потому он мне и понравился... А может, и наоборот - сначала он мне
понравился, а потом я так для себя решила. Что так, что эдак - результат все
равно одинаковый. Пианистка вернулась со своего перерыва, села за рояль и
заиграла мелодии старого кино. Это звучало странно - как если бы к
какой-нибудь сцене фильма по ошибке подобрали не тот музыкальный фон.
- Вот мне и кажется иногда... Может, я таким образом просто его
использовала.
Может быть, он самого начала чувствовал это - потому и... Вы так не
думаете?
- Откуда я знаю, - пожал я плечами. - Это уже чисто ваши с ним отношения.
Она ничего не сказала.
Молчание длилось секунд двадцать, прежде чем я сообразил, что ее монолог
окончен. Я проглотил остатки своего виски, достал из кармана письма Крысы и
положил на середину стола. Два конверта лежали на столе, и притрагиваться к
ним она как будто не торопилась.
- Я должна это прочитать прямо здесь?
- Забирайте домой, там и читайте. А не захотите читать - так выбросьте.
Она кивнула, взяла письма и спрятала их в сумочку. Легкий металлический
звук - клик! - и замок защелкнулся. Я закурил вторую сигарету, заказал себе
второй виски. Надо сказать, что больше всего я уважаю именно вторую порцию
виски. Если с первым виски успокаиваются нервы, то со вторым приходит в
порядок голова. С третьего же и далее - уже ни вкуса, ни смысла не остается:
простое перекачивание жидкости из рюмки в желудок.
- И только ради этого вы ехали сюда из Токио? - спросила она.
- Да, почти что...
- Очень любезно с вашей стороны.
- Ну, как раз об этом я не думал. Просто у нас с ним так повелось.
Поменяй нас в жизни местами - и он сделал бы точно так же, я знаю.
- Что, он уже оказывал вам такие услуги?
Я покачал головой.
- Да нет. Просто мы издавна надоедаем друг другу такими вот "ирреальными"
просьбами. И привыкли выполнять их без лишних вопросов. Ну, а как выполнять
ирреальные просьбы в реальном мире - это уже другая проблема.
- Наверное, на свете больше нет таких странных людей!
- Очень может быть...
Рассмеявшись, она поднялась из-за стола и взяла в руки счет.
- Позвольте, я сама за все заплачу. Тем более, что на сорок минут
опоздала...
- Если вам так будет лучше - пожалуйста, - я пожал плечами. - Но у меня к
вам один вопрос. Можно?
- Ну, разумеется!
- Вот вы сказали по телефону, что догадаетесь, как я буду выглядеть.
- Ну да, сказала. Так, чисто из настроения...
- И что же - прямо-таки сразу и догадались?
- Моментально, - сказала она.
***
Дождь хлестал с прежней силой. Прямо в окно отеля заглядывала гигантская
неоновая реклама с соседнего небоскреба. В ее искусственном свете бежали,
сплетаясь, к земле беспорядочные нити дождя. Встав у окна, я посмотрел вниз
- и мне почудилось, будто дождь всеми струями стремится попасть в одну и ту
же точку земной поверхности.
Я плюхнулся на кровать и выкурил две сигареты подряд. Потом позвонил
администратору отеля и попросил забронировать билет на завтрашний поезд.
Больше в этом городе мне было абсолютно нечего делать... И только дождь все
лил до глубокой ночи.
Часть шестая
ОХОТА НА ОВЕЦ – II
СТРАННЫЙ РАССКАЗ ЧЕЛОВЕКА СО СТРАННОСТЯМИ (1)
Секретарь Сэнсэя, весь в черном, сидел на стуле напротив и, не говоря ни
слова, смотрел на меня. Взгляд его нельзя было назвать ни пытливым, ни
пренебрежительным, ни проницательным. От него не было ни жарко, ни холодно,
ни как-либо еще. Ни одного из известных мне человеческих чувств в том
взгляде не содержалось. Человек этот ПРОСТО СМОТРЕЛ на меня. Не исключаю,
впрочем, что смотрел он не на меня, а на стену у меня за спиной - но
поскольку перед этой стеной сидел я, то приходилось смотреть заодно и на
меня. Человек протянул руку к столу, открыл крышку сигаретницы, вытянул
оттуда длинную сигарету без фильтра, несколько раз пощелкал по ней ногтем,
подбивая с одного конца, и, прикурив от зажигалки, выдохнул дым тонкой
струйкой вперед и немного в сторону. Затем возвратил зажигалку на стол и
положил ногу на ногу. За все это время направление его взгляда не изменилось
ни на полградуса. Выглядел человек точь-в-точь как описывал мой напарник.
Чересчур безупречный костюм, чересчур ухоженное лицо, чересчур длинные
пальцы. Если бы не глаза - холодно-бесчувственные в узких прорезях век, - то
была бы внешность ярко выраженного гомосексуалиста. Но с такими глазами он и
на гомосексуалиста не походил. Он выглядел никак - а точнее, НИКАК НЕ
ВЫГЛЯДЕЛ: не был похож ни на кого и своим видом не вызывал никаких даже
самых смутных ассоциаций. Вглядевшись в эти глаза, я заметил новые
странности. Коричневый цвет преобладал в них над черным, но по общему
темному тону пробегали светло-голубые прожилки. При этом в левом голубого
было больше, чем в правом. Как если бы левый глаз думал одно, а правый -
совсем другое. Пальцы, обхватившие колено, ни на секунду не прекращали едва
заметное шевеление. И по сей день преследует меня видение: все десять
пальцев вдруг отделяются от этих рук и крадутся ко мне, подбираясь все ближе
и ближе... Очень странные пальцы. И вот эти странные пальцы медленно
протянулись к столу и затушили, смяв в пепельнице, скуренную лишь на треть
сигарету. В бокале не спеша таял лед; было видно, как прозрачная вода
постепенно смешивалась с грейпфрутовым соком. Соотношение было явно не в
пользу сока. В комнате стояла совершенно загадочная тишина. Бывает тишина,
какую встречаешь, заходя внутрь огромного дома, - тишина слишком большого
пространства со слишком малым числом людей. Тишина же, царившая в этой
комнате, была еще необычнее. Неприятно-тяжелое, давящее безмолвие. Мне
показалось, что тишину вроде этой я уже где-то раньше встречал. Но чтобы
вспомнить, где именно, требовалось время. Точно старый альбом, страницу за
страницей я перелистывал свою память - пока, наконец, не вспомнил. Тишина,
разбухающая от предчувствия Смерти. Воздух, плотный от пыли и серьезности
происходящего.
- Все умирают, - не сводя глаз с моего лица, негромко произнес человек.
Таким тоном, словно прочитал мои мысли и теперь комментировал их. - Все
живое когда-нибудь становится мертвым.
Сказав это, он снова погрузился в молчание. За окном, как безумные,
отчаянно скрежетали цикады. Я живо представил, как каждая из миллиона
козявок издает своим тельцем этот дикий, отчаянный зов в надежде вернуть
прошедшее лето и вместе с ним - свою уходящую жизнь.
- Насколько мне позволяют возможности, я намерен говорить с тобой
откровенно, - вдруг снова произнес он. Речь его сильно смахивала на
подстрочный перевод официального документа. - Но "говорить откровенно" - еще
не означает "говорить правду". Откровенность и Правда - все равно, что нос и
корма судна, выплывающего из тумана. Вначале появляется Откровенность, и
лишь в последнюю очередь глазам открывается Правда. Временной интервал между
этими двумя моментами прямо пропорционален размерам судна. Большому выплыть
сложнее. Иногда это получается уже после того, как закончилась жизнь
наблюдающего. Поэтому если, несмотря на мои усилия, Правда тебе все-таки не
откроется - ни моей, ни твоей вины в том быть не должно.
Даже не представляя, что на это ответить, я молчал. Он убедился, что
молчание должным образом соблюдается - и продолжал свою речь.
- Ты же прибыл сюда как раз для того, чтобы судно выплывало как можно
быстрее.
Нам с тобой предстоит ускорить движение судна. Поэтому будем говорить
откровенно. И, таким образом, еще на шаг приблизимся к Правде. Откашливаясь,
он на пару секунд отвел-таки взгляд: с моего лица - на свои пальцы, теперь
уже поглаживавшие подлокотник дивана.
- Подобные объяснения, однако, слишком абстрактны. Поэтому поговорим о
реальных проблемах. Например, о твоей рекламе для страховой компании П. Я
думаю, ты уже слышал об этом?
- Кое-что слышал.
Он кивнул. И, снова выдержав паузу, продолжал:
- Как я предполагаю, ты был весьма уязвлен. Любой почувствует себя
неуютно, когда уничтожают то, что он создавал, не жалея времени и сил. Тем
более, если речь идет о хлебе насущном. Да и реальные убытки, надо думать,
понесены немалые. Я правильно понимаю?
- Совершенно правильно, - подтвердил я.
- Вот об этих реальных убытках я и хотел бы услышать от тебя самого.
- Ну, убытки - это постоянная опасность в той работе, которой мы
занимаемся. Сам характер работы никогда не исключает того, что готовый
рекламный макет может быть изъят из печати - из-за какой-нибудь мелочи,
которая не понравилась клиенту. Но для такой маленькой фирмы, как наша, это
- смерти подобно. Чтобы уберечься от такого риска, мы производим макет в
полном, стопроцентном соответствии с пожеланиями заказчика. Грубо говоря,
каждую строчку текста мы выверяем в присутствии клиента. Только этим мы и
можем себя хоть как-то обезопасить. Не самая веселая работа, конечно; но
такого нищего волка, как мы, только ноги и кормят...
- Ну, все когда-нибудь с этого начинали, - подбодрил секретарь. - Следует
ли понимать тебя так, что, приостановив выпуск журнала, я повергаю твою
фирму в глубокий финансовый шок?
- В общем, именно так. Журнал уже отпечатан и разброшюрован. За бумагу и
печать нужно кровь из носу расплатиться в течение месяца. Плюс - гонорары
внештатникам. Получается что-то около пяти миллионов иен; но именно столько
необходимо вернуть в банк для погашения долга. Год назад мы решили взять
кредит на развитие предприятия...
- Да, я в курсе, - вставил секретарь.
- Ну и, само собой, встает проблема дальнейших заказов. С таким хлипким
положением, как у нас, один-единственный промах - и клиенты немедленно
предпочтут нам другие агентства. Как раз с этой страховой компанией у нас
годовой контракт на изготовление их рекламы. Если в результате нынешнего
скандала их реклама будет изъята - мы просто тут же пойдем ко дну. Фирма у
нас маленькая, связей особых нет; выезжали до сих пор лишь на собственном
имидже - на том, что о нас люди скажут. Малейший удар по репутации - и нам
просто крышка. Я закончил, но мой собеседник еще долго не говорил ни слова в
ответ, а только сидел и пристально глядел на меня. Наконец, он раскрыл-таки
рот:
- Ты рассказываешь очень откровенно. Кроме того, содержание твоего
рассказа полностью совпадает с той информацией, которой располагаю я. И
этого я не могу не оценить. Теперь - по сути вопроса. Какие еще проблемы,
по-твоему, останутся у твоей фирмы, если я возмещу все убытки этой страховой
компании за изъятую рекламу, а также - порекомендую им заключать контракты с
вами в дальнейшем?
- Тогда - никаких проблем. Ну, может, все поудивляются поначалу, из-за
чего весь сыр-бор, - да и вернутся в свои серые будни.
- Сверх того можно было бы обеспечить и моральную компенсацию. Достаточно
мне написать одно слово на обороте визитки - и ваша фирма будет обеспечена
работой лет на десять вперед. Подчеркиваю - работой, а не жалкими рекламными
листочками...
- То есть, вы предлагаете сделку?
- Скорее - обмен пожеланиями. Я из добрых пожеланий предлагаю тебе
информацию о том, что такое-то издательство остановило выпуск журнала с
изготовленной тобой рекламой. Ты, приняв эту информацию, выражаешь мне твои
собственные пожелания, на которые я снова откликаюсь своими. Почему бы не
воспринять это именно так? Думаю, тебе лично мои пожелания были бы очень
полезны. Не хочешь же ты всю жизнь провести в одной упряжке со своим
головастым алкоголиком...
- Мы - друзья, - сказал я.
Тишина камня, падающего в бездонный колодец, была мне ответом. Добрых
тридцать секунд миновало, прежде чем камень, наконец, достиг какого-то дна.
- Ладно, - произнес он. - Это твои проблемы. Я довольно подробно проверил
твою биографию - ты, по-своему, весьма интересный тип. Все население можно
условно разделить на две группы: посредственности-реалисты - и
посредственности-идеалисты. Ты, несомненно, принадлежишь ко вторым. Будет
очень хорошо, если ты это запомнишь. Весь твой путь - это путь
посредственности, оторвавшейся от реальной жизни.
- Я запомню, - сказал я.
Он кивнул. Лед в грейпфрутовом соке совсем растаял; я взял бокал и отпил
половину.
- Ну, а теперь поговорим конкретно, - сказал он. - Поговорим про овец.
***
Он слегка шевельнулся, достал из нагрудного кармана бумажный конверт,
извлек из него черно-белый фотоснимок с овцами и положил на стол, повернув
изображением в мою сторону. Будто свежим воздухом - запахом реальной жизни?
- вдруг повеяло в комнате.
- Вот фотография с овцами, которую ты использовал для журнала.
Изображение переснимали без негатива, прямо с оригинала; и тем не менее,
то была невероятно контрастная и четкая фотокопия. Судя по всему,
применялась какая-то очень специальная аппаратура.
- Насколько мне известно, фотография эта попала к тебе частным путем, и
затем ты решил использовать ее для журнала. Или я ошибаюсь?
- Нет. Все так и было.
- Результаты проведенной нами экспертизы показали, что снимок сделан на
Хоккайдо не более полугода тому назад рукой человека, ничего в фотографии не
смыслящего. Камера - дешевка карманных размеров. Снимал не ты. У тебя -
"Никон" с большим объективом, да и снимаешь ты куда лучше. К тому же, за
последние пять лет ты ни разу на Хоккайдо не выезжал. Не так ли?
- Как сказать...
- Уф-ф! - перевел он дух и выдержал новую паузу. - Ладно, как хочешь - а
у нас к тебе три пожелания. Мы желаем, чтобы ты объяснил нам: где, от кого
ты получил эту фотографию, а также - что тебя заставило использовать такой
непрофессиональный кадр в журнальной рекламе.
- Не скажу, - ответил я и сам удивился, как просто у меня это получилось.
- Как любой журналист, имею полное право на неразглашение источников
информации. Секретарь, не мигая, смотрел на меня; пальцы его левой руки
переползали то влево, то вправо вдоль тонкой линии губ. Поблуждав туда-сюда
несколько раз, они оторвались-таки от лица - и вернулись на колени хозяина.
Молчание становилось все напряженнее. Хоть бы кукушка какая-нибудь
закуковала в саду, подумал я вдруг. Но кукушка, конечно же, не закуковала.
Кукушки не кукуют по вечерам.
- Странный ты все-таки человек! Одним движением пальца мы можем
похоронить твою фирму. Случись это - никому вокруг и в голову не прийдет
называть тебя журналистом. Даже если эту возню с памфлетиками и афишками,
которой ты занят сегодня, и считать журналистикой...
Я снова подумал о кукушке. Все-таки, почему кукушки никогда не кукуют по
вечерам?
- К тому же, существует несколько способов заставить говорить таких
людей, как ты.
- Наверное, - сказал я. - Только чтобы они сработали, нужно время - а до
тех пор я буду молчать. Когда же я заговорю, то не буду рассказывать все,
что знаю. Ведь вам же неизвестно, что я знаю, а что - нет. Разве не так? Я
говорил наугад - но явно шел правильным курсом. Неуверенное молчание,
последовавшее за моими словами, показало, что я заработал очко в свою
пользу.
- А с тобой занятно поговорить! В твоем идеализме можно услышать даже
какие-то патетические нотки... Ну, да ладно. Поговорим о другом. Он достал
из кармана увеличительное стекло и положил передо мною на стол.
- Возьми-ка - и хорошенько проверь, что ты видишь на этой фотографии.
Взяв снимок в левую руку, а линзу - в правую, я начал медленно, сантиметр
за сантиметром, изучать фотографию. Одни овцы глядели в одну сторону, другие
в другую, третьи же, никуда особо не глядя, с безучастным видом щипали
траву. Атмосфера - как на памятном фото какого-нибудь колледжа, собравшего
на вечеринку давно позабывших друг друга выпускников. Я исследовал одну за
другой всех овец, изучил, как и где растет трава на лугу, разглядел все
березы в роще на заднем плане, отследил все изгибы линии гор на горизонте,
пропутешествовал по раскинувшим в небе облакам. Ничего необычного на снимке
не было. Подняв глаза от линзы и фотографии, я уставился на своего
собеседника.
- Ничего странного не заметил? - спросил он.
- Ничего, - сказал я.
Мой ответ его, похоже, нисколько не разочаровал.
- Ты, по-моему, в университете биологию изучал. Что ты, вообще, знаешь об
овцах?
- Да, можно сказать, ничего. Я изучал очень узкую область - здесь те
знания почти бесполезны.
- Расскажи, что знаешь.
- Парнокопытные. Травоядные. Стадные. Впервые завезены в Японию, кажется,
где-то в начале Мэйдзи <Период правления императора Мэйдзи, 1867-1912.
Первый демократический период в истории Японии сразу после революции Мэйдзи
(1867) и падения военно-феодального правительства - сегуната>. Разводятся
людьми ради мяса и шерсти. Вот, пожалуй, и все.
- В общем, правильно, - сказал секретарь. - Только, если уж быть совсем
точным - впервые овцы были завезены к нам не в начале Мэйдзи, а в середине
эпохи Ансэй <Период правления императора Ансэй, 1854-1860>. До тех же пор,
как ты верно сказал, овец в Японии просто не существовало. Предание гласит,
что первых овец привезли из Китая в эпоху Ансэй; но, даже если это и так -
те овцы не прижились и вскоре вымерли. Поэтому до начала Мэйдзи таких
животных, как овцы, японцы в глаза не видали и вообразить себе не могли.
Хотя Овен как знак Зодиака и был сравнительно популярен, - никто не мог
точно сказать, как этот зверь выглядит на самом деле. Иными словами, долгое
время овца была сродни выдуманным, мифическим животным - типа баку <"Баку" в
китайской мифологии - фантастическое животное с телом медведя, хоботом
слона, глазами носорога, хвостом быка и лапами тигра> или дракона.
Исторический факт: все изображения овец на японских картинах до периода
Мэйдзи - сплошной суррогат и чистейшая несуразица. Люди разбирались в овцах
примерно так же, как Герберт Уэллс - в марсианах.
Но и до сих пор еще японцы знают про овец удручающе мало. Начнем с того,
что за всю свою историю нация никогда по-настоящему в овцах не нуждалась.
Животные были завезены из Америки, разведены здесь - и благополучно забыты.
Великое дело - какие-то овцы! После войны открылись квоты на импорт баранины
и овечьей шерсти из Австралии и Новой Зеландии - и разводить овец в Японии
стало совершенно невыгодно. Бедные овцы, тебе не кажется? Просто вылитые
японцы в двадцатом веке...
Впрочем, я не собираюсь читать тебе лекции о сиротской доле современной
Японии. Я хочу, чтобы ты сопоставил в голове две вещи. Первое: до конца
эпохи сегуната овец в Японии практически не существовало. Второе: с приходом
новой власти всех овец, ввозимых в страну, государственные чиновники
пересчитывали буквально по головам и проверяли самым тщательным образом. О
чем это говорит? Вопрос обращался ко мне.
- О том, что, видимо, отбирали только каких-то определенных овец, -
сказал я.
- Абсолютно верно! Точно так же, как у беговых лошадей, порода у овец -
ключевой показатель их особенностей и повадок. Так, например, почти все
овцы, завезенные в Японию, отличаются закрепленной в поколениях способностью
взбираться на гору. Иными словами, японские овцы - животные, отсортированные
по самым жестким критериям. Отслеживали и по экстерьеру - чтобы не допустить
примеси других кровей. Нелегально в страну не ввозились. Кому интересно
заниматься контрабандой овец? Конкретно, были отобраны следующие породы:
саусдаун, испанский меринос, котсвольд, китайская, шропшир, корридэйл,
шевиот, романовская, остофрижан, бордерлейстер, ромнимарш, линкольн,
дорсетхорн и саффолк - вот тебе примерно весь список. Ну, а теперь, - он
кивнул в мою сторону, - еще раз внимательно посмотри на фотографию.
Я снова взял в руки снимок и увеличительное стекло.
- Приглядись получше к третьей справа овце на переднем плане.
Я направил увеличительное стекло на третью справа овцу. Затем передвинул
на соседнюю овцу, пригляделся - и вернулся к той, что была третьей справа.
- На этот раз что-нибудь заметил? - спросил секретарь.
- Порода другая, - ответил я.
- Именно! За исключением третьей справа, все овцы на фотографии - обычный
саффолк. Только эта одна отличается. Эта, по сравнению с саффолком, -
коренастее, да и шерсть посветлее. Опять же, морда совсем не черная. Эта
овца как будто крепче, сильнее всех остальных. Я показывал фотографию
нескольким специалистам-овцеводам. Все они, будто сговорившись, утверждали:
таких овец нет и быть не может в Японии. А возможно, что и во всем мире.
Таким образом получается, что сейчас ты видишь овцу, которой не существует в
природе. Я снова направил линзу на третью справа овцу. Приглядевшись
внимательнее, я обнаружил у нее на спине бледноватое, на первый взгляд
бесформенное пятно - словно от кофе, пролитого на скатерть. Пятно было
страшно расплывчатым и нечетким - то ли дефект от царапины на пленке, то ли
просто обман зрения. Или же кто-то и вправду умудрился опрокинуть кофе прямо
на спину овцы.
- На спине - какое-то пятно расплывчатое, - сказал я вслух.
- Не просто пятно. Родимое пятно в форме звезды. Сравни-ка вот это...
Он достал из конверта лист бумаги и вручил его мне. То была копия рисунка
овцы. Изображение переводили, похоже, каким-то толстым карандашом; все
свободное поле вокруг было усеяно следами пальцев. Сам рисунок был неумелый,
почти детский - но что-то в нем явно будило воображение. С особенной,
какой-то неестественной тщательностью были скопированы все мелкие детали. Я
сравнил овцу на рисунке с овцой на фотографии. Безо всяких сомнений, это
была одна и та же овца. Небольшое звездообразное пятно, красовавшееся на
спине у нарисованной овцы, и по месту на теле, и по форме совпадало с пятном
у овцы на фотографии.
- А теперь - вот это, - добавил он, вынул из кармана брюк зажигалку и
протянул ее мне. То была необычайно увесистая, изготовленная по спецзаказу
из чистого серебра зажигалка фирмы "Дюпон". На боку у нее был выгравирован
все тот же овечий герб, что я впервые увидал в лимузине. На спине же
серебряной овцы я, приглядевшись, различил мелкое, но совершенно отчетливое
звездообразное пятнышко.
У меня начала потихоньку болеть голова.
СТРАННЫЙ РАССКАЗ ЧЕЛОВЕКА СО СТРАННОСТЯМИ (2)
- Чуть раньше я говорил тебе о посредственности, - продолжал секретарь. -
Однако же, говоря об этом, я вовсе не собирался обвинять в посредственности
лично тебя. Я только имел в виду, что весь мир, в принципе, - одна сплошная
посредственность; ты же представляешь собой посредственность, поскольку
являешься частью этого мира. Или ты так не считаешь?
- Ну, не знаю...
- Мир - посредственность. В этом нет никаких сомнений. Вопрос: был ли мир
такой же посредственностью в древние времена? Нет! В древние времена мир
представлял собой хаос, а хаос ничего общего с посредственностью не имеет.
Мир начал скатываться к посредственности, как только человек отделил
средства производства от повседневной жизни. Когда же Карл Маркс изобрел
понятие пролетариата - он тем самым окончательно закрепил мир в состоянии
посредственности. Именно поэтому сталинизм и примыкает к марксизму. Лично я
почитаю Маркса. Он - один из тех редких гениев, чья память вбирала в себя
великий Хаос древнего мира. За то же самое, кстати, я почитаю и
Достоевского. Но марксизма не признаю. Слишком много посредственности.
Он издал горлом какой-то невнятный звук.
- Сейчас я говорю с тобой очень откровенно. Таким образом я выражаю тебе
признательность за то, что до этого ты очень откровенно говорил со мной.
Итак, сейчас я буду отвечать на твои, скажем так, вопросы
наивно-естественного происхождения. Но после того, как я закончу на них
отвечать, - свобода выбора дальнейшей линии поведения у тебя уже будет
весьма и весьма ограничена. Я желаю, чтобы ты с самого начала понимал такие
вещи отчетливо. Если же говорить совсем просто - твоя ставка в игре
повышается. Ты согласен?
- А что мне еще остается? - пожал я плечами.
- Сейчас в этом доме умирает старый человек, - сказал секретарь. -
Причина смерти ясна. В голове у него - огромный сгусток крови. Гигантская
гематома - шишка такой величины, что деформируется мозг... Ты что-нибудь
смыслишь в нейрохирургии?
- Да почти ничего...
- Если говорить простым языком - кровяная бомба. Кровь застопоривается,
собирается в одном месте - и сосуд разбухает до невероятных размеров. Что-то
вроде змеи, проглотившей мячик для гольфа. Взрыв - и мозг прекращает
функционировать. А оперировать нельзя: от малейшего вмешательства бомба тут
же взорвется. То есть, если называть вещи своими именами, - остается просто
ждать смерти. Может быть, он умрет через неделю. А может быть, через месяц.
Этого не знает никто.
Поджав губы, он неторопливо вздохнул - и выпустил воздух из легких.
- В смерти его нет ничего удивительного. Все-таки старик уже, да и
болезнь очевидна. Удивительно другое: как ему удалось оставаться живым так
долго? Что он хотел сказать - я совершенно не понимал.
- На самом деле, никто бы не удивился, если бы он умер тридцать два года
назад.
- продолжал он. - А может, и сорок два. Его гематому впервые обнаружили
американские врачи, проводившие медосмотр арестованных за военные
преступления класса "А". Было это осенью 1946 года - незадолго до Токийского
процесса. Взглянув на рентгеновский снимок, врач испытал настоящий шок. С
такой огромной гематомой в мозгу жить на свете, да жить поактивней простого
смертного - это не укладывалось у многоопытного врача в голове. Пациент был
переведен в больницу при церкви Святого Луки, реквизированную под армейский
госпиталь, где начал получать на редкость обстоятельное лечение.
Прошел год с начала лечения - но врачи по-прежнему ничего не понимали.
Ничего - кроме того, что он может помереть в любую минуту, да самого факта,
что он каким-то чудом, несмотря ни на что, продолжает жить. А пациент, как
ни в чем ни бывало, продолжал находиться в полном здравии без каких-либо
осложнений. Его мозг работал так же безупречно, как и у любого нормального
человека. Почему - непонятно. Логический тупик. Человек, который по всем
показателям должен быть мертв, продолжал жить и двигаться у всех на
глазах... Все, что удалось выяснить, - лишь самые общие закономерности
протекания болезни. Так, через каждые сорок дней начинались приступы сильной
головной боли, продолжавшиеся трое суток. По словам самого больного, впервые
такие приступы случились с ним в 1936 году; этот год и стали
предположительно считать временем образования гематомы. Боль была
непереносимая, и пациенту начали вводить болеутолители. А проще говоря -
наркотики. Те действительно снимали боль, но вместо этого вызывали
галлюцинации. Чрезвычайно яркие и эмоционально насыщенные галлюцинации. Что
он при этом испытывал - известно лишь ему одному, но было очевидно: ощущения
не из приятных. Описания того, как проходили эти галлюцинации, хранятся в
Медицинских архивах Армии США. Тот врач действительно записывал все очень
подробно. Я нелегально получил доступ к этим документам; несмотря на очень
сухой, официальный тон, от чтения этих записей, я уверен, у многих
шевелились волосы на голове. Далеко не каждый смог бы выдерживать подобные
ужасы регулярно в течение всей своей жизни. Отчего происходили настолько
жуткие галлюцинации - не понимал никто. Скорее всего, предполагали врачи,
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 26 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |