Лиепая – Зеленоградск – Росток - Вик

Д К Б Ф

1972 – 1975

Лиепая – Зеленоградск – Росток - Вик

"Форма флотская, погоны черные … "

= QLW = [1]

18/02/75(06ч30) - 21/02/75(02ч30м)

66 часов

Часто упоминаю в своих записках об этом эпизоде, которым горжусь, вполне по праву.

А было это так.

В отделении связи нас, на тот момент осталось четыре человека. Я – старший радиотелеграфист 1 класса и командир отделения; Коля Кочан – радиотелеграфист 2 класса; радиомастер Мишка Черкасов, и молодой Сережа Гребенюк, только-только прибывший на пункт из учебки и пока еще не умеющий работать. То есть, нести радиовахту могли только двое. Начались учения. Поступил приказ открыть "второй пост" - помимо основной работы, выполняемой нашими пунктами, вести аналогичную деятельность с участием других корреспондентов системы. Следом последовал приказ об открытии еще одного - "третьего поста». Развернуть передвижную радиостанцию Р-118 на базе автомашины ГАЗ-66 и тоже нести в ней круглосуточную вахту.

Все это, конечно, "темный лес" для человека несведущего. Поэтому, хочу вернуться назад и рассказать все по порядку…

Что ж, наверное, следует повествовать с самого начала - момента призыва на военную службу, когда в ноябре 1972-го года, меня из призывного пункта Выборгского райвоенкомата, что располагался на Лесном проспекте, привезли в клуб им. Карла Маркса. Родной "Карла-Марла", куда в детстве бегали "в киношку"(!), продержали там целый день, потом разбили на команды и на Варшавском вокзале посадили в поезд.

Везли сутки. Общий вагон, деревянные лежаки, неуправляемая толпа призывников, еще не охолонувших от развеселой "гражданки". Разухабистая гульба всю дорогу, пьянка и прощание со свободной жизнью. Потом железнодорожный перрон и вокзал с аншлагом КАЛИНИНГРАД.

Еще какой-то недолгий переезд, и первый пункт - г. Пионерский Курорт.

Это были самые несчастные три дня в моей жизни.

Военная часть-распределитель. Согнали две тысячи человек. Ленинградцев две сотни, столько же бульбашей, остальные черные. Балтика, ноябрь, промозглая морось и холодный ветер. В первый же день у меня украли шапку - отцовский теплый, меховой "пирожок" - потом я ее, кажется, видел на одном грузине. Учитывая, что нас сразу заставили обстричь друг друга наголо, без головного убора было очень холодно. А стоять заставляли на плацу. Я то натягивал ватничек на стриженую голову, тогда оголялась поясница, то снова одергивал его вниз. Так прошли сутки. На другой день стали водить по различным комиссиям - медицинской, политической, специальной. В промежутках между ними снова и снова выгоняли на плац, заставляли строиться в ряды, часами выстаивать на ветру под дождем. Это был, какой-то концлагерь. Только на вторую ночь запустили в помещение и дали поспать несколько часов на голых деревянных нарах.

К исходу второго дня в очередной раз построили и стали объявлять итоги распределения. Для меня прозвучал "приговор": "Форма флотская, погоны черные, ТРИ года!"

Затем баня, вход в которую с одной стороны, раздевание догола, выбрасывание всей гражданской одежды, быстрая помывка чуть тепленькой водичкой, получение обмундирования и выход со стороны противоположной, уже в военной форме. Процедура заняла не более тридцати минут, а преобразились все до неузнаваемости. Невозможно описать эту метаморфозу, ее нужно просто видеть. Совершенно разные до сих пор ребята, стали одинаковыми, неотличимыми. Причем, явные разгильдяи, сорвиголовы, которые больше всех бузили в дороге, вдруг присмирели и перестали выделяться из общей массы. Скажу больше - в последствии, уже в учебке, все они отошли на второй план, даже более того, совершенно растворились, а в лидеры выдвинулись другие. Поразительно меняет человека армия.

Третью ночь нам, уже обмундированным, позволили провести в казарме, где на троих приходилось по две койки, правда, без матрасов, с металлическими панцирными сетками, но все же в тепле. И на третий день опять посадили в поезд. Ехали не очень долго, и наконец, прибыли по назначению – город Лиепая, радиотехническая школа.

И пошли месяцы учебки. Вторая рота - связисты, двести с лишком человек. Четыре учебных взвода, каждый из которых разбит на две учебные смены. Десять часов занятий в день. Утром подъем за 45 секунд. Построение. На зарядку бегом марш! Дождь ли, снег, мороз - все равно на улицу, только форма одежды разная. Заправка коек, умывание. Построение. На завтрак приготовиться. Одевание, построение. На пра-во! На улицу, справа по одному, бегом марш! Построение. Шагом марш! Ро-та-а!!! Это означает – строевым шагом марш! Рота!!! А, ну! Раз, два, три! Раз, два, три! Ногу держать…! За-пе-вай!

"Не плачь, девчо-о-нка,

Пройдут дожди…"

"Я-а-а… моряк красивый сам собою,

Мне-е-е отроду двад - цать лет…!"

Раз, два, три..! Рота, стой! Вольно. Три минуты перекурить. Разойдись! Три минуты… Что можно за это время себе позволить? Три минуты… А может быть и две, и одна…. Пять – это роскошь, полная расслабуха…. По истечении которых уже надо стоять во фрунт на втором этаже.

И так семь месяцев. Свободного времени почти нет. Только в послеобеденное время можно улучить минут тридцать, и после ужина до отбоя часа полтора. И то, если у тебя все в порядке с учебой и нет никаких замечаний. В противном же случае - приборки, хозработы и никаких продыхов. Лежать с подъема и до отбоя запрещается - коечки натянуты, как струна, полоски одеял строго в линию. Если одно чуть перекошено, для всего взвода вместо отдыха учения по заправке коек. За нарушения дисциплины лишение права выхода из подразделения. Наряды вне очереди - после отбоя штрафники распределяются на работы: драить гальюны, умывальники, лестницы, палубы. Работа до середины ночи, а утром подъем и новый день. В выходной только отличникам позволено на 20-30 минут сходить в кафе, выпить стакан сока или кефира, съесть баночку консервов и сладкую булочку. Какая вкуснятина - килька в томате! А на камбузе - завтрак, обед, ужин: перловка, пшенка - каша, каша, каша…. Весь период пребывания в учебке, два постоянно присутствующих желания - спать и жрать! Спать умудрялись даже в строю при маршировке. Находились "артисты", которые умели спать на занятиях с открытыми глазами. Два раза в неделю кино в роте или в клубе - благодатные два часа, когда можно закрыть глаза и провалиться в забытье. С тех самых пор у меня выработалась привычка засыпать в кинотеатре, от которой не мог потом отделаться долгие годы.

Командир учебной роты связистов, капитан III ранга Мещеряков. Мы, курсанты, с ним мало общались, над нами были другие командиры – смены, взвода, заместитель старшины роты, старшина роты. Мещеряков запомнился, как интеллигентный, лояльный человек, пользующийся уважением подчиненных.

Командир взвода капитан-лейтенант Варейбус, прозванный Троллейбусом. Преподавал матчасть. Сам ни черта не знающий, к тому же неважно говорящий по-русски. Однажды нас послали в гарнизонный караул. В числе прочих постов, в тот момент выставлялся отдельный сторожевой в парке Культуры, где вдруг обнаружилась, лежащая в земле со времен войны, неразорвавшаяся бомба. Ребята рассказывали, что проинструктировал их Троллейбус примерно так: - "Главное, ее не ковыряйте, а то ё....." (в смысле, рванет).

Замстаршины роты главный старшина Повторыдядько, махровый хохлюга, комсомольский секретарь и кандидат в члены партии. Замкомвзвода Миша Гулый, красивый, высокий, чернявый парень, родом из Грузии, старшина 2-ой статьи, лихач и разгильдяй. Командиры учебных смен – старшие матросы Бойко, Тыринов, Соломенников. Сами только недавно закончившие обучение и оставленные в учебной части инструкторами. Эти выслуживались больше всех и гоняли нас, как вшивых по бане. Повторыдядько, Гулый, замком первого взвода Панов, третьего Трохим, главстаршина Федя Шубич – годки, по последнему году службы.

Камбуз. Огромные залы по 500 человек. Справа по одному, бегом, марш! Рота, сесть! Плохо, недружно. Рота, встать! Сесть! Встать! И так раз двадцать. Сесть! Бачковые, встать! Раздать пищу! Годки за отдельным столом. Им не лезет в глотку невкусная пайковая пища, они могут себе позволить питаться в кафе или вечерами после отбоя пожарить картошечки. Курсанты же, вынуждены постараться, как можно скорее проглотить свои порции, потому что иначе, очень скоро может последовать команда: "Встать, на выход бегом марш!" И никого не интересует, успел ты поесть или нет. И снова: "Шагом марш! Ро-о-та! Запе-вай!

"Не плачь, девчо-о-нка…

… матрос верне-е-тся…"

А служба только началась, впереди еще долгие три года. Форма флотская, погоны черные.

Учеба у меня пошла сразу. Не могу сказать, что хорошо успевал по матчасти, политподготовке или военно-морскому делу, а занятия по радиотелеграфии заладились. Заучивали знаки азбуки Морзе и хором распевали "ти-ти, та-та". Потом стали принимать их с трансмиттера на слух, с записью карандашом от руки, с записью на пишущую машинку, постепенно наращивая скорость приема. Долбили на телеграфных ключах. Зубрили радиокоды. Спецподготовке уделялось большинство учебных часов. Шестидневная учебная неделя. В воскресенье занятий нет, но и отдыхать не давали. Приборки, хозработы, учебные тревоги, муштровка на плацу. Тренировки, подготовки к всевозможным смотрам. Особенно усердствовал в этом направлении замкомандира части по строевой подготовке подполковник Столевич. О нем стояла слава, как о самодуре и психопате. Весной в части, на всех газонах зажелтели мохнатые одуванчики. Столевич их, почему-то не любил. Регулярно снимал с занятий, какую-нибудь роту, ставил на четвереньки, заставлял прочесывать всю территорию и безжалостно уничтожать эту растительность. Как-то, ожидался приезд высокопоставленной комиссии; к ее прибытию подполковник приказал навести генеральный шмон - вымыть бетонные дорожки, причесать газоны, побелить все деревья. Не оказалось мела, поступил приказ покрасить их белилами. На следующий день вышел на службу, отсутствующий до того командир части капитан I ранга Ячменев. Столевичу был устроен разнос, а курсантам дан новый приказ - вооружиться щетками, шайками с горячей водой и отмыть, выкрашенные накануне деревья.

Однажды случился казус, раскатившийся анекдотом по всему флоту. Я стал его непосредственным свидетелем. В один из будних, похожих на все прочие дней, утром, как всегда прозвучала команда "подъем". После зарядки иду с полотенцем в умывальник, вдруг: - "Рота, смирно!" Дежурный Федя Шубич рапортует:

- "Товарищ адмирал, учебная рота связи…", и так далее, и все, как положено по Уставу… "- … происшествий нет. Рота, вольно!"

Что за ерунда? Откуда адмирал в семь утра?

Тем не менее, Шубич докладывает дежурному по части: "Во второй роте адмирал". Тот, конечно, тоже:

- Какой, на хрен, адмирал?!

- Настоящий, командующий Дважды Краснознаменным Балтийским Флотом(!!!) адмирал Михайлин.

-???

Моментально появляются Ячменев, Столевич, иже с ними. Бледный дежурный капитан-лейтенант трясется, как осиновый лист. Михайлин в сопровождении образовавшейся свиты, обходит подразделения, посещает камбуз. От предложения позавтракать отказывается, и ничего не сказав, покидает часть. Все в панике и полном недоумении. Начинается "разбор полетов". Выяснятся, что командующий флотом прибыл в Лиепаю накануне вечером, частным порядком, и остановился в местной гостинице. А она как раз напротив, через дорогу. Утром посмотрел в окошечко, увидел делающих зарядку матросиков, оделся и пошел через КП. А там в наряде молодые курсанты. Мало ли офицеров разных ходит? Ну, идет себе мужик в морской форме - значит так надо. Поди разбери, свой он или чужой. Самая хохма заключалась в том, что когда потом их спросили - какие офицеры утром проходили через КП и описали внешний вид командующего, они подтвердили, что – да, пропустили, какого-то пожилого "старшего мичмана" (!)[2] Этот "старший мичман" и завернул в первое же, попавшееся на дороге здание, оказавшееся нашей ротой свя

Выходить в город удавалось не часто. В какие-то праздничные дни водили на концерт в Дом Офицеров, один раз на причал - в очередной раз встречали высокопоставленную фигуру, адмирала Амелько, перед тем много и усердно отрабатывали на плацу строевое прохождение. Раз побывали в гарнизонном карауле - я попал в наряд на гауптвахту, стоял на караульной вышке. Пару раз устраивались занятия по гребле на шестивесельных ялах. Но все эти мероприятия проходили под контролем командиров, передвижение строем, когда периодически подавалась команда: Ро-о-та-а! И двести пятьдесят пар ног, обутых во флотские "хромачи", дружно и хлестко начинали отбивать лиепайскую мостовую, вызывая восторг местных жителей.

Ро-о-та! Раз-два-три! Запе-вай!

"Па – морям! Па – волнам!

Нынче здесь – завтра там!

Па-а-а морям, морям, морям, морям

И-э-э-х!.. "

Весной, когда наш взвод назначили в наряд на хозработы, мне и еще нескольким курсантам посчастливилось попасть по разнарядке на местный завод "Сарканайс Металлург". Туда нас сопроводил дежурный офицер, а обратно в часть было разрешено вернуться самостоятельно. Это было бесподобно - после многих месяцев, проведенных за забором, под неусыпным контролем, вдруг, оказаться в гражданской обстановке, вольным и счастливым идти под весенним солнышком и вдыхать свободу полной грудью. То ощущение запечатлелось даже ярче, чем случившееся несколько позже увольнение - первое, оно же последнее и единственное за весь срок службы. В увольнении, в которое мы пошли напару с другим курсантом Витей Борцовым, все же присутствовал элемент несвободы - боязнь быть остановленными патрулем. А вдруг, придерутся? Хоть увольнительные в порядке, а может, в форме одежды, что-то не понравится, может, еще что-нибудь? И вообще, было довольно скучно. Погуляли по городу, сходили в кино и к установленному времени вернулись в часть.

Достаточно часто выпадала очередь дежурить по камбузу. Туда отряжался полувзвод, человек тридцать. Кухонные - помогать поварам, зальные - накрывать и убирать столы. Лафовое местечко хлеборезка - там сахар, масло, можно немножко подхарчиться. Самая тяжелая работа в посудомойке: 50 бачков из-под первого блюда, 50 из-под второго, 500 мисок, 500 тарелок, столько же ложек, вилок и кружек. После обеда едва управлялись с такой горой к ужину, и после пахота до ночи. Благо, что хоть посуда алюминиевая, не бьется. Мало вымыть, после каждого приема пищи нужно еще сделать влажную приборку. А дежурный мичман очень запросто мог прийти, провести пальцем наугад по любой тарелке и сказать:

- Жирная, перемыть.

Не эту тарелку. А все!

В залах вся работа бегом, особенно, когда нужно накрывать столы. Эпизод: окно раздачи, к которому один за другим подбегают дежурные, хватают, вылетающие оттуда бачки и бегом несутся по кругу. Несчастный, заморенный курсантик спотыкается, падает, каша разлетается по проходу между столами. В дверях дежурный старшина:

- Распротак, твою мать! Собирай скорее, пока не остыла!

Каша моментально сгребается обратно в бачок и занимает свое место. Через пять минут бегом, друг за другом, влетают матросики.

- Рота, сесть! Бачковые встать. Приступить к раздаче пищи!

Еще через пятнадцать минут.

- Рота, встать! На выход, строиться, бегом-арш!

На столах уже опустошенная посуда, дежурные снова бегом по кругу несутся ее собирать и мечут в окно посудомойки, где во всю уже заработал конвейер "горячего цеха".

После такой суточной беготни - какое блаженство было вернуться, наконец-то в роту, лечь в койку и на несколько часов погрузиться в сон. А утром опять:

- Рота, подъем..!

И снова муштра, снова трехминутные перекуры, бегом, бегом, бегом…

"Я-я-а, моряк

красивый сам собою… "

С камбузными нарядами перемежались заступления в караул, или дневальными на различные посты. "Собачий" пост № 1, у Знамени в учебном корпусе. Два часа по стойке "смирно", потом два часа дежурства в коридоре – приборки, затем два часа отдыха. Аналогичный суточный график и на других объектах - у оружейного склада, у продовольственного, на КПП, в гараже. Устав караульной службы: - "Стой, кто идет!" –"Стой, стрелять буду!"

Удачным считалось попасть на так называемые "сторожевые посты", выставляющиеся на временных объектах, куда назначали с оружием без боеприпаса, внимание проверяющих к ним было менее строгим. Так, например, такой пост однажды был выставлен в котельной, куда поместили на просушку огромные шатровые палатки. Кочегаром работал гражданский, местный латыш. Котельную на ночь запирал изнутри, так что караульный мог сидеть в тепле и поспать, не боясь быть уличенным в нарушении.

Ленинградцев в учебке было мало, даже не могу никого вспомнить. В нашем взводе точно ни одного. Больше всего я сдружился с бульбашами Женей Лавренко и Витей Мельниковым. И койки наши были рядышком. Много было хохлов, несколько человек грузин.

Учился с нами Виктор Копылов, кажется, из Гродно. О нем вспомнил в связи с ЧП, которое произошло на Балтике осенью 75-го года. Этот инцидент долгие годы оставался засекреченным, обнародовали его только в период перестройки и гласности. Имею в виду случай, когда на ракетном СКР-е (сторожевом корабле), экипаж под предводительством замполита капитана-лейтенанта Саблина, совершил переворот и арест командира корабля вместе с несколькими его сторонниками. Этими действиями мятежники пытались привлечь внимание высшего командования и правительства, дабы потом высказать свои взгляды на негативы, имеющие место быть в Армии и на Флоте в частности. Так, во всяком случае, трактуется сейчас. А тогда это было объявлено изменой Родине и попыткой угона военного корабля за границу. Главных участников расстреляли, остальных расформировали, корабль списали и исключили из числа боевых единиц флота. Среди первых фигурировала фамилия главстаршины БЧ-4 (радиослужба) Копылова.

Радиоучеба не всем давалась, были такие, которые никак не могли различить на слух сигналы телеграфной азбуки. Их называли "колунами".

Ближе к окончанию курса обучения должен был проводиться конкурс, соревнование на звание лучшего радиотелеграфиста. Об этом было известно задолго, так как это мероприятие проводилось традиционно в каждом потоке обучаемых. Так же, было известно, что победитель или несколько человек, занявших первые места, получат отпуск. По-разному только называлось количество счастливчиков - то говорили, что первые двое, то трое. Съездить в отпуск, конечно, хотелось. Очень хотелось. Как говорится, мечтать было не вредно, но всерьез я на успех не рассчитывал. Все-таки, двести пятьдесят претендентов… А призовых мест всего два, ну, может три. Однако, после первого этапа, приема на карандаш, я вдруг - сам для себя неожиданно - оказался лучшим (!). И тут, почувствовав реальность желаемого, заволновался по-настоящему. Может быть, это волнение и помешало мне хорошо выступить в следующем туре - приеме с записью на пишущую машинку. Причем, чувствовал себя уверенно, хорошо принял цифры, а на буквах (о, проклятье!) заело каретку, из-за чего пропустил несколько знаков и как результат – двенадцатое место в этом виде приема. Сильно огорчился, уповал только на то, что, может быть, по сумме четырехборья (буквы на карандаш, цифры на карандаш; буквы на машинку, цифры на машинку), что-нибудь выгорит.… Кроме того, проводился еще этап конкурса - передача ключом. Здесь скоростные показатели не фиксировались, оценивалось качество.

Результаты подводились долго и все не объявлялись. Наконец, были обнародованы - у меня третье место в роте. Эх, чертова машинка! Кабы не эта досада, то минимум второе место и гарантия награждения отпуском. А так, третье – под вопросом.

Еще, сколько-то времени тянулись волнения и переживания. И вот, радостное известие - отпуска объявлены, занявшим первые три места! Кроме того, отпускники освобождаются от экзаменов, вместо них едут домой.

Отпуска было десять суток, плюс четверо на дорогу. Туда я поехал из Лиепаи до Риги поездом, потом в Ленинград на самолете. Обратно самолетом Ленинград-Лиепая, летавшим с аэропорта "Ржевка". Таким образом, сэкономил около трех суток.

Ко времени возвращения прошли экзамены, были выданы свидетельства об окончании радиошколы. Отношение к нам изменилось, мы были уже не курсанты, а матросы. Жизнь стала даже, можно сказать, вольготной. Следует упомянуть, что наши старшины становились тем "добрее", чем ближе подходил срок выпуска. Бывшие тираны - Бойко, Тыринов и им подобные, откровенно побаивались возможной "Варфоломеевской ночи" и явно заискивали перед подчиненными. Все для них обошлось, эксцессов не было. Началась роспись по местам дальнейшего прохождения службы, большинство попадали на различные корабли. Команда, в которой оказался я, уходила одной из последних. Уже стало известно, что мы будем служить на суше, в береговых частях радиоразведки.

Из Лиепаи нас, все-таки, повезли довольно большой толпой, так как пунктом назначения для многих был Балтийск. По дороге пересаживались на другой поезд в Елгаве. Ждать его было нужно полсуток и нам даже разрешили свободно погулять по городу. Там произошло окончательное расставание с одновзводниками, с кем бок о бок прожили эти трудные месяцы, в том числе с Женькой и Витькой. С Лавренко мы потом установили связь через домашние адреса. Он попал служить на БПК (большой противолодочный корабль). Переписывались, прислал несколько фотографий. А осенью 75-го даже приезжал в Ленинград и заходил ко мне. Как раз от него я услышал историю о захвате военного корабля, им из-за этого задержали дембель, отпустили на месяц позже установленного.

А с Витей Мельниковым так и потерялись.

Человек десять-двенадцать - меня в том числе - привезли в город Зеленоградск. Первый МКРО (Морской Краснознаменный Радиоотряд), где пробыли недели две[3]. Потом отправили дальше, за исключением тех, кого оставили служить здесь. Следующим городом назначения стал Росток - это уже Германия. Везли из Балтийска в Свиноуйсьце (Польша) на гидрографическом судне "Херсонес". Уже много позже, когда я стал работать в Гидрографическом предприятии, снова увидел однотипное гс - называлось оно "Лот" и работало по прямому назначению - узнал, что это серия логгеров немецкой постройки пятидесятых годов. А на Балтике они были кораблями радиотехнической разведки (КРТР), замаскированными под гражданские суда, носили названия "Редуктор", "Гирорулевой" и этот вот самый "Херсонес", на котором нас везли двое суток. Я первый раз попал в море, тем более на такой допотопной посудине. Чувствовал себя очень плохо, в связи с чем оставалось только порадоваться, что моя дальнейшая служба будет проходить на берегу.[4]

Из Свиноуйсьца на пароме переправили в Щецин, там встретила грузовая машина. Запомнилось пересечение границы Польши с ГДР. До нее сильно трясло на ухабистой дороге, бардак такой же, как в России-матушке. На КПП вышел из будки заспанный, помятый пшек. Проверил документы и закрутил скрипучим воротом деревянного шлагбаума. По другую сторону нейтральной полосы нас ждали аккуратные, подтянутые немецкие пограничники. Аналогичная процедура с документами, потом нажатие на кнопочку, мягкий, бесшумный подъем красивой, полосатой стрелы. И дальше ровнейшая трасса с идеальным покрытием. Вот так - хоть и демократическая, а все же Европа.

В Ростоке пришлось пробыть около месяца, после чего меня, уже в единственном числе, повезли дальше. Электричка, двухярусные вагоны, раздельно для курящих и не; на вокзале - впервые увидел такое чудо - платный туалет, 10 пфеннигов. В Штральзунде встретили, приехавшие за мной на ГАЗике, мичман Конькин и шофер матрос Коля Труфанов.

Так, в августе 1973-го года я прибыл на конечный пункт прохождения службы - городок Вик, расположенный на немецком острове Рюген[5], что в Балтийском море.

Несколько человек из нашей команды потом из Ростока были отправлены в Эрфурт. Во всех этих городах Германии, так же как в Зеленоградске, Балтийске, Таллинне в Союзе, на КРТэР-ах, дислоцировались отряды (МРО) и пункты (МРП) радиоразведки Флота. Центральный Морской разведотряд (ЦМРО) находился в Москве.

Здесь, наверное, уместно перейти к описанию места, в которое я попал служить. Скажу сразу - в этом мне сильно повезло. Довольно тоскливо показалось в Зеленоградске, ничего хорошего не увидели мы и в Ростокском отряде. Те, кто были направлены в Эрфурт, вообще попали, как кур в ощип. Город этот находится на юге Германии; и вот, чтобы замаскировать нахождение там морского радиопункта, ребят одевали в сапоги, гимнастерки, пилотки. Обидно - служить три года и носить при этом солдатское обмундирование. А флотскую форму хранить в рундуках, в нее разрешалось переодеться только на дембель, и то в Бресте, после пересечения границы. Или можно было ехать домой одетыми в "гражданку". Конечно, сейчас, попади я в такую ситуацию, сделал бы именно так. Но тогда, ставя себя на место ребят из эрфуртского отряда, и сам испытывал за них обиду. Они даже не могли фотографироваться, потому что всем близким, родным, любимым гордо писали, что служат во флоте, и тут, вдруг, "сапоговское" обличие. Армейских так презрительно и называли "сапогами". Поэтому, и "по гражданке" домой никто не ехал, все переодевались во флотское - брюки клеш и ленточки от бескозырки до пятой точки.

На Вике я оказался единственным ленинградцем.

Часть представляла из себя небольшой радиопункт (МРП Рюген) на окраине городка. Человек двадцать срочного состава, три отделения: первое – пеленгаторщики; второе – мы, связисты; третье – обеспечение или, так называемый, "обоз". Несколько мичманов ("сундуков") и два офицера - командир части и замполит. Оба в звании капитан-лейтенантов. Так было, когда я прибыл на пункт. Вскоре, командир Макаров пошел на повышение и в звании капитана III ранга уехал служить в другое место, замполита Драчева тоже перевели. Новым прислали старшего лейтенанта Крючкова. Командира долго не назначали и его обязанности исполнял тот же Крючков. Офицеры и мичманы служили на одном месте по пять лет, жили с семьями. Территория была разделена штакетником, за которым и стояли дома семей комсостава. А вся часть, как и положено, обнесена высоким забором: пропускные ворота с одной стороны, со стороны офицерского городка тоже ворота, выходящие на обширное антенное поле. На одном из зданий вышка с караульной будкой, в которой в светлое время сидел часовой; с наступлением темноты спускался вниз. Вдоль забора антенного поля был натянут леер, на котором держали злющего пса-овчарку Крепа. Его, когда-то подарили Драчеву немецкие пограничники, и с тех пор он стал нести у нас караульную службу.

Рассказывали, что пункт строился с расчетом на размещение в нем отряда численностью человек в сто. В итоге же, нас было всего двадцать. Поэтому, мы занимали прекрасное одноэтажное здание: в жилом кубрике стояли койки, помещалась библиотека, теннисный стол и большой бильярд. Высокий потолок, большие окна, было светло и просторно. Здесь же размещались камбуз, дежурная комната, кабинет командира, красный уголок с телевизором, оружейка, баталерка (вещевая кладовая), умывальник, гальюн. Уютные, немецкой постройки, двухэтажные домики с черепичными крышами, в которых находились боевые посты - наш связной и пеленгаторный; в другом радиомастерская на первом этаже, на втором лазарет и художественная мастерская. Большой гараж, со стоящими в нем автомашинами; за забором хоздвор, где держали свиней. Все это утопало в шикарном фруктовом саду - яблони разных сортов, сливы, вишни, груши. Причем, деревья эти были порой в обхват толщиной. Заросли ежевики, ягодные кусты. На клумбах, аллеях, вдоль дорожек сада высажено множество цветов – розы, тюльпаны, гладиолусы и прочие. Кусты жасмина и сирени. Весной стоял такой аромат, что голова кружилась. И как апофеоз, посреди части, на одном из газонов был сооружен фонтан. Его подарили немцы, на какой-то праздник, пришлось устанавливать, подводить воду, строить вокруг него бассейн. Конечно, все это садовое хозяйство требовало большого ухода. Старшины подразделения - сначала мичман Иванчук, а потом его преемник Дьяченко, прозванный Моськой за свой поросячий пятачок носа - были большими поборниками этого дела и заставляли нас "пахать" на клумбах и газонах каждый день. Особенно Моська, который кроме сада на территории, устроил еще и огород на антенном поле, где выращивали огурцы, лук, чеснок и всякую зелень. Так что, овощи и тем более фрукты у нас не переводились. А картошкой и капустой запасались на всю зиму у немцев, к которым регулярно ходили работать на полях. Кроме того, выкашивали траву на антенном поле и сдавали сено в колхоз.

Климат на Рюгене очень хороший. Вообще, это курортная зона ГДР, наподобие нашего Крыма. Летом на острове много отдыхающих, туристические лагеря. Много достопримечательных мест. Частые праздники, различные фестивали. И мы являлись, не больше, не меньше, как представителями Советского Союза и участниками всех торжеств. Так же, как и в дни советских праздников, у нас непременно были местные власти во главе с бургомистром Лилей Крик, руководители колхоза, дружественные немецкие моряки из части, располагавшейся на мысе Аркона, и прочие гости. Но особенная наша популярность заключалась в другом. Ни в одном из городишек Рюгена не было ансамбля. У нас же, подобралось несколько музыкальных ребят, которые своими руками сделали усилители, колонки, оснастили адаптерами гитары и начали играть. Получалось неплохо, выступили, как-то с концертом перед немцами. И те стали приглашать наш ансамбль на различные мероприятия. А вскоре еще и подарили отличную аппаратуру, электрогитары, ударник. Так что, хотя увольнений не было, но выезды на так называемые "дружбы-фройншафт" - т.е. организованные коллективные мероприятия, чаще всего с Крючковым во главе - происходили летом каждые выходные. Отправлялся, почти всегда ансамбль и, конечно же, прежде всего, старослужащие. Кстати, в наших подразделениях существовал нюанс, отличающий нас от моряков, служащих на коробках (кораблях). Во всем флоте старослужащие называются "годками", у нас же бытовал термин "ветераны". А "годками" звались однопризывники, т.е. ровесники по сроку службы. И в отличие от армейских - где, как приходилось слышать, существовала сложная иерархия разделения по сроку службы - у нас до двух лет матрос считался молодым, потом становился подветераном, и ветераном в последние полгода службы. Когда я пришел в отделение связи, там на тот момент был один ветеран Вася Хацкевич, подветеран Григорий Тимошенко, и четверо - Решетицкий, Дурынин, Галкин, радиомастер Сергеев, на год старше меня по сроку службы. Так получилось, что я оставался самым молодым в отделении до тех пор, пока все они не демобилизовались. Но, грех жаловаться, не обижали. Конечно, большая часть приборок лежала на мне, наряды на камбуз тоже были моим уделом, на "дружбы" попадать до поры не удавалось. Но все это воспринималось, как должное, как положенное. У нас не существовало никакой "дедовщины", не было издевательств, о которых сейчас постоянно трендят во всех средствах информации. Было только уважение к старослужащим и проистекающий от этого порядок. Все понимали, что ветераны не сразу ими стали, тоже прошли в свое время через молодость, и теперь пользуются заслуженными привилегиями. Придет такое время для каждого, а пока надо принимать положение таким, какое оно есть. И отношение мичманов и офицеров к ветераном было соответствующее. Им делались определенные поблажки, например, разрешалось после отбоя смотреть телевизор, не выходить утром на зарядку. Это такие, как бы неправедные вольности, на которые просто закрывали глаза. А уж, что касается поездок на "дружбы" или выбора для себя более удобных часов вахт, то это было законным их правом. Никто не пытался оспаривать. И случалось, порой так, что когда нужно было принимать, какие-то ответственные решения, старшина подразделения или командир приглашали на беседу ветеранов, несмотря на то, что среди них были рядовые матросы, а не командиров отделений. Забегая вперед, скажу, что пришло такое время и для меня, когда ситуация изменилась на противоположную - я остался единственным ветераном в своем отделении, а все остальные были молодыми. Существовали также и некоторые местные особенности, носившие несколько анекдотичный характер. Так, например, на камбузе молодым было не положено пользоваться белыми кружками, только зелеными. И наоборот, ни один ветеран не прикасался к зеленым. Тем самым, олицетворялась "белая кость" и соответственно "зелень".

А спецдеятельностью нашего пункта было несение круглосуточной радиовахты - прослушивание эфира, пеленгование и определение местонахождения объектов, перехват радиосообщений. Непосредственно наша сеть вела слежение, прежде всего, за военно-морскими силами Дании и ФРГ, а также и за другими кораблями НАТО, находящимися на Балтике. Осуществлялось это следующим образом: в Ростоке, на боевом дежурстве за приемниками несли вахту, так называемые, слухачи, они прослушивали эфир. Услышав сигналы, сообщали через посты связи, что на такой-то частоте, работает объект с такими-то позывными; без них, если не удалось перехватить; или таким-то видом излучения. Связисты отряда, тут же передавали эти сообщения своим пеленгаторщикам и на пункты - в Эрфурт и нам на Рюген. От нас, связистов пунктов, команда поступала дальше - на пеленгаторные посты, вахтенные которых на своей аппаратуре брали пеленг, т. е. направление на работающий объект. Практически, для определения его местонахождения достаточно двух пеленгов из разных мест, перекрещивающихся в одной точке. Для контроля, чтобы исключить ошибку, давался третий. Соответственно, в случае правильного определения, он должен был пройти через эту же точку. Ответы с пеленгаторных пунктов проходили в обратном порядке, данные о местонахождении кораблей предполагаемого противника, поступали в Москву и ложились на оперативные карты. На исполнение команды, с момента засечки слухачами работы объекта и до поступления данных о нем оперативному дежурному, отводилось десять минут времени. Для объектов с индексом "главный" (к ним относились подводные лодки и КРТээРы) три минуты; радиостанцию, вышедшую в эфир с борта самолета, следовало запеленговать за одну минуту. Так что, работа порой была очень напряженная, особенно в периоды НАТО-вских учений. А главное интересная и действительно необходимая. Никакая другая деятельность, никогда больше в жизни не приносила мне столько удовлетворения, даже сказал бы - удовольствия, чем это занятие НАСТОЯЩИМ делом, НУЖНЫМ и живым. Кроме исполнения поступающих команд, выполнялся еще и свободный поиск работающих объектов вахтенными пунктов. В этом случае мы должны были соответствующим образом просигнализировать в отряд, откуда тут же, по поступившей от нас ориентировке, давалась команда на исполнение. Во время несения одной из вахт, мы с вахтенным пеленгаторщиком, годком Шурой Черватенко, даже отличились. Он поймал сигналы неизвестного объекта, выдал данные, которые я передал в отряд. По нашей "наводке" была запеленгована подводная лодка, находящаяся в нейтральных водах, которая несколько дней не выходила в эфир и была потеряна слухачами. За это Черватенко, приказом командира отряда, получил отпуск, а я благодарность. Кроме нашей сети, работали аналогичные отряды и пункты системы радиоразведки, выполняющие такие же задачи. Помимо контроля в эфире велось также гидроакустическое слежение, один из таких пунктов находился на Рюгене в местечке Ранцов. Акустиков готовили в той же Лиепайской школе, в которой обучали нас. Скажу больше - о сроках проведения учений ВМС НАТО, о выходах кораблей и лодок в Балтийское море, сведения о частотах на которых их надо отслеживать, о секретных(!) позывных, которыми они будут работать, нас извещали заблаговременно(!). То есть, существовали, где-то современные Зорге и Штирлицы, работники невидимого фронта. И ощущать себя хоть маленьким, но важным колесиком всей этой огромной, отлаженной машины было приятно и почетно. Был и один случай обратного действия. Вдруг, получили приказ сменить всю секретную систему шифров и в срочном порядке перейти на запасной вариант. Один из офицеров связи в Зеленоградске оказался шпионом. Его арестовали.

Работа понравилась сразу. Полмесяца меня учил и стажировал Вася Хацкевич. "Кухня" была сложная - множество секретных документов, шифров, кодов, которые нужно было вызубрить и помнить, как таблицу умножения. Собственно, пришлось "забыть" все, что преподавали в радиошколе, кроме морзянки, и начать сызнова, применительно к данной специфике.

1 сентября 1973-го года я заступил на первую самостоятельную радиовахту. Эту дату с тех пор считаю днем своего профессионального рождения.

Через полгода сдал установленные нормативы на специалиста 2-го класса. Еще через полгода положено было эту квалификацию подтверждать, но мне разрешили попробовать сдать сразу на 1-ый, что я успешно и осуществил. Это был "потолок", потому что класс "Мастер" присваивался только сверхсрочникам и мичманам. За классность платили зарплату. Деньги начислялись отдельно и в рублевом выражении поступали на счет сберкассы в Бресте. Их можно было получить при демобилизации, или раньше, в случае выезда в отпуск. А ежемесячно рядовой матрос получал 15 марок, старший специалист 18, командир отделения 25, старшина станции 30 марок. Тратились они в нашем магазине, располагавшемся на территории пункта, где продавщицей работала жена шифровальщика мичмана Григорюка. Конечно же, на диковинную тогда для советского человека колу (у немцев производилась "клаб-кола"), на сладости и цивильные сигареты (нам по пайку выдавали на месяц 18 пачек сигарет типа "Охотничьи", "Северные" или "Дукат" – жуткая смесь низкосортного табака с сеносоломой). Умудрялись бегать в самоволки до ближайшего немецкого гаштета, где бутылка шнапса стоила 6 марок. Приберегали деньги для поездок на дружбы, правда, там нас, конечно же, угощали немцы, зная о нищенском существовании советских морячков. Иногда удавалось продать, что-нибудь из обмундирования – особым спросом пользовались тельняшки. Очень ценились советские часы - 100-200 марок. Ездившие в отпуск, всегда старались привезти несколько штук. Конечно, эта коммерция носила подпольную форму.

Но, я отвлекся, не о том принялся рассказывать.

Вахты я отрабатывал с удовольствием, никогда не был в тягость большой объем работы. Наоборот, это приносило удовлетворение. Мне даже принадлежал рекорд, который держался очень долго - отработал 134 объекта, т.е. каждые 2-3 минуты, на протяжении шести часов вахты, шла команда. Побил его Гребенюк, незадолго до моего дембеля. А перед теми учениями, с которых я начал свой рассказ, сложилась такая ситуация, что ушли на дембель очередные ветераны, на замену прислали только одного молодого. В отделении осталось два работоспособных связиста: я, прослужив два года, стал командиром отделения; и из Ростока к нам перевели служить Колю Кочана, он был на полгода старше и уже ветеранил. Мы были освобождены от всех караулов, нарядов, работ и занимались только несением вахты, шесть часов через шесть. Как это называлось - "шли по-двойной". В стационарной радиорубке у нас постоянно действовал один пост связи, из двух существующих. Второй открывали по отдельному распоряжению. Оно и поступило. Пришлось "пойти по-одинарной", сели работать вдвоем с Кочаном. Через некоторое время получили приказ открыть еще один пост. Третья радиостанция размещалась в кунге спецмашины ГАЗ-66, которая стояла в гараже. Ее выгоняли во время учений. Он отправился туда, а я остался в рубке управляться на двух постах одновременно. Это было не просто. И таким образом, мы проработали бессменно почти трое суток. Все, чем мог нам помочь молодой - это подменить на несколько минут, чтобы сходить в туалет. Подменял Колю, который работал на один пост. Тот, управившись сам, прибегал отпускать меня, затем возвращался в машину. Пищу нам приносили прямо на вахту. Когда пошли третьи бессонные сутки, воспользовавшись тем, что наступило временное затишье, я посадил Гребенюка к приемникам, а сам растянулся на большом ящике с аппаратурой. Мы специально его не убирали и использовали, как лежак, что, конечно же, строжайше запрещалось. И моментально уснул. Вообще, несение вахты приравнивалось к боевому дежурству, сон на котором считался воинским преступлением. Так получилось, что Сережа проморгал приход замполита и не успел меня растолкать. Поэтому, сам я даже ничего не слышал. Крючков, приняв рапорт, естественно поинтересовался, где вахтенный? Потом увидел мои, торчащие из-за передатчика ноги. Сказал только Гребенюку:

- Если все в порядке, не буди.

В этот же день нагрянула комиссия, во главе с самим командующим радиоразведкой контр-адмиралом Плютой. Как выяснилось, высокое начальство не знало о существующем у нас дефиците связистов. Заявившись к Кочану, командир, как водится, поинтересовался вопросами прохождения службы, наличием жалоб. Таковых у Коли не оказалось, он только, с присущим ему юмором, посетовал, что давно не спал. Адмирал сначала выразил недоумение, потом спросил, как давно он находится на посту? Ответ, что тот высиживает не то девятую, не то десятую вахту - с точного счета уже сбился - Плюту нимало удивил. Когда он пришел ко мне, то первым делом поинтересовался, которую вахту несу я? Получив ответ, что одиннадцатую, многозначительно посмотрел на Крючкова…

Вскоре комиссия уехала, и через несколько часов пришел приказ о закрытии дополнительных постов и выводе нашего пункта из участия в учении.

Раз в год, летом проводились учения, которые назывались отработкой курсовой задачи. Заключались они в сворачивании всего МРП, переходе на колесную жизнь и выезде на полевую позицию. Для этого и предназначались, стоящие на приколе в гараже автомашины. Тренировки по развертыванию и свертыванию устраивались часто, обычно на нашем футбольном поле. По условиям учений, работа стационарных постов прекращалась, мы связисты устанавливали и вели связь из кузова передвижной станции Р-118, аналогично фунционировала и пеленгаторная аппаратура. С прибытием на позицию, ставили шатровые палатки - электростанцию, камбуз, жилые. Пеленгаторщики разворачивали свое антенное поле, мы связные антенны. Вахта продолжала нестись. Эти учения нравились всем - интересно было вырваться из-за забора, прокатиться несколько десятков км, переночевать в полевых условиях, где-нибудь на опушке леса, возле какого-нибудь немецкого городка. Оставшийся на пункте караульный наряд, тоже отдыхал в свое удовольствие.

От успешной или наоборот сдачи курсовой задачи, зависело многое. Общая оценка спецдеятельности пункта, соответствующая "раздача слонов" – награждение отпусками, благодарности, присвоение званий.

Кроме поездок на дружбы, нередко ходили на экскурсиии - в охотничий парк Бинц, ездили в красивейшее место Рюгена на мыс Штуббенкаммер с обрывом Кёниксштуль. Да и весь остров представляет собой великолепный пейзаж - чистые, ухоженные леса; зеленые поля, сплошь усеянные красными маками. Рядом расположен еще один остров - Хидензее, заповедник. Мне там, правда, побывать не довелось; но кто был, привезли восторженные отзывы о скалистых берегах с птичьими базарами, песчаных пляжах, на которых водятся большие морские черепахи (я всегда считал, что они обитают только в тропических морях - ан нет, оказывается), в воде плавает балтийская нерпа.

Знакомый немец Дитрих был командиром погранзаставы порта. Он организовал для нас экскурсию на огромный морской паром "Засниц", выполнявший рейсы ГДР - Швеция.

Ходили купаться на море. На Вике со старого пирса, или выезжали на пляж в курортное местечко Юлизрух.

Однажды, вылазка чуть было не закончилась для меня трагически. Был такой момент в жизни, когда мог утонуть. Ездили в тот раз, на какой-то необорудованный пляж, там кроме нас никого не было. И мы втроем - я и двое молодых Шура Белоножко и Миша Ковалев - решили сплавать до буев и обратно. А они были довольно далеко в море. Я вообще-то, всегда неплохо плавал, но тут явно не рассчитал сил. Сильно устал, уже пока плыли туда. При возвращении обратно у меня стало сводить мышцы ног. Хорошо, что рядом были ребята, которые подстраховывали и дожидались, пока я время от времени отдыхал на воде. Если бы был один, то только от испуга, точно ушел бы ко дну. Вымотался так, что еле доплыл до мелководья и дальше пошел. Мышцы одеревенели, тело совершенно не слушалось. Когда вышел на берег, едва держался на ногах, мотало из стороны в сторону. Все трое получили нагоняй от Крючкова и запрет на последующие купания.

Немецкие городки производят отличное впечатление своей красотой. Частные дома под черепичными крышами, участки обнесены низенькими палисадниками или просто обозначены ровно подстриженным, густым декоративным кустарником. Сады, в которых под фруктовыми деревьями и на клумбах стоят традиционные немецкие гномики, наряженные в разноцветные одежды. Чистота такая, что невозможно бросить на улице фантик или окурок - ощущение, что он будет "торчать, как тополь на Плющихе" у всех на глазах. И мало народу на улицах. Только в обеденное время и в конце рабочего дня наблюдается, какое-то перемещение людей. Потом все сидят по домам или в гаштетах за "дриньканьем" и парой кружек пива на весь вечер[6].

Часто ездили на озера в местечко Глёве ловить рыбу. Промышляли по-нашему, по-русски. Орудием лова являлись вилы, которыми перегружался угольный брикет - у них частые зубья с тупыми концами. В резиновых химкомплектах залезали по пояс в воду, и этими вилами шуровали по камышам, вытаскивая каждый раз по несколько штук окуней, плотвиц и подлещиков, которых вытряхивали в плавающий рядом пластмассовый лоток-корыто. Рыбы в этих озерах водилось много, за пару часов удавалось начерпать несколько полных лотков. Заваривали на берегу ведро крепчайшей ухи, остальная добыча шла на камбуз, что было хорошим подспорьем к рациону. Немцы проводили такие мероприятия организованно - устраивали праздник с соревнованиями, гуляние. И ловили, конечно, цивилизованными способами. Тот же Дитрих, однажды принес и отдал нам щуку на 12 кг. Сказал, что поймал спиннингом. Самому такая рыбина была не нужна, забрал только голову. В тот день я как раз был дежурным на камбузе и мне досталось ее чистить. Все наши "сундуки" имели охотничьи ружья и часто выезжали на охоту. А перед праздниками обязательно и целенаправленно. И охотились тоже своеобразно - с автоматами, на ЗИЛ-131, ночью с включенными фарами. То есть, натурально браконьерили. А добычи хватало. Косули и зайцы приходили пастись прямо между нашими антеннами. В Глёвских рощах водились кабаны. Перелетные серые гуси большими стаями садились на поля. Мясо в эти дни всегда присутствовало на столе.

Нередко принимали участие в спортивных турнирах. Очень любили футбол, но из-за немногочисленности личного состава части, собрать команду, способную противостоять местным, нам не удавалось, проигрывали. А вот в волейбол немцев драли регулярно.

Чаще всего контактировали с дружественной частью немецких моряков. Они приезжали к нам, мы гостили у них на Арконе. Красивый, высокий мыс, северная оконечность Германии. На мысу каменный маяк[7]. Самые интересные "дружбы" произошли именно там. Летом 75-го года Рюген был центром Фестиваля стран Балтийского моря. На какое-то мероприятие, собратья по оружию пригласили нас, и проводивший свой отдых, "дикий" туристический лагерь школьников. Те, в свою очередь, позвали нас к себе на праздник закрытия сезона и прощальный костер. Было здорово, учитывая, что школьниками (а особенно школьницами) являлись ученики (ученицы) двенадцатых классов.

О сослуживцах:

Когда я попал на пункт, там оказалось четверо моих годков: Вовка Нилков из Осташкова, Шура Черватенко из Кривого Рога – пеленгаторщики, Гена Мурашко из Новороссийска – кочегар, и литовец Сигитас Жегис (Шура Жиган) – кок. Конечно, эти ребята, как и появившиеся позже Сашка Сивов и Володя Горбачев (Корифан) – москвичи, Мишка Черкасов – рязанец, были моими друзьями, потому что ничто на службе так не сплачивает, как годковство, тем самым, равенство положения. Особенно мы подружились и больше года были не разлей-вода с Нилковым. Вовка очень умный, изобретательный парень. До определенного момента был на хорошем счету, к концу второго года стал старшиной 2-ой статьи и командиром отделения. Правда, его служебное рвение одобрялось, прежде всего командованием, с подчиненными отношения складывались труднее. Но, такова уж она – служба.

О годках я еще расскажу подробно. Сначала о тех, кто был старше. Ветераны – Дьякович, Шургин, Костя Линчевский, Вася Хацкевич, Крючков, Буба – фамилию которого, простите, забыл. Это были последние настоящие ветераны, которых мы застали. Настоящие, потому что они в полной мере обладали авторитетом и привилегиями. А последние, потому что в тот период началась, так называемая, борьба с дедовщиной, когда стали "прижимать" старослужащих и ограничивать их вольности. Только Гриша Тимошенко - ст.1 ст. наш старшина станции - после них еще "ветеранил", и то, потому что остался в единственном числе. Подходившие к дембелю, следующие за ним – Решетицкий, Галкин, Сергеев, Труфанов, Черепанов, Овчаренко, таким авторитетом уже не обладали. К тому времени, когда наш призыв достиг ветеранского срока, произошла еще большая уравниловка.

Не считаю эту политику правильной. Говорил уже о том, что когда ветеранство поддерживалось, порядка было больше. А когда стариков начали публично унижать перед молодыми, это отразилось на общей картине. Утратилось уважение, не стало повиновения. И даже, может быть, ситуация которая творится сейчас в армии, зародилась тогда. Из-за того, что уважение и авторитетность подменили другими взаимоотношениями - злобой, жестокостью, и проистекшим из этого беспределом.

Вася Хацкевич, бульбаш из Могилева. Классный специалист, он и стал моим "крестным". Благодаря его требовательности и личному примеру я научился работать. Не хочу показаться хвастуном, но без ложной скромности - после Хацкевича, в последующие два года в отделении связи, кроме меня больше не было связистов такого уровня. Это я говорю не из бахвальства, это действительно так. Разве только Решетицкий, ставший командиром отделения после Григория, работал сильно, а другие – Галкин, Дурынин, Овчаренко, Кочан – весьма посредственно. Не блистали и появившиеся позже меня, более молодые коллеги. Считаю себя в праве говорить так, потому что к работе относился очень ревностно и любовно. Чем ее было больше, тем азартнее старался выполнить.

В подтверждение этому, приведу один занимательный случай, который произошел уже несколько лет спустя. Я работал радистом арктической экспедиции, вернулся в Ленинград после сезона полевых работ. И меня, как представителя Предприятия, попросили участвовать в соревновании по радиоспорту, проводимом ДОСААФ-ом. В ЛИАП-е собрались радисты из различных городских организаций – пароходства, Аэрофлота и прочих. Естественно, между нами, коллегами, завязалась беседа – кто, где учился, где работает. Упоминал уже, что на Вике я был единственным ленинградцем. Отслужив, еще некоторое время переписывался со своими друзьями, продолжавшими службу. Из этого знал, что на мое место пришел молодой, оказавшийся тоже ленинградцем, так сказать, моим преемником во всех отношениях. И вот, каково же было изумление, когда на тех соревнованиях, незнакомый парень назвал мое имя, фамилию и место службы. Он оказался тем самым Володей Кузьминым, о котором писали сослуживцы. А узнал он меня по фотографиям и той Памяти, которая сохранялась обо мне на пункте! Приятно? Конечно же – да.

Так получается в жизни, так уж устроен человек, что запоминает все хорошее, а негативное само-собой забывается. Вот, рассказывая о службе, говорю обо всем хорошем. А ведь, сколько было и плохого…. Сколько всякой армейской дури, "сундуковской" подлянки, тоски по родным местам, друзьям детства и юности. Очень тянуло домой.

Съездить в отпуск так и не пришлось. Тот, учебковский, оказался единственным, больше такой чести удостоен не был. Что касается спецработы, то здесь брал по максимуму – к концу второго года службы уже получил 1-ый класс, в штате занимал должность старшего специалиста и должен был на третьем году стать старшиной радиостанции. Но, так сложилось, что эту должность упразднили. Если точнее, исключили из числа должностей, которые могли занимать, служившие действительную, а нам прислали сверхсрочника - "сундука" ст.1.ст Бордановского. Он даже не был связистом, специфики не знал и являлся "хомутом на шее", с которого толку было "как с козла молока". Соответственное к нему было и отношение - уважения никакого.

Да и почти никто из офицерского и мичманского состава, собственно, любовью не пользовался. Кроме только, может быть, Крючкова. Вообще, весь состав части был довольно молод. Самым "старым" мичманам лет по тридцать, старлею Крючкову (замполит и и.о. командира) 25-26. Старшиной части, когда я прибыл на пункт, был мичман Иванчук, которого вскоре сменил Дьяченко, интендант Тонких, завгар мичман Фабриций, радиотехник мичман Рыбаков, шифровальщик Григорюк, и фельдшер Конькин. Последним появился Бордановский.

А командиром отделения связи я тоже пробыл не долго. Скажу честно, что начальник из меня всегда получается неважный. Так и на службе – присвоили звание старшего матроса (ефрейтора по-армейски), дали лычку на погоны, на том послужной список и закончился. Да я и не стремился выслуживаться. Как говориться, "прогнуться" старались другие. Из годков Нилков. Но его карьера (к удовольствию многих) оборвалась довольно резко и падение случилось сильное. Дослужился до ст.1ст., командира отделения, замстаршины подразделения. Первым и наших годков стал назначаться дежурным по части. На одном из таких дежурств и "попал". Дело было после получки. Пользуясь тем, что по части дежурит "свой", сбегали в самоволку, набрали выпивки. Ну и сгорели на этом, "как шведы под Полтавой". Нилкова разжаловали в матросы и отправили служить в Росток. А вообще, Вовка был парень предприимчивый, с исключительными способностями быстро соображать, постигать новое и извлекать из ситуации пользу. Мне очень нравились в нем такие качества, как скорость в принятии решений и небоязнь браться за дела, даже, может быть, совершенно незнакомые, если они могли принести выгоду. Так, например, случилось, когда у командира появилась идея устроить при камбузе душевую для кока и камбузных рабочих. Для этого нужно было возвести стенку, отгородив тем самым часть помещения. Исполнение этой работы сулило свободный режим, освобождение от несения нарядов, и соответствующие поощрения. Когда прозвучал вопрос: "Кто умеет строить?" – первым поднял руку Нилков. На второй вопрос: - Кого ему нужно в помощники? – он ответил – Гульцева.

Дальше у нас состоялся примерно такой диалог:

- Ты, вообще, когда-нибудь, держал в руках мастерок? Умеешь готовить раствор? Делал кирпичную кладку?

- Нет. Но ничего, научимся.

И методом проб и ошибок, построили эту стенку, и оштукатурили. И нормально получилось. Так же вышло, когда освободилось место нештатного фотографа, а вместе с ним и фотолаборатория – великолепное заведование, убежище в котором всегда можно было, что-то спрятать, закрыться, манкируя службу (зашхериться). Сославшись на занятость, избежать участия в принудработах, и даже выпить спокойно. Именно тогда я начал заниматься и в последствие увлекся фотографией. А ведь, до того фотоаппарата в руках оба не держали. Попробовали – первый "блин вышел комом", а потом научились. Нилков, вообще, очень быстро все схватывал. Например, он не умел играть в шахматы. Оказалось достаточным рассказать ему, что делают на доске фигуры, как ими ходят и сыграть пару партий. Вторая стала последней, которую я у него выиграл. Больше этого не удавалось.

Когда Вовку перевели служить в Росток, мы не виделись больше года. За это время порядком отвыкли друг от друга, потерялась общность интересов. И хотя, когда демобилизовались, встретились в Штральзунде и ехали вместе – Свиноуйсьце, Брест, Минск, Ленинград - даже с заездом ко мне домой, былой близости не осталось. И последующая переписка потом тоже заглохла почти не начавшись.

Кто выслуживался изо всех сил – это некий Скрябин Александр, на год старше нашего призыва. Когда я пришел на пункт он был в звании ст. матроса. Но уже пользовался особым доверием, являлся комсомольским секретарем, кандидатом в партию, военнослужащим сверхдисциплинированным, выдержанным и идейно правильным, отличником всех боевых, политических и прочих подготовок. И последующие год с лишним являлся главным "пугалом" для всех сослуживцев. Пока сам был еще молодой - при тех ветеранах, которых я назвал настоящими - ему не позволяли сильно высунуться. А уж, когда они ушли, пользуясь покровительством командования, забрал власть. Получил ст.2 ст., потом 1-ой, стал зам. старшины пункта. Был слух, что папа у него, какой-то чин в КГБ (он и сам говорил, что после службы хочет работать в этой организации), что вполне походило на правду, потому что отец иной раз даже звонил ему по телефону, а для этого нужно было иметь доступ к военным коммутаторам. Ох, как ненавидели его все – и годки и более молодые! А командование, очевидно, побаивалось папы (или, скажем так, считалось с этим фактом). Когда он ушел на дембель (ох, как ждали этого момента!), все бесновались. В открытую кричали, громко, не таясь: - "Нету больше Скрябина! Нету Скрябина!" (Как в фильме "Город мастеров": – "Умер проклятый метельщик!"). И эту нашу радость, похоже, разделяли даже "сундуки", во всяком случае, не делали попыток пресечь ликование. И с его уходом, конечно, задышалось легче.

Лично у меня с ним не возникало серьезных конфликтов, но нелюбовь испытывал такую же, как и все. И в то же время, я не могу не отдать дань справедливости этому человеку. Должен сказать и признать, что его изрядная сила воли и принципиальность заслуживают уважения. Многие служаки, угнетая других, сами не являются образчиками порядка. Скрябин же, требовал дисциплины от других, но и для себя не делал послаблений. Строго соблюдал распорядок, был всегда аккуратен и подтянут, не смыкая глаз нес вахты и дежурства (мы-то, не упускали возможностей кемарнуть при всяком удобном случае), не курил, тем более не пил, и даже до последнего дня службы выходил на утреннюю зарядку.

Но, все равно - изрядной был сволочью!

Сейчас, когда прошло тридцать лет, когда все, о чем я пишу, стало "делами давно минувших дней", кануло в прошлое, забылось, ощущения притупились, можно вспоминать об этом с иронией и с юмором. А тогда все было живое, горячее и насущное. Это была жизнь. Это была служба – форма флотская, погоны черные…

И это была жизнь одним коллективом, в одном общем кубрике, общими интересами. Это были часы, сутки, месяцы, годы совместных вахт и нарядов, во время которых велись и откровенные разговоры и обмен мнениями, поверки душ и прочее, прочее…

…Ты, сидящий передо мной,

С кем ходил по круглой двойной,

И с кем письма любимой писал,

Отвечать помогал.

Я вас знаю не хуже, чем мать,

Вас не надо в горах проверять,

Здесь мы связаны крепко одной

Крепкой дружбой морской…

И раз в полгода - весной и осенью - случался отъезд тех, чей срок службы подходил к концу. Понимали ли мы, что это расставание навсегда? Что больше не увидимся, не встретимся? Нет. Такого ощущения не было, но подспудно это чувство, должно быть, присутствовало. Потому что, слезы невольно наворачивались на глаза, и было очень грустно. Каждый раз. Привыкнуть к этому было нельзя. И каждые такие проводы, являлись очередной вехой и приближением к собственному дембелю.

Прощание Славянки

С головой тяжелой словно после пьянки

Друга провожали мы домой.

И под марш, прощальную «Славянку»

Шли мы по булыжной мостовой.

Дорога длинная из камня сложена,

Три года вахт остались позади.

Ты вся изведана, ты вся исхожена

И каждый куст знаком нам на пути.

Помнишь, как двойную мы тянули,

В город вырывались в месяц раз.

Помнишь, как с тобою мы мечтали,

Слушая о ДМБ рассказ?

Подошла к концу и наша служба

Скоро разлетимся по домам.

Помни, как крепка морская дружба

Та, что помогала в службе нам.

Это стихотворение написал мой коллега и друг по эфиру Володя Шкоденко. По эфиру – потому что "живьем" мы никогда не виделись, так как он служил в Ростокском отряде. Но "схлестнулись", как-то, на разных концах невидимой радиониточки, разговорились, и в последствии целыми часами отводили душу в беседах. Вообще, этот процесс был одним из составляющих времяпровождение в часы вахт, если не было загрузки работой. И назывался он – ППР (Посидим-Поговорим-Разойдемся). Конечно же, любые отклонения от строгих правил радиообмена строжайше запрещались. Ни одного слова в эфир открытым текстом, только кодами и шифрами! Но, "голь на выдумки хитра". У нас существовал особый, радиотарабарский язык, на котором можно было вести разговоры на любые темы – хоть о поэзии, хоть о бабах. За основу брались существующие, многочисленные коды и сокращения, в придаваемых им других значениях. Например: радиокод морзе DЕ означает "мой позывной сигнал"; QTA – "аннулируйте переданное сообщение"; QRH – "частота вашего передатчика гуляет". На "нашем" языке фраза DE QTA QRH, иносказательно переводилась как – Я (мой) ПОШЕЛ (аннулировался) ПОГУЛЯТЬ. А если к этому еще добавить служебный код QBE ("я намереваюсь слить горючее"), то станет ясно и с какой целью ты отправился на данную прогулку… И так далее, и тому подобное, на все случаи жизни, все языковые формы и выражения, включая нецензурные. Совершенное владение этим радиослэнгом являлось особым шиком. Хорошие ПэПээР-щики всегда были в авторитете.

Иерархия разделения на старослужащих и салаг существовала и применительно к спецработе. Но далеко не обязательно, чтобы какой-нибудь ветеран работал сильнее молодого. Написал уже о том, что непосредственно у нас на пункте, более старшие сослуживцы хорошей работой не отличались. У Шуры Овчаренко, правда, была очень красивая передача. Влад

Дата добавления: 2015-10-21