— Слушаю!
— Вот мои документы. — Боря протянул паспорт и фиктивный диплом об окончании строительного института. — В данный момент работаю учетчиком, объект триста пятый в Бирюлеве.
— Ну? — Дядька листал паспорт, недоуменно хмурился, сравнивая с дипломом.
— Хочу перейти в управление на должность вашего заместителя по снабжению.
От его наглости начальник захлебнулся слюной, закашлялся:
— Во нахал! Ты откуда, чмо, взялся?
— Объект триста пятый, — повторил Боря. — А вам требуется заместитель.
Мальчишка! Аферист! Да я тебя! Посмотрите на него! — Начальник управления сотрясал в воздухе двумя книжицами. — Родился в шестьдесят шестом, а институт окончил в восьмидесятом! Прямо из детсада на студенческую скамью? Молокосос! Ты кого этими филькиными грамотами хотел обмануть? Я сейчас милицию вызову, и тебя под белые рученьки в каталажку уведут!
— Любая экспертиза, — спокойно ответил Боря, — подтвердит законность документов. Милиция? Вызывайте. Только у меня тоже есть что им сказать, — открыл блокнот и стал зачитывать: — Кустанайспец-монтаж, там вы работали с шестьдесят второго по шестьдесят седьмой. В степном Казахстане лес дорог. Двадцать кубометров бруса двенадцать на пятнадцать, обрезная доска десять кубометров, необрезная семь кубометров ушли налево, списаны как технологический брак, возникший после транспортировки. Далее Смоленскдомстрой, куда вас перевели. Плиты перекрытия, блоки бетонные, рамы оконные…
Борис читал и читал, начальник управления, и без того краснолицый, пунцовел до сизости. Да, он жух-лил: списывал, продавал, дарил государственное добро. Если бы он кустанайскому начальнику колонии лес не дал, тот бы зэков на горящие объекты не предоставил. И тюремный начальник не баню себе рубил, а для тех же заключенных летнюю столовую строил. Они летом, в пекло, от тепловых ударов валились как подкошенные.
Каждый пункт, который этот, неизвестно откуда взявший молокосос зачитывал, был правдой и неправдой одновременно. Потому что иначе нельзя было работать! Ну, не получалось как в прекрасном советском кино про социалистическое соревнование! Но он свято верил, что делает правое дело, что когда-нибудь партия ликвидирует перекосы и заживут его потомки честно и счастливо. А пока строить, строить и строить! Да, воровал, но не под задницу себе складывал, для дела старался. На пятидесятилетнем юбилее сотрудники подсчитали — город на миллион жителей за трудовую деятельность построил! Это вам не хрен с приветом! И разве он один такой? С секретарем Кадиевского горкома партии из Донбасса в одном номере гостиничном жил. Выпили, разговорились. Тот чемоданами взятки в Москву возил, чтобы в Кадиевке, сто тридцать тысяч жителей, запланировали открыть какое-нибудь производство, вроде швейной фабрики, чтобы женщин занять. Мужики на шахтах и заводах, а бабам некуда податься, за почтальонскую должность патлы друг другу рвут. Или коллега с БАМа! Списал па три сибирские магистрали! Иначе бы не построили… Кадиевский секретарь в тюрьму загудел, бамовца обвешали наградами…
Теперь его очередь? За что?
— Вам плохо? — Борис прервал чтение. — Выпейте воды, или лекарство, или чего вам надо. В мои планы не входит ваша скоропостижная кончина.
— А что входит в твои планы? — прохрипел начальник управления.
Он достал из стола бутылку коньяка и отхлебнул прямо из горлышка.
— Я уже объяснил, — отозвался Боря. — Вы назначаете меня на должность своего заместителя. Могу обещать, что никогда об этом не пожалеете. И ваши близкие, — прервался, перелистнул несколько страниц в блокноте, — сын Игорь двадцати семи лет от первого брака, из университета отчислен за неуспеваемость, дочери Ирина и Лена от второго брака, двенадцати и четырнадцати лет — все они не будут забыты. В положительном и в отрицательном смысле слова. Зависит от вас.
— Шантаж? — навалился грудью на стол начальник управления.
Он был близок к апоплексическому удару, разрыву сердца. В систему его, матерого жесткого производственника, координат не входили типусы вроде этого щенка Бориса Горлохватова. Одна фамилия чего стоит! Схватил, удав, за горло — лениво и равнодушно сжимает, кислород перекрывает, нечем дышать. Но были еще нюх и инстинкт, без которых начальниками столичных управлений не становятся. Инстинкт безоговорочно подсказывал: сдайся, это новые пришли, они тебя сожрут и не заметят!
Слов произнесено не было. Но по выражению лица начальника управления Борис понял, что договоренность достигнута. Все оказалось просто и легко, как и предсказывал Харитон.
— Завтра я выхожу на работу? — поднялся Борис. Не услышав ответа, добавил: — Распорядитесь насчет кабинета, оформления в кадрах и прочего. Вы знаете.
* * *
В строительном управлении легкий шок, вызванный назначением на высокую должность вчерашнего студента (Боря подправил документы и приписал себе лишние года), быстро прошел. Молодой специалист показывал чудеса работоспособности и отличался поразительным умением решать проблемы, долгое время числящиеся в неразрешимых. Начальник управления сменил гнев на милость, потом на уважение, потом на льстивое угодничество, потом вовсе стал лебезить и заглядывать Боре в рот. На шестом десятке у начальника иссяк романтический настрой, жизнь катилась к закату, а дети-внуки наследовали гулькин нос. Молодой зам помог исправить положение — щедро отваливал крупные суммы.
Боря воровал много, с размахом и так, что не подкопаешься. Точнее — копать надо было долго, Боря всегда успевал выстроить на пути «копателям» бетонную стену — грызите, или напустить болото — плывите, если можете. В крайнем случае подсовывал следователям жертвенного барана — мелкую сошку в сложной системе Бориных махинаций. Таким бараном стал и начальник управления. Надоел! Все ему мало! Раньше бил себя в грудь — я честный производственник, а теперь от жадности трясся — дай, еще дай, опять дай!
После суда в колонии у начальника случился инфаркт, помер старик. Боря ждал, что придет после смерти отношения выяснять или клянчить по привычке. Но тот не являлся. Боря даже поинтересовался у Харитона Романовича:
— Где начальничек? Крышкой гроба придавило? Харитон пожал плечами:
— Понятия не имею. Не в нашем секторе, так сказать, пребывает.
— Вроде как ад и рай, только больше делений?
— Много будешь знать, скоро рядом со мной очутишься. Раньше у тебя не наблюдалось интереса к… — Харитон покрутил рукой в воздухе, подыскивая слово, — к потустороннему миру.
— Да и сейчас мне на него плевать, — честно ответил Боря.
Он давно понял, что Лоры, даже ватно-ненастоящей, ему не видать. Откуда берутся остальные покойнички? Какая разница? Главное, что службу несут исправно, из кожи (или чего у них там вместо кожи) лезут, чтобы в Бориных шахер-махерах поучаствовать.
* * *
Хотя однажды (уже во времена современные, когда из щелей повылезали аферисты, целители и экстрасенсы всех мастей) он невольно притормозил (велел шоферу остановиться), увидев объявление на обшарпанной стене: «Кондратий чудотворец. Связь с усопшими. Контакт с покойными. Решение ваших проблем, ответы на ваши вопросы».
Борис вошел в офис чудотворца. Маленькая комнатка-приемная, стены окрашены в темно-кровавый цвет, разрисованы непонятными знаками. Освещение тусклое, за столом с вполне современным компьютером секретарша немолодых лет, с распущенными седыми волосами, на шее бусы в десять ниток, на костлявых руках браслеты чуть не до локтей, в ушах цыганские серьги — баба-яга на шабаш нарядилась. Она пыталась задурить голову Боре, рассказывая про необычные способности Кондратия.
— Сколько? — перебил Боря.
— Сколько времени длится сеанс? — уточнила баба-яга.
— Нет. Сколько он стоит?
— Видите ли, возможно погружение, когда вы почти осязаемо встречаетесь с усопшим…
— Максимальная ставка? — снова перебил Боря, который давно избавился от привычки терять время на пустые разговоры.
— Триста долларов!
Сказала и испугалась, что клиент с возмущением уйдет. Стала теребить бусы на плоской груди, говорить, что, если погружения не получится, часть денег обязательно вернут.
Боря швырнул на стол три купюры и показал на дверь за спиной бабы-яги:
— Сюда?
Не дожидаясь ответа, поняв, что он положительный, по алчному всплеску в глазах секретарши, Боря сделал несколько шагов и распахнул дверь.
В первые секунды ничего не увидел, в комнате было еще темнее, чем в приемной. Потом глаза привыкли. За маленьким столом сидел здоровый мужик — груда жира в черном балахоне и с большим крестом на груди. Кажется, он перекусывал: торопливо дожевывал, что-то прятал под столешницу и вытирал рот. На столе два канделябра со свечами, между ними хрустальный шар на подставке играет сотнями блесков. Все остальное черно — стены, пол, потолок.
— Присаживайтесь, друг мой! — пророкотал чудотворец.
Боря сел на стул. Крохотная надежда — если я с покойниками общаюсь, то, может, и этот толстяк тоже? В другом секторе, где такие, как Лора, чистые и невинные?
— С кем бы ты хотел встретиться, раб Божий? — спросил Кондратий.
— Я не раб! И не тыкай! Брось свои штучки! Мозги не пудри! Ты правда с… с покойными в контакте?
— Всенепременно! Смотрите на шар, пожалуйста, не отводите от него взгляда.
Тихо заиграла нежная музыка, очевидно, Кондратий нажал на потайную кнопку.
— Расслабьтесь, но глаз не закрывайте, — руководил чудотворец. — Смотрим только на шар. Хорошо! Вы легки, ваше тело невесомо… Смотрим на волшебный шар! Вы уходите из этой действительности, я переношу вас в другой мир… Вам хорошо, легко… С кем мы ждем встречи? Кто у вас умер?
— Жена, — трезво ответил Боря, которого ни музыка, ни бархатный голос, ни волшебный шар не трогали.
— Бедняжка, — говорил нараспев Кондратий. — Она погибла? — Он полуспрашивал, полуутверждал. — В катастрофе?
Для Бори смерть Лоры была самой страшной из катастроф, поэтому он коротко согласился:
— Да.
— Вижу… автомобильная авария… прелестная женщина в расцвете своей редкой красоты…
— Какая авария? Она при родах умерла!
— Я же и говорю! Смотрите на шар! В родах… и ребенок тоже… вы пережили страшную трагедию… Смотрите на шар! Сейчас я постараюсь установить между ней и вами контакт. Расслабьтесь! Только шар! В нем вы все увидите!
Несколько минут Боря послушно пялился на хрустальный шар. Ничего не происходило. Шар играл огнями, чудотворец вещал — говорил, что ангелы подведут Борину жену, пахло свечами, колбасой, еще какой-то едой, мужицким потом, замаскированным одеколоном.
— Ну? — не выдержал Боря. — Где Лора?
— Ее звали Лариса, все правильно. Смотрите на шар! Лариса в пути к вам. Но вы не хотите расслабиться!
Последнюю фразу чудотворец произнес с обидой и досадой.
Боря подождал еще несколько минут. Пусто! Схватил шар и запустил его в черный угол. Послышался звон разбитого стекла. Боря встал, взял канделябр со свечами и осветил стены. Нашел выключатель, щелкнул. Не черным шелком были задрапированы стены и потолок, а выкрашены копеечной краской-грунтовкой. Загадочная комната на поверку оказалась дешевкой.
— Фуфло! — обругал Боря и антураж, и чудотворца.
— Как вы себя ведете? Что вы себе позволяете? — фальцетом верещал толстяк, бархатного баритона как не бывало.
При нормальном освещении он выглядел болезненно жирным и неопрятным. Крест — медная подделка со стекляшками, балахон усыпан перхотью и крошками. Весь колышется в возмущении — от двойных подбородков до живота и ляжек.
— Фуфло! — повторил Боря.
Бросил подсвечник на пол и направился к выходу. Но перепутал дверь, оказался в маленьком помещении, в туалете и одновременно гардеробной — на плечиках висела цивильная одежда чудотворца гигантских размеров. В углу рядом с умывальником неестественно стиснутая стояла женщина. Из мертвяков, определил Боря. Потому что только мертвецы могли упаковать свое ватное тело в столь маленькое пространство.
— Умоляю! Заклинаю! Помогите! — быстро заговорила женщина. — Какое счастье, что ВЫ, ВЫ пришли!
— Ты кто? — спросил Борис.
— Жена Коли, то есть Кондратия, как он сейчас себя зовет. Вдова… то есть Коля вдовец, я умерла пять лет назад. А он! Вы же видите! Умоляю! Помогите! Скажите ему!
Покойники нередко обращались к Борису с просьбами. Чадолюбивые желали помочь деткам, любящие мужья — женам, почившие в бозе дамы мстили бывшим любовникам. У Бори был железный принцип — дашь на дашь. Хотите сыночку открыть, где кубышка зарыта? Договоримся, если восемьдесят процентов мои. Нищим просителям путь был заказан.
— Освоил примитивные методы гипноза и дурачит людей! — быстро говорила покойница. — Он связался с этой мерзавкой!
— Баба-яга в приемной?
— Да! Вы же ее видели! Старуха, ведьма, гадина! Она Колю кормит, закармливает! Он все время ест! Жирное, хлеб, сладости! Поправился на сорок килограммов! Представляете? Она убивает его, потому что у него аппетит как у собаки, пресыщения не бывает. Пока он ест, ничего не соображает. Я держала Колю на диете и упражнениях. Он у меня ластик жевал. Понимаете? Резиновый школьный ластик! Чтобы отвлечься и без калорий. Я его любила!
— Ластик?
— Колю! Кондратия!
— Жевать ластик? — усмехнулся Борис. — Это любовь!
— Вот видите! Вы понимаете! Мне так с вами повезло! Я же не могла просто к вам заявиться, меня бы не пустили…
— Короче! Чего хотите?
— Скажите Коле, только строго скажите, чтобы он прекратил есть, дурачить людей с покойниками и гипнозом… Ах, это я сама виновата… Научилась во снах к нему приходить… Знаете, это не у всех получается, только если очень большая любовь, а у живущего, извините, хорошее образное воображение.
Лора не снилась Боре ни разу. И он тут же остро невзлюбил эту женщину и ее мужа-проходимца с его больным воображением.
— Во сне уговорить не удалось?
— Нет, только хуже сделала, потому что Коля… Слушать про Колю Борис не желал.
— Значит, так! — перебил он. — Вы мне устраиваете свидание с Лорой, а я делаю так, как вы просите.
— Ах! — изумленно-испуганно всплеснула руками женщина. Звука шлепка не было, только едва слышный шелест. — Я не могу! Это не в моей власти!
— А в чьей?
Картина была отвратительной, но Боря уже такое видал. Когда покойники мечутся от крайних чувств, их корежит, как мягкую куклу гнет и плющит.
— Ой! Ну, пожалуйста! — хныкала женщина. — Помогите! Хотите, я для вас… гипнозу обучу?
— Чихал я на гипноз!
— Что вы там делаете? — в дверь просунулся Коля-Кондратий. — С кем разговариваете?
Борис на секунду отвлекся, а когда повернулся, покойница уже исчезла. Он рывком распахнул дверь, протиснулся мимо чудотворца, в ноздри ударил запах пота, разбавленного одеколоном.
— С твоей женой общался. Просила передать: жри побольше. А когда преставишься, будешь на небесах ластик жевать.
— Ластик? Откуда вы знаете…
Теперь Боря не ошибся дверью, вышел в приемную. Баба-яга вскочила, бренча бижутерией.
— Уже закончили? Надеюсь снова увидеть вас…
— Деньги!
— Что?
— Деньги назад!
— Если у вас не получилось полного контакта…
— Деньги, я сказал!
— Отдай ему, — послышался из-за спины голос Кондратия. — Все отдай!
— Но как же! — противилась баба-яга. — У нас за аренду…
— Еще две секунды, — предупредил Боря, — и вы заплатите в десятикратном размере. Завтра — в стократном, считая ваши органы, если они годятся для пересадки.
Секретарша выдвинула ящик и достала купюры. Не протянула их Боре, а испуганно положила на стол.
— Фуфло! — привычно выругался Боря. Забрал деньги, скомкал их и засунул в карман.
* * *
Вечером он лег в одежде в пустую ванну. Накрылся пледом с головой. «Лора, ты никогда не придешь, — бормотал. — Знаю, никогда! Я не могу вспомнить твоего лица, не могу увидеть! Но я помню прикосновение твоих рук. Давай как раньше? Я буду тебе считать… Трижды восемь двадцать четыре…»
Эротические фантазии Бориса Горлохватова были незамысловаты, не менялись во времени и удовлетворялись примитивным способом.
НАСЛЕДНИЦА МИЛЛИОНОВ
Когда умерла Лора, Борино сердце разорвало, в пыль разнесло. В груди образовалась большая черная дыра. Призыв покойника Харитона Романовича — о дочери подумай — нашел слабый отклик только потому, что мертвая Лора во время единственного свидания просила о том же.
Через месяц или три после рождения (он не помнил точно когда) младенец побелел, налился молочной пухлостью, однажды — вдруг! — улыбнулся Боре. Катя (он раньше просто не замечал) улыбалась всем — сюсюкающим бабушкам, пьяным дедушкам, телевизору, бутылочке с молоком, погремушке. Этот веселый, жизнерадостный малыш легко отзывался на гукание, ласку и щекотание. Боре неожиданно захотелось собрать ее улыбки, сфокусировать их только в одном направлении — на себя, на черную дыру в груди.
Лучик в темном царстве разгорался, увеличивался, заполняя черную дыру. Катя научилась сидеть, шлепать себя по губам, пускать пузыри, крутила поднятыми ручками с растопыренными крошечными пальчиками под бабушкино «А как у нас девочка танцует? Тра-ля-ля-ля!». Она безошибочно смотрела в сторону названного человека: «А где у нас деда Вася? А где баба Люба?» В восемь месяцев, это Боря точно запомнил, Катенька на вопрос «А где наш папа?» протянула к нему ладошки и громко сказала «ПА!». И потом, когда он приходил с работы, дочь его видела, заводила веселую пластинку: «Па-па-па-па-па…» — и улыбалась, и смеялась, и валилась на спину, дрыгая ножками.
— Прям выделяет тебя, — ревниво говорила теща. — И за что? Бирюк бирюком!! Слова доброго от тебя не слышали!
Боря работал как проклятый: днем на стройке, до поздней ночи в «частном университете» грыз гранит специальной науки. Боря похудел, почернел, крепкий костяк его тела был покрыт твердыми веревками мышц без грамма жира. Глаза под низкими бровями, в которых и прежде не было доброго света, смотрели прямо и жестко, словно бойницы. Боря нагружал себя, чтобы не продохнуть, не думать о Лоре. Но от воспоминаний деться некуда — живое их воплощение лежало в кроватке и пачкало пеленки. Боре не нужен был ребенок, он не мечтал о продолжении себя. Но Катя — это та же Лора, только еще маленькая. Ему, Боре, предстоит пройти все с самого начала, воспитать вторую Лору. В конце не будет свадьбы-женитьбы, не будет ласк и неги. До Кати вообще никто никогда с похабными желаниями не дотронется! Исключено! С божеством не совокупляются!
Он не любил, когда Катю брали на руки, ревновал. Но маленького ребенка не запретишь укачивать, пеленать, одевать, купать. Даже свои руки Боря считал недостойными обнимать малышку. Прижимал ее к груди и чувствовал себя вампиром, который питается, забирает тепло у дорогого существа.
Маленькая проказница не подозревала о своей сакральной сущности. Она тянула вверх ручонки и приказывала:
— Прыгай меня!
Это означало подбрасывать ее к потолку под счастливые визги.
В выходной, когда Боря мог поспать на час дольше, двухлетняя Катя забиралась к нему в кровать. Ныряла под одеяло, кусала за палец большой ноги — я пришла, просыпайся, — ползла по его телу к голове. Устраивалась на груди, захватывала в кулачки его уши и тянула в стороны:
— Жубы!
— Это не зубы, — мотал головой Боря, — это уши.
— Нет! Ухи тут! — Два маленьких пальчика вонзались в его ноздри.
Боря чихал, из глаз катились слезы.
— Папа плачет? Папе Бабай бо-бо сделал? Ой, сиротиночка! Ой, пожалею! — И принималась быстро целовать его лицо, шлепала мокрыми губками.
«Ухи, сиротиночка, Бабай» — это из лексикона бабушек. Они очень любили внучку, но как воспитатели никуда не годились. Еще больше, чем внучку, они любили выпить. Борис возвращался поздно, нередко заставал картину: ребенок в кроватке мокрый, холодный, ревет, а бабки пьяно храпят, ничего не слышат. Боря будил их грубо, ругался отчаянно. Да что возьмешь с пьяных дур?
Харитон Романович соблазнял Борю, рисовал перспективы: ты из своей дочери можешь принцессу, королеву сделать. Как воспитывать принцесс, Боря не знал, но уж точно не в капотненской клоаке девочка жить должна.
Он купил однокомнатную квартиру (по документам получил, тогда не покупали официально) и перевез в нее дочь и тещу тетю Любу в качестве няньки. Через месяц стало ясно, что проблема не решена. Тетя Люба пила, регулярно заявлялась мать Бори «сиротиночку проведать», квасили на пару. Боря выгнал обеих, нанял молодую женщину-лимитчицу смотреть за Катей. В отсутствие Бори бабушки и дедушки наведывались, Катя им радовалась и плакала, когда уходили. Боря родителей подкупил — вот вам деньги, но чтобы духу вашего не было. Старики возмутились, но деньги взяли, запили с новой силой. Кажется, потеряли работу. Боря не интересовался. Вскоре переехал в новую квартиру, большую, в тихом центре, адреса не оставил, родители сгинули. Боря никогда о них не вспоминал.
До пяти лет у Кати перебывало много нянек. Выбирать их Борис не умел, и ему решительно не везло.
Молодые девицы на первых порах клялись-божились, что за ребеночком будут ходить как за родным. Но вскоре оказывались ночью в постели Бориса. Он их не звал, не тянул, не сильничал, сами в койку прыгали. Для него все бабы — только бабы. Красивая, дурнушка, брюнетка, блондинка, худая, толстая, Таня, Валя — значения не имело. Для них же постельная прописка становилась правом собственности на Борю и на его кошелек. Купи мне шубу (кольцо, сережки), дай денег, своди в театр, поехали в санаторий. У Бори был один ответ: «Обойдешься!» Раздражение скупым любовником, который и не мыслил о женитьбе, перекидывалось на ребенка. Сыпались жалобы: девочка избалованная, непоседа, капризная, вредная. Следовала отставка няни-проститутки, появлялась новая. Боря стал приглашать старух. Внук одной из них чуть не ограбил его квартиру, а другую няню Боря выкинул с лестницы. Пришел домой, у Кати щечка красная. Почему? «Я хотела свою кашу кушать, а тетя Лиза говорила, чтоб из ее тарелки доедать. Она меня учила. Папа, когда я чего-то плохо делаю, меня всегда по лицу будут учить?»
Борис распахнул дверь на лестничную площадку, схватил «тетю Лизу» за шиворот, выволок и перебросил через перила.
— Катя! Никто до тебя не смеет пальцем дотронуться! Поняла? Он будет убит на месте! Мною!
Дочь поняла, что папа не шутит, но не испугалась, потому что в ее представлении «убит на месте» вовсе не означало абсолютную кончину. И она спросила:
— А ты можешь попросить тетю Лизу дочитать мне сказку про Карлсона?
Сказку читал сам Боря. Тетя Лиза осталась жива. Сломала обе ноги и три позвонка, пыталась подать в суд, но ей популярно объяснили, что инвалиды дышат кислородом, а покойникам сие не дано.
Харитон Романович, дожидавшийся Борю, который укладывал дочь (теперь их свидания происходили в кабинете), велел записать адрес новой няни:
— Троекуровское кладбище, колумбарий…
— Мою дочь мертвецы воспитывать не будут! — рявкнул Боря.
— Сие и невозможно, — задумчиво проговорил Харитон. — Хотя… странная девочка… нет, конечно, и боги ошибаются, а также в игры играют. Играют? — спросил он Борю, словно у того был ответ.
Общение с покойниками обернулось для Бори большой пользой. Но он решительно не желал, чтобы Катя зналась с мертвяками!
— У нее воображение! — Боря волновался и заикался. — Во-воо… Ну, ты, труп, понял? Она мечтает! Она это… сказку сочинила, сейчас мне рассказывала, как Чебурашка подружился с Карлсоном. Сейчас рассказывала! — повторил Боря.
— Не кипятитесь, юноша!
— На, выкуси, падаль! — Боря скрутил фигу, покрутил перед носом Харитона и ткнул в гуттаперчивое лицо. — Убил бы тебя!
— Опоздал. Фу, какие манеры! Учишь, учишь тебя… Быдло! В навозе родился, в гробу вонять будешь!
— Но ты-то свое отвонял. Тебя уже черви съели.
У них нередко случались подобные неаристократические беседы. Боря понимал, что кипятится понапрасну, что Харитону в удовольствие лишний раз исторгнуть желчь, но ничего поделать не мог, только давил на самое больное: ты труп, а я пью чай и баб имею.
— Хватит базара! — первым пришел в себя Боря. — Что с моей дочерью?
— Говорю же, не знаю! И никто не знает.
— А боги?
— Помолись им, спроси! — издевательски усмехнулся Харитон Романович.
— Слушай внимательно, покойник! Или ты сейчас мне объясняешь все про дочь, или я с тобой больше дела не имею.
— Без нас ты ноль!
— Уже не ноль! И неплохо проживу, знаю. А вы — к едрене фене! С феней на небесах или в кочегарке, где вы там обитаете, и ведите беседы.
Харитон Романович любил актерствовать, кривляться, от елейного тона переходить к черному мату, от благодушия к сарказму, от высоких размышлений к похабному цинизму. Наверное, настоящим (насколько настоящим мог быть мертвец), искренним он выступал в темной фазе, когда пульверизатором разбрызгивал вокруг яд. Но теперь испугался — увидел, что Боря не шутит. Заюлил, как трусливая собака, которой наступили на хвост.
— Не знаю, голубчик! И поклясться нечем. Ну не жизнью ведь, ха-ха. И слов не подобрать… вот, например, амфибия. Она и в воде и на суше дышит… нет, не то… Переводчик? Есть два народа, два языка, а третий как бы переводчик… нет, опять мимо! Ну, не знаю! — Харитон почти верещал.
— Поставим вопрос по-другому. Что угрожает моей дочери?
— Насколько я информирован, ничего, кроме детских инфекций, вроде ветрянки.
— Сколько она проживет?
— Понятия не имею. Биологически — за сотню лет, но пьяного водителя, который может задавить ее на улице, извини, остановить не могу.
— Пьяных водителей не будет, — решительно заявил Борис. — К Кате могут прийти покойники… даже… например… мама?
— Пока твою дочь не… пока она… слово забыл, вылетело, из-за редкого употребления. Девственна! Вот! Пока она в девах, бояться нечего.
— Такой она будет всегда.
— Ну да! — ухмыльнулся Харитон Романович. — Как же! Любящий папочка думает, что его доченька всю жизнь будет в куклы играть. Не зеленей, спокойно! Мы и так много времени потеряли, тебе скоро спать. Эх, что может быть лучше сна после тяжелого дня? Постельная утеха — это ведь не про баб или не только про них.
— Короче!
— Нам давно уже пора заняться валютными операциями, переводить рублики деревянные в зелененькие доллары. Два типуса, наш валютчик известный и американский брокер, ждут не дождутся встречи с тобой. Но вначале твои, кормящий отец, скорбные дела. Няня. Повторяю, Троекуровское кладбище, колумбарий. Да не мертвая! Нормальная живая тетка, не старая, образование педагогическое, морально кристально чистая, без вредных привычек и матримониальных планов, чадолюбива в последней степени. У нее ребенок умер, подробности опускаю. Каждый день приезжает на кладбище и стоит свечкой в колумбарии. Пока окончательно не свихнулась, бери ее. Лучшей няни не найдешь. А теперь к делу! Вопрос первый: чем доллары лучше рублей и других бумажек стран социалистического содружества?..
Боря приехал на кладбище, легко нашел колумбарий и сразу увидел женщину, о которой говорил Харитон Романович. Середина рабочего дня, кроме нее, никого у колумбария нет. В темном пальто, черном платке, руки по швам, стоит приклеившись взглядом к мраморному прямоугольнику на стене с детской фотографией и букетиком пластиковых цветов на маленькой полочке под плитой. Сама как памятник — будто вечно тут стоит и останется навсегда.
— Почему ребенка не хоронили, а сожгли и в стенку? — спросил Боря.
С таким же успехом он мог бы обращаться к статуе.
— Отвечайте, когда я вас спрашиваю! — Боря повысил голос.
Она повернулась к нему. Лицо сухое, без слез, взгляд совершенно отсутствующий, не из этого момента жизни, как пожелтевший снимок из старого альбома. Несколько секунд смотрела на Борю, но не видела и не слышала, понял он. Боря по себе подобное знал: Лора умерла, весь мир перешел в параллельную плоскость. Будто ты сидишь, а перед тобой, сзади, по бокам — мимо — несутся поезда. Люди в них беззвучно разевают рот, смеются, едят, пьют, стелют постели — живут своей, недоступной ему жизнью, да и не желанной.
Боря не испытывал сострадания к женщине, только подумал: «На могиле Лоры я ни разу не был. Наверное, там травы по пояс, все заросло. Ну и черт с ним!» Общаясь с покойниками, к земной кладбищенской атрибутике он относился с презрением.
— Пойдемте! — Борис взял женщину за руку и потянул за собой. — Вы мне нужны.
Она покорно подчинилась, не вырывалась, шагала рядом. Для нее не существовало опасностей. Если этот человек ее убьет, он только облегчит страдания.
Борис открыл заднюю дверцу служебной «Волги», посадил женщину, сам сел рядом с водителем и назвал домашний адрес. В машине не разговаривали. Борис злился, что снова вынужден отдавать дочь в руки чужой женщине. Без нянек не обойтись, как ни крути. Но ни одна из нянек недостойна прикасаться к Кате, поэтому в душе он их ненавидел. Эту рекомендовал Харитон Романович. Его характеристикам можно верить. Злобный мертвый старикашка ни разу не подводил.
Борис заговорил у входа в свою квартиру. Кивнул на дверь:
— Там девочка, Катя. Моя дочь, пять лет. Мать умерла. Вы будете при Кате нянькой или гувернанткой, как хотите называйтесь. Но с головы моей дочери ни один волос не должен упасть. Упадет — я сверну вам шею. Что еще? Зарплата. По школьной ставке, сто двадцать рублей в месяц.
— Я не могу, — с видимым усилием проговорила женщина. — Не могу видеть детей.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 25 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |