На обшарпанном, испещрённом жёлтыми разводами потолке одна за одной начали включаться лампы. Через несколько секунд весь этаж казармы, представляющий собой одно большое помещение, разделённое

Романовский.

- Батальон, подъём!

На обшарпанном, испещрённом жёлтыми разводами потолке одна за одной начали включаться лампы. Через несколько секунд весь этаж казармы, представляющий собой одно большое помещение, разделённое крест-накрест массивными столбами, залился болезненным унылым светом. Повсюду раздались скрипы металлических кроватей - где-то резкие и звонкие, где-то ленивые и глухие. Скрипы дополняли протяжные зевки, всяческие шуршания, щелчки, матерщина. Некоторые из солдат, уже одетые в штаны и берцы, шли в умывальную комнату, неся с собой бритвенные станки, мыло, зубную пасту и щётку. Кто-то, никуда не спеша, ещё лежал, то дело ёжась, то переворачиваясь с боку на бок.

- Третья рота! Выходи строиться на утреннюю зарядку! Форма одежды номер три!

Я был весьма доволен, что эта команда меня не касалась уже как неделю. Проснувшись за час до подъёма, я неспешно подшился, проделал все рыльно-мыльные процедуры, на которые по утрам вечно не хватает времени, и ждал своего напарника по наряду. Он дошнуровывался.

- Пошли в холодную зайдём, Лёха уже там наверно.

- Пошли.

В холодной каптёрке, где хранился разного рода уборочный инвентарь, нужно было взять пару метёлок. По обыкновению, уже с самого утра, там сидел её временный повелитель, каптёр Лёха Плешко. Несмотря на то, что ему было не больше двадцати пяти, он был уже наполовину седой, довольно отчётливые морщины покрывали его вечно щетинистое лицо. Маленькие хитрые глаза вкупе с постоянной лёгкой ухмылкой очень гармонично подходили к его небольшой, тщедушной фигуре. Уже в первые месяцы, смекнув, что неплохо было бы получить уютное местечко на всё время службы, он втёрся в доверие к старому каптёру и завёл с ним дружбу. Поговаривали, что на гражданке Плешко работал в милиции.

- О, доблестный наряд по помойке уже на пост чешет? Берите вот эти две, - Плешко указал на две пластиковые грязные метлы, - и, перед тем как сдать, помыть их не забудьте, засрали уже всё. Проёбываетесь вы там, на помойке своей, - добавил он.

- А сам-то очень перетрудился здесь? - вставил мой напарник.

- Ладно, Андрюх, пойдём, - мне не хотелось никаких выяснений отношений с самого начала дня.

Мой товарищ, рядовой Андрей Плещеев, был из тех добрых, но ещё наивных ребят, кто не может пройти мимо какой-либо несправедливости. Ему было восемнадцать лет, в армию он пошёл после первого курса института, откуда его отчислили. Вся его служба - это череда разнообразных конфликтов, в которые он не раздумывая ввязывается. Ещё на курсе молодого бойца, во время ночной "прокачки" сержантами, он пытался устроить небольшой саботаж, агитируя не повиноваться издевательским командам. Как ни странно, у него кое-что получилось - из роты за ним пошли человек пятнадцать. За этим, естественно, последовал в действие очень простой и в тоже время сильнейший армейский инструмент - коллективная ответственность. То есть, в то время как "бунтари" во главе с Андрюхой лежали в койках, остальная рота всю ночь приседала и отжималась. Результат всего этого не заставил себя долго ждать - на утро Плещеев заработал рафинированную ненависть.

Мы вышли на улицу и присели на лавочку у входа в казарму выкурить первую сигарету - одна из немногочисленных радостей жизни срочников. Тоскливое серое небо свисало над нашей бригадой, такой же серой и унылой. Моросил неприятный мелкий дождик, в воздухе ощутимо витала осень, хотя был только конец июля. Время от времени раздавался суровый и бессмысленно-дубовый счёт командиров:"Раз! Раз! Раз-два-три!". Кто-то шёл на всякие рода рабочки, какие-то подразделения вели на завтрак. Докурив, мы взяли свои пластиковые "орудия" и пошли на объект.

Стоит рассказать, что собой представляет этот наряд. Наряд этот не был официальным, никто его никогда не сдавал и не принимал. Территория помойки прилегала к столовой, но в силу чрезвычайной загруженности тамошнего расчёта, негласно было принято, что территория помойки закреплена за нашим батальоном. Сюда отправляли всяких провинившихся, должников, "бунтарей" типа Андрюхи, и, конечно же, так называемых "тормозов" и "амёб". Находиться там нужно было весь день - от подъёма до отбоя, но делать толком ничего не надо - два-три раза подмести, в общих чертах следить за элементарным порядком. Раз в три дня приезжает машина за пищевыми отходами, её приходится грузить тяжёлой тухлятиной, но это дело максимум двух часов.

На подходе к месту мы увидели камаз Рыжего - он служил в автобате на мусоровозе. Каждый день он ездил за семьдесят километров от бригады на свалку, туда и обратно. У Рыжего многие заказывали сигареты, самую разнообразную еду, иногда алкоголь. Всё, естественно, с процентом, как правило, не больше десяти. Сам он был парнем нежадным, вполне добродушным, однако, с заметной хитрецой, которая иногда поблёскивала в его проницательных глазах.

- Вам бы третьего на сегодня, - начал Рыжий, обменявшись с нами рукопожатиями.

- А что такое?

- Сегодня весь мусор до обеда сказали убрать, комбриг смотреть будет. Можете не успеть вдвоём.

Я посмотрел на бочки с тухляком - их было штук двадцать, все забиты под завязку. Вчера был на редкость отвратительный обед, всё из гнилой картошки - и суп и второе. Жрать это дело, судя по всему, мало кто стал.

- Ладно, - сказал я, - пройдусь до столовой, там как раз наши должны быть. Зацеплю кого-нибудь.

- И Рыбака позови, я ему бухла привёз.

- Хорошо...

Эта просьба Рыжего меня смутила. Возможность появления Рыбака и его дружков на помойке мне решительно не нравилась. Лично я считал младшего сержанта Рыбака оголтелым беспредельщиком и изощрённым гнобилой. Месяца два назад его перевели к нам в роту из развед взвода за драку, точней за избиение, но это на него мало повлияло. Тут же, за одну ночь, путём запугивания и физического давления он обзавёлся тремя несчастными шестёрками - один начищал по утрам ему сапоги и подшивал, второй приносил ему из столовой обед в котелке и сигареты из чипка, третьему он доверил лишь стирать свои носки и иногда зелёнку. Невероятно гнусная и омерзительная атмосфера царила вокруг него. И самое страшное в этом то, что люди, что сам Рыбак, что его шестёрки, посмели опуститься до такого! Я убеждён, что в таких случаях виноват не только изверг, но и его жертвы - получив несколько раз отпор, такой человек постепенно будет терять уверенность в своей вседозволенности. Пусть ты слабый, но ты - человек!

Впрочем, мою точку зрению по поводу него мало кто разделял - офицеры к нему относились хорошо, так как он мог качественно проконтролировать выполнение практически любых приказов, что освобождало им массу времени, а с некоторыми офицерами он и вовсе был "на ты", личный состав же в массе своей его, откровенно говоря, боялся. На гражданке он занимался боксом и смешанными боями, что при любом удобном случае он с удовольствием демонстрировал - удары его были сильными и беспощадно точными, меня иной раз удивляло, как люди вообще не остаются калеками после них. По случайности я вёл приятельство с одним его земляком, который знал Рыбака чуть ли не с детства - выросли в одном дворе. Так вот, этот приятель мельком сказал мне, что в детстве Рыбака изнасиловал собственный отец. Моё удивление и дальнейшие расспросы остались без внимания, и вскоре я про это забыл, сделав вывод, что, скорее всего, это слухи и домыслы. Однако Рыбак, заметив меня со своим земляком в явно дружеском разговоре, резко изменился в лице: глаза, бывши шальными и наглыми, вмиг стали матовыми и проницательно-задумчивыми – они смотрели на меня как на разгадку нерешаемого ребуса; вечно издевательски-смеющийся рот сменился чуть приоткрытым и внимательным.

У тыльного входа в столовую, через который я обычно ходил с тех пор как попал на помойку, смолили одну сигарету на троих измученные после бессонной ночи солдаты - наскрозь мокрые - видимо, с овощерезки или мойки. По жирной, скользкой как лёд лестнице, усеянной всяческим мусором и отходами, два парня, матерясь друг на друга, несли тяжёлейшие носилки с очищенным картофелем - казалось, что одно неосторожное движение и они полетят вниз, причём тому, кто держал носилки сзади, особенно не поздоровится. С верхних этажей при этом как назло уже начинал литься мыльный раствор - лестницу два раза в день запенивали.

Стоит особо отметить туалет в столовой – это первое место в нашей бригаде по омерзительности. Едкий, удушающий запах аммиака бьёт в нос уже при входе туда; глаза начинают тут же слезиться, иной раз их просто невозможно открыть. Довольно часто случаются "извержения" - фекальные массы по щиколотку наводняют весь туалет и часть коридора - убирает всё это дело, естественно, наряд. Этим туалетом пользуются так же и все повара. У прапорщика же, начальника столовой, аккуратненькая кабинка с биде и рукомойником.

Зайдя в обеденный зал, я увидел свою роту, выстроенную в очередь за пайкой. Тут же глазами я нашёл старшину - он обычно сидел за столом с Рыбаком и ещё несколькими сержантами.

- Товарищ старшина, - начал я, - тут подмога нужна, на помойку до обеда один человек ещё нужен.

- Какая ещё подмога, - буркнул старшина, открывая упаковку овсяного печенья, - вы и так там с Плещеевым ничего не делаете, я вообще думаю одного человека там оставить.

- Сегодня, говорят, комбриг проверять будет, а там тухляка после вчерашнего - вдвоём не разгрести.

- Кто говорит?

- Рыжий.

- О, Рыжий уже приехал? – задал ожидаемый мною вопрос Рыбак.

- Да. Приехал.

- А слушай-ка что, - старшина с Рыбаком весело переглянулись, - бери-ка ты на свою помойку Романовского. Вот он, в конце очереди.

Сегодня утром я узнал, что к нам в роту из батальона связи перевели очень странного персонажа. Фамилию "Романовский", вечно сопровождающуюся диким хохотом и ругательствами, я часто слышал в переполненной курилке, но никогда до этого момента его не видел. Вокруг него уже собралось шесть-семь человек, о чём-то его расспрашивающих с явной издёвкой. Кто-то уже успел отвесить ему пинок и натянуть на глаза кепку. Маленького роста, практически дистрофик, Романовский озирался по сторонам и что-то мямлил с нелепой улыбочкой на лице. По лоснящейся форме его было видно, что он выполнял самые грязные работы и давно её не стирал. Протиснувшись сквозь толпу любопытствующих, я встал в конец очереди. Романовского настолько окружили отнюдь не завидным вниманием, что я даже не знал как к нему подступиться. Но, в конце концов, очередь подходила к раздаче, и окружавшая его толпа рассосалась.

- Сейчас поешь, и тебя забираю, - сказал ему я.

- Куда? – приоткрыв рот, он уставил на меня недоумевающий взгляд.

- Увидишь.

Получив по тарелке водянистых переваренных макарон, мы сели за стол. Романовский взял чуть ли не полбуханки чёрного и несколько кусков белого хлеба. Он ел жадно, практически запихивая в себя пищу. Я отвёл глаза в сторону, когда увидел, что слизь из его носа попала в ложку, тут же последовавшую в рот. Буквально через минуту как мы сели, раздалась команда старшины:

- Третья рота, окончить приём пищи!

Романовский отчаянно оглянулся и начал уже решительно давиться хлебом, поспешно запивая его чаем. Старшина это заметил и, подойдя к нему сзади, неожиданно отвесил подзатыльник:

- Эй! Тебя команды не ебут что ли?

Романовский, выпучив глаза, начал сильно кашлять. Я встал и поспешил постучать ему по спине. Когда он пришёл в себя, мы отнесли подносы и направились к месту.

Андрюха уже начал грузить носилки чачей (чача – местное название пищевых отходов, прим. автора). Масса из костей, тухлой жижи и опарышей энергично кишела, частично вываливаясь из носилок. Не смотря на то, что погода была прохладная, стояла отвратительная вонь.

- Знакомься, сегодня к нам в роту перевели, - представил я Андрюхе Романовского.

- И что, уже сразу сюда? – спросил Андрей, недоверчиво глядя на новоиспечённого товарища.

Романовский, ничего не ответив, уставился на него ничего не выражающим взглядом. Я заметил, что его карманы были чем-то плотно набиты.

Соорудив возле камаза из полугнилых палетов вспомогательную площадку, напоминающую пьедестал, мы опрокинули первые носилки в кузов. Романовского поставили их загружать. Неуклюже он черпал из бочки совковой лопатой чачу, умудрившись два раза загадить себе сапоги. На третий или четвёртый заход, возвращавшись от камаза к бачкам, я заметил, что Романовский что-то жуёт. Да, действительно, - в его руке был кусочек чёрного хлеба, который он поспешно засунул обратно в карман. Мы с Андрюхой переглянулись, но ничего говорить не стали, - времени оставалось немного. И снова казус – захватив лопатой слишком много чачи, Романовского повело из стороны в сторону – быстро перебирая ногами, он затанцевал и, споткнувшись, уронил помои мимо носилок.

- М-да, - вздохнул Андрей.

Романовский смотрел на нас будто чего-то ожидая. Андрюха раздражённо отнял у Романовского лопату:

- Теперь ты будешь таскать.

Носилки были нетяжёлые, так что мы с Романовским спокойно дошли до камаза. Поднявшись на последний поддон, - оставалось лишь приподнять носилки и вывалить содержимое. Как только я согнул руки в локтях, Романовский вдруг вскрикнул - “ я не могу!”, носилки резко полегчали, и опарыши, жижа, кости – вмиг вывалились на Романовского. Вонючий, грязный, нелепый, он опустил голову и пытался тщётно отряхнуться руками. И я, и Андрей пребывали в недоумении – было непонятно, как быть – то ли смеяться, то ли отвесить Романовскому оплеух и отправить в роту.

- Иди на тылку, под краном немного постираешься, - сказал сочувствующе Андрей.

- Хорошо, - тихо прокартавил и медленно поплёлся он в сторону столовой.

Мы присели покурить. Вдалеке прошёл глухой раскат грома. Ветер закружил в воздухе мусор – пакеты, обёртки, бумагу. Тучи сгущались.

Прошло уже минут сорок, как мы снова начали работать, а Романовский так и не появлялся. Мы по очереди наполняли носилки и довольно живо заполнили уже больше четверти кузова. Бросив взгляд на тылку, я увидел три приближающихся фигуры, причём две из них подгоняли пинками третью. В последней я узнал Романовского, а в оставшихся двух Рыбака и одного из его приятелей. Подойдя к камазу, Рыбак постучался в кабину к Рыжему. Взяв цветастый пакет, он устроился на бордюре, откупорил литровую бутылку водки и сделал несколько жадных глотков – пузыри забурлили ключом. Романовскому я дал метлу и сказал подмести вокруг территорию. С этим, слава богу, он справился сносно.

Когда вся чача была погружена, и мы с Андреем натягивали тент на кузов, Рыбак с товарищем изрядно захмелели. Они оживлённо рассказывали байки из прошлой, гражданской жизни, - про девок, отвязный секс, дискачи, развод лохов и т.д. Умолкнув на минуту, Рыбак свистнул Романовскому:

- Эй! Иди сюда!

Обрекши на несколько часов покой, он стоял с метлой у пустых бочек. Я увидел в глазах этого забитого и слабого существа какое-то грустное смирение. Волоча по земле метлу, он подошёл к двум пьяным “командирам”.

- Романовский, сделай “лицо войны”, - бодро начал Рыбак.

Романовский недоумевающее смотрел на него, как всегда с приоткрытым ртом.

- Романовский, когда я тебе говорю “лицо войны”, ты должен делать так, - Рыбак обнажил зубы идиотским оскалом и промычал: “ы-ы-ы-ы-ы!”.

- Хорошо, - кивнул Романовский.

- Романовский! Лицо войны!

- Ы-ы-ы, - еле слышно промычал он.

- Ты что, дебил, сука? – Рыбак нанёс ему удар в грудь. Романовский растерянно скрестил руки.

- Громче и агрессивней! Это лицо войны, а не мычание дауна! Романовский!

Мгновенно был нанесён второй удар, но уже в живот.

- Военнослужащий, услышав свою фамилию, отвечает ”Я”! Понял?!

- Так точно!

- Романовский!

- Я!

- Лицо войны!

- Ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы! - Рыбак с приятелем взорвались громким хохотом. Вновь раздался раскат грома, но уже отчётливый и громкий.

В течение нескольких минут Рыбак то и дело давал Романовскому эту команду. Мы с Андреем расположились в палатке, с отвращением наблюдая за всем происходившим. Небо тем временем стало свинцовым. То тут, то там блистали молнии. В воздухе почувствовался озон. Редкие крупные капли разбивались о сырую землю. Сделав основательный глоток водки, Рыбак грузно поднялся и, пошатываясь, подошёл к пустым помойный бочкам. Одну из них он перевернул и ногами притолкал к Романовскому.

- Залезай! Залезай, бля! - Рыбак отвесил ему несколько хлёстких подзатыльников. Как только Романовский залез в бочку, Рыбак тут же ударил по ней ногой и покатил её с грохотом по асфальту.

Андрей хотел было встать и что-то крикнуть, но я его удержал.

- Не ввязывайся. Он сам залез в эту бочку, - сказал я, положив руку ему на плечо.

Из бочки глухо доносились мольбы о пощаде новоиспечённого Диогена. Прекратив на несколько секунд экзекуцию, Рыбак отошёл на пару метров в сторону и выдернул из земли торчащую арматурину. Подойдя к бочке и размахнувшись, он со всей силы ударил по ней. Раздался жестяной грохот и вместе с ним в унисон грянул третий, на этот раз оглушительный раскат грома. Из бочки донёсся истошный, уже животный крик. Через мгновение как из ведра хлынул ливень. Рыбак продолжал оголтело и яростно долбить арматуриной.

- Прекрати, пидор! – Крикнул Андрей и решительно двинулся в их сторону. Я схватил его за руки, но он настойчиво вырвался.

Рыбак не услышал, - жуткий визг и грохот, сливаясь с громом, глушили всё вокруг. Впрочем, увидев идущего в его сторону Андрюху, Рыбак перестал колотить по бочке и с удивлением посмотрел на него. Злобно ухмыльнувшись, он отбросил арматурину, и, сделав два шага, на третий нанёс сильнейший удар в подбородок. Андрей отлетел и ничком упал в грязь. Ливень усилился, по чёрному небу пробежались несколько молний. Плещеев лежал в бурлящей от дождя луже. Весь в глине и мокрый, скользя руками, он стал подниматься. Изо рта его шла кровь, - видимо, перелом челюсти. Романовский вылез из бочки и, как ни в чём не бывало, наблюдал за Рыбаком и Плещеевым. Ошарашенный случившейся ситуацией, я смотрел на всё это, не решаясь ничего предпринять. Рыбак со своим приятелем заломили Плещееву руки.

- Эй! Иди сюда! – крикнул Рыбак Романовскому. Он послушно подошёл.

- Врежь ему! Хоть раз побудь мужиком! Давай!

Романовский выпрямился и расправил тщедушные плечики. Он будто преобразился, стал шире и выше. Вечно туповатое выражение лица его вмиг сменилось нарастающей ухмылкой. Я не верил своим глазам.

- Но он же меня потом будет бить, - совершенно другим голосом сказал он Рыбаку.

- Э, слышь чё! Щас я тебя буду бить! А ну врежь ему, я сказал!

Радостно улыбаясь, Романовский принял пародию на боксёрскую стойку и, подпрыгивая, ударил Андрея в живот.

- Ты так бабу по пизде будешь гладить! – Орал Рыбак, - а ну-ка, ёбни ему как следует!

- Так точно, товарищ младший сержант! – протараторил Романовский и что есть сил проколотил несколько ударов в грудь. Андрей обильно сплюнул кровь на асфальт, которую тут же растворил проливной дождь.

- О, молодец, Романовский, так держать! Романовский, а Романовский, - озарился новой идеей Рыбак, - а ты трахался хоть раз?

Романовский, дебильно улыбаясь, смотрел на Рыбака.

- Короче, сейчас из тебя точно мужика сделаем! Правда без бабы, - Рыбак с приятелем заржали, - доставай свой болт!

Романовский непонятливо уставился на Рыбака.

- Расчехляй свой хер, сука!

- Это приказ? – на полном серьёзе спросил Романовский.

- Да, бля! Не тупи, а то опять в бочку полезешь!

Мерзкий, безвольный дегенерат начал, как всегда подпрыгивая, расстегивать пуговицы на ширинке. Я уже не мог просто так смотреть на всё это и схватил арматурину, которой Рыбак долбил по бочке. Не успев сделать и шага, я увидел несущегося Рыжего, - в прыжке, двумя ногами, он сбил Романовского на асфальт. Воспользовавшись неожиданностью, я с размаху ударил Рыбака арматуриной по голове. Из лба его хлестнула кровь. Он пошатнулся, но не упал.

- Эй! что здесь за хуйня?! – вблизи показалось несколько офицеров.

Все забыли, что сегодня проверка.

* * *

Поздним вечером того же дня я битый час сидел у особистов - давал показания. Плещеева увезли в госпиталь с переломом челюсти. У Рыбака зафиксировали сильное алкогольное опьянение и, по нашим с Рыжим показаниям, ему светило два года дисбата.

Так оно и оказалось.

* * *

Три года спустя я ездил по делам в Смоленск. Устроившись в зале ожидания, я просматривал местную газету. До посадки оставалось уже меньше получаса, - я встал и собрался было идти на платформу, как сзади услышал знакомый голос. Обернулся, - Романовский! Он стоял, окружённый хохочущей толпой и паясничал. Я мигом вспомнил тот мрачный армейский день. Тупое бесхребетное существо, глазом не моргнувшее ударить и чуть было не унизить человека, решившегося за него заступиться, прекрасно и весело живёт.

Я понаблюдал за ним с минуту и вышел прочь.

Дата добавления: 2015-10-21