Компьютерная промышленность так быстро меняется в мировом масштабе, что никакая страна, даже США или Япония, не может поспеть за ней без помощи остального мира.
Ставя преграды некоторым иностранным компьютерам и программному обеспечению, Бразилия сумела создать собственную компьютерную промышленность, но производимая ею продукция отстала по сравнению с импортной. Это означает, что бразильские банки, производители и другие компании должны пользоваться технологией, неэффективной по сравнению с их иностранными конкурентами. Им приходится конкурировать с одной связанной рукой. Вместо выигрыша страна несет убытки.
Бразилия нарушила первое правило новой системы создания благосостояния. Делай что хочешь с медленно меняющимися отраслями промышленности, но не становись на пути быстро движущейся промышленности. Особенно такой, которая обрабатывает самый важный ресурс — знания.
Другие МРС будут избегать подобных ошибок. Некоторые, мы можем предположить, будут действительно делать скромные вложения в существующие фонды производственного капитала в Соединенных Штатах, Европе и Японии — при условии, что их собственные техники, ученые и студенты будут сопровождать капитал и разделять ноу-хау, разработанное образованными в результате стартовыми группами. Этим способом бразильцы, индонезийцы, нигерийцы или египтяне смогут оказаться на переднем рубеже промышленности завтрашнего дня. При умелом руководстве эта программа окупит себя или даже принесет прибыль.
Прежде всего МРС смогут совершенно по-новому взглянуть на роль сельского хозяйства, рассматривая его не обязательно как «отсталый» сектор, а как сектор, который потенциально, с помощью компьютеров, генетики, спутников и других новых технологий, сможет однажды стать более прогрессивным, чем все «фабричные трубы», сталелитейные заводы и шахты в мире. Сельское
хозяйство, основанное на знаниях, может оказаться на острие экономического прогресса завтра.
Кроме того, сельское хозяйство не будет ограничиваться выращиванием продуктов питания, а все больше будет выращивать урожай энергии и запасы питания для новых материалов. Вот несколько идей, которые в последующие годы будут подвергнуты проверке. Но никакие подобные усилия не принесут плоды, если страна отрезана от участия в быстро движущейся мировой экономике и телекоммуникаций и компьютерных сетей, которые ее поддерживают.
Плохое распределение телекоммуникаций в современном мире еще более драматично, чем плохое распределение продуктов питания. В мире насчитывается 600 млн. телефонов — при этом 450 млн. находится только в 9 странах". Неравномерное распределение компьютеров, баз данных, технических публикаций, расходов на исследования говорит нам больше о будущем потенциале наций, чем все цифры общевалового производства, которые с таким трудом подсчитывают экономисты.
Чтобы включиться в новую мировую экономику, такие страны, как Китай, Бразилия, Мексика, Индонезия, Индия, а также Советский Союз и страны Восточной Европы, должны найти ресурсы, необходимые для внедрения собственных электронных инфраструктур. Сюда должны входить не только телефонные услуги, но и современные высокоскоростные системы данных, способные связываться с новейшими глобальными сетями.
Хорошо то, что сегодняшние медленные страны, возможно, смогут перескочить целую стадию развития инфраструктуры, совершив скачок от коммуникаций Первой волны к коммуникациям Третьей волны без вложения больших сумм, которые были необходимы для построения сетей и систем Второй волны.
Например, система Иридиум, о которой объявила корпорация Моторола, разместит 77 крошечных спутников на низкой орбите, что позволит миллионам людей в отдаленных или малонаселенных регионах, вроде советской Арктики, Китайской пустыни или внутренних районов Африки, посылать и принимать голосовые, информационные и цифровые сигналы по мобильным телефонам.
Нет необходимости тянуть медные или даже оптоволоконные кабели через тысячи миль джунглей, льда или песка. Мобильные телефоны будут связываться прямо с ближайшим спутником, который будет передавать сообщения. Другие разработки точно так же резко сократят огромные расходы на телекоммуникации, делая их доступными современным бедным странам. Широкомасштабное производство и сверхконкуренция между американскими, европейскими и японскими поставщиками также снизит цены.
Новые ключ к экономическому развитию очевиден.
«Пропасть», которую надо преодолеть, — информационная и электронная. Это пропасть не между Севером и Югом, а между медленными и быстрыми.
31. СТОЛКНОВЕНИЕ СОЦИАЛИЗМА С БУДУЩИМ
Драматическая гибель государственного социализма в Восточной Европе и его кровавые муки от Бухареста до Баку и Пекина не случайны.
Социализм столкнулся с будущим.
Социалистические режимы распались не из-за пилотов ЦРУ, капиталистического окружения или экономического удушения извне. Восточноевропейские коммунистические правительства опрокинулись по принципу домино, как только Москва сообщила, что больше не будет использовать войска для их защиты от собственного народа. Но кризис социализма как системы в Советском Союзе, Китае и других странах имеет гораздо более глубокие причины.
Как изобретение Гутенбергом печатного станка в середине XV в. привело к распространению знаний и ослабило контроль католической церкви за знаниями и общением в Западной Европе1, в конце концов воспламенив протестантскую Реформацию, так и
появление компьютера и новых средств коммуникаций в середине XX в. подорвало контроль Москвы за умами в странах, где она правила или которые держала в плену.
ТОЧКА РАЗРЫВА
Еще в 1956 г. советский лидер Никита Хрущев мог мечтать о том, чтобы «похоронить Запад»2. По иронии судьбы именно в тот год «синие воротнички» в Соединенных Штатах впервые уступили в численности работникам с высшим образованием, а также работающим в области сервиса — это был сигнал о наступающем конце экономики «фабричных труб» и возникновении сверхсимволической экономики.
Так же иронично выглядит тот факт, что работники умственного труда обычно отвергались экономистами-марксистами (и многими классическими экономистами также) как «непроизводительные». Тем не менее именно эти якобы непроизводительные работники, возможно, больше, чем другие, произвели с середины 50-х годов западной экономике впрыскивание огромной дозы адреналина.
В наше время, даже со всеми своими якобы имеющимися неразрешенными «противоречиями», капиталистические страны с высокой технологией настолько вырвались вперед остального мира экономически, что слова Хрущева звучат сейчас смешно. Именно капитализм, основанный на компьютере, а не социализм, основанный на «фабричной трубе», осуществил то, что марксисты называют «качественным скачком» вперед. Реальная революция, распространяющаяся по высокотехнологичным странам, сделала социалистические страны действительно глубоко реакционным блоком, возглавляемым престарелыми людьми, пропитанными идеологией XIX в. Михаил Горбачев был первым советским лидером, признавшим этот исторический факт.
В речи 1989 г., когда прошло около 30 лет после появления в Соединенных Штатах новой системы создания благосостояния, Горбачев заявил: «Мы были почти последними, кто понял, что в
эпоху информационной науки наиболее ценным качеством являются знания»3.
Он пришел к власти не просто как выдающаяся личность, а как представитель нового класса лучше образованных, преимущественно беловоротничковых советских граждан, т. е. группы, презираемой предыдущими лидерами. И группы, наиболее тесно связанной с символической обработкой и производством.
Сам Маркс дал классическое определение революционной ситуации. Она наступает, сказал он, когда «общественные отношения производства» (т. е. характер владения и контроля) не позволяют дальше развиваться «средствам производства» (грубо говоря, технологии)4.
Эта формула прекрасно определяет кризис мирового социализма. Так же как феодальные «общественные отношения» некогда мешали развитию промышленности, теперь социалистические «общественные отношения» не позволяют социалистическим странам воспользоваться преимуществом новой системы создания благосостояния, основанной на компьютерах, коммуникациях и прежде всего на открытой информации. Фактически главной причиной провала великого эксперимента государственного социализма XX в. были его устаревшие идеи относительно знаний.
ДОКИБЕРНЕТИЧЕСКАЯ МАШИНА
С небольшими исключениями государственный социализм привел не к изобилию, равенству и свободе, а к однопартийной политической системе... расцвету бюрократии... жестокой тайной полиции... государственному контролю за средствами информации... секретности... и подавлению интеллектуальной и художественной свободы.
Оставляя в стороне океаны пролитой крови, необходимые для поддержания этой системы, внимательный взгляд на нее показывает, что каждый из ее элементов — это не только способ организации людей, но и — если брать глубже — конкретный способ организации, передачи и контроля знаний.
Однопартийная политическая система предназначена для того, чтобы контролировать политическое общение. Поскольку не существует других партий, она ограничивает разнообразие политической информации, протекающей через общество, блокирует обратную связь и тем самым не позволяет находящимся у власти увидеть всю сложность проблем. Имея очень узкий канал, по которому информация поступает наверх, а команды — вниз, системе становится очень трудно распознавать ошибки и исправлять их.
Фактически контроль сверху донизу в социалистических странах был во все большей степени основан на лжи и дезинформации, поскольку сообщать о плохих новостях вверх по линии зачастую было рискованно. Решение управлять однопартийной системой — это решение прежде всего относительно знаний.
Всевластная бюрократия, которую социализм создал во всех областях жизни, также была, как мы говорили в главе 15, средством ограничения знаний, их определяли в какие-то отсеки или укромные местечки, общение могло идти только по «официальным каналам», а любое неформальное общение или организации были вне закона.
Аппарат тайной полиции, государственный контроль за средствами информации, запугивание интеллигенции и подавление художественной свободы — все это представляет собой дальнейшие попытки ограничить и контролировать потоки информации.
Фактически за каждым из этих элементов мы находим одно устаревшее понимание знания: наглое убеждение, что те, кто находится во главе — партии или государства, — знают, что другим следует знать.
Эти черты всех стран с государственным социализмом приводили к экономическому невежеству и возникли из понятия докибернетической машины, примененного к обществу и самой жизни. Машины Второй волны, которые окружали Маркса в XIX в., по большей части работали без обратной связи. Включи питание, заведи мотор — и она работает независимо от того, что происходит вокруг.
Напротив, машины Третьей волны — это умные машины. Они имеют датчики, которые воспринимают информацию из окружающей среды, обнаруживают изменения и соответственно адапти-
руют работу машины. Они способны к саморегуляции. Технологическое отличие имеет революционный характер.
Хотя Маркс, Энгельс и Ленин резко критиковали философию «механического материализма», их собственное мышление, отражая их эпоху, оставалось пропитанным определенными аналогиями и убеждениями, основанными на допотопной технике.
Так, для марксистов-социалистов классовая борьба была «локомотивом истории». Основной задачей был захват «государственной машины». И само общество, будучи чем-то вроде машины, могло быть настроено таким образом, чтобы давать изобилие и свободу. Ленин, захватив власть в России в 1917 г., стал главным механиком.
Будучи весьма умным человеком, Ленин понимал важность идей. Но для него и символическое производство — само сознание — могло быть запрограммировано. Маркс писал о свободе, но Ленин, придя к власти, взял на себя работу инженера знаний. Так, он утверждал, что все — искусство, культуру, науку, журналистику и символическую деятельность в целом — можно поставить на службу генеральному плану общества5. Со временем разные области знания были четко организованы в «академии» с фиксированными бюрократическими отделениями и рангами, все под контролем партии и государства. «Работники культуры» служили в учреждениях, подконтрольных Министерству культуры. Издательское дело и радио- и телевещание стали монополией государства. Знание действительно стало частью государственной машины.
Этот блокирующий подход к знаниям затруднял экономическое развитие даже на низшем уровне экономики «фабричных труб»; он диаметрально противоположен принципам, необходимым для экономического прогресса в эпоху компьютера.
ПАРАДОКС СОБСТВЕННОСТИ
Распространяющаяся сейчас система создания благосостояния Третьей волны также ставит под вопрос три основные социалистические идеи.
Возьмем вопрос о собственности.
С самого начала социалисты считали причиной бедности, депрессий, безработицы и других зол индустриализации частную собственность на средства производства. Способом избавления от этих бед было владение рабочими фабриками — через государство или коллективы.
Как только это будет сделано, все будет по-другому. Больше не станет излишних трат на конкурентную борьбу. Полностью рациональное планирование. Производство для использования, а не для прибыли. Продуманные капиталовложения для продвижения экономики вперед. Мечта об изобилии для всех осуществится впервые в истории.
В XIX в., когда эти идеи были сформулированы, они, казалось, отражали наиболее передовые научные знания своего времени6. Фактически марксисты превзошли утопистов-идеалистов и пришли к подлинно «научному социализму». Утописты могли мечтать о самоуправляющихся общинных поселениях. Научные социалисты знали, что в развивающемся обществе «фабричных труб» подобные понятия непрактичны. Утописты вроде Шарля Фурье смотрели в сторону аграрного прошлого. Научные социалисты смотрели в сторону того, что в то время представлялось индустриальным будущим.
Таким образом, позднее, когда социалистические режимы экспериментировали с кооперативами, рабочим управлением, коммунами и другими схемами, государственный социализм — государственная собственность на все (от банков до пивоваренных заводов, от сталепрокатных заводов до ресторанов) стала доминирующей формой собственности во всем социалистическом мире. (Эта навязчивая идея государственной собственности была настолько сильной, что в Никарагуа, позднем подражателе — пришельце в социалистический мир, даже была создана «Лобо Джек», дискотека, которая была собственностью государства.) Повсюду государство, а не рабочие, выиграло от социалистической революции.
Социализм не смог выполнить свое обещание коренным образом улучшить материальные условия жизни. Когда стандарты жизни упали в Советском Союзе после революции, вина за спад воз-
лагалась, с некоторой долей истины, на последствия Первой мировой войны и контрреволюции. Позднее дефицит объяснялся капиталистическим окружением. Еще позднее — Второй мировой войной. Однако через 30 лет после войны такие товары, как кофе и апельсины, все еще нелегко было купить в Москве. В период, предшествующий горбачевской перестройке, основу рациона среднего класса научного работника государственного института в Москве составляла капуста и картошка. В 1989 г., через четыре года после начала попытки Горбачева провести реформы, СССР вынужден был импортировать 600 млн. бритвенных лезвий7 и 40 млн. тюбиков крема для бритья.
Примечательно, что ортодоксальные социалисты по всему миру (хотя их становится меньше) призывают к национализации промышленности и финансов. От Бразилии и Перу до Южной Африки и даже в индустриальных странах Запада остаются истинные их последователи, которые, несмотря на всю историческую очевидность обратного, все еще считают «общественную собственность» «прогрессивной» и сопротивляются всякой попытке денационализации или приватизации экономики.
Верно, что сегодняшняя все более либерализованная мировая экономика, которую некритически приветствуют крупные многонациональные корпорации, сама является нестабильной и может пострадать от обширного коронаротромбоза. Раздутый долговой шар, на котором она держится, можно проткнуть. Войны, внезапные прекращения поступления энергии или ресурсов и любые другие бедствия могут вызвать ее обвал в грядущие десятилетия. В катастрофических условиях можно представить себе необходимость временной аварийной национализации.
Тем не менее неопровержимые доказательства свидетельствуют, что предприятия, находящиеся в государственной собственности, плохо относятся к своим работникам, загрязняют воздух и пренебрегают общественным мнением, по крайней мере не меньше, чем частные предприятия. Многие стали сточными колодцами неэффективности, коррупции и жадности. Их плохая работа часто способствует появлению обширного бурлящего черного рынка, подрывающего саму легитимность государства.
Но хуже и смешнее всего то, что вместо того чтобы стать во главе технического прогресса, как было обещано, национализи-
рованные предприятия, как правило, почти все до одного реакционны — самые бюрократичные, самые медленно реорганизующиеся, меньше всего желающие приспосабливаться к изменяющимся потребностям потребителя, больше всех боящиеся предоставить гражданам информацию, последними приступающие к внедрению прогрессивной технологии.
В течение более века социалисты и защитники капитализма вели ожесточенную войну по поводу общественной в противовес частной собственности. Большое число мужчин и женщин буквально положили свою жизнь в этой борьбе. Но ни одна сторона не могла себе представить новую систему создания благосостояния, которая сделает практически все их аргументы устаревшими.
Однако именно так и случилось. Ведь наиболее важная форма собственности сейчас неосязаема. Она сверхсимволична. Это — знание. Оно может быть использовано многими людьми одновременно для создания благосостояния и для производства нового знания. И в отличие от фабрик и полей знание, в сущности, неисчерпаемо. Ни социалистические режимы, ни социалисты вообще еще не осознали этот подлинно революционный факт.
СКОЛЬКО ВИНТОВ «С ЛЕВОЙ РЕЗЬБОЙ»?
Второй опорой здания социалистической теории было центральное планирование. Вместо того чтобы позволить «хаосу» рынка определять экономику, продуманное планирование сверху донизу должно было способствовать сосредоточению ресурсов в ключевых секторах и ускорить техническое развитие.
Но центральное планирование зависело от знаний, и еще в 20-х годах австрийский экономист Людвиг фон Мизес указывал, что отсутствие знаний или, его словами, «проблемы с вычислениями» — ахиллесова пята социализма8.
Сколько ботинок и какого размера должна выпускать фабрика в Иркутске? Сколько винтов с левой резьбой или сортов бумаги? Какие ценовые отношения установить между карбюраторами и
огурцами? Сколько рублей, злотых или юаней вложить в каждую из 10 000 разных линий и уровней производства?
Для ответа на эти вопросы даже в простейшей экономике «фабричных труб» нужно больше знаний, чем специалисты по центральному планированию могут собрать или проанализировать, особенно когда руководители, боящиеся проблем, обычно неверно их информируют о реальном производстве. Таким образом, склады заполнялись невостребованными ботинками. Дефицит и обширный теневой черный рынок стали постоянными чертами большинства стран с социалистической экономикой.
Поколения честных специалистов по социалистическому планированию отчаянно сражались с этой проблемой знаний. Они требовали все больше данных и получали все больше искаженной информации. Они жаловались на бюрократию. В отсутствие сигналов о предложении и спросе, которые поставляет конкурентоспособный рынок, они пытались измерить экономику в терминах рабочих часов или подсчитывали изделия в терминах сорта, а не денег. Позднее они применяли эконометрическое моделирование и анализ ввода-вывода.
Все было бесполезно. Чем большей информацией они располагали, тем более сложной и дезорганизованной становилась экономика. Через три четверти века после Октябрьской революции реальным символом СССР стали не серп и молот, а очередь за товарами.
Сегодня во всех социалистических и бывших социалистических странах наблюдается соревнование за введение рыночной экономики или полностью, как в Польше9, или робко, в управляемых рамках, как в Советском Союзе. Сейчас социалистические реформаторы почти все признали, что если позволить спросу и предложению определять цены (по крайней мере в определенном диапазоне), это даст то, чего не могло дать центральное планирование — цены сигналят о том, что нужно, а что не нужно экономике.
Однако дискуссии среди экономистов о необходимости таких сигналов не учитывают фундаментальное изменение в коммуникационных путях, которые они подразумевают, и огромные метаморфозы власти, которые приносят изменения в системах ком-
муникаций. Наиболее важное отличие между экономикой с центральным планированием и рыночной экономикой — это то, что в первой потоки информации идут вертикально, а в условиях рынка гораздо больше потоков информации идет горизонтально и диагонально в системе, при этом покупатели и продавцы обмениваются информацией на каждом уровне.
Это изменение не только угрожает верхушке бюрократии в планирующих министерствах и в руководстве, но миллионам и миллионам мелких бюрократов, единственный источник власти которых зависит от их контроля за информацией, поставляемой по каналам вверх.
Неспособность системы центрального планирования справиться с высокими уровнями информации, таким образом, устанавливает пределы экономической сложности, необходимой для роста.
Новые методы создания благосостояния требуют так много знаний, так много информации и коммуникации, что они полностью вне досягаемости экономик с центральным планированием. Возникновение сверхсимволической экономики, таким образом, вступает в противоречие со вторым фундаментальным положением социалистической веры.
СВАЛКА ИСТОРИИ
Третий разваливающийся столп социализма — его высокомерное подчеркивание орудий производства — полное сосредоточение на индустрии «фабричных труб» и пренебрежение сельским хозяйством и умственным трудом.
В период после революции 1917 г. Советам недоставало капитала для построения сталеплавильных заводов, дамб и автозаводов, которые были им нужны. Советские лидеры ухватились за теорию «социалистического первоначального накопления», сформулированную экономистом Е. А. Преображенским. Согласно этой теории, необходимый капитал можно получить силой от крестьян, заставив их снизить свои стандарты жизни до скудного минимума
и отобрав излишки, которые затем будут использованы для вложения в тяжелую промышленность и выдачи субсидий рабочим10.
Николай Бухарин, большевистский лидер, который заплатил за свое предвидение жизнью, верно предсказал, что эта стратегия просто гарантирует развал сельского хозяйства. Что еще хуже, эта политика привела к массовым репрессиям крестьянства Сталиным, поскольку такая программа могла осуществляться только с помощью крайних мер. Миллионы умерли от голода или преследований.
В результате «индустриального уклона», как китайцы называют это сегодня, сельское хозяйство стало областью бедствия практически для всех социалистических стран и продолжает ею оставаться. Иными словами, социалистические страны следовали стратегии Второй волны за счет своего народа, принадлежащего к Первой волне.
Но социалисты также часто очерняли сферу обслуживания и умственный труд. Нельзя считать простым совпадением, что когда Советы установили в искусстве «социалистический реализм», вскоре на стенах появились росписи с изображением здоровенных рабочих, напрягающих мышцы на сталеплавильных заводах и фабриках. Поскольку целью социализма везде было как можно быстрее провести индустриализацию, прославлялся физический труд. Умственный труд — это занятие только для непроизводительных зануд.
Это широкораспространенное отношение шло рука об руку с огромным сосредоточением на производстве, а не на потреблении, на средствах производства, а не товарах потребления.
Хотя некоторые марксисты, например Антонио Грамши, усомнились в этой точке зрения, а Мао Цзэдун порой утверждал, что идеологическая чистота может преодолеть материальные трудности, основной упор марксистские режимы делали на переоценке материального производства и недооценке продуктов ума.
Традиционно марксисты придерживались материалистической точки зрения, что идеи, информация, искусства, культура, право, теории и другие неосязаемые продукты сознания — это лишь часть «надстройки», которая возвышается над экономическим «базисом» общества. Хотя, конечно, между ними была определенная обрат-
ная связь, именно базис определял надстройку, а не наоборот. Те, кто думал иначе, подвергались критике как «идеалисты». Бывали времена, когда считаться идеалистом было просто опасно.
Маркс, доказывая первичность материального базиса, поставил Гегеля с ног на голову. Великая ирония истории сегодня заключается в том, что новая система создания благосостояния, в свою очередь, ставит на голову Маркса. Или, точнее, — кладет и Маркса, и Гегеля на бок.
Для марксистов средства производства всегда были более важны, чем программный продукт; компьютерная революция сейчас учит нас, что верно обратное. Именно знание двигает экономику, а не экономика — знание.
Однако общества — это не машины и не компьютеры. Их нельзя так просто свести к железу и программному обеспечению, базису и надстройке. Более подходящая модель обрисовала бы их как структуры, состоящие из намного большего числа элементов, связанных в чрезвычайно сложные и постоянно меняющиеся контуры обратной связи. С увеличением сложности знание занимает центральное место для их экономического и экологического выживания.
Короче говоря, возникновение новой экономики, основным сырьем для которой является неосязаемое программное обеспечение, застало социализм абсолютно врасплох. Конфликт социализма и будущего был неизбежен.
Хотя ортодоксальный социализм готов к тому, что Ленин называл «свалкой» истории, однако это не значит, что величественные мечты, на которых он воспитывался, также мертвы. Желание создать мир, в котором изобилие, мир и социальная справедливость преобладают, по крайней мере так же благородно и широко распространено, как всегда". Однако такой мир не может возникнуть на старом фундаменте.
Сегодня наиболее важной революцией на планете является возникновение новой цивилизации Третьей волны с ее радикально новой системой создания благосостояния. Любое движение, которое еще не осознало этот факт, обречено на новые провалы. Любое государство, которое держит знание в заточении, оставляет своих граждан в кошмарном прошлом.
32. ВЛАСТЬ РАВНОВЕСИЯ
Эпоха метаморфоз власти только началась и уже, как может показаться, будущее доступно каждому. С происходящими на Востоке переворотами, все большим разделением Юга и курсом на конфронтацию между ведущими странами Запада, Японией и Америкой мы находимся перед лицом лихорадочных, бесконечных раундов встреч на высшем уровне, конференций, договоров и миссий, на которых дипломаты встречаются, чтобы построить новый мировой порядок.
Не важно, однако, насколько они упорны, настойчивы и красноречивы, новая структура мировой власти будет зависеть от их слов меньше, чем от количества и качества власти, которую каждый приносит на стол переговоров.
Являются ли сейчас Соединенные Штаты и Советский Союз по-прежнему мировыми сверхдержавами? Если да, то сколько новых «сверхдержав» появится на их месте?
Некоторые говорят о мире, организованном вокруг Европы, Японии и Соединенных Штатов. Другие видят мир разбитым на шесть или восемь региональных блоков. Третьи полагают, что биполярный мир превращается в пятиконечную звезду с Китаем на одном луче и Индией — на другом. Протянется ли новая Европа от Атлантики до советской границы — или дальше? Никто не может решить эти загадки с уверенностью. Но принцип метаморфозы власти может помочь.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 14 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |