В детстве я читала книгу о медведях гризли. Была там картинка, на которой один из них ревел, стоя на задних лапах, растопырив передние. Ал выглядит сейчас точно так же.
Он атакует Уилла, хватая его за руку, так, что тот не может вывернуться, и сильно ударяет в челюсть. Я вижу, как свет исчезает из глаз Уилла: светло-зеленых, цвета сельдерея.
Они закатываются, и напряжение покидает тело. Он выскальзывает из захвата Ала и мертвым грузом валится на пол.
Холод расползается вниз по моей спине и наполняет грудь. Глаза Ала расширяются, и он приседает рядом с Уиллом, рукой похлопывая его по щекам.
Комната затихает, поскольку мы ждем ответной реакции Уилла. Ее нет на протяжении нескольких секунд. Он просто лежит на полу с изогнутыми руками.
А затем он начинает шокировано моргать.
— Поднимай его, — велит Эрик. Он жадно смотрит на упавшее тело Уилла, будто это еда, а он голодал неделями. Его губы жестоко изгибаются.
Четыре поворачивается к доске и обводит имя Ала.
Победа.
— Следующие Молли и Кристина! — выкрикивает Эрик.
Ал закидывает руку Уилла себе на плечо и стаскивает его с арены.
Кристина хрустит суставами. Я желаю ей удачи, но не понимаю, как она может ей помочь. Кристина не слабая, но она намного худее Молли. Надеюсь, ее рост поможет.
На другом конце комнаты Четыре поддерживает Уилла, выводя его из комнаты.
Ал на мгновение замирает в дверях, смотря на то, как они уходят.
Я нервничаю из-за того, что Четыре ушел. Оставить нас наедине с Эриком — все равно, что нанять няню, у которой хобби — затачивание ножей.
Кристина забирает волосы. Они у нее длинной до подбородка, черные, заколотые сзади серебряной заколкой.
Она снова хрустит суставами, выглядя обеспокоенной: еще бы, кто бы ни нервничал, увидев, как Уилла утаскивают, словно тряпичную куклу.
Если противостояние в Бесстрашии заканчивается только одним стоящим на ногах, то я не думаю, что эта часть инициации для меня.
Была бы я Алом, возвышающимся над телом человека, зная, что это я уложила его на лопатки, или была бы Уиллом, лежащим беспомощной кучей? Эгоистично ли жаждать победы, или это храбро? Я вытираю потные ладони о штаны.
Я смотрю очень внимательно, когда Кристина ударяет Молли в бок. Молли ахает и скрипит зубами, как будто она вот-вот зарычит. Прядь черных волос падает ей на лицо, но она не убирает ее.
Ал стоит рядом со мной, но я слишком сосредоточенна на новой драке, чтобы смотреть на него или поздравлять с победой. Полагаю, именно этого он и ждет. Хотя не уверена.
Молли ухмыляется и без предупреждения ныряет вниз, руки ее вытянуты к животу Кристины. Она наносит сильный удар, сбивая ее, и прижимает к земле. Кристина сопротивляется, но Молли тяжелая, она даже не двигается с места. Она вновь наносит удар, и Кристина перемещает голову в сторону, но Молли только бьет снова и снова, пока ее кулак не попадает Кристине в челюсть, в нос и в рот.
Не задумываясь, я хватаю руку Ала и сжимаю ее так сильно, как только могу. Мне просто нужно нечто, за что я могу держаться.
Кровь стекает по лицу Кристины, на землю рядом с ее щекой. Это первый раз, когда я молюсь о том, чтобы кто-то потерял сознание. Но она не теряет. Кристина кричит и освобождает одну руку. Она ударяет Молли в ухо, лишая ее равновесия, и вырывается на свободу.
Кристина встает на колени, прикасаясь к своему лицу одной рукой. Кровь, текущая у нее из носа, густая и темная, покрывает ее пальцы за считанные секунды.
Она кричит снова и уползает подальше от Молли. По ее плечам я могу сказать, что она рыдает, но я еле слышу ее из-за пульсации в моих ушах.
Пожалуйста, потеряй сознание.
Молли бьет Кристину в бок, заставляя ее растянуться на спине. Ал освобождает руку и тянет меня к себе. Я сжимаю зубы, чтобы не закричать.
У меня не было сочувствия к Алу в первую ночь, но я не настолько жестокая; вид Кристины, которая сжимает грудную клетку, заставляет меня хотеть встать между ней и Молли.
— Стоп! — вопит Кристина, когда Молли тянет ее за ногу назад, чтобы ударить снова. Она протягивает руку. — Стоп! Я… — она закашливается. — Я побеждена.
Молли улыбается, а я облегченно выдыхаю. Ал тоже вздыхает, его грудная клетка подымается и опадает рядом с моим плечом. Эрик идет к центру арены, его движения медленные, и останавливается над Кристиной, скрестив руки.
— Извини, что ты сказала? Ты побеждена? — спрашивает он тихо.
Кристина с усилием встает на колени. Когда она убирает свою руку с земли, там остается красный отпечаток ее ладони. Она зажимает нос, чтобы остановить кровотечение, и кивает.
— Вставай, — говорит он.
Если бы он кричал, я бы не чувствовала, что все внутри моего желудка так и просится наружу. Если бы он кричал, я бы знала, что крик — это худшее, что он планирует сделать. Но его голос тихий и спокойный. Он хватает Кристину за руку, рывком ставя ее на ноги, и тащит за дверь.
— За мной, — приказывает он остальным. И мы слушаемся.
Я чувствую рев реки, болью отдающийся в моей груди.
Мы стоим возле перил. Яма почти пуста, сейчас середина дня, хотя такое чувство, будто это ночь, и длится она уже несколько дней.
Если бы вокруг были люди, я сомневаюсь, что кто-нибудь из них помог бы Кристине.
Во-первых, мы с Эриком, а во-вторых, Бесстрашные имеют иные правила — правила, где жестокость не считается нарушением.
Эрик толкает Кристину к перилам.
— Залезай, — приказывает он.
— Что? — говорит она так, будто ожидая, что он смягчится, но ее широко открытые глаза и пепельного цвета лицо свидетельствуют о том, что она понимает: этого не будет. Эрик не отступит.
— Хватайся за перила, — повторяет Эрик, произнося каждое слово медленно и четко. — Если ты сможешь провисеть над пропастью пять минут, я забуду твою трусость. Если нет, я не позволю тебе продолжить посвящение.
Перила узкие и сделаны из металла. Брызги реки настигают их, делая скользкими и холодными. Даже если Кристина достаточно храбра, чтобы висеть на перилах в течение пяти минут, она не сможет удержаться. Либо она решит стать афракционером, либо рискнет жизнью.
Когда я закрываю глаза, я представляю, как она падает на острые камни внизу, и содрогаюсь.
— Хорошо, — говорит она, ее голос дрожит.
Она достаточно высокая, чтобы перекинуть ногу через перила. Свою дрожащую ногу. Она ставит ее на выступ и поднимает другую.
Повернувшись лицом к нам, она вытирает руки о штаны и держится за перила так крепко, что ее пальцы становятся белыми. Потом она спускает одну ногу с выступа. Затем вторую. Я вижу ее лицо между прутьями перил, полное решимости, губы сжаты. Рядом со мной Aл засекает время.
Первые полторы минуты Кристина справляется хорошо. Ее хватка вокруг перил тверда, руки не дрожат. Я начинаю думать, что она может сделать это и показать Эрику, как глупо было то, что он сомневался в ней. Но затем река бьется о стену, и белые брызги воды попадают на спину Кристины. Ее лицо ударяется о барьер, и она кричит.
Ее руки соскальзывают, и она удерживается лишь кончиками пальцев. Она пытается ухватиться поудобнее, но теперь ее руки влажные.
Если я помогу ей, Эрик позаботится о том, чтобы моя судьба была такой же, как и ее. Смогу ли я дать ей упасть, или я смирюсь с судьбой афракционера? И что хуже: сидеть, сложа руки, в то время как кто-то умирает, или быть изгнанной, но боровшейся. У моих родителей бы никогда не возникло проблем с ответом на этот вопрос.
Но я не мои родители.
Насколько мне известно, Кристина не плакала с тех пор, как мы сюда попали, но теперь ее лицо исказилось, а ее всхлипы громче, чем река.
Еще одна волна ударяет о стену, и брызги покрывают ее тело. Одна капля попадает мне на щеку. Руки Кристины вновь скользят, и на этот раз, одна из них падает с перил. Теперь она висит на четырех пальцах.
— Давай, Кристина, — говорит Ал, и его обычно тихий голос звучит неожиданно громко. Она переводит взгляд на него. Он продолжает: — Давай, хватайся заново. Ты можешь это сделать. Хватайся.
Буду ли я достаточно сильна, чтобы удержать ее? Будет ли стоить моих усилий попытка помочь ей, если я понимаю, что я слишком слаба, чтобы вытащить ее? Я знаю, что это за вопросы, — это оправдания. Причина, выдуманная человеком, может оправдать любое зло, вот почему так важно не полагаться на нее. Так говорил мой отец.
Кристина размахивается рукой, хватаясь за перила. Никто больше ее не подбадривает, но Ал складывает свои большие руки вместе и кричит, его глаза смотрят только на нее. Хотела бы и я так, хотела бы я хотя бы сдвинуться, но я лишь смотрю на нее и удивляюсь, как давно я стала настолько отвратительно эгоистичной.
Я смотрю на часы Ала. Прошло четыре минуты.
Он сильно толкает меня локтем в плечо.
— Давай же, — говорю я. Я могу лишь шептать. Я прочищаю горло. — Осталась одна минута, — произношу я снова, на этот раз громче.
Ладонь Кристины крепче хватает перила. Ее руки трясутся, и я удивляюсь, почему я до сих пор не замечала, как дрожит подо мной земля, размывая обзор.
— Давай, Кристина! — Мы с Алом говорим одновременно.
Я верю, я могу быть достаточно сильной, чтобы помочь ей. Я помогу ей. Если она еще раз соскользнет, я сделаю это. Еще одна волна брызгает на спину Кристины, и она вскрикивает, когда обе ее руки соскальзывают.
Крик вырвался из моего рта. Он звучит так, будто принадлежал кому-то другому.
Но она не падает. Она хватается за перекладины. Ее пальцы скользят вниз, до тех пор, пока я не перестаю видеть ее голову, видны только руки.
На часах Ала ровно пять минут.
— Пять минут уже прошли, — говорит он, практически выплевывая слова Эрику в лицо. Эрик проверяет собственные часы. Он наклоняет запястье, пока мой живот скручивает так, что я не могу дышать.
Когда я моргаю, я вижу, сестру Риты на тротуаре перед железнодорожными путями, чьи ноги согнуты под странным углом, я вижу Риту, кричащую и рыдающую, я вижу себя, вижу то, как я отворачиваюсь.
— Хорошо, — соглашается Эрик.
— Ты можешь подняться, Кристина, — говорит Ал, подходя к перилам.
— Нет, — останавливает его Эрик. — Она должна сделать это сама.
— Нет, не должна, — рычит Ал. — Она сделала то, что ты велел. Она не трусиха. Она доказала это, сделав то, что ты велел.
Эрик не отвечает.
Ал склоняется над перилами: он настолько высок, что может достать запястье Кристины. Она хватается за его предплечье. Ал тянет ее вверх. Его лицо напряженное и покрасневшее. Я подбегаю, чтобы помочь.
Я слишком низкая, чтобы сделать хоть что-то, как я и подозревала, но я хватаю Кристину под плечи, как только она достаточно высоко, а потом мы с Алом тащим ее через барьер.
Она падает на землю. Ее лицо все еще измазано в крови после боя, спина мокрая, а тело дрожит. Я встаю на колени около нее.
Она смотрит на меня, затем на Ала, и мы все облегченно выдыхаем.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Этой ночью я вижу сон, в котором Кристина вновь свисает с перил, в этот раз, держась пальцами ног, и кто-то кричит, что только Дивергент может ей помочь. Поэтому я бегу вперед, чтобы втянуть ее обратно, но кто-то пихает меня к краю, и я просыпаюсь прежде, чем разбиваюсь о скалы.
Вся в поту, шатаясь ото сна, я иду к ванной для девочек, чтобы принять душ и переодеться.
Когда я возвращаюсь, поперек моего матраса красным распылителем написано «Стифф». Это же написано буквами поменьше на кроватной раме и еще на подушке. Я смотрю вокруг, мое сердце бешено колотится от гнева. Питер стоит позади меня и, насвистывая, взбивает свою подушку. Тяжело поверить, что я могу ненавидеть кого-то, кто выглядит таким добрым: у него брови домиком и широкая белоснежная улыбка.
— Симпатично оформлено, — произносит он.
— Да что я тебе сделала? — требую я. Я хватаю простынь и сдергиваю ее с матраса. — Не знаю, заметил ли ты, но мы теперь в одной фракции.
— Не понимаю, о чем ты, — серьезно говорит он. Затем он переводит взгляд прямо на меня. — Но мы с тобой никогда не будем в одной фракции.
Меня трясет, пока я снимаю наволочку с подушки. Не злиться. Он хочет вывести меня из себя, он этого не получит. Но каждый раз, когда он взбивает свою подушку, я думаю о том, чтобы ударить его так же в живот.
Входит Ал, и я даже не прошу его: он просто подходит и разбирает постель вместе со мной. Позже мне придется еще оттереть саму кровать.
Ал несет стопку простыней к мусорному ведру, и затем мы вместе идем в тренажерный зал.
— Не обращай на него внимания, — советует Ал. — Он идиот, и если ты не будешь злиться, он перестанет, в конце концов.
— Да уж. — Я касаюсь щек. Они до сих пор горят сердитым румянцем. Я пытаюсь отвлечься. — Ты говорил с Уилом? — спокойно спрашиваю я. — После… Ну, ты знаешь.
— Да. С ним все в порядке. Он не сердится. — Ал вздыхает. — Теперь я навсегда запомнюсь, как первый парень, который холодно нокаутировал другого.
— Есть и худшие способы запомниться. По крайней мере, они не будут тебя наказывать.
— Но есть и лучшие способы. — Он подталкивает меня локтем и улыбается. — Например, будучи первым прыгуном.
Может, я и была первой прыгнувшей, но я подозреваю, что на том моя слава Бесстрашной и закончится.
Я прочищаю горло.
— Один из вас должен был проиграть, ты же знаешь. Если бы это был не он, это был бы ты.
— Но все же, я больше не хочу делать этого. — Ал качает головой, слишком много раз, слишком быстро. Он фыркает. — Правда не хочу.
Когда мы подходим к дверям тренировочной комнаты, я говорю:
— Но ты должен.
У него доброе лицо. Может, он слишком добр для Бесстрашных. Когда я вхожу, я бросаю взгляд на доску. Вчера мне не пришлось драться, но сегодня это неизбежно.
Когда я вижу свое имя, я замираю на полпути. Мой противник — Питер.
— О, нет, — говорит Кристина, которая присоединяется к нам позади. Ее лицо в синяках, и она выглядит так, будто изо всех сил старается не хромать. Когда она видит доску, она сминает обертку от кекса в своей руке. — Они это серьезно? Они действительно заставят тебя с ним бороться?
Питер почти на фут выше меня, и вчера он победил Дрю меньше чем за пять минут. Сегодня лицо Дрю скорее черно-синее, чем нормального цвета.
— Возможно, ты могла бы просто выдержать несколько ударов и сделать вид, что ты потеряла сознание? — предлагает Ал. — Никто тебя не осудит.
— Ага, — отвечаю я. — Возможно.
Я пристально разглядываю свое имя на доске. Я чувствую, как мои щеки становятся горячими. Ал и Кристина просто пытаются помочь мне, но тот факт, что они не верят, даже крошечным уголком своего сознания, что у меня есть шанс против Питера, раздражает меня.
Я стою в стороне, наполовину слушая Ала и Кристину, наполовину следя за поединком Молли и Эдварда. Он намного быстрее ее, поэтому, без сомнений, Молли сегодня не победит. Пока борьба продолжается, мое раздражение исчезает, и я начинаю нервничать.
Четыре велел нам вчера использовать слабости нашего противника, но, кроме его чрезвычайной нехватки привлекательных черт характера, у Питера их нет. Он достаточно высок, чтобы быть сильным, но не настолько большой, чтобы быть медлительным; он прекрасно подмечает чужие слабости; он порочен и не пожалеет меня.
Мне бы хотелось сказать, что он недооценивает меня, но это будет ложью. Как он и предполагает, я неопытна. Может, Ал прав, и я должна пропустить парочку ударов, и изобразить отключку? Но я не могу сдаться. Я не могу позволить себе стать последней в рейтинге.
К тому времени, когда Молли поднимается с пола, благодаря Эдварду выглядя полуживой, мое сердце бьется настолько сильно, что я чувствую его стук даже кончиками пальцев.
Я не могу вспомнить, как стоять.
Я не могу вспомнить, как драться.
Я иду к центру арены, и мои внутренности скручивает, когда Питер подходит ко мне. Он выше, чем я думала, мышцы рук напряжены. Он улыбается мне. Интересно, будет ли лучше, если он вырубит меня? Сомневаюсь.
— С тобой все в порядке, Стифф? — интересуется он. — Ты выглядишь так, как будто сейчас заплачешь. Буду с тобой поласковее, если разревешься.
За плечами Питера я вижу Четыре, стоящего в дверях со скрещенными руками. Его лицо кривится, будто он только что проглотил что-то кислое. Рядом с ним Эрик, постукивающий ногой по полу быстрее, чем бьется мое сердце.
Секунду мы с Питером стоим, уставившись друг на друга, и в следующее мгновение Питер сгибает локти, поднимая руки к лицу. Колени также согнуты, будто он готов к прыжку.
— Давай же, Стифф, — говорит он, сверкая глазами. — Всего одна маленькая слезинка. Может, чуть-чуть мольбы.
Мысль о том, чтобы умолять Питера о пощаде, вызывает у меня во рту вкус желчи, и, действуя импульсивно, я ударяю его в бок. Я бы достала его, если бы он не перехватил мою ногу и не дернул вперед, выводя меня из равновесия. Я шлепаюсь на спину и подтягиваю освобожденную ногу, с трудом поднимаясь. Я должна остаться стоять, чтобы он не мог пнуть меня по голове. Это единственное, о чем я могу думать.
— Хватит с ней в игрушки играть, — резко говорит Эрик. — У меня нет в запасе целого дня.
Озорной взгляд Питера исчезает. Его рука дергается, и я чувствую боль удара по челюсти, которая распространяется по всему лицу. Обзор по краям темнеет, в ушах стоит звон.
Я моргаю и клонюсь в сторону, пока комната вертится и покачивается. Я не запоминаю момент, когда он подходит ко мне снова. Я слишком шокирована, чтобы сделать хоть что-то, но все же я держусь от него на расстоянии… на том, какое позволяет арена.
Он бросается ко мне и сильно ударяет в живот. Его нога выталкивает воздух из моих легких, и это больно. Больно настолько, что я не могу дышать, хотя, скорее всего, это от удара… Не знаю, я просто падаю.
Нужно встать — единственная моя мысль. Я поднимаюсь, но Питер уже здесь. Он сгребает меня за волосы одной рукой, а другой ударяет в нос. Эта боль иная, меньше похожа на вспышку, больше на треск, отдающий в мозг, окрашивающий мир в разнообразные цвета: синий, зеленый, красный. Я стараюсь прогнать ее, моя рука ударяется об его, и он бьет меня снова, на этот раз по ребрам.
Мое лицо становится мокрым. Нос в крови. Наверное, кровь сильно течет, но у меня слишком кружится голова, чтобы посмотреть вниз.
Он пихает меня, и я вновь падаю, скребя руками по земле, моргая… Вялая, медлительная, разгоряченная.
Я кашляю и подтягиваю к себе ноги. Мне действительно нужно полежать, потому что комната вращается слишком быстро. А Питер вращается вокруг меня. Я центр вращения планеты, единственное, что неподвижно.
Что-то ударяет меня в бок, и я опять едва не падаю.
Держись на ногах, на ногах!
Я вижу твердую массу напротив меня — тело. Я бью изо всех сил, и мой кулак поражает что-то мягкое. Питер едва ли охает и, тихонько посмеиваясь, ударяет ладонью по моему уху. Я слышу звон и пытаюсь сморгнуть черные пятна с глаз. Как они вообще туда попали?
Боковым зрением я вижу, как Четыре толкает дверь и выходит. Очевидно, этот поединок недостаточно интересен для него. Или, может, он собирается узнать, почему все вертится, словно волчок, и я не виню его. Я тоже хочу знать ответ.
Мои колени подгибаются, и я чувствую прохладу пола на своей щеке. Что-то врезается в мой бок, и я впервые кричу. Этот высокий пронзительный визг принадлежит кому-то другому, не мне. Что-то вновь врезается в мой бок, и я совсем перестаю видеть. Все, что у меня перед глазами, — огоньки.
Кто-то кричит:
— Достаточно!
И я думаю слишком о многом и ни о чем одновременно.
Когда я прихожу в себя, я почти ничего не чувствую, но голова как в тумане, будто ее набили хлопковыми шариками.
Я знаю, что проиграла, и единственная вещь, держащая боль в рамках разумного, состоит в том, что она мешает думать ясно.
— Ее глаза уже почернели? — спрашивает кто-то.
Я открываю глаз, другой остается закрытым, как будто его склеили.
Справа от меня сидят Уилл и Ал. Кристина сидит слева на кровати с пачкой льда у своего подбородка.
— Что у тебя с лицом? — спрашиваю я. Мои губы кажутся мне неуклюжими и слишком большими.
Она смеется.
— Кто бы говорил. Нам заказать повязку на глаз?
— Ну, что случилось с моим лицом, я уже в курсе, — произношу я. — Я ведь там была. Вроде того.
— Неужели ты только что пошутила, Трис? — ухмыляясь, произносит Уилл. — Мы должны чаще давать тебе болеутоляющее, если ты от него такая забавная. Кстати, ответ на твой вопрос: я побил ее.
— Поверить не могу, что ты не смогла победить Уилла, — говорит Ал, качая головой.
— Что? Он хорош, — пожимая плечами, отвечает Кристина.
— Плюс, я, похоже, наконец-то научился, как перестать проигрывать. Просто не надо давать людям бить себя в челюсть. Я думал, ты тоже должна быть в курсе. — Уилл подмигивает Кристине. — Теперь я знаю, почему ты не выбрала Эрудицию. Напряг с мозгами, да?
— Как себя чувствуешь, Трис? — спрашивает Ал. Его глаза темно-коричневые, почти в цвет кожи Кристины. Щека выглядит жесткой, будто бы он не брился, и у него теперь есть бородка. Трудно поверить, что ему всего шестнадцать.
— Ну, — говорю я, — я просто хочу остаться здесь навечно и никогда больше не видеть Питера.
Но я не знаю, где это — «здесь». Я нахожусь в большой узкой комнате с рядом кроватей по обеим сторонам. Между некоторыми кроватями есть занавески. С правой стороны комнаты медсестринский пункт.
Должно быть, сюда отправляют больных и раненых Бесстрашных. Женщина сбоку смотрит на нас через стекло. Никогда не видела медсестер с таким количеством пирсинга в ушах. Некоторые Бесстрашные вызываются волонтерами в работах, обычно предназначенных другим фракциям. В конце концов, Бесстрашным нет смысла идти в городскую больницу каждый раз, когда они ранены.
Мне было шесть лет, когда я впервые побывала в больнице. Моя мать упала на тротуар перед нашим домом и сломала руку. Я расплакалась, услышав ее крик, а Калеб, ни сказав не слова, просто побежал за отцом.
В больнице женщина из Дружелюбия в желтой рубашке и с чистыми ногтями измерила давление матери и с улыбкой вправила ей кость. Я помню, как Калеб говорил ей, что на поправку уйдет всего лишь месяц, потому что у нее была трещина. Я думала, что он заверял ее, потому что это то, что делают самоотверженные люди, но теперь мне интересно, может быть, он это где-то вычитал? Все ли его склонности Отреченного были скрытыми способностями Эрудита?
— Не беспокойся о Питере, — говорит Уилл. — Его, в конце концов, побьет Эдвард, который изучал рукопашный бой с тех пор, как нам исполнилось по десять лет. Для развлечения.
— Хорошо, — говорит Кристина. Она переводит взгляд на часы. — Я думаю, что мы опаздываем ужин. — Хочешь, чтобы мы остались здесь, Трис?
Я мотаю головой.
— Со мной все в порядке.
Кристина и Уилл встают, но Ал машет им вперед. От него приятно пахнет: чем-то сладким и свежим, похожим на шалфей и лимонную траву. Когда он мечется и ворочается ночью, я улавливаю отзвук этого запаха и знаю, что его мучают кошмары.
— Я просто хотел сказать, что ты пропустила объявление Эрика. Мы идем на практику завтра… к забору, чтобы узнать о работе Бесстрашных, — говорит он. — Мы должны быть в поезде в восемь пятнадцать.
— Хорошо, — говорю я. — Спасибо.
— И не обращай внимания на Кристину. Твое лицо выгляди не так уж плохо. — Он слегка улыбается. — Я хочу сказать, что оно выглядит хорошо. Оно всегда выглядит хорошо. Я имею в виду… ты выглядишь храброй. Бесстрашной. — Его глаза избегают моих, и он чешет затылок. Кажется, тишина заполняет все пространство между нами.
Это все, конечно, мило… то, что он сказал, но все его действия, похоже, говорят громче его слов. Надеюсь, я ошибаюсь.
Ал не должен мне нравиться, мне никто не должен нравиться — это слабость.
Я растягиваю рот в улыбке настолько, насколько позволяют мне мои израненные щеки, надеясь, что это разрядит обстановку.
— Надо дать тебе отдохнуть, — произносит Ал. Он встает, чтобы уйти, но я успеваю схватить его за запястье.
— Ал, ты в порядке? — говорю я. Он молча смотрит на меня, и я добавляю: — В смысле, становится легче?
— Ох… — Он пожимает плечами. — Немного.
Он высвобождает свою руку и запихивает ее в карман. Вопрос, должно быть, смутил его, так как я никогда раньше не видела его таким покрасневшим.
Если бы я проводила ночи, рыдая в подушку, я бы тоже была слегка смущена. По крайней мере, когда я плачу, я знаю, как это скрыть.
— Я проиграл Дрю. После твоего поединка с Питером. — Он смотрит на меня. — После нескольких ударов я упал и не поднимался. Даже тогда, когда должен был. Я полагаю… Я полагаю, после того, как я побил Уилла, если я проиграю всем остальным, то не буду последним в рейтинге, но при этом никогда и никому больше не буду причинять боль.
— Это действительно то, чего ты хочешь?
Он смотрит вниз.
— Я просто не могу сделать это. Наверное, это значит, что я трус.
— Ты не трус из-за того, что просто не хочешь причинять людям боль, — говорю я, потому что знаю, что это правильные слова, даже если я не уверена в них. На мгновение мы оба смотрим друг на друга. Возможно, я хотела сказать именно это. Если он трус, то не потому, что не наслаждается причиненной болью. А потому, что отказывается действовать.
Он кидает на меня полный боли взгляд и говорит:
— Думаешь, наши семьи навестят нас? Они говорят, что семьи перешедших никогда не приходят в День Посещений.
— Не знаю, — отвечаю я.
— Я все думаю, хорошо или плохо будет, если они придут.
— Мне кажется, плохо.
Он кивает.
— Да, это слишком трудно.
Он еще раз кивает, как будто подтверждая сказанное, и уходит.
Меньше чем через неделю инициированные в Отречении будут в состоянии посетить свои семьи впервые после Церемонии Выбора. Они пойдут домой, сядут в гостиной и смогут впервые пообщаться со своими родителями как взрослые.
Я всегда ждала этого дня. Я всегда думала о том, что скажу матери и отцу, когда мне будет позволено задавать вопросы за обеденным столом.
Меньше чем через неделю, инициированные, рожденные в Бесстрашии, найдут свои семьи в Яме или в застекленном здании, возвышающемся над остальными строениями, и будут делать то, что делают Бесстрашные, когда они воссоединяются. Не удивлюсь, если они по очереди кидают ножи в головы друг друга.
А перешедшие инициированные смогут снова увидеть своих простивших их родителей. Подозреваю, что моих среди них не будет. Не после слез моего отца из-за случившегося на церемонии. Не после того, как оба их ребенка бросили их.
Может, если бы я рассказала им, что я Дивергент, что я запуталась в своем выборе, они бы поняли. Может, они бы помогли мне разобраться в том, что такое быть Дивергент, в том, что это значит и почему это опасно.
Но я не доверю им эту тайну, так что, я никогда этого не узнаю. Я стискиваю зубы, поскольку глаза начинают слезиться. Я сыта этим по горло. Я сыта по горло слезами и слабостью. Но я не могу ничего сделать, чтобы прекратить их. Кажется, я начинаю дремать, а возможно и нет. Тем не менее, позже этой ночью я выскальзываю из комнаты и возвращаюсь в общую спальню. Хуже того, что из-за Питера я попала в больницу, было бы только остаться там из-за него на всю ночь.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Следующим утром я не слышу сигнала подъема, шарканья ног и разговоров, пока остальные посвященные собираются. Я просыпаюсь, когда Кристина трясет меня за плечо одной рукой и похлопывает по щеке другой.
Она уже одета в черную куртку, под горло застегнутую на молнию. Если у нее и остался синяк после вчерашней драки, из-за ее темной кожи его сложно рассмотреть.
— Пошли, — говорит она. — Встаем и в атаку.
Мне снилось, что Питер привязал меня к стулу и пытает, спрашивая, не Дивергент ли я. Я ответила, что нет, и он бил меня, пока я не сказала правду. Я проснулась с мокрыми щеками.
Я хочу что-нибудь сказать, но в состоянии лишь застонать. Мое тело болит так сильно, что невозможно дышать. Не помогает и то, что ночные рыдания сделали мои глаза опухшими.
Кристина протягивает мне руку. На часах восемь утра. В восемь пятнадцать нам велели быть на путях.
— Я сбегаю и принесу что-нибудь на завтрак. А ты просто… собирайся. Похоже, это займет некоторое время, — говорит она.
Я ворчу. Стараясь не сгибаться в талии, я нащупываю в прикроватном ящике чистую рубашку. К счастью, чтобы насладиться моими усилиями, Питера рядом нет.
С уходом Кристины спальня оказывается пустой. Я расстегиваю рубашку и рассматриваю свой бок, покрытый синяками. На секунду цвета завораживают меня: ярко-зеленый, темно-синий и коричневый.
Я переодеваюсь так быстро, как только могу, и оставляю волосы распущенными, я не могу поднять руку, чтобы завязать их сзади. Я смотрю на свое отражение в маленьком зеркале на задней стенке и вижу незнакомку.
Она такая же светловолосая, как и я, у нее такое же узкое лицо, но на этом сходство заканчивается. У меня нет черных глаз, растрескавшейся губы и кровоподтека на подбородке. Я не бледна, словно простыня. Она никак не может быть мной, невзирая на то, что движется тогда же, когда и я.
К тому времени, когда Кристина возвращается, держа в обеих руках по маффину, я сижу на кровати, глядя на свои незашнурованные кроссовки. Чтобы завязать их, мне нужно нагнуться. Когда я нагнусь, будет больно. Но Кристина просто передает мне маффин и приседает передо мной, чтобы завязать шнурки.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 22 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |