отцом Люком в Святом Иосифе, — пообещал Бернард. — Уверен, он с радостью сюда при­едет.

— Может, сделаем это завтра днем, в больнице, — предложила Тесса. — Когда мы все соберемся вместе как семья.

— С удовольствием, — согласилась Урсула. Поэтому Бернард тут же позвонил в кабинет священника в Св. Иосифе и обо всем договорился.

— Боже мой, Бернард, — сказала Тесса, когда они вы­шли из Макаи-мэнор, — она выглядит ужасно. Кожа да кости.

— Да. Просто я уже привык. Но это страшная бо­лезнь.

— О жизнь, жизнь! — Тесса покачала головой. — Что до всех этих умственных и физических страданий... — она не договорила. — Мне нужно искупаться, — неожи­данно изменила она тему разговора, расправляя плечи и поднимая лицо к солнцу. — Мне нужно искупаться в океане.

Они вернулись на квартиру, чтобы надеть купаль­ные костюмы, а потом Бернард повез Тессу в парк Капиолани-Бич. Пока они раздевались, он рассказал ей историю о потерянном и найденном ключе. Бедра у Тессы были тяжеловаты, и выглядела она в простом черном купальнике нескладной, но пловчихой оказа­лась сильной и грациозной, и ему пришлось поста­раться, чтобы не отстать от сестры, устремившейся в открытое море. Когда они отплыли от берега ярдов на сто, Тесса перевернулась на спину и с наслаждением забила ногами.

— До смешного теплая вода, — выкрикнула она, когда он подплыл к ней, пыхтя и отдуваясь. — Можно провести в воде целый день и не замерзнуть.

— Не то что в Гастингсе, а? — заметил Бернард. — Помнишь, как у тебя синели пальцы?

— А ты всегда стучал зубами, — засмеялась она. — В буквальном смысле слова. Ни до того, ни после я тако­го не слышала.

— И какое это было мучение — ходить босиком по той гальке.

— А снять мокрые трусы и натянуть штанишки, обернувшись крохотным полотенчиком и удержива­ясь при этом на одной ноге на груде разъезжающегося галечника...

Он уже давно не чувствовал себя с Тессой так сво­бодно. Слово «штанишки», когда-то обыденное и не­сколько сомнительное, похоже, привело его в состоя­ние игривого и бездумного счастья, которое у него ас­социировалось с детством, хотя на самом деле он не помнил, чтобы Тесса когда-нибудь произносила при нем это слово. Лежа на песке и обсыхая после купания, он сказал ей об этом.

— Ну ты что, мне бы надавали подзатыльников, ес­ли бы я такое сказала. В том, что касалось тебя, мама и папа были очень строги со мной и с Димпной. Нам приходилось вести себя очень скромно, из страха от­влечь тебя от твоего призвания.

— Правда?

— Конечно. «Лифчик» и «штанишки» считались не­приличными словами. Если мы стирали или гладили свое белье и та заходил на кухню, все быстро прятали, чтобы ненароком тебя не воспламенить. А что касает­ся гигиенических прокладок... ты ведь, наверное, даже не знаешь, когда у нас начались месячные, верно?

— Нет, — сказал Бернард. — До сего момента я ни­когда об этом не задумывался.

— Тебе с раннего возраста было предначертано стать священником, Бернард. Я прямо-таки видела нимб, нараставший вокруг твоей головы, как кольца Сатурна. У тебя дома была очень привилегированная жизнь.

— Неужели?

— Хочешь сказать, что не помнишь? Ты никогда не мыл посуду, потому что считалось, что тебе больше за­дают на дом, чем всем остальным, или твои задания важнее. По воскресеньям тебе всегда давали лучший кусок жаркого.

— Это просто смешно.

— Это правда. И если тебе требовалась новая одеж­да или обувь, она тут же появлялась, тебе не нужно бы­ло даже просить. Тогда как мы... Посмотри на этот па­лец. — Она подняла ногу и указала на огромный, де­формированный сустав большого пальца. — Это из-за того, что я слишком долго носила туфли, из которых выросла.

— Но это же ужасно! Я чувствую себя мерзавцем.

— Виноват не ты, а мама и папа. Они отгораживали тебя от реального мира.

— «Они тебя надули, папа с мамой, / Всучив тебе свой залежалый опыт».[95]

— Прошу прощения! — Тесса села, вытаращив на не­го глаза.

— Это стихотворение Филипа Ларкина.

— Ничего себе язык для стихов.

— «И специальных глупостей добавив, / Но зла тебе, конечно, не желая».

Тесса подавила смешок и вздохнула:

— Бедная мама. Бедный папа.

— Бедная Урсула, — сказал Бернард. — Бедный Шон.

— Бедный Шон?

— Да. Мы не должны лишать Шона нашей жалости. Кто знает, что заставило его сделать то, что он сделал? Кто знает, какие муки совести он потом испытывал?

Когда они вернулись на квартиру, чтобы принять душ и переодеться, Бернард предложил пойти куда-ни- будь поесть, но Тесса, на которой внезапно сказалась разница во времени, воспротивилась. Она нашла в холодильнике яйца и сыр, купленные Бернардом в магазине «Эй-би-си» на углу квартала, и закончилось тем, что в конце концов она встала к плите и пригото­вила для них омлет с сыром, подав к нему овощной салат, пару дней назад принесенный Софи Кнопфльмахер.

Пока они ели, позвонил из Англии Фрэнк. Бернард хотел было выйти из комнаты, но Тесса знаком велела ему остаться. Она кратко и без всякого выражения от­вечала на вопросы Фрэнка. Да, она добралась благопо­лучно. Да, она видела папу, он быстро поправляется. Да, она видела Урсулу, которая чувствует себя совсем не­важно. Погода жаркая и солнечная. Она уже два раза плавала — один раз в бассейне, другой — в океане. Нет, она не знает, когда вернется. Пусть он передаст детям, что она их любит. До свидания, Фрэнк.

— Как он справляется? — спросил Бернард, когда она положила трубку.

— Он кажется... — Тесса поискала слово, — отрез­вевшим. Ни единого слова о Брайони.

Вскоре после ужина Тесса отправилась спать. Бер­нард позвонил Иоланде и попросил ее встретиться с ним в «Вайкики серфрайдере». Она сказала, что долж­на быть дома, чтобы убедиться, что Рокси вернется к половине одиннадцатого, как обещала. Бернард по­смотрел на часы. Было двадцать минут девятого.

— Всего на часок, — взмолился он.

— Всего на часок! Я тебе что — девушка по вызову?

— Не для этого, — сказал он. — Я хочу поговорить.

Но так уж вышло, что и для «этого» тоже.

— Так о чем же ты хочешь поговорить, Бернард? — спросила она потом.

— Что ты все время называешь меня «Бернард»?

— А как ты хочешь, чтобы я тебя называла? — удиви­лась она. — Берни?

Он хихикнул.

— Нет, ни в коем случае. Но любовники называют друг друга «дорогой», или «милая», или еще как-нибудь, разве нет? Есть еще одно американское слово...

— Сладкий?

— Да, точно. Называй меня «сладкий».

— Я Льюиса так называла — «сладкий». Мне будет казаться, что я твоя жена.

— Вот потому мне это и нравится. Я бы хотел же­ниться на тебе, Иоланда.

— Да? Как или лучше, где ты думаешь это сделать?

— Вот об этом я и хотел поговорить. Но как ты в принципе к этому относишься?

— В принципе? В принципе, я думаю, что это самое безумное предложение за всю мою жизнь. Мы знакомы меньше двух недель. Я нахожусь в состоянии длитель­ного и сложного бракоразводного процесса. У меня дочь-подросток, которая ходит на Гавайях в школу, и работа, которая, даже если она и не является вершиной психиатрии, удовлетворяет меня. У тебя, насколько я понимаю, туристические документы и работа в Англии, так что тебе необходимо вернуться, не говоря уже о вы­здоравливающем отце, которого надо отвезти домой.

— Очевидно, мы не можем пожениться прямо сей­час, — согласился он. — Но я могу попросить в Англии въездную визу и приехать на Гавайи и попытаться найти здесь работу. Преподавателя. Или что-нибудь в туризме.

— Боже, только не это, — сказала Иоланда. — Я вый­ду за тебя лишь для того, чтобы уехать с Гавайев.

— Я серьезно, Иоланда.

— Я тоже.

Он приподнялся на кровати, чтобы лучше видеть ее лицо в тускло освещенной комнате.

— Ты хочешь сказать, что выйдешь за меня?

— Я хочу сказать, что я серьезно настроена поки­нуть Гавайи.

— О, — произнес Бернард.

— Не надо такого удрученного вида. — Она улыбну­лась и погладила его по лицу. — Ты действительно мне нравишься, Бернард. Я не знаю, хочу ли я выйти за те­бя... я не знаю, хочу ли я вообще снова замуж Но я бы хотела продолжить наши отношения.

— Как? Где?

— Я приеду погостить к тебе на Рождество — как для начала? Льюис может забрать детей.

— На Рождество?

Бернард с тревогой подумал о Раммидже в конце декабря и о колледже Св. Иоанна во время рождествен­ских каникул: минимальное обслуживание в столовой, тоскующие по дому африканские студенты болтаются по тускло освещенным коридорам, его собственная за­громожденная вещами спальня-кабинет с единствен­ной узкой кроватью.

— Да. Можешь себе представить, но я была в Англии только раз — летом, всего несколько дней в Лондоне.

— Не уверен, что тебе понравится Англия зимой.

— Почему? На что она похожа?

— Дни очень короткие. Светает только в восемь ут­ра, а к четырем часам дня уже темно. Постоянная об­лачность. Иногда ты сутками не видишь солнца.

— Звучит заманчиво, — сказала Иоланда. — Мне до смерти надоело это чертово солнце. Мы можем задер­нуть шторы и разжечь в камине огонь.

— Боюсь, у меня нет камина, — сказал Бернард. — На самом деле у меня всего одна комната в колледже с одной секцией электрического обогревателя и газо­вой плиткой. Нам придется поселиться в какой-нибудь гостинице.

— Это будет просто великолепно. Одна из этих сельских гостиниц, где справляют традиционное анг­лийское Рождество. Я видела рекламу.

— Боюсь, тебе придется платить за себя.

— Ничего страшного. Ты опять начал говорить «бо­юсь». Ты точно хочешь, чтобы я приехала?

— Конечно, я хочу, чтобы ты приехала. Я просто не хочу, чтобы ты разочаровалась. Дело в том, что у меня нет достаточно денег, чтобы обеспечить тебя долж­ным образом. И никогда не будет, если только...

— Если только что?

— Ну, говоря откровенно, если я не унаследую их после Урсулы.

— Что ж, это вполне возможно, не так ли? В конце концов, именно ты нашел акцию «Ай-би-эм».

— До этого случая она действительно собиралась что-то мне оставить. Но теперь, когда тут такие день­ги, ситуация кажется мне более деликатной. Я чувст­вую, что мои родные сплачиваются вокруг Урсулы. Залечиваются старые раны. Мы наконец-то открыто говорим друг с другом. Я не хочу, чтобы враждеб­ность из-за Урсулиного завещания поставила все это под угрозу. Ты же знаешь, что такое семья. Папа — ближайший родственник. И теперь вот Тесса хочет, чтобы я убедил Урсулу создать трастовый фонд для Патрика.

— Не надо, Бернард, — с силой произнесла Иолан­да. — Не делай этого. Не превращайся в коврик для вы­тирания ног. Пусть Урсула сама решит, как ей посту­пить с деньгами. Если она захочет отдать их Патрику, прекрасно. Если захочет отдать их твоему отцу, хоро­шо. Если она отдаст их на исследования в области ра­ка, тоже замечательно. Но если она захочет отдать деньги тебе, прими их. Это ее выбор. С Патриком все будет в порядке. С Тессой все будет в порядке. Она справится в любом случае. Она рассказала мне, как взяла и уехала от мужа, кажется, его зовут Фрэнк? Ви­димо, с помощью ребенка-инвалида Фрэнк все эти годы держал ее дома как на привязи. Ей нужно было сбе­жать, и она это сделала. У нее хватило смелости. И я ее за это уважаю. Но с другой стороны, в чем там дело с Фрэнком? Почему у него шуры-муры с этой юной учи­тельницей? Может, Тесса недостаточно уделяла ему внимания. Она одержима этим ребенком. Чтобы за­щитить его интересы, она готова сразиться с целым миром. Она не посчитается и с тобой, если ты дашь слабину. И если, пока я тут разливаюсь, ты сидишь и думаешь, что между ее семейной ситуацией и моей на­блюдается некое сходство, то знай, что и мне это при­ходило в голову.

На следующий день они пообедали вместе пораньше, и Тесса взяла до больницы Св. Иосифа такси, а Бернард направился в Макаи-мэнор. План был таков: он оста­вит там свой автомобиль и поедет с Урсулой в нанятой санитарной машине, а Тесса тем временем составит компанию отцу. Санитарная машина оказалась не на­стоящей, полностью оборудованной «скорой», как та, в которой Бернард сопровождал отца в больницу после несчастного случая, а специальным транспортным средством, предназначенным для перевозки пациен­тов в инвалидных креслах. Сзади у нее был электриче­ский подъемник. Урсула волновалась и нервничала. Этим утром ей вымыли и уложили волосы; изможден­ное, пожелтевшее лицо густо напудрили, а губы отте­нили помадой; действовали из лучших побуждений, но эффект получился несколько жутковатый. Облачили Урсулу в шелковое, голубое с зеленым муму, а на руку наложили свежую повязку. Янтарные четки на сереб­ряной цепочке обвивали ее исхудалые пальцы.

Дата добавления: 2015-10-21