– А мне казалось, все затеяно ради меня.
– Я надеялся увлечь вас, мой друг. Надеялся, что вы почерпнете для себя что-то полезное. Предлагать вам деньги оскорбительно. Но вы не уйдете с пустыми руками.
– Жалованье меня не интересует. А вот работодатель – весьма и весьма.
– По-моему, я говорил, что никогда не занимался врачебной практикой. Это не совсем так, Николас. В двадцатых я посещал лекции Юнга. Не сказал бы, что до сих пор остаюсь его последователем. Но психиатрия всегда была моей специальностью. До войны в Париже я имел небольшую практику. В основном случаи шизофрении. – Обхватил ладонями край стола. – Желаете убедиться? Я покажу вам несколько своих журнальных статей.
– С удовольствием их прочитаю. Попозже.
Откинулся на стуле:
– Очень хорошо. Никогда и никому не рассказывайте о том, что сейчас узнаете. – Внушительный взгляд. – Настоящее имя Лилии – Жюли Холмс. Четыре-пять лет назад ее случай возбудил среди психиатров повышенный интерес. Он был документально зафиксирован до мелочей. Уникальность состояла не столько в заболевании самом по себе, сколько в том, что у пациента имелась сестра-двойняшка без психических отклонений – в науке это называется контрольным аналогом. Вопрос о причинах шизофрении долго служил поводом для полемики между невропатологами и собственно психиатрами – вызывается ли она физическими и наследственными или же духовными отклонениями? Существование Жюли с сестрой явно подтверждало второе. Отсюда и ажиотаж, который возник вокруг них.
– Можно взглянуть на эти документы?
– Как-нибудь в другой раз. Сейчас это осложнит вашу задачу. Важно внушить ей, что вы не догадываетесь, кто она такая. А когда вы познакомитесь с клинической картиной и анамнезом, это вам не удастся. Согласны?
– Наверное, вы правы.
– Жюли как пациентке неординарной грозила участь циркового урода, непременного экспоната медицинских выставок. Вот от чего я хочу ее уберечь.
Мысли мои метнулись в противоположную сторону – разве она не предупреждала, что он в очередной раз попробует сбить меня с толку? Я не мог поверить, что девушка, с которой мы недавно распрощались, страдает тяжелым психическим недугом. Лгунья – да; но не патентованная маньячка.
– Можно узнать, почему вы принимаете в ней такое участие?
– Причина проста и не имеет отношения к медицине. Ее родители – мои старые друзья. Я для нее не только врач, Николас. Но и крестный отец.
– А я думал, у вас не осталось связей с Англией.
– Они живут не в Англии. В Швейцарии. Там она проводит осень, зиму и весну. В частной клинике. К сожалению, я лишен возможности посвятить ей все свое время.
Я физически ощущал его волевые усилия: я говорю правду, правду. Отвел глаза, опять посмотрел на него с усмешкой.
– Хорошо, что сказали, а то я собирался поздравить вас с удачным выбором молодой актрисы на главную роль.
Его лицо вдруг сделалось настороженным, почти свирепым.
– Наслушались ее объяснений?
– Ничего подобного.
Но он не поверил, да и не мог мне поверить. Склонил голову, затем встал, подошел к краю колоннады, разглядывая пейзаж. И обернулся с примирительной улыбкой.
– Похоже, события меня опередили. Она явилась вам в новой роли. Так или нет?
– О своей болезни она по крайней мере не рассказывала.
Он пытливо всматривался в меня, и я малодушно отвернулся. Он сцепил руки на груди, точно кляня себя за недальновидность. Потом приблизился, сел за стол.
– Вы по-своему правы, Николас. Я не выбирал ее на главную роль, как вы изволили выразиться. Но она действительно талантливая актриса. Учтите, криминалистика знает виртуозных мошенников, которые тоже страдали шизофренией. – Навис над столом, обхватив локти ладонями. – Не загоняйте ее в угол. Иначе она станет громоздить одну ложь на другую, пока у вас голова не пойдет кругом. Вы человек здоровый, сдюжите. А ее болезнь может дать рецидив. И годы лечения – насмарку.
– Что бы вам раньше меня предостеречь!
Нехотя оторвался от моего лица.
– Да. Верно. Надо было предостеречь вас. Вижу, я здорово просчитался.
– Почему?
– Излишняя искренность могла повредить нашим маленьким – но, уверяю, весьма целебным – развлечениям. – И, помедлив, продолжал: – Многих из нас давно смущало, что традиционный способ лечения психических отклонений параноидальной группы, по сути, абсурден. Пациент попадает в условия, где его непрерывно допрашивают, надзирают за каждым его шагом и тому подобное. Конечно, мне могут возразить, что это делается для его же блага. Но при этом подразумевается: для нашего блага, общественного. На самом деле косная стационарная терапия зачастую провоцирует манию преследования. Здесь я пытаюсь создать Жюли условия, в которых она вольна действовать на свой страх и риск. Если хотите, условия, в которых она не чувствует себя ущемленной… отданной в чужую власть. Сообща мы внушаем ей эту иллюзию. И потом, иногда я притворяюсь, что толком не понимаю, что происходит, и ей кажется, что меня удалось обмануть.
Он объяснял все это таким тоном, будто я сам давно должен был сообразить, что к чему. Беседы на вилле всегда приводили меня в состояние, когда перестаешь понимать, на что тебе, собственно, намекают; в данном случае – на то ли, что «Лилия» и вправду шизофреничка, или на то, что ее шизофрения носит настолько бутафорский характер, что не замечать этого просто глупо…
– Извините. – Он снисходительно вскинул руку: не стоит извиняться. – Так вот почему вы запрещаете ей выходить за пределы Бурани…
– Конечно.
– А под чьим-нибудь… – я взглянул на огонек своей сигареты, – присмотром – тоже нельзя?
– Юридически она невменяема. Я несу за нее личную ответственность. За то, что она никогда не попадет в сумасшедший дом.
– Но гулять-то вы ей разрешаете. Она может сбежать.
Не колеблясь, отрицательно вскинул голову.
– Исключено. Санитар не спускает с нее глаз.
– Санитар?
– Он очень скрытный. Его постоянное присутствие ее удручает, особенно здесь, и он, как правило, держится в тени. Как-нибудь вы с ним познакомитесь.
Пусть только снимет шакалью маску. Что-то не сходилось; и самое удивительное, я был почти уверен: и Кончис это понимает. Последний раз я играл в шахматы несколько лет назад, но помнил, что эта игра – искусство коварных жертв. Не степень моей доверчивости испытывал Кончис, а степень моего недоверия.
– Поэтому вы держите ее на яхте?
– На яхте?
– Я думал, она живет на яхте.
– Это ее маленькая тайна. Не будем ее нарушать.
– Вы привозите ее сюда каждое лето?
– Да.
Я удержался от замечания, что один из них врет, и скорее всего не девушка с настоящим именем Жюли. Улыбнулся:
– Вот чем занимались тут мои предшественники. А потом держали язык за зубами.
– Джон «водил» превосходно. А Митфорд – из рук вон. Понимаете, Николас, Жюли вскружила ему голову. У нее как раз обострилась мания преследования. В такие периоды она приписывает мне, человеку, который нянчится с ней каждое лето, враждебные намерения. И как-то ночью Митфорд весьма грубо и неуклюже попробовал, как он выразился, «вызволить» ее. Санитару, понятно, пришлось вмешаться. Вышла некрасивая потасовка. Жюли была потрясена до глубины души. И если я иногда навязчив, это затем, чтобы не допустить повторения прошлогодней сцены. – Поднял руку. – Не обижайтесь. Вы юноша умный и порядочный; этих-то качеств Митфорду и недоставало.
Я потер переносицу. Не стоит больше досаждать ему каверзными вопросами. Постоянные хвалы моему уму пробудили во мне заячью подозрительность. Есть три вида умных людей: первые столь умны, что, когда их называют умными, это выглядит справедливым и естественным; вторые достаточно умны, чтобы отличить правду от лести; третьи скорее глупы, ибо все принимают на веру. Я знал, что принадлежу ко вторым. Я не мог совсем не верить Кончису; его объяснения казались довольно стройными. Очевидно, любвеобильные родственники и в наше время берут под крылышко богатых психов, чтобы не помещать их в лечебницу; однако Кончиса любвеобильным никак не назовешь. Не сходится, не сходится. Некоторые ужимки Жюли, ее неадекватная реакция, слезливость вроде бы подтверждали его правоту. Но ничего не доказывали; возможно, это очередной выверт сценария, и Жюли не захотела открыть все карты сразу…
– Ну ладно, – сказал он. – Вы мне верите?
– Разве по мне не видно?
– Видимость обманчива.
– Зря вы предлагали мне пилюлю с ядом.
– Думаете, в этом доме вся синильная кислота заменена миндальным сиропом?
– Я этого не говорил. Я ваш гость, господин Кончис. И потому верю вам на слово.
Казалось, на мгновение маски сброшены; передо мной сидел человек, не расположенный шутить, а перед ним – человек, не расположенный поддакивать. Война объявлена: кто кого. Мы разом улыбнулись, сознавая, что эти улыбки не смягчают очевидного: мы не верим друг другу ни на грош.
– Напоследок хочу сказать вам две вещи, Николас. Первое. Принимаете вы мою версию или нет, не имеет большого значения. Но запомните: Жюли сама не отдает себе отчета, насколько она обидчива и мстительна. Она как безопасная бритва: ее легко сломать, но ею и легко пораниться. Мы все поневоле выучились смирять эмоции, которые она в нас вызывает. Ибо как раз на эмоциях она при удобном случае и спекулирует.
Вперившись в бахрому скатерти, я вспоминал обволакивавший девушку ореол скромности, невинности; с точки зрения патологии эти черты ее характера легко объяснимы… явная неопытность плоти, пожизненное, вынужденное целомудрие. Дико, но в словах Кончиса был свой резон.
– А второе?
– И о втором скажу, хотя без всякого удовольствия. Ужас положения Жюли еще и в том, что ее обуревают естественные для молодой женщины желания, но естественной разрядки не получают. Как видный юноша, вы даете ей возможность этой разрядки, что само по себе можно только приветствовать. Если, напрямик, ей необходимо с кем-то кокетничать… на ком-то испытывать свои женские чары. Догадываюсь, что в этом она уже преуспела.
– Вы ж видели, как я ее целовал. Вы ведь не предупредили…
Подняв руку, он остановил меня.
– Вы не виноваты. Когда красивая девушка напрашивается на поцелуй… все понятно. Но теперь вы знаете правду, и я должен подчеркнуть, сколь трудна и деликатна ваша роль. Не требую, чтоб вы избегали любых заигрываний, любого, даже мимолетного, телесного контакта, но помните: существует граница, которую нельзя пересекать. По чисто медицинским показаниям позволить это я не имею права. И если, паче чаяния, обстоятельства сложатся так, что вы не сумеете себя перебороть, я вынужден буду вмешаться. Прошлым летом ей удалось внушить Митфорду, что, стоит ему увезти ее и сделать своей женой, она выздоровеет… и это не лукавство. Она сама верит в то, что говорит. Поэтому ложь в ее устах столь убедительна.
Я сдержал улыбку. Даже допуская, что в остальном он не врет, трудно представить, что Жюли прониклась нежными чувствами к дураку Митфорду. Но во взгляде старика сквозила такая истовая уверенность в собственной правоте, что у меня не хватило духу его подкалывать.
– Надо было объяснить все с самого начала.
– Я не думал, что вы такой быстрый. Реакция пациентки опередила самые оптимистические прогнозы. – Улыбнулся, откинулся на спинку стула. – Тут есть еще одно соображение, Николас. Я никогда, повторяю, никогда не втянул бы вас в эту историю, знай я, что ваше сердце уже занято. Из того, что вы рассказали…
– Все уже в прошлом. Если вы имеете в виду радиограмму… я не поеду к ней в Афины.
Отвел глаза, покачал головой:
– Конечно, это не мое дело. Но ваш рассказ об этой девушке – и об искренних чувствах к ней – глубоко меня тронул. По-моему, неразумно было бы отвергать дружбу, которую она пытается возобновить.
– Не сердитесь… но это действительно не ваше дело.
– Не прощу себе, если на ваше решение хоть в малой мере повлияли здешние события.
– Не повлияли.
– Допустим. Но теперь, когда вы разобрались, что к чему, подумайте, стоит ли вам продолжать бывать у меня? Если вы захотите прекратить всякие отношения с нами, я не обижусь. – Не дал мне ответить. – В любом случае моей бедной крестнице явно требуется отдых. Дней на десять я, пожалуй, увезу ее отсюда. – И важно, как психиатр психиатру, прибавил: – Перевозбуждение затрудняет лечебный процесс.
В жгучей досаде я мысленно проклял Алисон с ее чертовой радиограммой. Но напрягся и сдержал разочарование.
– Тут и думать нечего. Мне хочется у вас бывать.
Внимательно посмотрел на меня, кивнул. Старый бес!
Словно не его, а моя правдивость подлежала сомнению.
– И все же советую не рубить сплеча и провести каникулы в Афинах, с девушкой, по всей видимости, очаровательной. – Я открыл было рот, но он быстро вставил: – Я врач, Николас. Позвольте мне говорить откровенно. Здесь вы обречены на воздержание, а молодому человеку это только во вред.
– Да я уж на собственном кармане почувствовал.
– Помню, помню. Тем более.
– А следующие выходные?
– Посмотрим. Давайте пока на этом остановимся. – Порывисто встал, протянул руку для пожатия. – Хорошо. Ладно. Рад, что теперь между нами нет недоговоренностей. – Подбоченился. – Вот что. Не хотите ли на славу потрудиться?
– Да нет. Но если нужно, так нужно.
Он отвел меня в дальний угол огорода. Часть стены, поддерживавшей терраску, рухнула, и он растолковал, как ее восстановить. Разрыхляешь почву мотыгой, укрепляешь в ней камни, подравниваешь, просыпаешь землей – мокрой, чтоб кладка схватилась. Как только я взялся за работу, он ретировался. В этот час бриз обычно стихал, но сегодня дул как ни в чем не бывало, унося вечернее тепло; тем не менее я скоро взопрел. Истинный смысл моей барщины был прозрачен: ему требовалось чем-то меня занять, чтобы без помех разыскать Жюли и выпытать, что между нами произошло… а может, поблагодарить за то, что новая роль у нее выходит еще убедительнее прежней.
Минут через сорок я устроил перекур. Тут же прямо над головой вырос Кончис и насмешливо посмотрел, как я потираю поясницу, прислонившись к сосновому чурбаку.
– Труд сделал из обезьяны человека.
– Из меня он человека не сделает.
– Вы против Маркса?
Я показал ему ладони, натертые рукояткой мотыги.
– Я против мозолей.
– Пустяки.
Он не сводил с меня глаз, точно мое усердие – или же то, что он успел выведать у Жюли – его обрадовало; так благодушествует в цирке философ, глядя на клоунские проказы. Я, не теряя времени, огорошил его вопросом:
– Ее россказням верить нельзя. Ну а вашим рассказам из собственной жизни?
Он не обиделся – лишь шире улыбнулся.
– Чужая душа – потемки.
Я криво улыбнулся в ответ.
– Художественную литературу на дух не переносите, а сами занимаетесь чем-то подобным.
– Против вымысла самого по себе я ничего не имею. Просто в напечатанном виде он и остается сам по себе, – сказал Кончис. – Усвойте, Николас, основной закон цивилизации: человеческую речь нельзя понимать буквально. – И добавил: – Даже речь невежды, который не разбирает, какой смысл буквальный, а какой переносный.
– Этот закон забыть трудно. Во всяком случае, здесь.
Задумался, опять посмотрел на меня.
– В психиатрии я пользуюсь новейшим методом. Он только что разработан в Америке. Называется «ситуативная терапия».
– С удовольствием почитал бы ваши статьи.
– Ах, статьи. Я как раз искал их. Похоже, они куда-то завалились.
Он произнес это нагловатым тоном беспардонного лжеца, точно специально разжигая мое недоверие.
– Сочувствую.
Скрестил руки на груди.
– Я тут размышлял о… вашей подружке. Вы, может быть, знаете, что деревенский дом, где живет Гермес, принадлежит мне. На второй этаж он не поднимается. Почему бы вам не позвать ее на Фраксос погостить? Наверху имеются все удобства. Без особого комфорта, зато просторно.
Я вконец растерялся; за его радушием чувствовалось гигантское самообладание… с такими ухищрениями заманивать меня в ловушку, а потом упорно подталкивать к бегству из нее! Твердо же он убежден, что я не улизну; а что, если принять его предложение? Алисон, конечно, и на сотню миль нельзя подпускать к острову, но меня так и подмывало насолить старику.
– Тогда на вилле я вам не помощник.
– А вдруг вы оба станете моими помощниками?
– Не бросит же она работу. И потом, я правда не собираюсь с ней мириться. – И добавил: – Но все равно спасибо.
– Хорошо. Предложение остается в силе.
И без дальнейших церемоний ушел, будто на сей раз по-настоящему обиделся. Я снова взялся за мотыгу, изливая в работе свою бессильную ярость. Еще через сорок минут стена была кое-как восстановлена. Занеся инструменты в сарай за домиком, я обогнул угол колоннады. Кончис сидел под ней, мирно читая греческую газету.
– Готово? Благодарю вас.
Я сделал последнюю попытку.
– Господин Кончис, вы совершенно превратно представляете наши с моей бывшей подругой отношения. То была случайная интрижка. Все давным-давно забыто.
– Но она хочет увидеться с вами?
– На девяносто процентов – любопытства ради. Женщины, они такие. А может, потому, что ее теперешний сожитель ненадолго отлучился из Лондона.
– Извините. Не стану больше вмешиваться. Поступайте как знаете. Ваше право.
Я пошел к двери, проклиная собственную болтливость, но он окликнул меня. Я остановился на пороге концертной, обернулся. Настойчивый, заботливый взгляд.
– Поезжайте в Афины, друг мой. – Повернулся на восток, к лесу. – Guai a chi la tocca[69 - Горе тому, кто ее коснется (ит.). – Считается, что Наполеон I произнес эту фразу во время коронации, имея в виду императорскую корону.].
По-итальянски я знал всего несколько слов, но эту фразу понял без перевода. Поднялся к себе, разделся; в ванной принял душ из морской воды. Сердцем я понимал, что он хочет мне внушить. Я ей не пара просто потому, что не пара; а не потому, что она играет роль призрака, шизофренички, еще какую-нибудь. В некотором смысле я только что получил последнее предостережение; но человека с наследственной склонностью к азартным играм предостерегать бесполезно.
После душа я, не одеваясь, растянулся на постели и уставился в потолок; лицо Жюли, изгиб ресниц, тепло ладони, губ, невыносимо краткое касание плоти в момент поцелуя; плоть ее сестры, виденной вчера. Вот Жюли входит сюда, ко мне в комнату; вот она в соснах: тьма, исступление, притворный отпор… Я превратился в сатира; но, вспомнив, что с ним вчера приключилось, осознав наконец смысл ночного морока античных богов, умерил свой пыл и прикрыл наготу. Я уже чуть-чуть научился терпеть.
Ел я без всякого аппетита. Как только я вышел к столу, он выкинул очередной финт – протянул мне книгу.
– Мои статьи. Не на той полке стояли.
Небольшой томик в дешевом переплете зеленого сукна, без оглавления. Страницы разного формата, текст набран несколькими шрифтами – явно сведенные воедино выдирки из журналов. Похоже, сплошь французских. Мне бросилась в глаза дата: 1936. Два-три заголовка: «Ранняя профилактика шизофрении», «Профессиональные разновидности параноического синдрома», «Об одном психиатрическом опыте с применением страмония». Я оторвался от книги.
– Что такое страмоний?
– Datura. Дурман. Вызывает галлюцинации.
Я отложил томик.
– Обязательно прочту.
Впрочем, вещественные доказательства к концу ужина стали излишни. Кончис убедительно продемонстрировал, что в психиатрии он не просто бойкий дилетант и Юнга изучал основательно. Хотя отсюда ни в коей мере не следовало, что о Жюли он говорит правду. Мои попытки разузнать о ней что-нибудь еще он отвергал с порога: на данном этапе чем меньше мне известно о ее заболевании, тем лучше… однако пообещал, что до конца августа я получу исчерпывающую картину. Я сдерживался и не прекословил, ибо собственная затаенная досада начинала пугать меня; сцепившись с ним, можно остаться на бобах – он меня просто выставит. И потом, его явно распирал избыток «чернильной жидкости»: тронь – и ослепнешь. В целях самообороны я, в свою очередь, то и дело подпускал туману и утешался мыслью, что он избегает говорить об Афинах и Алисон по сходной причине – дабы не спровоцировать меня на дальнейшие бестактные расспросы.
Так прошла трапеза – я то ли внимал многомудрому светилу медицины, то ли трясся, как мышь в кошачьих лапах. Подпрыгивал в ожидании Жюли и мучительно гадал, в чем будет заключаться сегодняшний «эксперимент». Огонек лампы, освещавший наши лица, дрожал, вспыхивал и мерк под медленно агонизирующим ветром, усиливая смятение этого часа. Лишь Кончис сохранял полное спокойствие.
Разделавшись с ужином, он плеснул мне из оплетенной бутылки какого-то напитка – прозрачного, цвета соломы.
– Что это?
– Хиосское раки. Очень крепкое. Хочу вас слегка подпоить.
А за едой настойчиво подливал мне хмельного розового вина с Андикитиры.
– Чтобы усыпить бдительность?
– Чтобы обострить восприятие.
– Я прочел вашу брошюру.
– И решили, что это бред?
– Нет, но то, что там говорится, трудно доказать на практике.
– В науке практика – единственный критерий истины. Но это не значит, что не существует истин, которые практической проверке не поддаются.
– На брошюру кто-нибудь откликнулся?
– Еще как. Но не те, чьих откликов я ждал. А всякие подонки, что паразитируют на людском интересе к загадкам мироздания. Спириты, прорицатели, космопаты, пришельцы из Страны вечного лета и с Лазоревых островов, материализаторы духов – вся эта galére[70 - Шайка (фр.)]. – Унылая мина. – Они откликнулись.
– А ученые – нет?
– Нет.
Я пригубил раки, обжег гортань: едва разбавленный спирт.
– Но там сказано, что у вас есть доказательства.
– Они были. Но эти доказательства не так просто предъявить. Позже я понял, что их и не стоило предъявлять никому, кроме узкого круга людей.
– Избранных вами?
– Избранных мной. Ведь в любой загадке таится энергия. И тот, кто ищет ответ, этой энергией питается. Достаточно ограничить доступ к решению – и остальные ищущие, водящие, – на последнем слове он сделал особое ударение, – лишатся импульса к поиску.
– А как же развитие науки?
– Наука развивается своим чередом. Технический прогресс не остановишь. Но я-то говорю об условиях душевного здоровья рода человеческого. Ему требуются загадки, а не разгадки.
Я допил раки.
– Чудесная штука.
Он улыбнулся, будто я нечаянно подобрал самый точный эпитет; потянулся к бутылке.
– Еще рюмку. И хватит. La dive bouteille[71 - Напитком богов (фр.)] тоже можно отравиться.
– И приступим к эксперименту?
– Вернее, продолжим его. Будьте добры, возьмите рюмку и сядьте в шезлонг. Вот туда. – Указал себе за спину. Я подтащил шезлонг к нужному месту. – Садитесь. Устраивайтесь как следует. Давайте выберем какую-нибудь звезду. Знаете Signus? Лебедь? Крестообразное созвездие прямо над головой.
Сам он в шезлонг садиться не собирался; и тут меня осенило.
– Это что… гипноз?
– Да, Николас. Вам нечего волноваться.
Вечером вы поймете, предупреждала Лилия. Поколебавшись, я откинулся назад.
– Я не волнуюсь. Боюсь только, что плохо поддаюсь внушению. В Оксфорде меня уже пытались гипнотизировать.
– Сейчас увидим. Тут нужно созвучие воль. А не их противоборство. Просто слушайте меня. – По крайней мере хоть в его завораживающие глаза смотреть не требовалось. Он загнал меня в угол; но тот, кто предупрежден, уже не беззащитен. – Видите Лебедя?
– Вижу.
– А крупную звезду слева, на вершине узкого треугольника?
– Да. – Я залпом проглотил остаток раки; перехватило дыхание, и напиток растекся по желудку.
– Эта звезда известна под именем альфа Лиры. Сейчас я попрошу вас смотреть на нее не отрываясь. – Голубоватая звездочка мерцала на промытом ветром небосклоне. Я взглянул на Кончиса, который не покинул своего стула, но повернулся спиной к морю, лицом ко мне. Я усмехнулся в темноту.
– Пациент готов.
– Хорошо. Выше подбородок. Напрягите мышцы и сразу расслабьте. Потому я и угостил вас раки. Оно поможет. Жюли сегодня вечером не появится. Забудьте о ней. И о вашей подруге забудьте. Забудьте о своих проблемах, о своих желаниях. Обо всех своих заботах. Вреда я вам не причиню. Только добро.
– О заботах?.. Это не так просто. – Он не ответил. – Что ж, попробую.
– Смотрите на звезду, и у вас получится. Не отводите от нее глаз. Выше подбородок.
Я уставился на звезду; повернулся поудобнее, ткань куртки чиркнула по руке. Возведение стены утомило меня, я начал догадываться, зачем он заставил меня работать – после этого приятно было откинуться в шезлонге и ждать, лежа к небу лицом. Воцарилась долгая тишина – несколько минут. Я прикрыл глаза, снова поднял веки. Звезда, казалось, плавает в дальнем заливе вселенной – карликовое белое солнце. Несмотря на опьянение, я отдавал себе полный отчет в происходящем, слишком полный, чтобы впасть в транс.
Вокруг меня терраса, я лежу на террасе виллы, что стоит на греческом острове, дует ветерок, слышен даже слабый шорох гальки в бухте Муца. Кончис заговорил:
– Приказываю: смотрите на звезду; приказываю: расслабьте все тело. Необходимо, чтобы вы расслабили все тело. Чуть-чуть напрягитесь. И расслабьтесь. Напрягитесь… расслабьтесь. Смотрите на звезду. Звезда называется альфа Лиры.
Господи, подумал я, он и вправду хочет меня загипнотизировать; ладно, пойду ему навстречу, притворюсь, что гипноз подействовал, и выясню, что он собирается делать дальше.
– Ну что расслабились да вы расслабились, – монотонно произнес он. – Вы устали и теперь отдыхаете. Вы расслабились. Вы расслабились. Вы смотрите на звезду вы смотрите на…
Повторы; тогда в Оксфорде было то же самое. Тронутый валлиец из колледжа Иисуса, после вечеринки. Но в тот раз это не пошло дальше игры в гляделки.
– Повторяю вы смотрите на звезду звезду да вы смотрите на звезду. На эту теплую звезду, яркую звезду, теплую звезду…
Он не делал пауз, однако в выговоре его уже не чувствовалось привычной резкости и отрывистости. Лепет волн, прохлада бриза, шероховатости куртки, звук его голоса невероятно отдалились от меня. Сперва я еще лежал на террасе и смотрел на звезду; точнее, еще сознавал, что лежу и смотрю на звезду.
Затем явилось странное ощущение: небо не над, а подо мной, словно я заглядываю в колодец.
Затем расстояния и окружающие предметы исчезли, осталась только звезда; она не приблизилась, а как-то выпятилась, будто пойманная в объектив телескопа; не одна из многих, но сама по себе, окутанная иссиня-черным выдохом пространства, плотной пустотой. Хорошо помню, какое изумление вызвал во мне этот доселе неведомый облик звезды: белый световой шарик, питающий пустоту вокруг себя и питаемый ею; помню чувство подсознательной общности, эквивалентности нашего бытия в темной разреженной среде. Я смотрел на звезду, звезда смотрела на меня. Если отождествить сознание с массой, мы уравновешивали друг друга, точно гирьки одинакового достоинства. Этот баланс длился долго, почти бесконечно; два сгустка материи, каждый – в коконе пустоты, разведенные по полюсам, лишенные мыслей и ощущений. Ни красоты, ни нравственности, ни Бога, ни строгих пропорций; лишь инстинктивное, животное чувство контакта.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 26 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |