Да, поскорее.
И уплыла наша Москва, и потянулись в золотистом вечере
знакомые наши края, великорусско-подмосковные. Я все стояла у
окна. Маркел, по слабости, лежал. Я все следила за извивами и
блеском речек в солнце, за лугами, деревнями, за волнистыми
изволоками ржей, за васильками в них, за полем с ровными кучками
навоза и за плугом пахаря, двоящего пары.
Вот та земля, где упокоился отец, где сын мой, мучеником, лег, вот
та земля, в которой расцветала
моя младость, грозно зрелость грянула. Вот та земля, что я сама.
Проклятая, но и чудесная моя земля.
Долго не могла заснуть той ночью, в комфортабельном купэ. Все
думалось — все дальше уходила родина, под плавный, русский стук
колес.
А на другой день, над вечер, переезжали мы границу. Из букета,
что везли с собою. Бросили мы с мужем на родную землю по пучочку
незабудок. Не забыть — прощай Россия!
________
И вот я снова в Риме, в том же и отеле, в тени башен Trinita dei
Monti. Тот же собор Петра на горизонте, пинии, и Монте Марио — спокойный, вечный пейзаж, как ровен и покоен купол, небо и
Кампанья. Все такой же Рим! Так же журчат Берниниевы фонтаны,
цветочницы выставляют букеты на Испанской лестнице, безмолвно
кафе Греко, и по улочкам вокруг Condotti столь же беззастенчиво
торгуют собой девушки. Не сдвинуть Рима времени! Оно кладет лишь
краски — не им изменить облик. Если ярче, и пестрее сейчас Корсо,
больше блеска и нарядов, и автомобилей, черных фесок и рубашек, то
и их Рим приращает, так же безраздельно, и естественно, как
естественно зарастает травой двор Фарнезины. Если чинят мостовую
на виале к Пинчио, то неизменно выражение лица у мелколиственных
дубов виале, и, как и прежде, благовонны пригреваемые солнцем
апельсины и лимоны.
Здесь Павел Петрович. А Маркел в Германии — лечится, отдыхает.
Я живу спокойной, чистой жизнью. Как во времена, теперь
доисторические —
мы разучиваем с Павлом Петровичем его произведения, а я готовлю и
иные — для турнэ с ним по Германии. Мы выступали уже здесь, в
Августеуме, и, быть может, через год тронемся в Париж, Америку.
К осени обещал приехать и сэр Генри. Снова будет он катать нас в
Остию, Витербо и Орвието, а пока я и одна, как раньше, брожу в
Тиволи, и с виллы Адриана созерцаю дальний, музыкально-
возносящийся над равниною купол Петра. Я побывала во Фраскати и
на вилле Роспильози. Я с улыбкою взглянула вновь на храмик и
горбатый мост в Кампанье, где когда-то целовалась с пастушком
Джильдо.
Это все прошло.
Иной раз, глядя на спускающееся к морю солнце, на Кампанью в
розовом дыму, я думаю, что та любовь, безмерная и фантастическая, о
которой промечтала я всю жизнь, так и не посетила. Пусть! И пусть за
горизонтами моя Россия, и могилы сына и отца, сладостней,
сладостней, еще мучительно-пронзительней люблю блеск солнца на
мостовых Рима, плеск его фонтанов, голубые океаны воздуха,
сверканье ласточкиного крыла и легендарную полоску моря. И я
вздохну, я улыбнусь всему — чрез тонкую вуаль слезы. Маркела нет со мной — я ощущаю его издали, теперь как
старшего. Когда-то я считала так Георгиевского, теперь Маркел занял
место его. На-днях я получила от него письмо — оно мало походит на
его прежние письма, это уж скорей послание, вот каков тон его:
«Истина, Наташа, все неколебимее и тверже входит в меня. Если-б я
жил в древности, наверно, я ушел бы в монастырь, оттуда бы,
молитвою, помогал миру, глубоко погрязшему. То, что
произошло с Россией, с нами — не случайно. Поистине, и мы, и все
пожали лишь свое, нами же и посеянное. Россия несет кару
искупления так же, как и мы с тобой. Ее дитя убили — небреженное
русское дитя распинают и сейчас. Не надо жалеть о прошедшем.
Столько грешного и недостойного в нем!
Но не думай, что я предлагаю тебе «постриг». Слишком хоошо
знаю тебя, — художника. У тебя в руках искусство, а ведь сказано:
«Служите друг другу каждый тем даром, какой получил». И несмотря
на все случившееся, — может быть, именно благодаря случившемуся,
ты должна еще усердней и страстней идти по этому пути, как и я не
брошу же своей науки.
Мы на чужбине, и надолго (а в Россию верю!). И мы столько
видели, и столько пережили, столько настрадались. Нам предстоит
жить и бороться, утверждая наше. И сейчас особенно я знаю, да,
важнейшее для нас есть общий знак — креста, наученности,
самоуглубление. Пусть будем в меньшинстве, гонимые и мало видные.
Быть может, мы сильней как раз тогда, когда мы подземельней. —
Светлый друг! Я знаю всю горячую и страстную твою природу, и я
видел все узоры твоей жизни — воздушные и золотистые, и страшные.
Да продолжают быть — яблонка цветущая и ветер покровителями для
тебя, но от моей дальней, и мужниной любви желаю лишь тебе
сияние Вечного Солнца над путем… ну, ты поймешь».
_______
298 Солнце заходило, дымно-пламенели тонкие облачка над
угластыми стенами Рима. Мы с Павлом Петровичем только что
поднялись из галереи катакомб Св. Каллиста. Мы видели гробницу
первых пап, крипту Св. Цецилии. С зажженными свечами, за монахом
и тремя простолюдинами мы обходили смутные, таинственные
подземелья, полные ушедших вздохов, шорохов тысячелетних туфов.
И теперь сидели на скамеечке под кипарисами. Аллея, среди
виноградников, шла к Аппиевой дороге. В небольшой будке белые
монахи продавали разные реликвии. Я держала у груди маленький
мешочек с катакомбною землей. Волнение слегка холодило, когда
пальцами перебирала вековой, мелко-истертый этот прах.
Закат забагровел. Монахи в будочке зажгли огонь. И пилигримы
уходили. Синело между кипарисами аллеи, под стенами Рима залегал
сумрак, с легеньким туманом над болотцем. Вышли звезды. Смутно,
розово теплились верхи гор.
Мы поднялись. Я прижимала к сердцу прах моих дальних
собратьев, мне казалось, что дыханье вечной жизни шло из этого
смиренного остатка.
Пустынна была Аппиева дорога. Мы шли по камням ее
тысячелетним, и тысячелетние могилы нас сопровождали. У
часовенки Quo vadis я остановилась. Опустилась на землю,
поцеловала след стопы Господней. Все кипело и клубилось во мне
светлыми слезами.
Павел Петрович поднял меня с земли.
— Ну, будет. Ну, поплакали, довольно. А спустя минуту он
прибавил:
— Завтра жду вас за роялем. В три. Пожалуйста, не опоздайте.
Мы спускались к каменистому Альмоне. Недалек был Рим. В
ближайшей остерии пели песни, раздавались голоса и смех, и свет
ложился полосою на дорогу. Над воротами Сан Себастиано
затеплился огонек.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 18 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |