Ангсоц
-- в публицистике Оруэлла этот термин раскрывается как "тоталитарная
версия социализма". Для Оруэлла всегда было два социализма. Один -- тот,
что он видел в революционной Барселоне. "Это было общество, где надежда, а
не апатия и цинизм была нормальным состоянием, где слово "товарищ" было
выражением непритворного товарищества... Это был живой образ ранней фазы
социализма..." (Homage to Catalonia. L., 1968, p. 102). Другой -- тот, что
установил Сталин, тот, который обещала будущая "революция управляющих" на
Западе: "...Социализм, если он значит только централизованное управление и
плановое производство, не имеет в своей природе ни демократии, ни
равенства",-- писал он в рецензии на книгу Дж. Бернхэма "Революция
управляющих". Оруэлл дал совершенно ясную характеристику своего отношения к
социализму: "Каждая строчка моих серьезных работ с 1936 г. написана прямо
или косвенно против тоталитаризма и в защиту демократического социализма,
как я его понимал" [СЕ, I, р. 4-5)].
Есть разные оценки позиции Оруэлла. Ее определяют как "морализм" (Д.
Рис); "диссидентство внутри левого движения" (Дж. Вудкок); "попытку
консервативного сына XIX века быть... демократическим социалистом"
(Р.Вурхез); как свидетельство того, что Оруэлл был "революционным
социалистом и предтечей "новых левых"" (Р. Уильяме).
В последние годы жизни Оруэлл очень напряженно и конкретно думал, где
реально сможет "работать" в будущем модель демократического социализма,
называя Европу, Австралию и Новую Зеландию [СЕ, IV, р. 371].
Министерство Правды
-- образ, навеянный опытом работы в Би-би-си. Английские читатели
узнают в описанном строении здание Би-би-си на Портленд-Плэйс [Crick В. Op.
cit., p. 421].
Джин Победа
-- по воспоминаниям писателя Джулиана Саймон-са, во время войны в
убогой столовой Би-би-си Оруэлл постоянно брал некое "синтетическое блюдо
под названием "Пирог Победа"" [ Steinhоff W. George Orwell and the Origins
of "1984". Mien., 1976, p. 154]. Пышные названия убогих предметов
откладываются в воображении писателя как характерная деталь быта в
обнищавшем от войны государстве.
Он приметил ее в витрине старьевщика...
-- Оруэлл был постоянным посетителем дешевых лавок всякого старья, так
называемых "junk shops" в захолустных районах Лондона, совсем не похожих на
дорогие антикварные магазины фешенебельных кварталов. С любовью перечисляя
в одной из своих статей "милые старинные штучки", пылящиеся в убогих
комнатках этих лавок, он упоминает купленное им "пресс-папье с кораллом",
ставшее в романе символом неофициального мира, в который уводит героев
любовь [Orwell G. Just junk -- But who could Resist It? -- "Evening
Standard", 5 Jan. 1946].
...в этом характерном лице было что-то...
неуловимо интеллигентное...
-- Решение Оруэлла сделать главным палачом тоталитарного общества
интеллектуала подготовлено всей логикой его духовного развития. Ключевыми
здесь являются слова его предсмертного интервью о "1984": "...тоталитарная
идея живет в сознании интеллектуалов везде" [СЕ, IV, р. 502]. Убеждение в
своем праве объяснять мир, фанатизм, безумная страсть к порядку, амбиции и
отчуждение от жертвенности и терпения простых людей, по его мнению, делают
интеллектуала особо доступным тоталитарной идеологии. Если интеллектуалы
служат идеологии, "они в большинстве своем готовы к диктаторским методам,
тайной полиции, систематической фальсификации" [СЕ, IV, р. 150].
Политологическое обоснование своих подозрений о будущей диктатуре
интеллектуалов Оруэлл находил в работах Беллока, Вуата и особенно Бернхэма;
среди художественных воплощений этой идеи наибольшее влияние на него должен
был оказать роман Г. Честертона "Человек, который был Четвергом" (рус. пер.
1914), изображающий заговор интеллектуалов против жизни и здравого смысла.
В роман "1984" перенесены некоторые детали этого заговора: внутренняя и
внешняя секции партии заговорщиков; "2х2=4" как символ здравого смысла;
простонародное уличное пение как голос самой жизни; имя одного из
персонажей [Сим].
Оруэлл отличал подлинную интеллигентность от холодного, расчетливого,
конъюнктурного интеллектуализма. "Именно потому, что я серьезно отношусь к
званию интеллектуала, я ненавижу глумливость, пасквилянтство, попугайство и
хорошо оплачиваемую "фигу в кармане", процветающие в английском
литературном мире" [СЕ, II, р. 229].
Б. Крик пишет: "Он не был антиинтеллектуалом как таковым. Он...
осуждал только погоню за модой и презрение интеллектуалов ко всем
традициям, кроме тех, что охраняют их привилегии" [Crick В. Op. cit., p.
494].
Голдстейн
-- большинство исследователей считают прототипом этого образа Л. Д.
Троцкого; Т. Файвел ссылается на сделанное ему признание Оруэлла:
"Голдстейн, разумеется, пародия на Троцкого". "Он добавил, -- пишет Т.
Файвел, -- что еретик, поднимающий безнадежный мятеж против тоталитарного
режима, скорее всего, должен быть еврейским интеллектуалом" [Pyvel Т.
Wingate, Orwell and the Jewish Question. -- Commentary, No 11, Febr. 1951,
p. 142]. У. Стейнхофф указывает на сходство текста Голдстейна с "Тезисами"
лидера ПОУМ Андре Нина; трагическая судьба Андре Нина, казненного в 1937 г.
во время сталинской расправы с ПОУМ, глубоко взволновала Оруэлла.
На изображение отношений государства Старшего Брата и его "врага No I"
Эммануэля Голдстейна, несомненно, повлияла высоко оцененная Оруэллом
брошюра Б. Суварина "Кошмар в СССР", в которой большое внимание уделено
"черной магии" сталинской пропаганды с ее мифом о вездесущем Троцком. "В
этих средневековых процессах Троцкий играет роль дьявола" [Souvarine В.
Caushemar en URSS. Р., 1937, р. 156].
Мысль, что фигура Дьявола необходима для тоталитарной идеологии,
усвоена Оруэллом задолго до "1984". Через три дня после убийства Троцкого
он записал в своем дневнике: "Как же в России будут теперь без Троцкого?..
Наверное, им придется придумать ему замену" [СЕ, II, р. 368].
Остазия, Евразия, Океания
-- политическая карта мира в последние годы жизни представлялась
автору "1984" в самом пессимистическом свете. В статье "Навстречу
европейскому единству" он писал: "В Западной Европе еще сохранились
традиции равенства, свободы, интернационализма; в СССР -- олигархический
коллективизм; в Северной Америке массы довольны капитализмом и неизвестно,
что сделают, если он потерпит катастрофу... все движения цветных сегодня
окрашены расовой мистикой" [СЕ, IV, р. 371]. В это время он склоняется к
мысли, что будущая карта мира составится не по Г. Уэллсу с его Единым
Мировым Государством, а по Дж. Бернхэму, предсказавшему "разделение мира
между несколькими супердержавами, скорее всего США, Северной Европой и
Японией с частью Китая" [ Вurnham G. The Managerial Revolution: What is
Happining in the World. N.Y., 1941. p. 175-176].
...как принято говорить, распылен...
-- На идеологические трюки с употреблением эвфемизмов, когда речь идет
о насильственной смерти, Оруэлл обратил внимание еще в Испании. "Гитлеры и
Сталины считают убийство необходимым, но они отнюдь не рекламируют своего
бессердечия и поэтому называют убийство исключительно "ликвидацией", или
"элиминацией", или еще чем-нибудь в этом роде" [СЕ, I, р. 516].
Это был один из тех снов...
-- Оруэлл был убежден, что важнейшие решения человек принимает
подсознательно. В статье 1940 г. "Моя страна, правая или левая",
знаменовавшей его разрыв с пацифизмом и левацким саботажем приближающейся
войны, он описывает свой "вещий сон": "Несколько лет я относился к войне
как к кошмару и иногда выступал с пацифистскими речами... Но однажды ночью
-- до оглашения русско-германского пакта -- мне приснилось, что война
началась. Это был один из тех снов, которые... открывают нам наши истинные
чувства. Этот сон открыл мне, что, во-первых, война оживит меня и,
во-вторых, что в сердце своем я патриот, я не могу саботировать войну или
бороться с ней, я буду помогать, может быть, и воевать. Я спустился по
лестнице и нашел газету с сообщением о прилете Риббентропа в Москву" [СЕ,
II, р. 13-14].
Океания воевала с Евразией...
-- В одной из статей Оруэлл рассказывает об анекдотическом
происшествии с членом английской компартии, который 22 июня 1941 г.,
вернувшись на собрание из уборной, обнаружил, что позиция по отношению к
национал-социализму полностью изменилась [СЕ, II, р. 407]. Но Оруэлл
никогда не считал привычку к бездумной перестройке сознания свойством
какой-то определенной идеологии. В одной из рецензий он писал: "Мы живем в
сумасшедшем мире, в котором противоположности постоянно переходят друг в
друга, в котором пацифисты вдруг начинают обожать Гитлера, социалисты
становятся националистами, патриоты превращаются в квислингов, буддисты
молятся за победы японской армии, а на бирже поднимается курс акций, когда
русские переходят в наступление" [СЕ, II, р. 314].
Пролы
-- слово идет от "Железной пяты" Дж. Лондона, но наполнено
противоположным духовным опытом: всю жизнь Оруэлл стремился опуститься
"вниз", стать своим в мире людей физического труда, иногда говорил под
"кокни", находясь в обществе снобов, "пил чай и пиво в пролетарской манере"
[ Моrris S. Some Are More Equal than Others.-- "Penguin New Writings", No
40, 1950, p. 97]. О несомненной искренности его любви к простому человеку
говорят не только тексты, особенно знаменитые стихи "Итальянский солдат",
публикуемые в эссе "Вспоминая войну в Испании" [см.
http://orwell.pisem.net], но и добровольно принятый им в молодости крест
"нищего и изгоя... во искупление колониального греха" [Orwell G. The Road
to Wigan Piers. L., 1937, p. 180].
...самое характерное в нынешней жизни...
убожество, тусклость, апатия...
-- В социальном интерьере романа отчетливо выявляется жанрово-идейное
отличие "1984" от антиутопий Е. Замятина и О. Хаксли, в которых
государство, обезличивая и духовно порабощая человека, компенсирует его
сытостью и комфортом. Образ голодного раба представлялся Оруэллу
значительно более достоверным, чем образ сытого раба. См. в эссе "Вспоминая
войну в Испании" (наст. изд.) рассуждение о материальном благосостоянии как
условии свободы и духовности. Сознательно противопоставляя "прекрасному
новому миру" уродливый, убогий мир, Оруэлл направил политическую сатиру на
настоящее, а не на "прекрасное будущее", в которое, по свидетельству
творчески и человечески близкого ему А. Кестлера, "он верил до конца" [из
некролога А. Кестлера Дж. Оруэллу, опубликованного в газете "Tribune",
29.1.1950].
...не верить своим глазам и ушам...
-- Важная для философии романа идея привычной и абсурдной лжи как
условия существования тоталитаризма опиралась, в частности, на известные
Оруэллу ляпсусы московских процессов, один из участников которых, например,
показал, что встречался с Троцким в Копенгагене, в отеле "Бристоль",
сгоревшем задолго до этого, другой "признался", что прилетел с
конспиративными целями на аэродром, не принимающий самолеты в это время
года, и т. п.
...женщина... запевала сильным контральто...
-- Сходный образ есть в одной из статей Оруэлла военного времени: "На
Би-би-си пение можно услышать только ранним утром, между 6 и 8 часами,
когда собираются на работу уборщицы" [СЕ, II, р. 430].
Крыс... нет ничего страшней на свете...
-- Изображение крыс как орудия пыток особенно часто в европейской
литературе после появления книги Мирабо "Китайский сад пыток". Поскольку
опыты на крысах, проводимые в бихевиористских лабораториях после первой
мировой войны, воспринимались Оруэллом как полигон для создания
"управляемого сознания", здесь возможна и определенная антибихевиористская
символика. Но ведущими, как часто у Оруэлла, являются автобиографические
мотивы. Испанские однополчане, отмечая его редкое бесстрашие, пишут, что
больше пуль он боялся крыс. "У него была настоящая фобия к крысам...
Однажды ночью он выстрелил в крысу, и эхо разбудило обе воюющие стороны"
[George Orwell: A Programme of Recorded Reminiscences, 2. XI. I960 -- ВВС
Archive]. Сильное впечатление должна была произвести на Оруэлла одна из
сцен с крысами в упоминаемых ниже мемуарах Дж. Босорб [см. "Никогда еще он
не любил его так сильно..."].
Уинстон начал читать...
-- Биограф Л. Д. Троцкого Исаак Дейчер настаивает, что текст книги
Голдстейна -- неудачный парафраз книги Л. Троцкого "Преданная революция"
(The Revolution Betrayed. N. Y. 1937), однако, хотя мотивы "преданной
революции" несомненны, первоисточник здесь -- работа Дж. Бернхэма
"Революция управляющих" (op. cit.) и "Макиавеллианцы" (The Machiavellians.
N. Y., 1943), которые Оруэлл не раз рецензировал и в полемике с которыми
формировались его историософские и политологические позиции.
В комнату сто один...
-- О предельной обобщенности оруэлловских символов говорит совпадение
номера застенка с номером кабинета Оруэлла в индийской редакции
антифашистского вещания на Би-би-си. В гиперболе этого парадоксального
сопоставления отразилась обостренная реакция на конъюнктурные особенности
журналистской работы. Люди, работавшие с Оруэллом на радио, вспоминают, как
он с горечью говорил, что пропаганда даже в лучших целях "имеет дурно
пахнущую сторону". Он писал: "Ныне все пишущие и говорящие барахтаются в
грязи, а такие вещи, как интеллектуальная честность и уважение к оппоненту,
больше не существуют" [цит. по: Williams R. Orwell. Fontana, 1971, p. 66].
Работа на Би-би-си показала Оруэллу, что его идея "соединить антифашистскую
пропаганду с антиимпериалистической" неосуществима [там же].
Пять! Пять! Пять!
-- Тема "здравого арифметического смысла" звучит у Оруэлла со времен
гражданской войны в Испании, когда перед ним впервые встает видение
"кошмарного мира, где дважды два будет столько, сколько скажет вождь. Если
он скажет "пять", значит, так и есть, пять" [см. "Вспоминая войну в
Испании" - http://orwell.pisem.net]. Формула 2х2=4 давно стала литературной
метафорой: у Достоевского, Пруста, Честертона, Андре Бретона, Замятина. Но
предшественники Оруэлла использовали ее как демонстрацию "тирании
рассудка". "Подпольный человек" Достоевского, отвергая во имя свободы мир,
где дважды два четыре, заявляет, что и "дважды два пять -- премилая иногда
вещичка" [Достоевский Ф. Полн. собр. соч., т. 5. М., 1976. с. 119]; в
антиутопии Замятина "Мы" обезличенные нумера -- рабы тоталитарного
государства -- скандируют оду формуле 2х2 [Замятин Е. Мы. -- "Знамя", 1988,
No 4, 5]. Оруэлл не принимал этого позыва к бессмысленному мятежу, видя в
нем агрессию человека, "который не может жить в согласии с обычной
порядочностью", как он писал в статье о Печорине и Бодлере [The Male
Byronic. "Tribune" (L), 21 June 1940]. Таким образом -- вопреки
предшествующей традиции, -- формулой свободы личности в "1984" становится
2х2=4. Непосредственный импульс к такому решению Оруэлл, по предположению
У. Стейнхофа, получил из книги Е. Лайонса "Assingment in Utopia", в
рецензии на которую он цитирует следующие строки: "Формулы "Пятилетка в
четыре года" и "2х2=5" постоянно привлекали мое внимание... вызов, и
парадокс, и трагический абсурд советской драмы, ее мистическая простота, ее
алогичность, редуцированная к шапкозакидательской арифметике" [СЕ, I., р.
333-334].
Никогда еще он не любил его так сильно...
-- Некоторым ключом к психологической тайне этой сцены может служить
книга Джулии де Бособр "Женщина, которая не смогла умереть" [ Веausоbre J.
de The Woman Who Could not Die. L., 1938], прочитанная Оруэллом.
Арестованная в 1932 г. в Самарканде вместе с мужем (расстрелянным в 1933
г.) и прошедшая через тюрьмы и лагеря, мемуаристка пишет о "страшной
близости", которая устанавливается "между тем, кого мучают изо дня в день,
и тем, кто мучает изо дня в день" [op. cit., p. 85]. О парадоксальной
близости насильника и жертвы, отъединенных от всего мира, пишут и некоторые
заложники современных террористов. Сходный феномен описан в романе А.
Битова "Пушкинский дом": вернувшийся из лагеря дед героя предпочитает
восторженному преклонению внука и других благородных интеллигентов общество
бывшего лагерного начальника.
Тоталитарный
-- определение профессором Б. Криком "1984" как "развивающейся
модели", сопоставимой по своей интерпретационной силе с "Левиафаном" Т.
Гоббса [ор. cit., р. 27], оправдано высоким обобщающим уровнем центральной
идеологемы романа. Концепцию тоталитаризма Оруэлл сформулировал после
гражданской войны в Испании. Одновременно и независимо от него ее развивали
в том же плане А. Кестлер, Ф. Боркенау, И. Силоне, А. Мальро. В рецензии на
книгу Ф. Боркенау "Тоталитарный враг" Оруэлл впервые использовал
заимствованное у Бернхэма понятие "олигархический коллективизм" для
обозначения формы управления тоталитарным обществом [СЕ, II, р. 25].
Статус научной концепции за термином утвердил собравшийся в 1952 г. в
США политологический симпозиум, где "тоталитаризм" был определен как
"закрытая и неподвижная социокультурная и политическая структура, в которой
всякое действие -- от воспитания детей до производства и распределения
товаров -- направляется и контролируется из единого центра" [Цит. по:
Arblaster A. The Rise and the Decline of Western Liberalism. Oxford, 1984,
p. 319]. Однако часть политологов считает, что тоталитаризм -- политическая
метафора; в американской "Энциклопедии социальных наук" 1968 г. он назван
"ненаучной концепцией".
Ты хочешь, чтобы это сделали с другим человеком...
-- В ожесточенном признании Джулии -- это, может быть, главное
откровение романа -- беспощадный расчет с иллюзиями индивидуалистического
гуманизма. Уже в 1943 г. Оруэлл пришел к выводу, что идея "внутренней
свободы" не только утопична, но в ней есть потенциальное оправдание
тоталитаризма. "Самая большая ошибка -- воображать, что человеческое
существо -- это автономная индивидуальность. Тайная свобода, которой вы
надеетесь наслаждаться при деспотическом правлении,-- это нонсенс, потому
что ваши мысли никогда полностью вам не принадлежат. Философам, писателям,
художникам, ученым не просто нужны поощрение и аудитория, им нужно
постоянное воздействие других людей. Невозможно думать без речи. Если бы
Дефо действительно жил на необитаемом острове, он не мог бы написать
"Робинзона Крузо" и не захотел бы это сделать" [СЕ, 111, p. 160].
"Садистский" финал романа, в котором упрекали Оруэлла некоторые критики,--
единственное, что могло убедить читателя: именно потому, что -- вопреки
демагогии О'Брайена -- объективная реальность существует, нельзя "в душе"
остаться человеком.
Новояз
-- Химерой Новояза завершается многолетняя борьба Оруэлла с
идеологизацией и вырождением языка, которую более всего стимулировали:
наблюдения за деградацией речи в английских газетах; анализ языка
геббельсовской пропаганды; размышления над механизмами укрепления
сталинской диктатуры. У. Стейнхофф в качестве "прототипов Новояза"
указывает также на изданный Ортологическим институтом курс сокращенного
английского языка из 850 слов [System of Basic English. L., 1934] и на
"язык телетайпа". В публицистике Оруэлла и его романах обличается и
пародируется весь комплекс будущего Новояза: употребление "скользких
эвфемизмов" и "затасканных идиом" с целью скрыть истинное положение дел;
эксплуатация понятий, не имеющих предметного значения ("измов"); обилие
аббревиатур.
Идея спасения языка и через язык связана у Оруэлла с его сокровенной
темой "интеллигентной народности": "Язык должен быть совместным творением
поэтов и людей физического труда". Оруэлловский Новояз стал одной из
ведущих социокультурных парадигм второй половины XX в. Широко известен
термин "оруэллизация языка", составляются "журналы" и "словари" Новояза. В
специальных работах указывается, что лингвистический анализ Оруэлла
предвосхитил некоторые идеи Оксфордской школы социальной лингвистики и
Венского социолингвистического кружка [см., напр.: Harris К.
Misunderstanding of Newspeak. -- "The Times Lit. Supplement", 1984, No 4,
p. 17].
Чаликова Виктория Атомовна
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 33 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |