Предмет сочинения. — Метод, употребленный автором. — Отыскание тех неразрывных целых (des ensembles), с которыми связано художественное произведение. Первое целое — общая совокупность произведений

Предмет сочинения. — Метод, употребленный автором. — Отыскание тех
неразрывных целых (des ensembles), с которыми связано художественное
произведение. Первое целое — общая совокупность произведений художника. Второе
целое — школа, к которой он принадлежит. Примеры: Шекспир и Рубенс. Третье
целое — его сограждане и его современники. Примеры: Древняя Греция и
Испания в XVI столетии.
2. Эти три целые определяют появление и характеристические черты
художественных произведений. — Примеры: греческая трагедия, готическая архитектура,
Первый курс лекций.
8
И. Тэн
голландская живопись и французская трагедия. — Сравнение физических
температур и произведений с температурами и произведениями моральными.
— Применение этого метода к истории итальянского искусства.
3. Цель и метод эстетики. — Противопоставление догматического метода и
метода исторического. — Устранение правил и отыскание законов. — Сочувствие ко
всем школам. — Аналогия между эстетикой и ботаникой; аналогия между
науками нравственными и естественными.
Исходная точка этого метода заключается в признании того, что
художественное произведение не есть одинокое, особняком стоящее явление,
и в отыскании поэтому того целого, которым оно обусловливается и
объясняется.

В чем заключается предмет искусства. — Опытные и неидеальные исследования.
— Относительно художественных произведений достаточно сравнений и
ограничений (eliminations). Разделение искусств на две группы: с одной стороны,
живопись, скульптура, поэзия; с другой — архитектура и музыка. — Первая группа.
— Предмет искусства, по-видимому, подражание. Факты, выведенные из
обыкновенного наблюдения. — Факты, заимствованные из истории великих людей.
Микеланджело и Корнель. — Факты, заимствованные из истории искусств и
литературы. — Древняя живопись Помпеи и Равенны. — Классический стиль времен
Людовика XIV и академический стиль при Людовике XV.
Я бы хотел тотчас же применить этот метод к первому и главному
вопросу, которым открывается курс эстетики, — к вопросу об определении
искусства. Что такое искусство и в чем заключается сущность его? Вместо
того чтобы навязать вам какую-нибудь формулу, я постараюсь представить
ваМ факты. А здесь, как и в других случаях, есть факты положительные,
доступные наблюдению — я разумею художественные
произведения, размещенные по семействам 6 музеях и библиотеках, подобно
растениям в гербарии и животным в музее. Анализ может быть применен как
14
И. Тэн
к тем, так и к другим; можно постараться уяснить себе, что такое
художественное произведение вообще, как можно постараться открыть, что такое
растение или животное вообще. Как в том, так и в другом случае нет
надобности идти дальше опыта, и все дело заключается в том, чтобы
посредством многочисленных сравнений и постепенных ограничений
открыть общие черты, принадлежащие всем произведениям искусства, и в то
же время те отличительные особенности, которые выделяют произведения
искусства из других произведений человеческого ума.
С этой целью из числа пяти великих искусств: поэзии, скульптуры,
живописи, архитектуры и музыки — оставим пока два последних,
объяснение которых труднее, мы возвратимся к ним впоследствии, и рассмотрим
сначала лишь первых три.

Мало-помалу, в течение
следующих пяти веков, все изменяется. Языческие нравы, обычаи палестры, вкус
к совершенной наготе исчезают. Тело не выставляется уже более наружу;
оно скрыто под сложными одеждами, разряжено в шитье, пурпур и
восточные драгоценности. Борец и отрок-юноша не ценятся уже более; их
заменили евнух, книжник, женщина, монах; водворяется аскетизм и вместе с ним
вкус к туманной мечтательности, бессодержательному спору,
бумагомаранию и словопрениям. Поблеклые болтуны восточной империи заменяют
собой мощных атлетов греческих и стойких воинов римских. Знание и
изучение живого образца постепенно воспрещаются. На них перестали смотреть;
перед глазами нет уже более творений древних мастеров, а их между тем
копируют. Скоро начинают копировать лишь копии с копий и так далее
и с каждым поколением все больше удаляются от оригинала. У художника
нет уже своей собственной мысли и своего собственного чувства; это
машина для калькировки. Св. отцы прямо говорят, что художник ничего от
себя не измышляет, а только списывает черты, указанные преданием и
принятые авторитетом. Это разъединение художника с образцом приводит
искусство к тому состоянию, какое вы видите в Равенне. По прошествии
пяти столетий человека умеют изображать только в сидячем или стоячем
положении; другие позы слишком трудны, художник не в силах уже более
передать их. Руки, ноги как будто переломаны, изгибы слишком резки,
складки одежд как будто деревянные — точно манекены; глаза занимают
чуть не всю голову. Искусство подобно больному в страшном, смертельном
истощении сил; ему предстоит агония и потом смерть.
В другом искусстве, у нас и в более близкое к нам время, мы
встречаем подобный же упадок, порожденный подобными же причинами.
В век Людовика XIV литературный слог достиг совершенства, чистоты,
правильности и простоты решительно^бесщщмщшх; особенно сценическое
искусство выработало себе язык 1^?^^^потазата!уеся. целой Европе
18
И. Тэн
образцовыми созданиями ума человеческого. Это произошло оттого, что
писатели имели вокруг себя живые образцы и не переставали в них
всматриваться. Людовик XIV говорил великолепно, с чисто царственным
достоинством, красноречием и важностью. Нам известно из писем, депеш
и мемуаров придворных, что аристократический тон, выдержанное
изящество, отборность выражений, благородство манер, дар слова встречались
у царедворцев так же, как у короля; жившему с ними писателю оставалось
лишь обратиться к своей памяти и к своей опытности, чтобы отыскать
в окружающем его мире лучшие материалы для своего искусства.
Через сто лет, между Расином и Делилем, совершилась громадная
перемена. Эти речи и эти стихи вызвали в свое время такой восторг, что,
вместо того чтобы продолжать смотреть на живые лица, все занялись
изучением трагедий, в которых они изображались. За образцы приняты
были не люди, а писатели. Отсюда явились: условный язык, академический
стиль, щегольство мифологией, искусственная версификация, проверенный
и опробованный словарь, извлеченный из лучших писателей. Вот тогда-то
воцарился тот отвратительный стиль, державшийся с конца прошлого и до
начала настоящего века, нечто вроде жаргона, на котором одна рифма
приклеивалась к другой, неизбежно предвиденной; никто не смел назвать
предмет его именем — пушка выражалась каким-то перифразом, море
называлось Амфитритою; скованная мысль не имела ни выразительности,
ни правды, ни жизни, стиль казался созданием целой академии буквоедов,
достойных заправлять фабрикой латинских виршей.
Итак, мы, по-видимому, пришли к заключению, что следует не спускать
глаз с природы, чтобы возможно ближе подражать ей, и что цель искусства
— полнейшее и точнейшее подражание.
III
Безусловно точное подражание не составляет цели искусства. — Подтверждение
этого на слепках со статуй, на фотографии и стенографии. — Сравнение
портретов Деннера и Ван Дейка. — Некоторые искусства неточны в подражании
принятым образцам. — Сравнение античных статуй с разодетыми фигурами
в Неаполе и в Испании. — Сравнение прозы со стихами. — Две "Ифигении" Гёте.
Верно ли это во всех отношениях и следует ли заключить отсюда, что
совершенно точное подражание есть цель искусства?
Если бы это было так, милостивые государи, самое точное подражание
создавало бы самые прекрасные произведения. Но на деле оно выходит
иначе. Так, например, в скульптуре слепок доставляет самую верную и
самую точную копию с образца, однако же, без сомнения, и самый
превосходный слепок не стоит хорошо изваянной статуи. С другой стороны и в
другой области, фотография есть искусство, воспроизводящее на плоскости,
посредством линий и теней, самым совершенным образом и без возможной
ошибки, контур и форму передаваемого ею предмета. Конечно, фотография
весьма полезное для живописи подспорье; ею мастерски владеют иногда
люди, опытные в ней и способные, но при всем том она и не помышляет
Философия искусства
19
сравняться с живописью. Наконец, вот последний пример: если бы было
справедливо, что точное подражание составляет высшую цель искусства, то
знаете ли, что было бы лучшей трагедией, лучшей комедией, лучшей
драмой? Стенографированные процессы в уголовной палате — там ведь
воспроизведены решительно все слова. Ясно, однако же, что если вы
и встретите здесь иной раз что-нибудь естественное, какой-нибудь порыв
душевный, то это будет только зерно хорошего металла в мутной и грубой
оболочке руды. Стенография может только доставить материалы
писателю; но она вовсе не может быть названа произведением искусства.
Иные, быть может, скажут, что фотография, съемка форм, стенография
— механические процессы, что следует оставить в стороне машины и
сравнивать произведение человека с человеческим же произведением. Поищем
возможно более точных и верных созданий художников. В Лувре есть одна
картина Деннера. Он работал с увеличительным стеклом и тратил по
четыре года на один портрет: ничто не забыто в его лицах: ни мельчайшие
складки кожи, ни едва заметные крапинки скул, ни черные точки,
разбросанные по носу, ни голубоватые нити микроскопических жилок, чуть
пробивающиеся сквозь верхнюю кожицу, ни блеск глаза, в котором так и
отражаются окружающие предметы. Изумленный зритель невольно остановится
перед такой картиной: голова как будто хочет выскочить из рамы; едва ли
кто видел что-нибудь совершеннее, едва ли может быть другой подобный
пример терпения. Но, в общем, какой-нибудь размашистый эскиз Ван Дейка
во сто раз могущественнее. Обман зрения, отвод глаз, не имеет особенного
значения ни в живописи, ни в других искусствах.
Другое более сильное доказательство тому, что точное подражание не
есть цель искусства, заключается в соображении, что некоторые из искусств
неточны даже с умыслом. Прежде всего — скульптура. Обыкновенно статуи
бывают одного цвета, бронзового или мраморного; кроме того, глаза у них
без зрачков. И именно это однообразие цвета, это смягчение внутреннего
душевного выражения завершают их красоту. Между тем взгляните на
соответственные произведения, в которых подражание доведено до
последней крайности. В церквах Неаполя и Испании есть раскрашенные и одетые
статуи, изваяния святых в настоящем монашеском платье, с желтоватым
землистым цветом кожи, как оно и следует у людей, проводивших
аскетическую жизнь, с окровавленными руками и прободенным бедром, как
подобает мученикам. А рядом с ними поставлены мадонны в царственных
одеждах и праздничных уборах, разряженные в разноцветные шелка,
чудные диадемы, драгоценные ожерелья, самые свежие ленты и великолепные
кружева, мадонны с розовым цветом кожи, с блестящими глазами, со
зрачками из цельного карбункула. Таким избытком чересчур уж точного
подражания художник вселяет не удовольствие, но какое-то отталкивающее
чувство, часто отвращение, а иногда прямо ужас. Мало-помалу, в течение
следующих пяти веков, все изменяется. Языческие нравы, обычаи палестры, вкус
к совершенной наготе исчезают. Тело не выставляется уже более наружу;
оно скрыто под сложными одеждами, разряжено в шитье, пурпур и
восточные драгоценности. Борец и отрок-юноша не ценятся уже более; их
заменили евнух, книжник, женщина, монах; водворяется аскетизм и вместе с ним
вкус к туманной мечтательности, бессодержательному спору,
бумагомаранию и словопрениям. Поблеклые болтуны восточной империи заменяют
собой мощных атлетов греческих и стойких воинов римских. Знание и
изучение живого образца постепенно воспрещаются. На них перестали смотреть;
перед глазами нет уже более творений древних мастеров, а их между тем
копируют. Скоро начинают копировать лишь копии с копий и так далее
и с каждым поколением все больше удаляются от оригинала. У художника
нет уже своей собственной мысли и своего собственного чувства; это
машина для калькировки. Св. отцы прямо говорят, что художник ничего от
себя не измышляет, а только списывает черты, указанные преданием и
принятые авторитетом. Это разъединение художника с образцом приводит
искусство к тому состоянию, какое вы видите в Равенне. По прошествии
пяти столетий человека умеют изображать только в сидячем или стоячем
положении; другие позы слишком трудны, художник не в силах уже более
передать их. Руки, ноги как будто переломаны, изгибы слишком резки,
складки одежд как будто деревянные — точно манекены; глаза занимают
чуть не всю голову. Искусство подобно больному в страшном, смертельном
истощении сил; ему предстоит агония и потом смерть.
В другом искусстве, у нас и в более близкое к нам время, мы
встречаем подобный же упадок, порожденный подобными же причинами.
В век Людовика XIV литературный слог достиг совершенства, чистоты,
правильности и простоты решительно^бесщщмщшх; особенно сценическое
искусство выработало себе язык 1^?^^^потазата!уеся. целой Европе
18
И. Тэн
образцовыми созданиями ума человеческого. Это произошло оттого, что
писатели имели вокруг себя живые образцы и не переставали в них
всматриваться. Людовик XIV говорил великолепно, с чисто царственным
достоинством, красноречием и важностью. Нам известно из писем, депеш
и мемуаров придворных, что аристократический тон, выдержанное
изящество, отборность выражений, благородство манер, дар слова встречались
у царедворцев так же, как у короля; жившему с ними писателю оставалось
лишь обратиться к своей памяти и к своей опытности, чтобы отыскать
в окружающем его мире лучшие материалы для своего искусства.
Через сто лет, между Расином и Делилем, совершилась громадная
перемена. Эти речи и эти стихи вызвали в свое время такой восторг, что,
вместо того чтобы продолжать смотреть на живые лица, все занялись
изучением трагедий, в которых они изображались. За образцы приняты
были не люди, а писатели. Отсюда явились: условный язык, академический
стиль, щегольство мифологией, искусственная версификация, проверенный
и опробованный словарь, извлеченный из лучших писателей. Вот тогда-то
воцарился тот отвратительный стиль, державшийся с конца прошлого и до
начала настоящего века, нечто вроде жаргона, на котором одна рифма
приклеивалась к другой, неизбежно предвиденной; никто не смел назвать
предмет его именем — пушка выражалась каким-то перифразом, море
называлось Амфитритою; скованная мысль не имела ни выразительности,
ни правды, ни жизни, стиль казался созданием целой академии буквоедов,
достойных заправлять фабрикой латинских виршей.
Итак, мы, по-видимому, пришли к заключению, что следует не спускать
глаз с природы, чтобы возможно ближе подражать ей, и что цель искусства
— полнейшее и точнейшее подражание.
III
Безусловно точное подражание не составляет цели искусства. — Подтверждение
этого на слепках со статуй, на фотографии и стенографии. — Сравнение
портретов Деннера и Ван Дейка. — Некоторые искусства неточны в подражании
принятым образцам. — Сравнение античных статуй с разодетыми фигурами
в Неаполе и в Испании. — Сравнение прозы со стихами. — Две "Ифигении" Гёте.
Верно ли это во всех отношениях и следует ли заключить отсюда, что
совершенно точное подражание есть цель искусства?
Если бы это было так, милостивые государи, самое точное подражание
создавало бы самые прекрасные произведения. Но на деле оно выходит
иначе. Так, например, в скульптуре слепок доставляет самую верную и
самую точную копию с образца, однако же, без сомнения, и самый
превосходный слепок не стоит хорошо изваянной статуи. С другой стороны и в
другой области, фотография есть искусство, воспроизводящее на плоскости,
посредством линий и теней, самым совершенным образом и без возможной
ошибки, контур и форму передаваемого ею предмета. Конечно, фотография
весьма полезное для живописи подспорье; ею мастерски владеют иногда
люди, опытные в ней и способные, но при всем том она и не помышляет
Философия искусства
19
сравняться с живописью. Наконец, вот последний пример: если бы было
справедливо, что точное подражание составляет высшую цель искусства, то
знаете ли, что было бы лучшей трагедией, лучшей комедией, лучшей
драмой? Стенографированные процессы в уголовной палате — там ведь
воспроизведены решительно все слова. Ясно, однако же, что если вы
и встретите здесь иной раз что-нибудь естественное, какой-нибудь порыв
душевный, то это будет только зерно хорошего металла в мутной и грубой
оболочке руды. Стенография может только доставить материалы
писателю; но она вовсе не может быть названа произведением искусства.
Иные, быть может, скажут, что фотография, съемка форм, стенография
— механические процессы, что следует оставить в стороне машины и
сравнивать произведение человека с человеческим же произведением. Поищем
возможно более точных и верных созданий художников. В Лувре есть одна
картина Деннера. Он работал с увеличительным стеклом и тратил по
четыре года на один портрет: ничто не забыто в его лицах: ни мельчайшие
складки кожи, ни едва заметные крапинки скул, ни черные точки,
разбросанные по носу, ни голубоватые нити микроскопических жилок, чуть
пробивающиеся сквозь верхнюю кожицу, ни блеск глаза, в котором так и
отражаются окружающие предметы. Изумленный зритель невольно остановится
перед такой картиной: голова как будто хочет выскочить из рамы; едва ли
кто видел что-нибудь совершеннее, едва ли может быть другой подобный
пример терпения. Но, в общем, какой-нибудь размашистый эскиз Ван Дейка
во сто раз могущественнее. Обман зрения, отвод глаз, не имеет особенного
значения ни в живописи, ни в других искусствах.
Другое более сильное доказательство тому, что точное подражание не
есть цель искусства, заключается в соображении, что некоторые из искусств
неточны даже с умыслом. Прежде всего — скульптура. Обыкновенно статуи
бывают одного цвета, бронзового или мраморного; кроме того, глаза у них
без зрачков. И именно это однообразие цвета, это смягчение внутреннего
душевного выражения завершают их красоту. Между тем взгляните на
соответственные произведения, в которых подражание доведено до
последней крайности. В церквах Неаполя и Испании есть раскрашенные и одетые
статуи, изваяния святых в настоящем монашеском платье, с желтоватым
землистым цветом кожи, как оно и следует у людей, проводивших
аскетическую жизнь, с окровавленными руками и прободенным бедром, как
подобает мученикам. А рядом с ними поставлены мадонны в царственных
одеждах и праздничных уборах, разряженные в разноцветные шелка,
чудные диадемы, драгоценные ожерелья, самые свежие ленты и великолепные
кружева, мадонны с розовым цветом кожи, с блестящими глазами, со
зрачками из цельного карбункула. Таким избытком чересчур уж точного
подражания художник вселяет не удовольствие, но какое-то отталкивающее
чувство, часто отвращение, а иногда прямо ужас.

Общий закон возникновения художественного произведения. - Первое
определение. — Два рода доказательств: одни — умозрительные, другие — опытные.

Подробное изложение влияний среды.
Упрощенный случай — состояние бедствия и общего горя. — Художник опечален
своей долей участия в общем бедствии грустными мыслями своих
соотечественников, своей способностью проникаться преобладающим в предмете характером,
которым в настоящем случае является горе. — Им руководят, его вдохновляют
одни лишь меланхолические сюжеты. Публике понятны одни меланхолические
произведения.
Случай противоположный — состояние благоденствия и общего счастья.
Случаи, занимающие середину между этими двумя крайностями.
Сравнение это может служить нам общим указанием. Войдем теперь
в некоторые подробности и рассмотрим, каким образом нравственная
температура влияет на художественные произведения.

Сперва должно заметить, что несчастья, гнетущие общество,
отражаются некоторым гнетом и на художнике. Находясь одной из голов в стаде, он
подвергается всем постигающим его бедам. С другой стороны, художник вырос между меланхолическими
современниками; впечатления, полученные им в детстве, и те, которые выносит он
каждый день, одинаково грустны. Господствующая религия, применяясь
к мрачному течению жизни, говорит ему, что земля есть место изгнания,
весь мир — темница, жизнь — бедствие и что вся наша забота должна
состоять в том, чтобы поскорее заслужить из нее выход. Философия,
настраивая свои нравоучения по грустному зрелищу человеческого упадка,
убеждает его, что лучше было бы вовсе не родиться. Из обыденного
разговора долетают к нему лишь самые мрачные происшествия —
опустошения целой области, разорения зданий, угнетение слабых, усобица между
сильными. Ежегодно он видит лишь унылые и траурные лица, нищих,
голодных, провалившийся и неисправляемыи мост, покинутое обрушенное
предместье, невспаханные поля, черные стены обгорелого дома. Все
впечатления эти накапливаются в нем с первого года его жизни до последнего
и постепенно увеличивают в нем грусть, происходящую от его собственных
страданий. Известно, что пишущий или рисующий человек не остается же наедине со
своей чернильницей или со своей картиной. Напротив, он выходит со двора,
разговаривает, смотрит, получает указания от своих друзей, своих
соперников, ищет поучения в книгах и в созданиях окружающего искусства. Мысль
подобна семени; если семени, чтобы пустить ростки, достигнуть развития
и расцвесть, необходима пища, доставляемая ему водой, воздухом, солнцем
и землей, то мысль, чтобы приобрести известную степень законченности,
чтобы найти себе выражение, нуждается в пополнениях и приращениях,
доставляемых ей окружающими умами

Дата добавления: 2015-10-21