до такой степени привычным, что они его ввели в немецкий язык, вероятно,
предполагая, что оно означает «загробную жизнь», между тем как на самом деле
оно означает «экстаз», т. е. такое состояние, в котором, по понятиям спиритов,
должен находиться медиум, когда он вступает в общение с духами. Однако на
немецкую литературу спиритизм не оказал пока еще заметного влияния. За
исключением детски наивных романтиков, именно авторов трагедий с неумолимым
роком, в Германии редко писатель вводил в свои произведения сверхъестественный
элемент иначе, как в иносказательном смысле. Разве только
у Клейста и Кёрнера он приобретает некоторое значение, но здравомыслящий
читатель не признает это достоинством их произведений. С другой стороны,
однако, наблюдается, что за последнее время эти поэты входят в моду среди
немецких психопатов и истеричных именно благодаря пристрастию к сверхъестественному.
Максимилиан Перти, родившийся, очевидно, слишком рано, не встретил
в современном ему поколении, предшествовавшем нашему, никакого сочувствия,
и его объемистые книги с рассказами о привидениях вызывали скорее
смех, а в настоящее время один только барон Дю Прель избрал своей специальностью
мир привидений, которым он занимается в теоретических и беллетристических
своих произведениях. Вообще же говоря, немецкой драме и беллетристике
этот элемент довольно чужд, и выдающиеся иностранные писатели,
пользующиеся известностью в немецкой публике, как, например, Тургенев, приобрели
ее симпатии, конечно, не пристрастием к сверхъестественному.
Немногие духовидцы, народившиеся в Германии, разумеется, также пытаются
объяснить свое умственное расстройство научным образом и в подтверждение
ссылаются на некоторых профессоров физико-математических факультетов, сочувствующих
им или склоняющихся на их сторону. Но единственным их светилом
является пока только Цёльнер, а он служит лишь печальным доказательством,
что звание профессора не ограждает от сумасшествия. К тому же они
могли бы сослаться на соответственные изречения Гельмгольца и других математиков
касательно п-х измерений, которым они придали с умыслом или вследствие
мистического слабоумия ложное толкование. Математик может в аналитической
теореме поставить вместо одного, двух или трех измерений п измерений,
нисколько не нарушая этой заменой сущности теоремы и правильных выводов из
нее, но ему и в голову не приходит представить себе под геометрическим
выражением «n-е измерение» нечто, занимающее место в пространстве и доступное
нашим чувствам. Приводя известный пример выворачивания каучукового
кольца, возможного только при третьем измерении и, следовательно, представляющегося
существу с двумя измерениями совершенно немыслимым и сверхъестественным,
Цёльнер думает разъяснить нам, что при существовании четвертого
измерения оказывается возможным завязать узел в замкнутом кольце. На
самом деле все это служит только лишним примером известной склонности
мистика играть словами, будто бы нечто означающими и, может быть, даже
убедительными для слабоголовых людей, но в сущности не выражающими
никакого определенного понятия и составляющими только пустой звук без
всякого точного представления.
II. Мистицизм
В обетованную страну игры в привидения скоро, повидимому,
превратится
Франция. Соотечественники Вольтера уже опередили благочестивых англосаксонцев
в любви к сверхъестественному. Я говорю не о низших слоях общества,
где сонник всегда был в почете, составляя наряду с календарем и молитвенником
единственную настольную книгу, и также не об аристократических дамах, которые
издавна туго набивали карманы всяким гадальщицам и ясновидящим,
а о мужчинах средних интеллигентных классов. Теперь десятки спиритических
обществ насчитывают тысячи членов. В многочисленных салонах лучшего,
в смысле образованнейшего, общества занимаются вызыванием духов. Ежемесячный
журнал «L'Initiation» («Посвящение») вещает о таинственном учении,
о чудесах сверхъестественного, причем так и сыплет философскими и научными
терминами. «Annales des sciences psychiques», выходящие раз в два месяца,
называют себя «Сборником наблюдений и опытов». Наряду с этими двумя
главными журналами существует еще множество других того же направления
и не менее распространенных. Чисто специальные сочинения о гипнотизме
и внушении выдерживают издание за изданием, и врачи, не имеющие практики и,
по мнению своих собратьев, недостаточно знающие, наживаются, компилируя
общедоступные руководства и учебники по этим вопросам, которые с научной
точки зрения ничего не стоят, однако раскупаются публикой нарасхват. Романы
в настоящее время, за немногими исключениями, имеют во Франции плохой
сбыт, но всякие сочинения, касающиеся темной области нервной жизни, идут
прекрасно, так что умные издатели рекомендуют приунывшим писателям: «Бросьте
вы писать романы; займитесь лучше магнетизмом».
Некоторые из появившихся за последние годы во Франции сочинений о колдовстве
примыкают к области гипнотизма и внушения. Таковы, например, труды
Роша «Les etats profonds de l'Hynose» и Бодиско «Traits de lumiere» —
«физические исследования, посвященные неверующим и эгоистам». Это обстоятельство
навело многих наблюдателей на мысль, что толчком такому движению
дала, главным образом, школа Шарко с ее трудами и открытиями. Гипнотизм,
говорят сторонники этого мнения, выяснил такие чудесные факты, что
теперь уже нельзя сомневаться в справедливости многих народных преданий,
верований, сказаний, которые до сих пор причислялись к области суеверия;
демонизм, беснование, двойное зрение, исцеление рукоприкладством, духовное
общение на далеком расстоянии без посредства слова — все эти явления приобрели
новое значение, и их стали признавать возможными. Что же удивительного
в том, что люди, не обладающие особенно уравновешенным умом и достаточной
научной подготовкой и относившиеся до сих пор ко всему чужеземному как
к детским сказкам, вынуждены были признать сверхъестественные силы, когда
они предстали перед ними в научном освещении и привлекли внимание передовых
умов?
Как ни убедительно кажется это мнение, однако оно ложно. Это значит
просто извращать факты, смешивать причину и следствие. Ни один психически
вполне здоровый человек не уверовал в чудесное благодаря новейшим гипнотическим
опытам. Прежде на таинственные явления не обращали внимания
или даже на них намеренно закрывали глаза, потому что их нельзя было
подвести под господствующие системы, и поэтому они причислялись к области
выдумки или обмана. За последние двенадцать лет ими занялись патентованные
ученые, и они составляют теперь предмет преподавания в высших учебных
заведениях и академиях. Однако их ни на минуту не причисляют к сверхъестественному
и не выдают за действие таинственных сил; на них смотрят как на все
другие явления природы, доступные наблюдению и подчиненные общим ее
законам. Границы знания просто расширились, и наука включила в сферу
Вырождение
доступных нашему пониманию явлений такие, которые прежде были для нас
непонятны. Многие факты, относящиеся к гипнозу, теперь более или менее
удовлетворительно разъяснены; другие остаются темными. Но это не смущает
серьезных и нормальных людей: им известно, что мы еще не особенно далеко
подвинулись в разъяснении причин явлений и что нам, по большей части,
приходится довольствоваться точным установлением фактов и условий, при
которых они совершаются. К тому же нельзя сказать, что новая наука исчерпала
свой предмет и что дальнейшие ее успехи невозможны. Но сколько бы она нам ни
раскрыла неизвестных и поразительных фактов, нормальный ум не может сомневаться,
что сверхъестественного тут ничего не происходит и что основные
законы физики, химии и биологии всегда остаются в силе.
Поэтому, если ныне находится немало людей, усматривающих в гипнотических
явлениях нечто сверхъестественное и предающихся надежде, что вызывать
души умерших, путешествовать на ковресамолете,
обладать всеведением и т. д.
будет так же легко, как, примерно, писать или читать, то этот их бред ни в каком
случае не вызван открытиями науки: он существовал и раньше и теперь только
рад, что может сам выдавать себя за науку. Он теперь уже не скрывается, а гордо
расхаживает по улице рука об руку с профессорами и академиками. Полан это
ясно понял. «Не желание заручиться твердо установленными фактами,— говорит
он,— увлекло умы: люди хотят удовлетворить свое стремление к сверхъестественному,
находившему себе прежде удовлетворение, затем подавленному, но
всетаки
действовавшему в скрытом виде. Магия, колдовство, астрология, ясновидение
— все эти старые суеверия отвечают потребности человеческой природы
без особых усилий влиять на внешний мир и общество и заручиться необходимыми
для этого знаниями без всякого особенного напряжения». Таким
образом, и новое, столь сильно проявляющееся суеверие вызвано вовсе не
научными гипнотическими опытами; оно только воспользовалось проложенным
ими руслом. Мы уже неоднократно указывали на то, что психически расстроенные
люди склонны приспосабливать свои болезненные представления к господствующим
воззрениям и пользоваться для их разъяснения новейшими открытиями
науки. Физика еще не занималась магнетизмом и электричеством, а сумасшедшие,
страдавшие манией преследования, уже объясняли свои болезненные ощущения
и обман чувств электрическими токами или искрами, которые их преследователи
направляли на них через стены, крыши, полы; так и теперь первыми
воспользовались результатами гипнотических исследований психопаты, выдающие
их за «научные» доказательства существования духов, ангелов и чертей.
Но вера в чудесное была всегда свойственна психопатам; она составляет одно из
присущих им свойств («Потребность верить в чудесное почти неизбежна у слабоумных
»,— говорит Легрен) и вовсе не вызвана наблюдениями парижских и нансийских
гипнологов.
Если это вообще стоит доказывать, то мы сошлемся на тот факт, что
большинство «оккультистов», как они себя называют, в своих трактатах о чернокнижии
и магии считают лишним говорить о результатах гипнологических
изысканий и, не заботясь о современности и не делая никакой уступки естествознанию,
прямо основываются на древнейших преданиях. Доктор Энкоссе под
псевдонимом Папюса пишет «Traite methodique de science occulte» («Систематическое
руководство к науке о таинственном»), громадную книгу в 1050 страниц
с 400 рисунками, служащими иллюстрациями к каббалистике, магии, некрои
хиромантии, астрологии, алхимии и пр., а старый, довольно заслуженный
ученый Адольф Франк, член Французской академии, имеет неосторожность
предпослать этому труду длинное хвалебное предисловие, по всей вероятности,
даже не прочитав его. Станислав Гюэта (Guaita), пользующийся, как признанный
II. Мистицизм
профессор магии и чародей, величайшим уважением своих последователей, издал
два исследования: «На пороге таинственного» и «Змий Книги Бытия», отличающиеся
таким глубокомыслием, что в сравнении с ними великий алхимик
Николай Фламель, которого ни один смертный, конечно, никогда не понимал,
представляется ясным и прозрачным, как кристалл. Эрнест Боск ограничивается
учением о колдовстве у древних египтян. Книга его «Разоблаченная Изида, или
Священная египтология» имеет еще следующее пояснительное заглавие: «Иероглифы,
папирусы, герменевтические книги, религия, мифы, символы, психология,
философия, нравственность, священное искусство, оккультизм, мистерии, посвящение,
музыка». Негор имеет также свою специальность. Как Боск занялся
разоблачением египетских тайн, так он разоблачает ассирийско-вавилонские
тайны. «Маги и магическая тайна» — так называется скромная брошюра, в которой
Негор посвящает нас в глубочайшие тайны волшебного искусства халдейских
мобедов или верховных жрецов.
Если я не останавливаюсь на этих книгах, имеющих читателей и почитателей,
то потому, что я не убежден в серьезности намерений их авторов. Они так
бойко читают и переводят египетские, еврейские и ассирийские тексты, не разобранные
еще ни одним компетентным ориенталистом, они ссылаются так часто
и так обстоятельно на книги, которых нет ни в одной библиотеке, они так
невозмутимо поучают, как воскрешают мертвых, заручиться вечной молодостью,
вступать в общение с обитателями Сириуса, пророчествовать, не стесняясь
ни временем, ни пространством, что нельзя отрешиться от впечатления, что они
самым хладнокровным образом морочат читателя.
Только один из всех этих магов внушает доверие, и так как он в умственном
отношении самый выдающийся из них, то я займусь им несколько обстоятельнее.
Я говорю о Пеладане. Он сам присвоил себе ассирийский королевский титул
«cap», и все его так и называют. Только должностные лица не признают
его «саром», но ведь во Франции все дворянские титулы отменены. Пеладан
считает себя потомком древних магов, наследником всех духовных прав Зороастра,
Пифагора и Орфея. Кроме того, он прямой наследник тамплиеров
и розенкрейцеров; он слил оба эти ордена и воскресил их в новой форме
«ордена розового креста».
Одевается он в старомодный атласный камзол черного и синего цвета,
расчесывает свою густую черную как смоль шевелюру и бороду по-ассирийски,
пишет крупным угловатым почерком, напоминающим средневековый, употребляет
преимущественно красные и желтые чернила, а на его почтовой бумаге
в углу вместо вензеля красуется ассирийская королевская шапка. Гербом своим
он избрал эмблему своего ордена: на серебряном с черными расщепами фоне
изображена золотая чаша, на которой красуется пурпурная роза, снабженная
двумя распластанными крыльями и черным латинским крестом. Над всем этим
возвышается корона с тремя пентаграммами вместо зубцов. Пеладан признает
известное число членов своего ордена командорами и сановниками (великие
приоры, архонты, эстеты); орден имеет также своих постулянтов (послушников)
и грамматиков, или учеников. В качестве гроссмейстера и сара Пеладан имеет
специальный костюм, в котором изобразил его во весь рост Александр Сеон;
а один композитор, член общества, написал музыку для духовых инструментов,
которая исполняется в торжественных случаях при его выходах. В своих сношениях
с членами ордена он употребляет официальные выражения. Свои письма он
называет «рескриптами» или «приказами». Обращаясь к своим собеседникам, он
говорит «любезный Адольф» или «Синоед». Титулует он их «ваша светлость».
Начинаются рескрипты следующим образом: «Спасение, свет и победа во Иисусе
Христе, едином Боге, и Петре, едином царе», или: «Ad Rosam per Crucem,
Вырождение
ad Crucem per Rosam, in ea, in eis gemmatus resurgam». Это в то же время девиз
ордена современных розенкрейцеров. В конце обыкновенно говорится: «Amen.
Non nobis, Domine, non nobis, sed nominis tui gloriae
Название своего
ордена он пишет раздельно с крестом посередине «Rose Croix». Свои романы
solae».
он называет «этопеями», себя самого как автора — «этопоэтом», свои драмы —
«вагнериями», а их оглавление — «эвмольпеями».
Все его книги разукрашены эмблематическими изображениями. Чаще всего
встречается виньетка, изображающая сидящую на столбе фигуру с выдыхающей
пламя женской головой, женской грудью, львиными лапами и туловищем осы
или стрекозы, оканчивающимися хвостом. Всякому произведению предпосылаются
несколько предисловий, вступлений и воззваний; часто встречаются и послесловия.
Возьмем для примера книгу «Comment on devient mage» («Как сделаться
магом»). В начале книги мы находим двойной заглавный листок, разукрашенный
множеством эмблематических изображений (ассирийские божества,
крылатые быки, мистические розы с крестом и пр.); затем следует длинное
посвящение графу Антуану Ларошфуко, «великому приору храма, архонту розового
креста». Далее следует латинская «молитва святого Фомы Аквинского»,
весьма пригодная для того, чтобы предостеречь читателя от возможных ошибок
этой книги, «Elenctique» (эленктик, опровержение, противодоказание), содержащий
нечто вроде католического символа веры; затем — «молитва прародителей
», выдержанная в стиле халдейской молитвы, наконец, длинное обращение
«к современным молодым людям», за которым начинается уже самое сочинение.
В начале каждой новой главы помещены девять таинственных формул.
Приведем здесь два примера:
«I. Неофит. Божественное имя: юд» (еврейская буква, означающая это имя). Таинство: крещение.
Добродетель: вера. Дар: богобоязненность. Блаженство: нищета духом. Дело: учит. Ангел:
Михаил. Таинственное средство: единство. Планета: Самас». «II. Общество. Божественное имя:
ЯхЭль
(еврейскими буквами, которые Пеладан, очевидно, не умеет прочесть, потому что он пишет
«Ellah
»). Таинство: посвящение. Добродетель: надежда. Дар: сострадание. Блаженство: кротость.
Дело: советовать. Ангел: Гавриил. Таинственное средство: двойственность. Планета: Син».
Содержание этой объемистой книги нечего переводить. Оно совершенно
соответствует этому оглавлению.
Его романы, или «этопеи», которых, по его словам, будет всего четырнадцать,
но появились пока лишь девять, разделены на группы, по семи
(мистическое число) в каждой. Пеладан составил «Схему согласования», которая
должна служить конспектом основных мыслей этих произведений. Послушаем
его толкование:
«Первая группа. I. Величайший пророк. Нравственный и умственный диатезис падения латинских
народов. Меродах, апогей сознательной воли, тип абсолютной сущности. Альта, прототип
монаха в общении с миром. Куртне, неудовлетворительный человек рока, заколдованный совершившимся
общественным фактом; Л. д'Эсте, воплощенная гордость, зло в крупном масштабе; Кориза,
истинная молодая девушка; ЛаНин,
плохой андрогин или, вернее, гинатроп; Доминико, сознательный
неизлечимый губитель, продукт эстетического анализа всякого порока, умерщвляющего сознание
и, следовательно, исправление. В каждом романе есть свой Меродах, т. е. отвлеченный орфический
принцип, параллельно с идеальной загадкой.
II. Любопытные. Общий феноменизм парижских клиник. Этика: Небо; систематическая сентиментальная
воля. Эротика: Паула, страстная, с андрогинической призмой. Великий страх, зверь
с двумя спинами,— гинандра (IX) превращается в однополую гибель. Любопытные, т. е. будничное
и общее в инстинкте. Гинандр, гетевская полночь и исключительное». И т. д.
Я старался в точности познакомить читателей со странностями стиля Пеладана,
но, конечно, не предполагал, чтобы по этой «Схеме согласования» можно
было бы составить себе какое бы то ни было представление о содержании
романов; поэтому я скажу о нем несколько слов, но уже на языке не магов,
а простых смертных.
II. Мистицизм
Содержание романов исчерпывается следующими тремя группами представлений:
высшая духовная цель человека заключается в том, чтобы слушать
и вполне понимать музыку Вагнера; высшее развитие нравственности заключается
в том, чтобы отвлечься от своего пола и превратиться в двуполое существо
(«андрогин» и «гинатроп»); высший человек может по своему усмотрению расставаться
с жизнью и возвращаться к ней, витать в пространстве в качестве
«астрального существа» и пользоваться услугами сверхъестественных сил, как
добрых, так и злых.
Затем в каждом романе есть герой с признаками принадлежности к двуполым
существам, с отвращением подавляющий в себе все половые стремления,
исполняющий вагнеровскую музыку или наслаждающийся ею, переживающий
какую-нибудь сцену из вагнеровских опер и заклинающий духов или предотвращающий
их нападение.
Нетрудно понять, как возникли все эти безумные представления. Читая
Библию, Пеладан в один прекрасный день натолкнулся на имя вавилонского
царя Меродаха-Баладана. Его поразило звуковое сходство между именами Баладан
и Пеладан, воображение его начало работать, и он стал вообще искать
сходства между собой и вавилонским царем. Как только такая мысль закралась
ему в голову, он усмотрел сходство между своим лицом, бородой и цветом волос
и головами ассирийских царей на алебастровых плитах ниневийского дворца.
Таким образом, ему нетрудно было набрести на дикий вопрос, отчего бы ему не
быть потомком Меродаха-Баладана или какого-нибудь другого ассирийского
царя. Эта фантазия разрослась, и он в один прекрасный день храбро присвоил
себе титул сара. Но если уж он потомок вавилонских царей, то почему бы ему не
быть наследником мудрости магов? И вот он начал вещать свое таинственное
учение. К этим фантастическим представлениям присоединились впечатления,
которые он вынес из своего паломничества в Байрейт. Он увлекся сказанием
о граале, вообразил, что он сам призван быть хранителем грааля, и изобрел свой
орден современных розенкрейцеров, во многом живо напоминающий «Парсифаля
». Что же касается до его вымысла о бесполых существах, то он доказывает
только, что воображение Пеладана сильно занято вопросом половой жизни
и что он бессознательно старается идеализировать ее.
Душевная жизнь Пеладана представляет наглядный пример того, какой ход
принимает у человека мистическое мышление. Пеладан подчиняется ассоциации
идей. Случайное созвучие пробуждает в нем целый ряд представлений, властно
побуждающих его провозгласить себя ассирийским царем и магом, причем он
никак не может дать себе отчет в простом факте, что можно называться
Пеладаном и не иметь никакого отношения к библейскому Баладану. Бессмысленное
многословие средневековых схоластиков увлекает его, потому что он сам
постоянно вращается в сфере «аналогического мышления», т. е. потому, что он
подчиняется игре ассоциации идей, вызванной несущественным внешним сходством.
Он воспринимает всякое художественное внушение чрезвычайно легко.
Слушает ли он вагнеровские оперы, он тотчас же воображает себя их героем;
читает ли он о тамплиерах или розенкрейцерах, он становится гроссмейстером
как этих, так и всех других тайных орденов. Ему свойственна половая раздражительность
«выродившихся субъектов высшего порядка», и она внушает ему
причудливый образ сказочного существа, которое одновременно и целомудренно,
и сластолюбиво, и наглядно воплощает происходящую в его сознании
тайную борьбу между болезненно развитыми инстинктами и рассудком.
Верит ли сам Пеладан в свои безумные представления? Иначе говоря,
действует ли он по убеждению? Ответить на этот вопрос не так легко, как многие,
быть может, думают. Два существа, уживающиеся в каждом человеке, вступают
Вырождение
у таких людей, как Пеладан, в странную борьбу. Бессознательное начало сживается
в нем с выдуманной им самим ролью сара, мага, рыцаря грааля, гроссмейстера
ордена и пр.; сознательное начало отдает себе отчет в том, что все это
вздор, но находит в этой роли художественное наслаждение и предоставляет
полную волю бессознательному. Так, маленькие девочки, прекрасно знающие,
что куклы сделаны из кожи и фарфора, ласкают или наказывают их и в данную
минуту вполне верят, что это живые существа.
Рассудок Пеладана не имеет никакой власти над его бессознательными
стремлениями. Он не в силах отказаться от роли сара, мага или гроссмейстера.
Он не может удержаться, чтобы не повторять своих нелепостей об «андрогине».
Все эти нелепости, равно как характеризующая психопатов высшего порядка
склонность выдумывать новые слова и символические изображения, обстоятельные
оглавления и бесконечные предисловия,— все это исходит из глубины его
органической природы и не подчиняется умеряющему действию высших нервных
центров. В сознательной своей части мозговая деятельность Пеладана чрезвычайно
богата и художественна. В его романах попадаются страницы, которые
сделали бы честь лучшим современным писателям. Нравственный его идеал —
возвышенный и благородный. Он с пламенной ненавистью вооружается против
всего низменного, пошлого, против эгоизма во всех его проявлениях, лживости,
непомерной склонности к наслаждению, и его герои — все возвышенные личности,
занятые исключительно благородными, преимущественно, конечно, художественными
интересами человечества. Чрезвычайно жаль, что его необыкновенный
талант совершенно бесплоден вследствие преобладания в нем болезненно
мистических представлений.
Далеко ниже Пеладана стоит Морис Роллина. Мы, однако, бегло остановимся
на нем, вопервых,
потому что он представляет поучительное олицетворение
одной из форм мистического вырождения, а вовторых,
потому
что он признается многими французскими и иностранными истеричными субъектами
большим поэтом.
Его стихотворения, характерно им самим озаглавленные «Неврозы», отмечены
всеми признаками вырождения, теперь уже настолько известными читателю,
что я могу ограничиться беглым их указанием.
Он чувствует в себе преступные наклонности.
«Грешные мысли осаждают меня всюду, во всякое время, среди усердной работы. Я против
воли прислушиваюсь к адским звукам, раздающимся в моем сердце, в которое стучится сатана,
и хотя я содрогаюсь перед пошлыми сатурналиями, возмущающими меня до глубины души, тем не
менее я невольно прислушиваюсь к адским звукам... Призрак преступления носится в моем мозгу,
затемняя рассудок... Убийство, изнасилование, воровство, матереубийство раздирают мой ум, как
грозные молнии» и т. д. («Le fantome du crime»).
Вид смерти и разрушения имеет для него особенную привлекательность. Он
упивается гнилью и наслаждается болезненностью.
«Моя призракоподобная возлюбленная, приговоренная к смерти, играла предо мною, посиневшая,
фиолетовая; костлявая нагота, целомудренная в своей худобе!.. Красота столь же печальной,
как и пылко влюбленной чахоточной... Возле нее гроб жадно раскрывал свою длинную пасть и.
казалось, призывал ее...» («L'amante macabre»).
«Она была так худа! Я прозвал ее Барышняскелет...
Она выплюнула каплю алой крови...
Легочная чахотка была у нее в полном разгаре... Лицо ее было зеленоватое... Однажды вечером она
повесилась у меня в комнате на оконном карнизе. Ужасно! Тонкий шнурочек немилосердно обезглавил
мою Барышнюскелет.
Но ведь она была так худа!» («Mademoiselle Squillete»).
«Чтобы предохранить ангелоподобную усопшую от поцелуев червей, я велел однажды в зимнюю
ночь набальзамировать ее. Из окоченелого, неподвижного и посинелого тела вынули бедные
мертвые внутренности, и в разверстый, пустой и окровавленный живот влили благовонные масла»
и т. д. («La morte embomee».) «Тело, ресницы, волосы, гроб, саван — все истребила могила; она
сделала свое дело... Даже мой череп чувствует, как он съежился, и я, остаток разложившегося
мертвеца, сожалею о времени, когда я жил, когда червь не постился...» («La mauvais mort»).
II. Мистицизм
Такая извращенность вкуса часто замечается у сумасшедших. У Родлина она
проявляется только отвратительными стихотворениями. У других она ведет
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 26 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |