— Вот как? А где же она была на самом деле?
— А на самом деле она лечилась в полноценной психиатрической больнице, — поведал мне доктор после недолгой, но явной внутренней борьбы. — Это, безусловно, секрет. Просто вы рано или поздно это узнали бы, а я не хочу оказаться в глупом положении.
Это я понимала. Доктор объяснил, что у Климановой было серьезное психическое расстройство, которое требовало наблюдения специалистов-психиатров, а не психологов и психоаналитиков.
— А каков был характер расстройства?
— Насчет характера расстройства вам лучше поговорить с психиатрами. Но как психолог могу сказать, что у нее был жесточайший комплекс вины. И такой синдром психологических проявлений, который я бы назвал одержимостью ролью жертвы.
— А подробнее?
— Она попала к нам сразу после съемок фильма, в котором сыграла актрису, то есть вроде как отчасти и себя. По сценарию, ее героиню преследует маньяк. Из анамнеза я узнал, что в городе, где они снимали фильм, в гостинице, Климанову тоже кто-то преследовал. Ее героине звонили, и ей тоже звонили.
— Вы уверены?
— В чем?
— В том, что ей звонили?
Доктор развел руками.
— Ну, проверять это в мои обязанности не входило. Во всяком случае, она это сообщила врачам.
— Хорошо, звонили. А чего хотели?
— Вот тут, на мой взгляд, проявлялась ее явная одержимость образом, который она сыграла. По ее словам, звонивший говорил ей те же слова, что и маньяк ее героине в фильме. Когда пациент перестает отличать реальность от вымысла, дело плохо. Вот тут-то я и отправил ее в психиатрическую больницу.
— Доктор, а вы не предполагали, что Климанова говорит правду, что ей действительно звонят и говорят те же слова, что и ее героине?
— То есть вы меня упрекаете в том, что я здорового человека засунул в психушку? Помилуйте. Есть набор профессиональных приемов, позволяющих распознать, действительно ли пациент разбалансирован. Поверьте, что я, как психолог с почти сорокалетним стажем, могу отличить человека, который напуган чем-то реальным, от психически нездорового человека, который настрадался от ветряных мельниц.
— Вы хотите сказать, что Климанова боялась призраков?
— Более того, дорогая, она так и говорила докторам.
— Что боится призраков?
— Ну да. Что боится существа с бесплотным голосом, виртуального порождения того маньяка, который преследовал ее в фильме. У нее была навязчивая идея, что мысль и слово материальны…
— Но эта же идея владела умами классиков философии…
— Безусловно, но не в болезненной форме. Климанова же довела эту идею до абсурда. В ее представлении все написанные и сыгранные образы начинают жить своей жизнью, и реальные лица, их воплотившие, обязательно встречаются с ними.
И после встречи начинается борьба реального лица и персонажа, поскольку двоим тесно в одной и той же шкуре. И на помощь персонажу могут приходить его виртуальные партнеры, потому что, по сути, это борьба миров — реального и виртуального, как теперь модно говорить. Противоборство, которое должно закончиться победой одного мира и поражением другого.
— Как интересно, — заметила Регина, которая просто заслушалась доктора.
Впрочем, я тоже. — Но почему вы считаете, что эта идея — проявление болезни?
По-моему, это просто оригинальная мысль, не более.
— Региночка, да потому, что ваша актриса была в прямом смысле слова одержима этой идеей. Любая идея утрачивает свое гносеологическое значение, превращаясь в идею-фикс. Повторяю, я бы ее синдром назвал синдромом роли жертвы. А знаете, в чем проявляется эта болезнь, кроме генерирования красивых идей?
— В чем? — спросили мы с Региной хором.
— В том, что больной делает все, чтобы действительно стать жертвой. И если не представляется удобного случая, он этот случай конструирует специально.
— Скажите, пожалуйста, доктор, — я пыталась сформулировать какую-то постоянно ускользающую от меня мысль, — а могло быть такое, что Климанова просто болезненно воспринимала какую-то реальную ситуацию?
— То есть что психическое расстройство произошло из-за того, что она испытала страх перед чем-то реальным?
— Ну да.
— Конечно, такое могло быть.
— И еще вопрос: она поправилась после лечения?
— Вопрос некорректно поставлен, — засмеялся доктор, — не после, а в результате лечения.
— Конечно, простите.
— Ничего. Скажем так: наступила ремиссия.
— Что это такое? — шепотом спросила меня Регина.
— Ремиссия — это улучшение, восстановление, — пояснил доктор, обладавший острым слухом.
— То есть вы не утверждаете, что она выздоровела?
— Давайте определимся с терминологией, — похоже, что доктор начинал терять терпение. — Выздоровление — это, конечно, замечательный результат, но не самоцель. Бывает, что больной неизлечим, его просто компенсируют и приостанавливают лечение, но постоянно наблюдают.
— Но она продолжала играть в театре…
— Ну и что? Такого плана нездоровье не вредит творческой стороне натуры. А для окружающих она была не опасна.
Допив кофе с ликером, я поблагодарила доктора, так и не прояснив до конца, что же реально происходило в жизни Климановой, а что ей казалось.
Мы с Региной поднялись и засобирались. И тут я решила задать доктору еще один вопрос.
— Доктор, а вы ведь ее осматривали при поступлении в клинику?
— И не один, целая комиссия осматривала.
— Вы не заметили у нее каких-то соматических отклонений?
— Отклонений или заболеваний? Это разные вещи.
— Ну, в общем, что-то необычное заметили?
— Необычного — нет. А вот что грудная клетка у нее болезненна при пальпации, заметил. Но она не позволила ее как следует пропальпировать.
— В тот момент, когда она к вам поступила, у нее как раз зарастали переломы ребер, вот и была болезненность.
— Да что вы! — доктор был как громом поражен. — Вы уверены?
— Видела своими глазами при вскрытии костные мозоли на ребрах.
— Та-ак. Если бы тогда это заподозрил, я бы иначе оценивал ее состояние.
— Иначе — это как?
— Я бы тогда сказал, что она была психически менее декомпенсирована, чем я поставил.
— А почему?
— Почему? — чувствовалось, что доктор устал на пальцах объяснять двум дилетанткам азы специальности. — Потому что реальная опасность и навязчивый страх — это как сообщающиеся сосуды. Чем сильнее реальная опасность, тем меньше оснований полагать, что у пациента — навязчивое состояние. Вам понятно?
Мне было ничего не понятно. Была психически больная актриса, которой все время что-то чудилось. В итоге мы имеем ее труп, труп женщины, похожей на нее, и труп мужа этой женщины. Неужели смерть Бурова — это простое совпадение, а не продолжение цепочки?
— Медицинские документы будете забирать? — спросил меня доктор, и я очнулась от своих мыслей.
— Да, конечно. Можно прямо сейчас?
— Можно, можно, — по-моему, у доктора это уже в крови было: не перечить своим собеседникам.
Он сходил куда-то и вернулся с историей болезни в красивой папочке, с розовым корешком. Подсел к нам и стал перелистывать папочку.
— Раз уж случай представился, освежу в памяти.
Я терпеливо ждала, пока доктор освежит в памяти историю лечения Климановой, потом поинтересовалась тем, чем мне надо было поинтересоваться с самого начала:
— А как насчет ее переживаний, связанных с разводом?
Доктор поднял глаза от бумаг:
— Не понял.
— Она же попала к вам из-за того, что развелась с мужем и испытала стресс.
— Вот как? — доктор с любопытством смотрел на меня. — Впервые слышу.
— Вы что, хотите сказать, что не знали этого?
— Не знал. За все время общения с пациенткой я не слышал от нее ни единого слова по поводу развода. Более того, я ее мужа хорошо знаю. Очень хорошо, — он помолчал. — Это муж ее к нам положил.
Режиссер Фиженский на вид был большим добродушным увальнем, толстым и лохматым. Однако Регина, крутившаяся одно время в мире богемы, была наслышана про то, что актеры считают его зверем, и что на съемочной площадке он орет и даже дерется.
Мне пришлось ехать к нему в монтажную. Найдя во дворах неприметную дверь, без всяких опознавательных знаков, мы вместе с увязавшейся за мной Региной долго звонили в спрятанный за плинтусом звоночек. Наконец нам открыл невразумительного вида юноша, поинтересовался, кто мы такие, и обещал поискать режиссера.
Нас впустили в помещение, предложили присесть в небольшом холле и пошли искать Фиженского. Мы с Региной присели на диванчик и стали прислушиваться к темпераментной беседе, доносившейся из приоткрытой двери комнаты напротив.
— Ты сценарист? Или не сценарист? — напористо спрашивал густой мужской голос.
— Сценарист, — уныло соглашался голос пожиже.
— Тогда переписывай эту сцену.
— Зачем? — сопротивлялся сценарист.
— О, Боже! — басил его собеседник. — Я ж тебе сказал, завтра последний съемочный день. Снимаем пятьдесят восьмую сцену, труп в квартире. Мы квартиру нашли — закачаешься, трехкомнатная, выгоревшая дотла. Ну просто дотла.
Заплатили кучу бабок. Хата в кадре смотрится обалденно, сгорело все, одни головешки остались. Фиженский вызвал пожарников для консультации, те сказали, что три дня хата так гореть не могла, чтобы никто не спохватился. А у тебя же написано, что труп обнаружили через три дня. Вот и давай, устраняй это противоречие.
— Какое противоречие? — устало проговорил сценарист. — Какое еще противоречие? Что ты мне сценарий суешь?
— Ну вот здесь перепиши, — раздался шелест бумажных страниц.
— Хорошо, — согласился сценарист. — Я исправлю. Только, Боря, при одном условии: ткни мне пальцем в место, вот здесь, в сценарии, где написано, что квартира выгорела дотла. У меня написано «обгорел стеллаж». Понимаешь?
Об-го-рел стел-лаж!
После паузы густой голос проговорил:
— Ну, не знаю. Завтра последний съемочный день. Пиши давай.
Вернувшийся в холл молодой человек, несколько запыхавшись, сообщил, что Геннадий Михайлович ушел поужинать, и мы можем найти его в кафе за углом.
Регина сказала, что это очень кстати, что она с большим удовольствием перекусит, и даже выпьет, совместив приятное с полезным, и потащила меня искать кафе.
Я подумала, что с моей стороны было большим свинством выразиться в том смысле, пусть и про себя, что Регина за мной увязалась. Она, жертвуя личным временем, любезно согласилась потаскаться со мной по городу в поисках людей, которых мне нужно было допросить, и даже предоставила для передвижений свой транспорт. Хотя ей вообще-то заняться нечем, а так хоть при деле. Главное, чтобы она не лезла в допросы и не мешала.
Однако, войдя в кафе, я подумала, что уж где-где, а в беседе с режиссером Регина не то что не помешает, а просто будет главным стимулом. Большой лохматый увалень с интеллектуальным блеском в глазах, сидевший в углу и уплетавший непотребных размеров кусок мяса, окинул Регину таким оценивающим взглядом, что она, — между прочим, видавшая виды барышня, — даже споткнулась.
Повинуясь манящему взгляду режиссера, мы подошли и представились.
Фиженский вздохнул и пригласил нас присесть. И даже предложил что-то из местного небогатого меню. И даже взял нам, и себе тоже, по бокалу вина, чтобы отметить знакомство.
— Что снимаете сейчас? — кокетливо спросила Регина, соблюдая законы вежливости.
— Сейчас? Очередную жопу, — культурно ответил Фиженский.
Мы с Региной переглянулись, не зная, как реагировать.
— Что, сценарий такой неважный?.. Или много нетрадиционной… э-э-э… эротики? — нерешительно спросила я наконец.
— Почему? — удивился режиссер. — А-а, вы не так поняли. «Жопа» — это просто термин. Означает «женщина в опасности». Жанр такой.
— Да-а? — заинтересовалась Регина. — А кто будет играть главную роль?
Фиженский назвал фамилию молодой актриски, которая засветилась уже в паре сериалов, но на мой взгляд, кроме смазливой физиономии и шикарной фигуры, ей блистать было абсолютно нечем. Он сказал, что пробовались трое артисток, но он остановил свой выбор именно на ней. Я тактично промолчала, а Регина продолжала приставать к режиссеру.
— А почему именно она?
Фиженский мечтательно прикрыл глаза и объяснил:
— Она самая талантливая. У нее такая грудь!..
Опуская подробности стремительно начавшегося флирта между режиссером и Региной, умалчивая про штрихи поведения этих двоих, носившего откровенно фривольный характер, — типа целования кончиков дамских пальчиков и якобы нечаянного толкания под столом коленками, суть беседы можно свести к следующему.
Два года назад режиссер Фиженский решил снять фильм по книге своего старого друга и соратника Латковского. У давнего спонсора были получены деньги (нетрудно догадаться, что и эту съемку финансировал господин Карапуз, видимо, не терявший надежды на то, что опекаемый им режиссер когда-нибудь все же снимет фильм, отвечающий взыскательному вкусу мецената). Сценарист Латковский настаивал, чтобы в главной роли сняли его бывшую жену, между прочим, хорошую актрису, и именно по этой причине кандидатура Климановой возражений не вызвала, а, скорее, даже наоборот. Латковский же нашел обалденную натуру, где планировалось снимать, — старинный городочек с архитектурой семнадцатого века, пальчики оближешь.
Съемочная группа приехала и поселилась в местной гостинице. Не Бог весть что, конечно, но учитывая наличие в гостинице неплохого бара, поскольку в этот городишко турфирмы постоянно таскали иностранцев, жить вполне было можно.
Однако со съемочной группой стало твориться что-то непонятное. Для начала дамы все сплошь перессорились, причем не интеллигентно, а совершенно площадно, с криками и тасканием друг друга за волосы, а мужики просто передрались. Потом у технического персонала началась белая горячка, их трясло и ломало, а. водитель и осветитель каждый Божий вечер бегали друг за другом с ножами.
Татьяна же Климанова в силу своего мягкого характера и набожности в оргиях участия не принимала и избежала страшных дамских разборок. Однако с ней приключилась другая напасть.
— Мы не знали, что и подумать. Она всегда производила на меня впечатление нормального, здравомыслящего человека. Еще можно было что-нибудь понять, если бы она напивалась до изумления, — мало ли что спьяну причудится. Но она же не пила вообще. И по ночам орала, как резаная. Прибежим, стучим ей в дверь. Она открывает вся белая, сна ни в одном глазу, трясется. Говорит, ей звонит маньяк из фильма, который мы снимаем. Представляете? Что мы должны подумать?
— Что девушку надо полечить, — подсказала Регина, допивавшая уже третий бокал вина.
— Ага, полечить; съемки в разгаре. Деньги, что называется, уплочены.
График съемок утвержден. Поначалу я думал, что это наш Пересылкин ее разыгрывает, — исполнитель роли маньяка; он, по-моему, был тихо в Татьяну влюблен. Но нет, он вместе с нами прибегал.
— Ну и что? — заметила я. — Он мог позвонить, а потом вместе с вами прибежать.
— Нет, — решительно отверг эту версию Фиженский. — Дело в том, что мы пару раз с ним вместе пили, у меня в номере. И как раз в это время Татьяна начинала орать. Прибежим, она только трясется и на телефон показывает. Трубка снята, а там кто-то молчит и дышит.
(Вот тебе раз! А подружка Климановой, актриса Райская мне рассказывала совсем иное. Сказала, что проверяла, что никто Климановой не звонил в номер…) — Вот и представьте, что мне было делать? Лечить Климанову и срывать съемку? Если бы она пила, было бы проще — вечером проследил, чтобы она приняла «лекарство», и до утра спокоен. А так… Лечил ее сам.
— Интересно, каким образом?
— Покупал ей в аптеке димедрол, она его горстями пила. Сразу после съемок водичкой запьет и спать. Ни один маньяк бы не дозвонился. Наутро, правда, еле вставала, ходила — пошатывалась, зато такой мутный глаз в камеру выдавала — залюбуешься!..
Конечно, это были ценные сведения, запутавшие ситуацию еще больше. Но всего хорошего понемножку, и режиссер, дико извиняясь — почему-то в основном перед Региной, — расплатился по счету, встал и откланялся: нужно было возвращаться в монтажную, которую выделили только до утра.
Уже после того, как он ушел, мне пришло в голову, что следующим из съемочной группы мне нужен реквизитор или как он там правильно называется. В общем, человек, который пришивает к одежде актеров оторвавшиеся пуговицы, и обеспечивает съемочный процесс, раздобывая необходимые для съемок предметы.
Говоря иносказательно — перед первым актом вешает на стенку ружье, которое в последнем акте должно выстрелить.
Поскольку у режиссера, отправившегося назад в монтажную, глаза уже по пути зажглись возвышенным огнем, и общение с ним на любые темы, кроме монтажа фильма, стало затруднительным с того момента, как он встал из-за стола, я поняла, что списков съемочной группы мне сегодня не получить. Ладно, получу их завтра у кого-нибудь более адекватного. Не все же на студии творцы. Наверное, есть и нормальные люди.
Мы с Региной еще посидели в кафе минут пятнадцать, отходя от бурной манеры общения Фиженского, и Регина спросила:
— Ну что, на сегодня все? Куда тебя везти?
И тут я с ужасом осознала, что ребенок у бабушки, а я еще в командировку не уехала. И мне предстоит вернуться в свою пустую квартиру и провести там ночь в ожидании звонка маньяка. Ну уж нет!
Регина усмехнулась.
— Конечно, я могла бы пригласить тебя к себе. Но лучше совместить приятное с полезным.
— Ты о чем?
Не отвечая, Регина вытащила из сумки мобильный телефон и набрала какой-то номер. Я не сразу поняла, что она звонит в морг. Ей ответили буквально сразу.
— Привет, Сашунчик, — проворковала она в трубку. — Слушай, ты уже в курсе, что Машку ночью чуть не убили? Кто-кто… Маньяк. И представляешь, охраны никакой ей никто не выделил. Ребенка она отвезла в безопасное место, а что ей самой делать? Мне ее так жалко, ужас! На ней лица нет. И она все время за сердце хватается. Все-таки она моя ближайшая подруга, если ее грохнут, кто меня тогда будет от ментов отмазывать? Ха-ха-ха, — Регина жеманно засмеялась. — Нет, ее рядом нету, она в туалет пошла. А я решила с тобой посоветоваться, что с ней делать? Да? А ты еще на работе? Но я могу ее подвезти, куда скажешь. Могу и в морг, ничего, что она еще живая? Ты по знакомству примешь? Отлично. Теперь осталось ее уговорить, но предоставь это мне.
Я не могла не восхититься Регининым виртуозным интриганством, мы выпили напоследок за ее дипломатические способности, и она повезла меня в бюро судебно-медицинской экспертизы.
— Вот я даже выпивши не боюсь за руль садиться, — трещала она по дороге. — Потому что я уверена в себе как в водителе. Мой тушканчик, — это она так ласково именовала своего очередного возлюбленного, — чуть что, чуть нас кто-нибудь подрежет, или бибикнет громко, так он чуть что — сразу клеймо ставит: «девушка за рулем». На себя бы посмотрел! Я его всегда спрашиваю — много он знает женщин, осужденных за дорожно-транспортные преступления? Вот то-то же. Только мужики!..
— Регина, а зачем мы едем туда? Я что, буду ночевать в морге? — тревожно спрашивала я. Регина бесподобно поводила плечами.
— Что ты переживаешь? Лучше в морге с мужиком, чем у себя дома в одиночестве. Он тебя к себе заберет.
— Это прогресс. Обычно он ко мне намыливается ночевать…
Сашка вышел нас встречать на улицу, поскольку Регина заявила, что в помещение морга она не войдет.
— Вы представляете, сколько там душ неприкаянных? — спрашивала она. — Жаждущих отмщения? Сашка, я вообще не понимаю, как эксперты там работают? Вот клиенты ваши там лежат мертвые, а души их концентрируются…
Мы со Стеценко благопристойно сделали вид, что поцеловались, коснувшись друг друга щеками. Регину это зрелище вполне удовлетворило.
— Ну что, если вас никуда не надо везти, я поеду? — спросила она, уже практически сидя за рулем своей машины.
— Счастливо, — помахал ей Сашка.
Регина с шиком развернулась и умчалась прочь. И странное дело — как только мы со Стеценко остались наедине, во мне проснулся бес противоречия. Я уже предчувствовала, что помимо своей воли буду возражать каждому Сашкиному слову и активно спорить с любым его действием. Что характерно, больше нет на свете человека, вызывающего у меня такие чувства. Наверное, это любовь.
Стеценко под локоток завел меня в опустевшие лабиринты танатологического отделения, доставил в свой кабинет и, не спрашивая, налил мне чаю, а также любезно сдвинул со стола препараты кожных лоскутов, чтобы мне было где этот чай попить.
— А ты будешь? — спросила я.
— Буду, — Сашка и себе налил чаю и присел напротив меня.
Я чуть-чуть отпила из своей кружки.
— Горячий… Саш, пока чай стынет, можно я позвоню?
— Конечно.
Я последовательно прозвонила сначала канцелярию, а потом все кабинеты родной прокуратуры; конечно, уже поздно, все ушли, только я болтаюсь по казенным домам, как будто у меня нет других радостей в жизни. А между тем хорошо бы хоть Зою найти, чтобы выяснить последние новости. Посмотрев на часы, я прикинула, что если Зоя с последним ударом часов сорвалась с рабочего места, то с учетом времени, необходимого на закупку вкусной и калорийной пищи для пациентов травматологического стационара, она уже минут пять как должна скрашивать койко-день Горчакову. Оставалось набрать номер мобильного Лешкиного телефона.
— Ну ты, старуха, с головой-то дружишь или совсем уже охренела? — ласково спросил меня друг и коллега Горчаков вместо «здрасьте». — Вон Зоя тут уже подпрыгивает, тебя обыскались. Передаю трубку.
Зоя бешеной скороговоркой, чтобы не ввести Горчакова в расход, выпалила мне в ухо, что во-первых, дело по убийству оперуполномоченного Бурова уже пришло в район и поручено («догадайся, кому», — прокричал в трубку Горчаков), конечно, мне; во-вторых, меня искали: шеф, убойный отдел, городская прокуратура по поводу оформления командировки в Коробицин, оперуполномоченный Козлов Петр Валентинович, криминалист Федорчук, писатель Латковский, мама, бывший муж, завморгом, эксперт Маренич, два адвоката по моим делам и три адвоката по делам Горчакова…
На пятой минуте перечисления Лешка просто забрал у Зои трубку и спросил, какого черта я, имея мобильную связь, отключила телефон и ушла в подполье?
— Леш, я забыла про телефон. А с утра вообще в тюрьме была, Барракуда велел тебе кланяться.
— Протоколы у него подписала?
— Подписала.
— По краже поговорила?
— Поговорила. Отрицает, и довольно убедительно.
— Чем мотивирует?
— Бабушкой-блокадницей.
— Чего? — удивился Лешка.
— Я тебе с Зоей передам протокол его допроса, почитаешь.
Я спросила Лешку, как его нога, порадовав тем, что весь следственный изолятор уже знает про его травму.
А Лешка сказал, что хахаль здешней медсестры — той самой, с людоедскими манерами — меня знает, я его якобы допрашивала.
— Ага, Лешка, — засмеялась я, — уголовный мир сжимает вокруг тебя свои кольца?
— Да нет, этот хахаль — бывший работник милиции.
— Фамилия?
— Киреев.
— Не знаю такого.
— Вспомни хорошенько.
— Ладно, заеду к тебе, поговорим.
— Он тебе привет просил передать. Кроет тебя на чем свет стоит, говорит, ты его допрашивала три часа.
— Да не знаю я такого, — прервала я Лешку, но он продолжал.
— Ты дослушай; говорит, ты его три часа допрашивала, не выпуская изо рта сигарету.
Я хихикнула.
— Тогда понятно. А самогон из большой бутыли я не прихлебывала?
Попрощавшись с Лешкой, я начала прозванивать всех по вышеприведенному списку. Сначала позвонила маме, и узнала, что сыночек мой проболтался относительно истинных причин его эвакуации из дома, поэтому мама, в течение целого дня не сумев застать меня на работе, сходит с ума от страха, воображая, что маньяк уже напал на меня, разрезал на кусочки и развеял по ветру. Так, с мамой я провела профилактическую беседу, убедила ее в том, что до кусочков еще дело не дошло, и что не родился еще маньяк, способный справиться со мной. Маму я относительно успокоила.
Следующим в списке, по старшинству, был шеф. Я осмелилась побеспокоить его дома, услышала, что дело об убийстве оперуполномоченного стоит на контроле в городской прокуратуре, поэтому до отъезда к командировку я должна представить развернутый план расследования, назначить основные экспертизы, а завтра к девяти утра мне следует быть в городской с рапортом, содержащим подробное обоснование необходимости проведения следственных действий лично мной в Коробицине, поскольку наш зональный настаивает на том, чтобы в командировку ехал оперативник, а не я. Шеф же считает, что целесообразно ехать мне, а я должна доказать это руководству. Так, если в девять мне нужно быть в горпрокуратуре (не понимаю, что изменится, если я там буду не в девять. А в десять, например), то не позднее половины девятого нужно поймать шефа, чтобы он завизировал мой рапорт. Я уж не говорю о том, что этот рапорт нужно составить.
Теперь, по логике вещей, надо связаться с Костей Мигулько. Но сначала я набрала номер нашего экспертно-криминалистического отдела. Мигулько еще долго будет торчать на работе, а Федорчук вот-вот уйдет, если уже не ушел. А если он меня искал, то значит, у него что-то важноe. Tрубку в ЭКО долго не снимали, я уж решила, что упустила Федорчука, и расстроилась. Но тут мне ответили, к телефону подошел сам Гена и сказал, что торчал на работе специально, ждал моего звонка; отчаялся и собрался домой, но уже с лестницы услышал телефон, пришлось вернуться, о чем он не жалеет.
— Маш, я чего тебя искал, — Гена, как обычно, говорил тихо и обстоятельно, — я тут исследовал записку из квартиры актрисы. Может быть, тебе будет интересно?
— Будет, — мгновенно подтвердила я.
— Я почему-то так и подумал. Пальцев на ней огромное количество. Но старых. Пальцы разные. Ты не забудь мне заслать ее дактило-карту.
— Геночка, если дело возбудим, зашлю обязательно.
— А что, дело не возбудили? — удивился Гена.
— Пока нет.
— Странно. Там же типичное убийство. Я усмехнулась.
— Похоже, Гена, ты один так считаешь.
— А ты?
— А я пока сомневаюсь. Но думаю, что там действительно убийство.
— Вот видишь. И еще одного человека я знаю, который готов это убийство раскрывать.
— Ты про Петра Валентиновича, что ли?
— Ну да. Между прочим, ты к мальчику присмотрись, с ним в разведку пойти можно. Он уже ко мне прибегал, интересовался, чего я выжал с места происшествия. А вот ты не удосужилась пока.
— Я вообще-то тоже не груши околачивала, — обиделась я.
— Пошутил, — невозмутимо сказал Гена. — Так вот, слушай дальше про записку.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 25 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |