— Я спросила жалованье, как ты сказала.
— О, вот как? — оживленно заметила Мэри. — Я думала, ты ни за что не решишься. И что же?
Эби молча покачала головой.
Мэри возмущенно фыркнула.
— Одна девушка в Лондоне как-то сказала мне, что хозяева — это все равно что клиенты.
— Клиенты?
— Ну… мужчины, которые ходят к шлюхам, — нетерпеливо объяснила Мэри. — Вот хозяева — они точь-в-точь как эти мужчины. Используют тебя и отбрасывают в сторону, словно ненужную бумажку. Что он сказал, когда ты его спросила?
— Она, — поправила Эби. — Была хозяйка.
— О… — Мэри секунду подумала. — Я думала, это будет хозяин. Но все равно, миссис Джонс не сказала бы ничего, что идет вразрез с его волей, не так ли? В конце концов, жена — это всего лишь нечто вроде старшей служанки.
— Может, мне подарок на Рождество, — бесцветным голосом сказала Эби.
Мэри вдруг нашарила ее руку и крепко сжала. Это было странное ощущение — неловкое и в то же время очень успокаивающее. Эби попыталась припомнить, когда ее последний раз держали за руку — просто так, не заставляя что-либо делать.
Тонкие пальцы Мэри погладили шрам у нее на ладони.
— Как это случилось? — прошептала она. — Я знаю, что это был нож, но как это произошло на самом деле? Это было давно?
Эби тихонько вздохнула. В глубине души она надеялась, что, если промолчит достаточно долго, Мэри просто уснет. Но рука, сжимавшая ее ладонь, так и не ослабела.
— Я вошла в дом, — начала она.
— В этот дом?
— Нет, нет. Большой дом, на Барбадосе. Была из домашних рабов тогда. Легче. Осталась жива, знаешь. Работала в поле — не осталась бы.
— Продолжай.
Эби поежилась. Она никогда не облекала эту историю в слова — а уж тем более в английские слова.
— И вот. Дверь открыта.
— Да?
— И хозяин на полу, весь в крови.
Мэри слегка присвистнула.
— В глазу большой нож. Страшно. Очень ужасно.
— И что ты сделала?
— Хотела вытащить, но он застрял. Крепко сидел.
— Фу!
Эби болезненно усмехнулась.
— Прибежали соседние мужчины и нашли меня с кровью.
— На руках?
— Везде.
— И они подумали, что это сделала ты? — Мэри приподнялась на локте.
— Они уверены, — поправила Эби. — Из-за крови. И они хотели… как это? После убийства?
— Суд?
Эби замотала головой.
— Они хотели «да». «Да», что я убила.
— Признание?
— Да, это слово. Но я не сказала «да». Я не убивала. Была не я.
— И они тебя отпустили?
Эби посмотрела в черный потолок. Какой смысл ворошить прошлое, если эта девчонка даже не представляет себе, какая жизнь была там, на островах?
— А дальше? — требовательно спросила Мэри, как ребенок, которому недорассказали сказку на ночь.
— Они положили меня на кухонный стол, — с усилием выговорила Эби. — И сказали: сейчас они воткнут нож в одно место, потом в другое, потом в другое, пока я скажу «да». А потом убьют меня быстро.
Повисла тишина. Мэри была потрясена.
— Господи, — прошептала она.
— Начали с руки, — закончила Эби и наконец высвободила свою ладонь.
— Что же помешало им закончить?
— Пришел еще другой соседний мужчина и сказал: они поймали мужчину с кровью на рубашке.
— Какого еще мужчину?
— Кто убил. Был хозяйский кошелек у него в кармане.
— Он поспел вовремя!
Эби хмыкнула.
— Ты ничего не знаешь.
— Ну так расскажи мне!
— Потом они отвезли меня на торги, продать и заплатить за похороны хозяина.
— И сколько за тебя дали?
— Двадцать фунтов, — сообщила Эби.
Почему она молчит — потому что сумма произвела на нее впечатление или, наоборот, показалась пустяковой?
— Могла больше, — добавила она. — Но была кровь из руки.
Мэри ничего не ответила. Кажется, она все же уснула.
В конце концов Эби была рада, что рассказала эту старую историю. Так она казалась менее страшной, и было гораздо легче завернуть ее в слова и убрать подальше. Она улеглась поудобнее, засунула голову под подушку и принялась ждать, когда придет сон.
В день рождения Мэри случилось так, что в Монмут со скачек вернулся мистер Ченнинг и полностью заплатил Джонсам по всем счетам, которые ждали его целых девять месяцев. Чтобы отпраздновать оба события, мистер Джонс велел жене достать бутылку лучшего порто, что хранилась в кладовой. Мистер Ченнинг выпил всего одну рюмку и уехал, но мистер Джонс еще долго сидел за столом и провозглашал тосты за короля, за свою страну, заказчиков и за всю свою семью.
— За нашу служанку Мэри, лучшую из всех юных дев, с самыми сердечными поздравлениями в ее шестнадцатый день рождения.
Все подняли стаканы.
— За Генриетту Джонс, — объявил мистер Джонс немного погодя. — Молодую леди, которую ждет оглушительный успех!
— Почему оглушительный? — спросила Гетта, дергая отца за рукав.
— Потому что ты слишком много шумишь, — заметила миссис Эш, не отрывая глаз от Библии.
— Нет, моя дорогая, — поправил мистер Джонс и усадил девочку на колени. — Это означает, что ты вырастешь очень красивой и все будут тебя любить.
И в самом деле, подумал он, с нежностью глядя на белокурую головку. Он не смог бы желать лучшей дочери. И для большинства мужчин этого было бы более чем достаточно. Имея такую дочь, они не просыпались бы среди ночи от снов, как они едут в карете рядом со своим красивым взрослым сыном.
Гетта запрыгала.
— Папа, куда подевалась твоя нога?
Это была ее любимая игра.
Мистер Джонс удивленно посмотрел на дочь.
— Разве я тебе не говорил? Однажды ночью я крепко уснул, и ее отгрызла большая крыса.
Гетта завизжала от страха и восторга.
— Нет!
— Да. Ты никогда не чувствовала, как по ночам кто-то гложет твои маленькие пальчики?
— Не пугай ребенка, — с улыбкой вмешалась миссис Джонс.
После девятой рюмки мистер Джонс почувствовал, что его голову окутал приятный туман. Слова выливались из него будто сами по себе. Он даже настоял на том, чтобы и Гетте смочили губы порто — «чтобы она ощутила вкус к самому лучшему». Миссис Джонс и миссис Эш ушли, чтобы уложить девочку в постель, но мистер Джонс чувствовал, что у него нет сил подняться со своего кресла. Оно казалось невероятно, сказочно удобным; каждый волосок набивки будто бы льнул к его телу. В конце концов возле стола остались только он и служанка Мэри. Подперев щеку кулаком, она слушала разглагольствования хозяина.
— О, у меня большие планы, Мэри. Поистине грандиозные. Через несколько лет я приобрету еще и мануфактурную лавку. И тогда Джонсы из Монмута будут известны как самые крупные поставщики портновских услуг к западу от Бристоля. — Он с удовольствием прислушался к собственным словам.
— Через несколько лет — сколько это? — спросила Мэри.
Он беззаботно пожал плечами.
— К тому времени, как родится наш сын.
Она как будто бы насторожилась, но он продолжил:
— Умные люди говорят, наше дело должно вырасти в цене раза в три.
— В самом деле, сэр?
Кажется, в ее голосе прозвучало сомнение? Иногда Мэри отвечала слишком сухо, почти резко — совсем как ее мать, Сью Рис. Чего мистер Джонс не позволял себе в присутствии супруги — так это вспоминать о том, что ему никогда не нравилась ее лучшая подруга.
— Гетту мы отправим в школу для молодых леди, а мой сын вырастет настоящим джентльменом, — заявил он.
— Как вы можете быть в этом уверены? — с любопытством спросила Мэри.
— Я найму ему лучших учителей и…
— Нет, я… — Она явно не знала, как выразить это по-тактичнее. — Откуда вы знаете, что у вас еще будут дети?
Мистер Джонс широко улыбнулся. Порто бурлило у него в крови, и все тело как будто бы пело.
— Моя жена еще молода. С Божьей помощью… — Он облокотился о стол и придвинулся совсем близко. — Он мне должен, — прошептал он.
Мэри откинулась назад.
— Ты понимаешь? — Мистер Джонс никогда не говорил об этом вслух. Единственный раз, когда он попытался объяснить свою теорию жене, она заткнула уши и сказала, что это чистое святотатство. — Это нечто вроде… сделки.
Мэри бросила на него настороженный взгляд.
— Я понимаю это так, — запинаясь, выговорил он. — Господь задолжал мне за ногу.
Он снова расплылся в улыбке, и она невольно улыбнулась в ответ.
— В конце концов будет ясно, что оно того стоило. — Он посмотрел на свою подвернутую штанину. — Каждый раз, когда болит эта плоть, которой больше нет, я напоминаю себе об этом. У меня будет сын, которым я буду гордиться, и состояние, чтобы сделать его достойным джентльменом. Он станет адвокатом или доктором, и будет ездить в карете, запряженной шестеркой лошадей, и у него будут лакеи, одетые в ливрею! — Мистер Джонс рассмеялся, но в действительности он никогда еще не был так серьезен. — Так и будет, Мэри, говорю тебе! Разве не был этот знаменитый стихоплет сыном торговца льняными товарами?
Мэри нахмурила брови.
— Ты знаешь, о ком я. Мистер Потт? Пост? Понд? Поэт. — Его мысли словно разбегались в разные стороны.
— Поп?
— Точно. Вот умница. Крошечный человечек, горбун, ростом не выше нашей Гетты.
— В самом деле?
— В самом деле, — заверил мистер Джонс. — И разве это помешало ему прославиться? Ничуть. — Он неожиданно зевнул. — А что же ты, моя девочка? Какие мысли владеют тобой в этот праздничный день? — добродушно спросил он и наклонил свою рюмку, чтобы вытряхнуть из нее последние капли.
— Я?
— Каковы твои… устремления? Если они у тебя есть? — Мистер Джонс заглянул ей в лицо. Эта девочка была бы настоящей красавицей, подумал он, если бы улыбалась почаще. — Шестнадцать лет — возраст еще юный, но в один прекрасный день ты выйдешь замуж, обзаведешься семьей. — Он наклонился ближе. — Наверное, ты уже положила глаз на какого-нибудь крепкого валлийца, а?
— Нет, — холодно ответила Мэри.
Вероятно, он ошибался в отношении ее и Дэффи. Судя по тому, как они перебегали из комнаты в комнату последнее время, стараясь не оставаться наедине, они с трудом выносили общество друг друга.
— И тем не менее никогда не знаешь, что может случиться, — ласково заметил он. — Я расскажу тебе одну чудную историю, про моего знакомого джентльмена. Несколько лет назад он путешествовал по Африке и поймал там одного черного. И привез его в свою деревню, Долгеллау. И научил его английскому и валлийскому, и назвал его Джон Истанллин — и в конце концов парень стал произносить свое имя не хуже любого валлийца! Теперь он садовник и управляющий и ухаживает за одной из служанок, как я слышал.
По ее лицу было видно, что она ничего не поняла.
— Видишь ли, Мэри, человеку может казаться, что ему выпала незавидная доля, но, если терпеливо нести свою ношу и стараться изо всех сил, можно добиться большего.
Мэри покачала головой.
— Я вернусь в Лондон, — ровным тоном сказала она.
— И поступишь в услужение там?
Она отвернулась и прикусила большой палец.
— Может быть, я стану актрисой.
— Актрисой? — Уголки его рта невольно дрогнули.
— Или женой богатого человека. Словом, кем-то, кто может целые дни напролет носить шелковые платья. Что позволит мне… возвыситься над толпой.
Мистер Джонс почувствовал, что его добродушный настрой вдруг улетучился. Он выпрямился; его голова гудела, а во рту был кислый привкус.
— Девочка, твои слова меня очень огорчают.
Ее глаза были темными и круглыми, словно камешки на дороге.
— Разве твоя мать не научила тебя не забывать о том, кто ты и где ты?
Мэри все так же смотрела на него. Иногда она казалась почти слабоумной.
— Должно быть, это выпивка ударила тебе в голову. Или вино для тебя слишком крепкое. Ты говоришь о своем будущем так, будто это игра с переодеванием.
— Это не игра.
Он решил, что следует быть помягче.
— Моя дорогая девочка, сейчас ты служанка. И скорее всего, ею ты и останешься, в том или ином виде, замужем или незамужем… до конца своих дней.
— Значит, вы никогда не читали писем Памелы Эндрюс? — пронзительно спросила она. — Она была простой служанкой, но в конце заполучила лорда.
Мистер Джонс рассмеялся.
— Мэри, Мэри… но это всего лишь выдумка.
Она отвернулась, как будто не хотела этому верить. Что это, неужели девчонка плачет? Мистер Джонс взял ее за рукав. Под тонкой тканью чувствовалась ее теплая кожа.
— Моя дорогая… это словно большая река, — ласково сказал он.
Она обернулась. Ее глаза были совершенно сухими.
— Что — словно большая река?
— Общество. — Мистер Джонс попытался собраться с мыслями. Он слышал это в какой-то проповеди, скорее всего у Джо Кадваладира. Надо бы, конечно, быть потрезвее, чтобы внятно растолковать ей эту теорию, подумал он. — Некоторые плавают на поверхности воды. Их греет солнце, они свободно расстилаются во все стороны, как водоросли. Другие — как я и моя семья — находятся где-то посередине. — Он заговорил живее. — Мы начинаем в темноте…
— На Бэк-Лейн, хотите вы сказать?
Он нахмурился.
— К примеру, да. Но волей Божественного Провидения мы продвигаемся сквозь толщу воды наверх, ближе к солнцу. Если только на пути у нас не возникнет какое-либо препятствие.
— А где же я? — подозрительно тихо спросила Мэри.
— Полагаю, на дне реки. — Мистер Джонс смущенно пожал плечами. Правильно ли он поступает? Нельзя ли объяснить все это более деликатно? — Ты и твое сословие составляют фундамент, на котором стоит все наше общество.
Она чуть вздернула густую бровь.
— Но подумай о преимуществах своего положения, Мэри, — бодро заметил он. — Тебе не нужно поддерживать свое знатное имя, добывать на это средства… ты свободна от тех волнений, что терзают тех, кто выше тебя.
— Значит, вы лучше меня, мистер Джонс?
Она смотрела ему прямо в глаза. За такую дерзость девчонка вполне заслуживала пощечины, но он был не из таких хозяев. Кроме того, вопрос был справедлив.
— Возможно, и нет, Мэри, — наконец сказал он и облизнул края рюмки, — но Господь поставил меня выше тебя. — Он помолчал и добавил: — Я не хочу с тобой спорить, особенно в твой день рождения.
— Я тоже, сэр.
— Я знаю, что ты хорошая девочка.
Она улыбнулась — очень странно, даже загадочно.
У него закружилась голова. Сделав над собой усилие, он все же поднялся.
— Оставить тебе фонарь?
— Не нужно.
Прихватив фонарь, мистер Джонс заковылял к спальне. Желтый круг света прыгал по стенам. В дверях он оглянулся. Мэри Сондерс стояла у окна и смотрела на убывающую луну.
На следующий день, после ужина, Мэри заметила, что у миссис Джонс снова болезненный вид. Она то и дело прижимала к губам край передника.
— Что такое, моя дорогая? Пиво снова не пошло тебе на пользу? — спросил мистер Джонс.
Такую возможность упускать было нельзя. Мэри встала так быстро, что толкнула стол.
— Я могу принести вам свежего сидра, мадам, — предложила она.
Миссис Джонс растерянно моргнула.
— О, тебе в самом деле нетрудно, Мэри? Полагаю, он бы очень помог моему желудку.
На середине Грайндер-стрит Мэри пошла помедленнее. Незачем привлекать к себе излишнее внимание. Она — приличная девушка, служанка, которую хозяева летним вечером послали с вполне приличным поручением. Ее подмышки были мокрыми от пота.
Сзади раздались чьи-то шаги. Увидев, кто это, Мэри отвернулась и почти побежала.
— Ради бога! — выкрикнул Дэффи. — Почему ты не хочешь со мной говорить?
— Нам не о чем разговаривать.
— Это из-за того, что мы сделали в лесу? — задыхаясь, спросил он. — Я вовсе не хотел воспользоваться обстоятельствами. Когда я смотрю на миссис Джонс и думаю, как бы она разочаровалась…
— Она ничего не знает, — холодно заметила Мэри.
Он кивнул.
— Тогда в чем причина? В Лондоне? — В его голосе послышалось отчаяние. — Я мог бы… можно подумать о том, чтобы пожить там, но недолго, год или два. Только пока не родится наш первенец.
— Забудь об этом, — сквозь зубы процедила Мэри. — Забудь обо мне.
— Но как? — почти прорычал он. — Мы спим под одной крышей.
— Мы друг другу не подходим. — Она повернулась, чтобы он увидел ее каменное лицо. На самом деле она хотела быть с ним помягче, но это только продлило бы его страдания. — Видишь ли, я не такая, как Гвин.
— Так дело в этом? — В нем снова взметнулась надежда. — В том, что раньше я ухаживал за другой девушкой? Потому что если ты боишься…
Мэри покачала головой и почти улыбнулась.
— Я — не то, что тебе нужно.
Он открыл рот, чтобы возразить.
— Поверь мне, — серьезно сказала она. — Если бы ты знал меня получше, ты бы и сам не захотел иметь со мной дело.
Она развернулась и решительно направилась прочь. Некоторое время Мэри прислушивалась, не идет ли Дэффи за ней, но все было тихо.
Решение было принято. Пьяная лекция мистера Джонса окончательно убедила ее в том, о чем она и так догадывалась. Она никогда не попадет туда, куда хочет, оставаясь простой служанкой. Как бы старательно ни карабкалась она вверх по лестнице, эта лестница обязательно сползет в грязь или кто-то, кто стоит ступенькой выше, отдавит ей пальцы. И она никогда не наберет денег на триумфальное возвращение в Лондон, если не вернется к старому ремеслу. В конце концов, какой смысл посвящать всю жизнь одному хозяину, когда можно сдать себя внаем многим? Ей казалось, что она сможет забыть о прошлом, перечеркнуть свое старое «я», но это были всего лишь глупые мечты. Когда сомневаешься, сказала Куколка у нее в голове, делай то, в чем точно уверена.
Сегодня Кадваладир налил ей пинту сидра собственноручно. Время от времени он вопросительно посматривал на Мэри, ожидая, что она заговорит первой. Двое парнишек рядом играли в какую-то игру с монетками. Они вполне могли услышать их разговор.
— У вас сегодня есть… э-э-э… свежая треска? — Мэри бросила выразительный взгляд на компанию выпивох в углу.
Долгое молчание. Она уже приготовилась к тому, что Кадваладир рассмеется ей в лицо, но…
— Может быть, — пробормотал он.
— И она… по-прежнему по шиллингу за штуку?
Кадваладир кивнул. Его лицо было совершенно непроницаемым.
Вокруг стоял крепкий запах навоза. Ночь выдалась беззвездной, а луна, хвала Создателю, еще не взошла. Мэри поставила кружку с сидром на кирпич и осторожно двинулась вперед, к заднему входу. Вот и лестница. Она положила руку на шаткие перила; в желудке вдруг громко заурчало.
Он уже ждал ее, заезжий коммерсант с красным и обвисшим, словно вымя, лицом. Когда он сделал шаг вперед, полы его сюртука распахнулись; внутри была пестрая мешанина из разноцветных завитков. Торговец лентами. Мэри почувствовала, как кисло стало во рту, и чуть не расхохоталась.
Несколько секунд она просто стояла и смотрела на него. Вот она, прежняя жизнь, явилась, чтобы засосать ее снова. Время — это петля, а не прямая, подумала Мэри. Ей снова было четырнадцать, и она приближалась к торговцу лентами у Святого Эгидия, и убежать было невоможно.
Она обогнула торговца и стала подниматься наверх по скрипучим деревянным ступенькам. Они были скользкими от мха. Торговец в восторге икнул и последовал за ней. В комнатушке не было ничего, кроме соломенного тюфяка и нескольких ящиков. Все насквозь пропахло пивом; казалось, эта вонь сочится из стен, как пот. Не теряя ни минуты, Мэри подняла юбки, заткнула их за пояс и лицом вниз улеглась на тюфяк. Так она его хотя бы не увидит.
Немного повозившись, он взгромоздился сверху и одним махом вошел в нее. Жесткая солома колола ребра; Мэри почувствовала, как непроизвольно сжимаются мышцы внутри. Это все равно что танцевать джигу, произнесла Куколка. Тело все помнит само. Торговец пыхтел, но усердно делал свое дело. Животное, обитавшее внутри его, понуждало его двигаться из последних сил. Мэри вспомнила петушиные бои, что видела в Жирный вторник на рыночной площади. Полумертвые петухи, окровавленные петухи продолжали наскакивать друг на друга до тех пор, пока хохочущие владельцы не добивали их дубинками. «Зачем люди это делают?» — спросила тогда Гетта, и Мэри не нашла что ей ответить, кроме «Им это нравится».
Судя по всему, это обещало затянуться надолго — торговец был уже немолод. Начинало сводить ноги. Мэри сжала его изо всех сил, хотя после долгих часов с тяжелым чугунным утюгом и новыми юбками миссис Хардинг у нее нещадно ныла спина. Чтобы ускорить дело, она стала тихонько постанывать — не от удовольствия, поскольку это могло, наоборот, сбить клиента с толку, но словно бы от боли.
Часы на церковной башне пробили десять. Какой ужас. Даже миссис Джонс ни за что не поверит, что нацедить пинту сидра занимает столько времени. Теперь Мэри по-настоящему заволновалась. «О, милосердное провидение, не дай им послать за мной Дэффи», — взмолилась она про себя.
Может, спихнуть торговца на солому и поскорее броситься домой? Но тогда она не получит своего шиллинга — а ведь он пользуется ею уже добрых четверть часа. Упираясь ладонями в тюфяк, она покорно принимала все новые и новые толчки.
В конце концов она вспомнила спасительную фразу, всегда выручавшую ее в случаях, когда пожилой клиент никак не мог закончить начатое.
— Вы делаете мне больно, — жалобно прохныкала она, повернув голову.
Торговец засопел ей прямо в ухо.
— Вы слишком большой.
Толчки стали резче. Еще минута.
— Вы разорвете меня!
Она почти ощутила, как ее слова сгущаются у него в голове, заставляя его убыстрять темп, ускоряя разрядку.
Через мгновение все было кончено, и его семя намочило края ее чулок.
Торопливо шагая по Инч-Лейн — монеты приятно позвякивали в кармане, — Мэри который раз повторяла то, что скажет сейчас хозяйке. Чувство вины сковывало ее липкие ноги не хуже кандалов с ядром.
Камин в гостиной уже почти потух. Миссис Джонс дремала над штопкой.
— Торговец лентами толкнул меня в переулке, мадам, — выпалила Мэри. — Я разлила весь сидр, и мне пришлось снова бежать в «Воронье гнездо».
— Ничего страшного, Мэри. — Миссис Джонс зевнула и сделала маленький глоточек сидра. — Ты добрая девочка, спасибо, что ты не побоялась выйти из дому так поздно. О, как вкусно. Мне сразу стало легче.
Огромная лысая луна светила сквозь ставни комнатки на чердаке. Эби уже лежала в постели. Мэри наклонилась, чтобы снять туфли; невыносимая тяжесть давила ей на грудь.
Грязная шлюха — вот что она такое. Она всегда была шлюхой и будет ею до скончания веков, да к тому же еще и круглой дурой, если она вообразила себе, что может стать кем-то еще. Может быть, повивальная бабка, принявшая ее, головой вперед, в этот холодный, продуваемый сквозняками мир, пометила ее как шлюху? Может быть, где-то на ее теле стоит маленькое невидимое клеймо? Подумать только — она проехала через полстраны только затем, чтобы снова оказаться лицом вниз под грязным клиентом! Как там все время шутила Куколка? X... — он и везде х…
В руке она сжимала двенадцать пенсов, свою долю. Как мало, какая ничтожная сумма за «разик» с кривоногим торговцем лентами! Но… когда ей было не мало? Был ли хоть один раз, когда она уходила от клиента, чувствуя себя справедливо вознагражденной за труды?
Мэри вгляделась в исполосованную лунным светом темноту. Эби лежала неподвижно, словно изваяние на могиле. Лунный луч отражался от ее блестящей коричневой скулы.
— Эби? — осторожно шепнула она.
Ни звука в ответ. Тишина укрывала Эби, словно одеяло.
Сумка была под кроватью. Мэри медленно, с едва слышным шорохом, вытащила ее наружу. Заглядывать в чулок было не обязательно; она и так знала, сколько там лежит. Осторожно, одну за другой, Мэри переложила туда все монеты.
У нее не было никакого плана. Чувство, владевшее ею, было похоже скорее на голод. На самом деле Кадваладир оказал ей огромную услугу. Десять фунтов в год, обещанные Джонсами, были только началом. Прожив какое-то время здесь, в Монмуте, где у нее не было никаких расходов, и занимаясь столь хорошо знакомым ремеслом, можно было скопить недурную сумму, неплохой задел на будущее, защиту от бедности. Если все пойдет как надо, то она сможет вернуться в Лондон, возможно, уже следующей весной; и ее возвращение будет совсем не таким, как отъезд. Она прибудет в город с сундуком, полным хорошего белья, с новыми, изысканными платьями и тяжелым кошельком, чтобы откупиться от всех бед и несчастий.
Укладываясь в постель, Мэри подумала о Дэффи. Спит ли он сейчас или лежит без сна и проклинает ее? Как разительно может измениться жизнь от единого слова, от простого «да». Быть женой и матерью в маленьком провинциальном городе — такую жизнь ведут миллионы женщин, а другие миллионы молятся о том, чтобы Бог послал им такую участь. По какому праву она, Мэри, отвергла скромный домашний очаг и возжелала шелков и золота? Что за червь точит ее изнутри, заставляя хотеть большего?
Миссис Партридж еще не завершила свой туалет, сообщил дворецкий, когда миссис Джонс и Мэри прибыли в Монноу-Хаус. Высокий дом в три этажа выглядел суровым и чопорным; казалось, он брезгливо подобрал юбки, чтобы не запачкать их в пыли. Каково это — быть такой богатой, что можно спать почти до полудня, подумала Мэри, взглянув на большие блестящие окна. Миссис Джонс сделала маленький реверанс разряженному в ливрею лакею и сказала, что, с позволения хозяйки дома, зайдет еще раз в двенадцать.
В этом было нечто странное, почти противозаконное — разгуливать по церковному двору в разгар дня. Первый раз за все время Мэри видела свою хозяйку без дела. Воздух был пронизан солнечным светом, и от деревьев исходил острый запах свежей зелени.
Миссис Джонс повела ее к северному краю двора. Густая ровная трава покрывала небольшие холмики, но надгробий почему-то не было.
— Отчего здесь никого не хоронят? — спросила Мэри.
— О, хоронят, моя дорогая. Некрещеных младенцев и нищих из другого прихода.
Они завернули за угол. Двое мальчишек, прогуливающих школу, прыгали через старые могильные плиты. Миссис Джонс улыбнулась и не сказала им ни слова. На белой стене церкви была вырезана полустертая временем картина.
— Что это — какая-нибудь битва? Солдаты? — спросила Мэри.
Миссис Джонс прищурилась.
— Я полагаю, это Адам и Ева. Во времена моей бабушки было видно лучше. — Она отступила назад и показала наверх. — Смотри-ка. Говорят, наш шпиль высотой целых двести футов.
Мэри уважительно кивнула. Разве можно описать все величие лондонского собора Святого Павла женщине, которая никогда не выезжала дальше Челтнема? Подул ветерок, и позолоченная птица на верхушке легко повернулась вокруг своей оси, совсем как петушок на церкви Святого Эгидия в то утро, когда она сбежала из Лондона. Блеснул золотой хвост, как будто дразня ее.
Чтобы отвлечься, Мэри стала читать надписи на надгробиях.
Мое тело вышло из земли и уходит в землю. Ныне моя душа не скована плотью, я навсегда освобожден от ее уз.
Она подумала о своем собственном теле, гибком и влажном. О том, как оно ей служит. О том, как оно ее утомляет.
— Как верно сказано, — заметила миссис Джонс. — Прочитай мне еще что-нибудь; у меня так устали глаза.
И Мэри принялась читать эпитафии различных Лукасов, Проссерсов, Ллойдов и Адамсов.
— …в память о своей дражайшей супруге, подарившей ему двух сыновей и дочь и скончавшейся в родах в июне 1713 года в возрасте 38 лет.
Миссис Джонс слегка поежилась.
— Джесси Адамс. Она была подругой моей бабушки.
Мэри подошла к следующему надгробию. Новое, еще не успело порасти мхом, мелькнуло у нее в голове.
— Грандисону Джонсу… — У нее вдруг перехватило горло.
— …возлюбленному сыну Томаса Джонса из Монмута и его жены Джейн, — мягко закончила миссис Джонс.
Мэри растерянно молчала, не зная, что сказать.
— Тут и Дельмонт, наш третий. — Миссис Джонс указала на следующую надпись. — Это имя я взяла из романа миссис Хейвуд. Хотя она была и негодницей!
Мэри пересчитала имена. Надгробие было небольшим, с четко высеченными буквами. Интересно, сколько это стоило, подумала она.
— Возможно, Томасу было бы лучше с молоденькой девушкой, которая родила бы ему полдюжины мальчишек, — легко сказала миссис Джонс, как будто речь шла о погоде.
Мэри уставилась на нее.
— Но кто подходит ему лучше, чем я? Кто знает его и его привычки так, как знаю я? — Она перешла к соседней могиле. — Кроме того, я пока еще не сдаюсь… — пробормотала она.
Что-то в ее голосе заставило Мэри насторожиться. Неужели?.. Но нет, конечно же нет.
Миссис Джонс тихонько рассмеялась и пригладила свой простой черный корсаж.
— Но вы же не…
— Разве я что-то сказала? — невинно поинтересовалась миссис Джонс.
Мэри широко улыбнулась.
— Но я думала… — Она осеклась, осознав, что чуть не сказала грубость.
— Ты думала, что я слишком стара. Да. — Миссис Джонс слегка задумалась. — Я тоже этого опасалась.
Они прошли еще немного. Мэри остановилась, чтобы прочитать еще одну эпитафию; букв было почти не разобрать.
Всех ждет конец, людской известен путь;
Однако полон твой стакан, а мой уж пуст.
Миссис Джонс взяла ее под руку.
— Имей в виду, Томасу я ничего не говорила.
— Но почему? — При мысли о том, что она первая, кому хозяйка доверила свой секрет, Мэри ощутила восторг — чистый и сладкий, как кусок сахара.
— О, я не хочу понапрасну возбуждать его надежды. Раньше я сообщала ему сразу, как только замечала первые признаки, но в конце концов все заканчивалось плохо и это только причиняло ему больше страданий. Кроме того, в прошлом году, когда Господь забрал нашего Грандисона, он был совершенно убит горем. Впрочем… эта беда не минует ни богатых, ни бедных, — добавила миссис Джонс и оглянулась на Монноу-Хаус, самое высокое здание в ряду одинаковых сливочного цвета домов. — Эта мадам рожала десять раз. Ни одного живого.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 20 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |