— Я согласен с первыми тремя из этих мер, как известными и законными средствами христиан. Но последняя кажется мерой, к которой следует подходить с большей осмотрительностью в образе действий и с некоторым недоверием к цели.
— Не бойся, ибо наши правители дальновидно взвесили в уме столь серьезную политику и действуют со всей надлежащей осторожностью и трезвостью. Имеется в виду предложить не более половины вознаграждения, обещанного нашими более благополучными и старыми городами в заливе. И есть еще один деликатный вопрос: нужна ли вообще надбавка, если речь идет о нежном возрасте. А теперь, капитан Хиткоут, покончив благополучно со столь уважительным предметом, я перейду к подробному изложению вопроса о количестве и характере тек сил, что, как надеются, ты лично возглавишь в предстоящей кампании.
Поскольку результат того, что последовало, будет виден по ходу рассказа, нет необходимости следить сколько-нибудь дальше за посланцем с его сообщением. Поэтому мы оставим его и Контента заниматься вопросами своего совещания и дадим кое-какой отчет о других персонажах, связанных с нашей темой.
Вынужденная прерваться, как уже сказано, из-за прибытия неизвестного, Фейс старалась новыми уловками добиться от ограниченного ума своего брата каких-нибудь доказательств более здравой памяти. В сопровождении большинства домашних она повела его на вершину холма, ныне увенчанную листвой молодого и цветущего сада, и, поместив у подножия руин, попыталась пробудить цепь воспоминаний, которые привели бы его к более глубоким впечатлениям, а с их помощью, быть может, к раскрытию того важного обстоятельства, получить объяснение которого все так жадно желали.
Попытка не дала счастливого результата. Это место да и долина в целом претерпели столь большие перемены, что и человек, наделенный разумом в большей степени, затруднился бы поверить, что речь идет о тех самых местах, что были описаны на наших предыдущих страницах. Быстрая смена примет окружающего, которые в других странах переживают так мало перемен за долгий ход времен, — черта, знакомая всем, кто проживает в молодых округах Штатов. Она является результатом быстрых усовершенствований, сделанных на первых этапах заселения. Один только лесоповал уже придает совершенно новый вид картине. И совсем непросто увидеть в деревне, пусть и недавно возникшей, или в обработанных полях, при всем несовершенстве обработки, какие-либо следы места, незадолго до того слывшего логовом волка или убежищем оленя.
Черты лица, а еще более взгляд сестры пробудили воспоминания, долго дремавшие в голове Уиттала Ринга. И хотя эти проблески прошлого были отрывочными и смутными, их оказалось достаточно, чтобы оживить то прежнее доверие, какое частично проявилось в их общении с самого начала. Но вспомнить предметы, не взывавшие к самым живым привязанностям и претерпевшие такие существенные изменения, было выше его слабых сил. И все же слабоумный юноша смотрел на развалины не без некоторого душевного волнения. Хотя травяной покров вокруг их фундамента был пропитан свежестью ярчайшей зелени раннего лета и восхитительный запах дикого клевера радовал его обоняние, все же было что-то в почерневших и бесформенных стенах, положении башни и картине окружающих холмов, несмотря на то, что многие из них были сейчас обкошены, явно взывавшее к его самым ранним впечатлениям. Он смотрел на это место, как охотничий пес смотрит на хозяина, которого не было так долго, что даже его инстинкт притупился. И временами, когда спутники силились помочь слабым воспоминаниям Уиттала, казалось, будто память готова восторжествовать и все те ложные суждения, что привычка и хитроумие индейцев внедрили в его притуплённый ум, вот-вот растают в свете реальной жизни.
Но от притягательной силы жизни, где было так много природной свободы с завораживающими радостями охоты и леса, нельзя было так легко избавиться. Когда Фейс умело вернула его к тем животным удовольствиям, которые он так любил подростком, фантазия брата, казалось, сильно поддалась. Но как только выяснилось, что достоинство воина и все не столь давние и гораздо более соблазнительные радости его последующей жизни придется предать забвению, прежде чем он сможет вернуться к своему прежнему существованию, его притуплённые чувства упрямо отказались принять перемену, которая в его случае мало отличалась бы от той, какую приписывают переселению душ.
После целого часа усердных и зачастую яростных усилий со стороны Фейс извлечь из его памяти хоть какие-то воспоминания об условиях его прежней жизни, попытку на время оставили. Иногда казалось, что женщина как будто одерживает верх. Он часто называл себя Уитталом, но продолжал настаивать, что он в то же время и Нипсет, соплеменник наррагансетов, что у него есть мать в вигваме и что он имеет основания верить: его причислят к воинам своего племени прежде, чем снова выпадет снег.
Тем временем совсем другая сцена разворачивалась на месте, где проводился первый допрос, покинутом большинством зрителей тотчас после внезапного прибытия гонца. Только один-единственный человек сидел у просторного стола, равно предназначавшегося для тех, кто владел поместьем и главенствовал в нем, и для их слуг вплоть до самых скромных. Оставшийся человек бросился в кресло не столько с видом того, кто прислушивается к запросам аппетита, сколько лица, до того поглощенного своими мыслями, что оно остается безучастным к состоянию или функциям своего телесного естества. Его голова покоилась на руках, практически скрывавших лицо и распростертых на простой, но совершенно чистой поверхности стола из вишневого дерева, который поставили рядом с другим из менее дорогостоящего материала только для того, чтобы подчеркнуть разное отношение к гостям, как присутствие или отсутствие соли на столе в более давние времена и в других странах отражало, как известно, различие в ранге среди тех, кто участвовал в одном и том же празднестве.
— Марк, — позвал робкий голос у его плеча, — ты устал от дежурства этой ночью и от разведки на холмах. Не думаешь ли ты поесть, прежде чем отправиться на покой?
— Я не сплю, — возразил юноша, подняв голову и мягко отодвигая в сторону миску с простой пищей, предложенной той, чьи глаза сочувственно смотрели на его покрасневшее лицо и чьи зарумянившиеся щеки, пожалуй, выдавали тайное осознание того, что ее взгляд нежнее, нежели дозволяет девическая застенчивость. — Я не сплю, Марта, и мне кажется, что я никогда уже не смогу заснуть.
— Меня пугает этот твой дикий и несчастный взгляд. Ты приболел чем-то во время похода в горы?
— Уж не думаешь ли ты, что человек моего возраста и силы неспособен перенести утомление нескольких часов караула в лесу? Тело в порядке, да тяжело на душе.
— И ты не хочешь сказать, в чем причина этой муки? Ты же знаешь, Марк, что в этом доме — нет, я уверена, что можно Добавить, — в этой долине, — нет никого, кто не желал бы тебе счастья.
— Ты так добра, говоря это, милая Марта, но у тебя никогда не было сестры!
— Это правда, у меня никого нет, и все-таки мне кажется, что никакие кровные узы не могут связать теснее, чем любовь, которую я питаю к той, что пропала.
— У тебя нет матери! Ты никогда не знала, что значит почитать родителей.
— А разве твоя мать и не моя? — отвечал такой глубоко опечаленный и все же такой нежный голос, который заставил молодого человека на миг внимательно взглянуть на свою собеседницу, прежде чем он снова заговорил.
— Правда, правда, — торопливо сказал он. — Ты должна любить и любишь ту, что пестовала твое детство и вырастила тебя заботливо и ласково, пока ты не стала такой красивой и счастливой девушкой.
Глаза Марты заблистали ярче, а цветущие щеки зарделись сильнее, когда Марк неумышленно произнес эту простую похвалу ее внешности. Но поскольку она с женской чувствительностью скрыла волнение от его взгляда, перемена осталась незамеченной, и он продолжал:
— Ты же видишь, что моя мать ежечасно изнемогает под бременем своей скорби из-за нашей малютки Руфи, и кто скажет, каков может быть исход скорби, которая длится так долго?
— Это правда, что была причина сильно бояться за нее. Но с недавних пор надежда возобладала над тревогой. Ты поступаешь нехорошо, нет, я не уверена, что ты не поступаешь дурно, позволяя себе роптать на Провидение из-за того, что твоя мать предается своей скорби больше, чем обычно, не дождавшись возвращения той, которая так тесно связана с ней и которую мы потеряли.
— Дело не в этом, милая, дело не в этом!
— Раз ты отказываешься сказать, что именно причиняет тебе эту боль, я могу только выразить сожаление.
— Послушай, и я скажу. Ты знаешь, что ныне прошло уже много лет с тех пор, как дикие могауки, наррагансеты, пикоды или вампаноа напали на наше поселение и свершили свою месть. Мы были тогда детьми, Марта, и я по-детски рассуждал о том беспощадном пожарище. Наша малышка Руфь была, как ты сама, цветущим ребенком лет семи-восьми, и я не знаю, какое безумие овладело мною, но я всегда продолжал думать о своей сестре как о невинном ребенке в том возрасте, в каком она была тогда.
— Ты же знаешь, что время не стоит на месте, и потому тем больше у нас оснований быть трудолюбивыми, чтобы улучшать…
— Этому учит наш долг. Говорю тебе, Марта, что ночью, когда на меня нисходят сны, как это иногда случается, я вижу, как наша Руфь бродит по лесу, словно резвящееся и смеющееся дитя, какой мы ее знали, и, даже когда я просыпаюсь, я вижу в воображении сестру у себя на коленях, как она привыкла сидеть, слушая те досужие сказки, что согревали наше детство.
— Но мы родились в один год и месяц; ты и обо мне тоже думаешь, Марк, как о девочке того же детского возраста?
— О тебе? Это же невозможно. Разве я не вижу, что ты превратилась в женщину, что твои маленькие каштановые косички стали черными как смоль пышными волосами соответственно твоему возрасту, а ты сама стала статной, и — я говорю это не ради красного словца, — разве я не вижу, что ты выросла во всем великолепии самой пригожей девушки? Но не так обстоит, вернее, обстояло, с той, о которой мы скорбим, ибо вплоть до этого часа я всегда рисовал свою сестру как невинную крошку, с которой мы вместе играли в ту мрачную ночь, когда она была вырвана из наших объятий жестокими дикарями.
— И что же изменило этот милый образ нашей Руфи? — спросила его собеседница, наполовину прикрыв свое лицо, дабы скрыть еще более яркий румянец удовольствия, порожденного только что услышанными словами. — Я часто думаю о ней так же, как ты, да и теперь не вижу, почему мы не можем по-прежнему представлять ее себе, если она еще жива, такой, какой мы хотели бы ее видеть.
— Это невозможно. Иллюзия исчезла, и вместо нее до меня дошла ужасная правда. Здесь Уиттал Ринг, которого мы потеряли мальчиком. Ты видишь, он вернулся мужчиной и дикарем! Нет, нет, моя сестра больше не дитя, какой я любил представлять ее себе, а взрослая женщина.
— Ты плохо думаешь о ней, хотя о других, гораздо менее одаренных от природы, ты думаешь слишком снисходительно, потому что помнишь, Марк, что она всегда была внешне более миловидной, чем любая из тех, кого мы знали.
— Я этого не знаю… Я этого не говорю… Я этого не думаю. Но что бы тяготы и жизнь на открытом воздухе ни сделали с ней, все равно Руфь Хиткоут слишком хороша для индейского вигвама. О! Это ужасно — думать, что она рабыня, прислужница, жена дикаря!
Марта отшатнулась, и целая минута прошла в молчании. Было очевидно, что вызывающая отвращение мысль впервые мелькнула в ее голове, и все естественные чувства удовлетворенной девичьей гордости отступили перед искренним и чистым сочувствием женского сердца.
— Этого не может быть, — пробормотала она наконец, — этого не может быть никогда! Должна же наша Руфь помнить уроки, полученные в детстве. Она знает, что родилась от христианских родителей! С уважаемым именем! С большими надеждами! Со славными обещаниями!
— Ты же видишь на примере Уиттала, который по возрасту старше, как мало те уроки могут противостоять коварству дикарей.
— Но Уиттал обойден природой; он всегда был ниже остальных людей по разуму.
— И все же до какой степени индейского хитроумия он уже дошел!
— Но, Марк, — робко возразила собеседница, словно позволила себе выдвинуть этот аргумент, чувствуя всю его силу, лишь щадя измученные чувства брата, — мы одних лет; то, что произошло со мной, могло с таким же успехом стать судьбой нашей Руфи.
— Ты думаешь, что, не будучи замужем, как ты, или предпочитая в твои годы оставаться свободной, моя сестра могла избежать горькой участи стать женой наррагансета или, что не менее ужасно, рабой его прихотей?
— Разумеется, я верю в первое.
— А не в последнее, — продолжал юноша с живостью, которая обнаружила некоторый внезапный поворот в его мыслях. — Но хотя ты колеблешься, Марта, несмотря на безоговорочное мнение и доброту по отношению к той, что любишь, непохоже, чтобы девушка, оставшаяся в оковах дикарской жизни, стала так долго раздумывать. Даже здесь, в поселениях, никто так не затрудняется с выбором, как ты.
Длинные ресницы над темными глазами девушки задрожали, и на мгновение показалось, будто она не намерена отвечать. Но, робко глядя в сторону, она ответила голосом таким тихим, что собеседник едва уловил смысл того, что она сказала:
— Я не знаю, как могла заслужить эту ложную репутацию у своих друзей, ибо мне всегда кажется, что то, что я чувствую и думаю, слишком быстро становится известно.
— Значит, тот шустрый кавалер из города Хартфорд, что так часто шастает взад-вперед между этим отдаленным поселением и домом своего отца, больше уверен в успехе, чем я думал. Ему не придется намного чаще проделывать долгий путь в одиночку!
— Я рассержусь на тебя, Марк, или ты не будешь так холодно разговаривать с той, которая всегда относилась к тебе по-доброму.
— Я говорю без гнева, ибо было бы одинаково неразумно и не по-мужски целиком отрицать право твоего пола на выбор. Но все же правильным представляется, что если человек тебе по вкусу и решение взвешенное, то не должно быть причин, чтобы не высказать своего мнения.
— И ты думаешь, что девушка моих лет тут же поверит, будто домогаются ее, когда вполне возможно, что тот, о ком ты говоришь, скорее ищет твоего общества и дружбы, чем моей благосклонности?
— Тогда он мог бы избавить себя от многих трудов и некоторых телесных страданий, если седло не доставляет ему большого удовольствия, ибо я не знаю другого молодого человека в Коннектикутской колонии, к кому я питаю меньше уважения. Другие могут видеть в нем вещи, достойные одобрения, но для меня он отличается смелыми речами, нескладной внешностью и очень неприятной манерой разговора.
— Я счастлива, что наконец-то мы приходим к единому мнению, ибо то, что ты говоришь об этом юноше, я уже давно в нем заметила.
— Ты! Ты так думаешь об этом щеголе! Тогда зачем ты допускаешь его ухаживания? Я считал тебя слишком честной девушкой, Марта, чтобы поддаваться на такие обманные уловки. С таким мнением о его характере почему не отказаться от его компании?
— Должна ли девушка высказываться поспешно?
— А если это человек, готовый просить благосклонности, ответ был бы…
— Нет! — сказала девушка, подняв на мгновение глаза и застенчиво встретив страстный взгляд своего собеседника, хотя она произнесла односложное слово с твердостью.
Марк казался смущенным. Совсем новая и необычная мысль овладела его мозгом. Перемена стала заметна по изменившемуся выражению его лица и по щекам, запылавшим, словно пламя. Что он мог бы сказать, большинство наших читателей, перешагнувших за пятьдесят, могут угадать. Но в этот момент стали слышны голоса тех, кто сопровождал Уиттала к развалинам и теперь возвращался, и Марта ускользнула так тихо, что какое-то мгновение он пребывал в неведении, что ее уже нет.
ГЛАВА XXII
Когда среди толпы невмочь
Душе дурацкий смех терпеть,
Как хочется скорее прочь
С земли холодной улететь.
И в неба бездне голубой
Найти невинность и покой!
Брайант. НебесаДень был субботний. Этот религиозный праздничный день отдохновения, даже ныне соблюдаемый в большинстве штатов со строгостью, на которую мало обращают внимания в остальном христианском мире, тогда почитался с истовостью, отвечавшей суровым нравам колонистов. То обстоятельство, что кому-то пришлось находиться в пути в такой день, привлекло внимание всех в деревне. Но поскольку видели, как незнакомец скакал по направлению к жилищу Хиткоутов и время отличалось повышенным интересом к провинции, то порешили, что оправданием путнику служит некая необходимость. Однако никто не отважился поинтересоваться мотивом этого неординарного визита. По истечении часа видели, что всадник отбыл так же, как и прибыл, по-видимому, под давлением крайней необходимости. Он действительно отправился дальше со своими вестями, хотя законность возложения даже этого повелительного долга на святую субботу серьезным образом обсуждалась в Советах тех, кто его послал. К счастью, они нашли или полагали, что нашли, в некоторых притчах Священного Писания прецедент, достаточный для того, чтобы приказать своему посланцу отправиться в дорогу.
Тем временем необычное волнение, так неожиданно возникшее в доме Хиткоутов, стало сменяться тем покоем, что так прекрасно согласуется с характером святого дня. Солнце ярко и безоблачно поднялось над холмами, а всякие испарения прошедшей ночи растаяли под его мягким теплом, превратясь в невидимую стихию. И долина лежала в своего рода священном спокойствии, от которого сердцу передается такой сладостный и такой мощный призыв. Мир представлял картину славного творения рук Того, кто как бы побуждает свои создания к благодарению и обожанию. Для души еще не испорченной такая сцена исполнена особой прелести и даже божественного успокоения. Повсеместное затишье позволяет слышать малейшие звуки природы, и жужжание пчелы или взмах крыла колибри достигает уха подобно громким нотам всеобщего гимна. Этот временный покой полон смысла. Он учит, как сильно прекрасные радости этого мира, его мирный покой и даже внешняя красота самой Природы зависят от движущего нами духа. Когда человек отдыхает, кажется, что все вокруг него озабочено, как помочь его отдыху, а когда он оставляет раздоры, порождаемые более грубыми интересами, ради того, чтобы возвыситься духовно, кажется, что все живое объединяется в поклонении. Хотя это кажущееся сочувствие Природы, может быть, в большей мере воображаемое, нежели истинное, его урок не пропадает даром, так как он в достаточной степени показывает, что то, что человек считает благом в этом мире, благом и является, и что большинство раздоров и изъянов мира проистекает из его собственной извращенности.
Обитатели долины Виш-Тон-Виш не привыкли нарушать субботний покой. Их ошибка проистекала из другой крайности, поскольку они умаляли щедроты жизни, стремясь вообще поднять человека над слабостью его природы. Они подменяли отталкивающий аспект возвышенной суровости той приятной, хотя и в рамках правил, внешней стороной, посредством которой все в человеке может наилучшим образом проиллюстрировать их надежды или выразить их благодарность. Особенности облика тех, о ком мы пишем, были порождены ошибкой эпохи и края, хотя кое-что в его крайней строгости, возможно, восходило к наставлениям и примеру личности, руководившей духовными устремлениями прихожан. Поскольку это лицо в дальнейшем будет связано с событиями легенды, мы сведем с ним более тесное знакомство на этих страницах.
Преподобный Мик Вулф по духу отличался редким сочетанием смиреннейшего самоуничижения и жестокого духовного обличения. Подобно столь многим другим представителям своего пасторского призвания в той колонии, где проживал, он был не только из семьи пасторов, но его величайшая земная надежда заключалась в том, чтобы стать также прародителем народа, у которого пасторское служение Богу было бы увековечено так же безоговорочно, как если бы все еще существовали строгие предписания законов Моисея. Он был воспитанником Гарвардского колледжа для детей, учреждения, основанного благодаря мудрости и предприимчивости эмигрантов из Англии в течение первых двадцати пяти лет их пребывания в колонии. Здесь этот отпрыск столь благочестивого и ортодоксального древа с избытком подготовил себя для интеллектуального воительства в своей будущей жизни, с завидным упорством придерживаясь набора мнений, не оставлявших причин опасаться, что когда-нибудь он откажется от самых незначительных правил своей веры. Ни одна крепость никогда не представляла более безнадежной препоны для осаждающих, чем дух этого фанатика для усилий переубеждения, ибо в отношении своих противников он додумался закрыть всякий доступ глухой стеной, какую только может возвести неукротимое упрямство. Казалось, он полагал, что все даже второстепенные аргументы и резоны изложены его предшественниками и что ему остается только усилить многие доводы в защиту своего предмета и время от времени с помощью беспощадной вылазки рассеивать доктринерствующих оппозиционеров, которые могут случайно атаковать его прихожан.
В этом религиозном фанатике была примечательная душевная целеустремленность, делавшая даже его ханжество в какой-то степени респектабельным и тем самым немало помогавшая очистить сучковатый предмет, коим он орудовал, от весьма смущающей материи. В его глазах, на прямой и узкой тропе лишь немногие удержались бы помимо его собственной паствы. Он допускал некоторые случайные исключения в одном-двух ближайших приходах, с чьими клириками имел обыкновение обмениваться проповедями, и, может быть, кое-где в отношении праведника из другого полушария либо из более далеких городов колоний, чистоте веры которых в его глазах способствовала в какой-то мере их отдаленность, как наш темный шар представляется полным света тем, кто населяет его спутник. Короче, то была смесь показного милосердия с верой в надежду исключительно для себя; неутомимости служения с холодной внешностью; пренебрежения к себе с самодовольной уверенностью и безропотного смирения перед преходящим злом с самыми высокомерными духовными притязаниями, что в определенной степени делало его человеком, которого так же трудно понять, как и описать.
В ранний час предполуденного времени небольшой колокол, подвешенный в неуклюжей звоннице, воздвигнутой на кровле молитвенного дома, начал созывать членов общины к месту богослужения. Призыву споро повиновались, и прежде чем первые звуки откликнулись эхом среди холмов, широкая и заросшая травой улица заполнилась семейными группами, шедшими в одном направлении. Во главе каждой маленькой группы шагал суровый отец, подчас неся на руках грудного младенца или ребенка, еще слишком малого, чтобы опираться на собственные ноги. А за ним на приличном расстоянии следовала столь же серьезная матрона, бросая косые и суровые взгляды на маленький отряд вокруг себя, в котором усвоенным привычкам еще предстояло одержать некоторые победы над более легкомысленными побуждениями тщеславия. Там, где не было ребенка, нуждающегося в помощи, или где мать предпочла лично нести своего ребенка, муж нес один из тяжелых мушкетов100 тех дней, а если его руки были заняты чем-то еще, самый сильный из его сыновей выступал в качестве оруженосца. Но никто ни на минуту не пренебрегал необходимыми предосторожностями, ибо положение провинции и характер врага требовали, чтобы бдительность сочеталась даже с религиозными отправлениями. Здесь не позволялось без дела слоняться по дороге, не допускались легкомысленные суетные разговоры по пути и даже какие-либо приветствия, кроме церемонных и серьезных знаков внимания с помощью шляпы или взгляда, которые обычай разрешал как высший предел вежливости на еженедельном празднестве.
Когда тон колокола изменился, Мик появился из ворот укрепленного дома, где он проживал в качестве кастеляна благодаря общественному назначению дома, его большей безопасности и тому обстоятельству, что ученые привычки позволяли исполнять обязанности с меньшей затратой физического труда, чем это стоило бы деревне, где ответственные обязанности доверяли человеку более энергичному. Его супруга шла следом, но даже на еще большем расстоянии, чем жены других мужчин, словно чувствуя крайнюю необходимость отводить даже самый отдаленный намек на смущение в связи со столь сокровенным служением. Девять отпрысков разного возраста и одна помощница слишком нежных лет, чтобы быть женой, составляли домашний круг священнослужителя. А то, что присутствовали все, было доказательством целебности воздуха долины, ибо только болезнь признавалась достаточным оправданием отсутствия на общем богослужении. Когда это маленькое стадо вышло из-за частокола, какая-то женщина, на чьих бледных щеках еще легко было проследить последствия недавней болезни, придержала открытыми ворота, чтобы дать войти Рейбену Рингу и крепкому юноше, который нес плодовитую супругу последнего с ее щедрым даром, в деревенскую крепость — убежище, которое только бесстрашная решимость этой женщины не позволила захватить прежде, ибо более половины Детей в долине впервые увидели свет под его надежной защитой.
Семейство Мика проследовало в храм раньше него, и когда нога самого служителя переступила порог, вне стен не было видно ни одного человека. Монотонный и печальный звон колокола прекратился, и высокая сухопарая фигура пастора двинулась к своему обычному месту с видом человека, более чем наполовину уже сбросившего бремя телесной обузы. Он окинул паству испытующим и суровым взглядом, словно обладал инстинктивной способностью выявлять любого преступника, а когда уселся, в помещении воцарилась глубокая тишина, всегда предшествовавшая службе.
Когда священник затем обратил свое суровое лицо к пребывавшим в ожидании людям, оно выражало скорее приверженность к неким мирским делам, чем то отсутствие плотского интереса, с каким он обыкновенно силился приблизиться к Творцу в молитве.
— Капитан Контент Хиткоут, — сказал он с важной суровостью после короткой паузы, дабы возбудить почтение, — некто, проделавший верхом путь через эту долину в день, посвященный Господу, сделал твое жилище местом своего привала. Есть ли у путника оправдание для такого пренебрежения днем отдохновения и находишь ли ты достаточно основательной причину, чтобы позволить незнакомцу под твоей кровлей пренебречь торжественным законом, данным на Горе?101
— Он едет по специальному предписанию, — отвечал Контент, почтительно поднявшийся, когда к нему обратились по имени таким образом, — ибо его поручение касается дела большой важности для благополучия колонии.
— Нет ничего более глубоко связанного с благополучием человека, живет ли он в этой колонии или в более высокомерных империях, чем почитание воли Божией, — возразил Мик, наполовину умиротворенный оправданием. — Таков должен быть путь для того, кто не только сам являет добрый пример, но и облечен властью, чтобы отнестись с недоверием к ссылкам на необходимость, которая может оказаться всего лишь воображаемой.
— Причина будет объявлена людям в надлежащий момент, ибо более мудрым будет умолчать о существе поручения гонца, пока не состоится богослужение, дабы не примешивать к нему преходящие обстоятельства.
— В этом ты поступил благоразумно, ибо раздвоение духа приносит мало радости. Я надеюсь, что имеется столь же уважительная причина, почему не все твои домашние в храме вместе с тобой.
Несмотря на обычное самообладание Контента, он не без волнения обратился к этой теме. Бросив подавленный взгляд на пустующее место, где та, которую он так сильно любил, имела привычку молиться рядом с ним, он сказал, явно стараясь выдержать в голосе свою обычную невозмутимость:
— Этот день пробудил под моей кровлей сильнейший интерес, и, возможно, поэтому искушенные души пренебрегли воскресным долгом. Если мы грешны в этом, я надеюсь, что Он, который благосклонно смотрит на кающегося, простит! Та, о ком ты говоришь, потрясена силой вновь разбуженной скорби. Хотя ее душа полна желания, слабое и сломленное тело неспособно сделать усилие, чтобы явиться сюда, пусть это и дом Господа.
Даже дыхание прихожан не нарушило такое беспримерное проявление власти пастора. Любой случай необычного характера привлекал внимание жителей столь отдаленной деревни, но здесь был и глубокий домашний интерес, связанный с нарушением обычая, а фактически закона, причем все это подогревалось тайным воздействием, побуждающим нас прислушиваться с особым удовлетворением к тем чувствам в других, которые, как полагают, естественно хотеть скрыть. Ни единое слово, сорвавшееся с губ пастора или Контента, ни глубоко суровый тон первого, ни подчеркнутый оттенок вызова со стороны последнего не ускользнули от самого глухого уха в этом собрании. Несмотря на серьезный вид, присущий всем, нет нужды говорить, какое удовольствие доставило маленькое нарушение этой сцены, впрочем далеко не представлявшей чего-то необычного в общине, где не только считали, что духовная власть может распространяться на самые интимные семейные отношения, но где весьма немногие домашние интересы считались настолько исключительными или личные чувства столь священными, чтобы очень большая часть соседей не могла претендовать на широкое участие в тех и других. Преподобный мистер Вулф удовлетворился объяснением и, дав пройти достаточному времени, чтобы души прихожан вновь настроились на нужный лад, продолжил обычную утреннюю службу.
Нет надобности подробно излагать хорошо известную манеру религиозных отправлений пуритан. Их формы и содержание в достаточной мере передались нам, чтобы сделать и манеру, и учение знакомыми большинству наших читателей. Поэтому мы ограничим свою задачу рассказом лишь о части церемонии (если то, что упорно избегало всякого подобия формы, можно так назвать), имеющей непосредственную связь с событиями.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 20 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |