Но никаких других отношений, кроме дружеских, с Владимиром Высоцким у нее не было — «ни с моей стороны, ни с его... Значит, в этот момент я была занята», — говорит актриса.
Занят был и Высоцкий, безоглядно влюбленный в то время в Марину Влади...
Нина Николаевна признает, что поначалу у Высоцкого и Влади был период сумасшедшей, страстной влюбленности. По словам актрисы, Марина его «прихватила» — ну, кто откажется от такой красивой, сексапильной, к тому же знаменитой француженки?..
Нина Ургант полагает, что «в Марининой любви был свой расчет: ей хотелось сделать Высоцкого ручным, домашним. Помню, как она самолетом везла из Франции ручки, задвижки, крючки, гвозди для их новой квартиры. Хотела свить с ним гнездышко. А он принадлежал всем, не подчинялся никому».
Мариной Владимировной восхищались. Но многие, как водится, ее ненавидели, или, говоря чуть мягче, — терпеть не могли: Юрий Нагибин, Нина Ургант, Лариса Лужина, Эдуард Володарский, Михаил Шемякин... Этот «скорбный» список при желании можно было бы продолжить...
Чем же насолила Влади лично Нине Николаевне Ургант?
Вот какие счеты и претензии она имела к Марине. Актриса с брезгливостью вспоминает, как «Влади решила подарить Володе на день рождения трусы... длинные, до колен. «Зачем так унижать человека?», — спросила я. Она рассмеялась: «Он пришел ко мне в таких в первую ночь...» Он всегда хотел ей соответствовать. Заработает 20—30 рублей, и тут же ей отдаст. А она, как русская баба, хвать их и за пазуху. Вот такая она, великая французская актриса. Не люблю я ее...»
Какое, собственно говоря, Нине Ургант дело до длины трусов Высоцкого? Это — их и только их с Мариной интимно-семейные дела и тайны! И лезть к ним в постель, а точнее — в трусы ее мужа — не совсем порядочно. И отсюда — обида актрисы к Марине Влади? Из-за того, что Марина посоветовалась с ней, как с женщиной, доверила ей свои семейные, женские секреты, а та, позднее, разнесла их по свету? Эта Марина должна держать обиду на Нину Ургант!
Но Нина Николаевна, назвав Марину «русской бабой», тут же называет ее «типичной француженкой»: «Она понимала, кто такой Высоцкий. Она была типичная француженка, очень расчетливая, себе на уме. И в ее любви к Высоцкому был свой расчет».
Что на это ответить? Не судите, да не судимы будете...
«Наезды» Нины Ургант на Марину в прессе— продолжаются. Ленинградская актриса считает, что Влади не так уж старательно стремилась уберечь мужа от пьянства: «Я болела воспалением легких, ко мне из театра приходила медсестра Зиночка ставить банки. Володя заходит ко мне в комнату: «Ниночка, твоя медсестра может вынуть мне ампулу?» (Он тогда «подшивался» от спиртного). Спустил джинсы, а в верхней части ягодиц огромная воспаленная гематома. Я сразу вызвала Зиночку, та посмотрела: «Надо срочно вытаскивать — иначе заражение крови!» Вытащила, обработала рану, зашила. И тут возвращается из магазина Марина, принесла какие-то продукты и шампанское. Я к ней: «Маринка, представляешь, Володьке пришлось ампулу вытащить! Что же делать?!» А она с радостью: «Вытащили? Тогда давайте выпьем шампанского!» Достает бокалы и наливает Володе. Зачем?! Я ее чуть не убила...»
Европейский юмор, бокал шампанского во избежание заражения крови — чудесно! За что убивать-то Марину?
Но окончательно добил Нину Николаевну Ургант эпизод с Мариниными «сигаретками»: «Однажды я увидела у нее необычную сигарету. Захотелось попробовать, тогда же дорогие импортные сигареты можно было купить только за доллары. Попросила: «Марина, угости!» Она улыбнулась: «Ты не станешь это курить». — «Ну, мне хочется. Жалко, что ли?..» — «Нет, не жалко — бери». Я сделала затяжку, тут же «поплыла» и отбросила сигарету. Потому что хоть и курильщица, но не наркоманка!...»
В другом интервью Нина Ургант несколько по-иному вспоминает о «случае с сигареткой»: «...И еще один момент был. Как- то я попросила у нее импортную сигаретку — длинную, красивую. Она: «Ты не будешь такую курить». — «Ну, дай, тебе что, жалко?» Я взяла, закурила, а она, оказывается, с «травкой». У меня голова закружилась: «Да, ты права, я такую не буду курить...» Так я первый и последний раз в жизни попробовала марихуану. Я думаю, что Марина и приучила Володю к наркотикам».
А это уже, выражаясь сленгом сегодняшней молодежи, уже серьезная «заява»... За такого рода бездоказательные «предъявы» нужно (положено) отвечать...
И вообще — не совсем красиво «клянчить» сигареты. Да и где продают «наркоманские», по словам Нины Ургант, сигареты пачками? Адрес этого ларька? Наверняка Марина курила какие-нибудь крепкие французские сигареты, типа «Галуаз» или «Житан» (без фильтра). И — всего-то!..
...Такие вот воспоминания остались у актрисы Нины Николаевны Ургант о Владимире Высоцком и Марине Влади.
Кое-что запомнил и вынес из встреч с поэтом и сын актрисы, тоже актер, Андрей Милиндер-Ургант. 60-е годы... Несмотря на его тогдашнюю детскую несмышленость, Андрею Львовичу врезалось в память топором, следующее: «В нашем доме бывали знаменитости, которых знала вся страна,— Юрий Никулин, Павел Луспекаев, Василий Ливанов, Марина Влади, Андрей Миронов... Я страшно гордился тем, что когда собираются взрослые, меня не гонят из комнаты. Я, таким образом, имел возможность впитывать в себя волшебную ауру этих людей.
С детства слушал песни Владимира Семеновича Высоцкого. Правда, мама не любила его творчества (вот так-так! — А 77.), не понимала и просила: «Володя, ты все кричишь, надрываешься... Зачем? Спой что-нибудь лирическое, про любовь». Высоцкий отвечал: «Нина, у меня все песни про любовь. А если не хочешь слушать, я спою собаке».
Несколько раз он брал меня с собой за город, мы загорали, купались. Помню, однажды, прекрасно провели время, бегая по пляжу, и я во все глаза наблюдал, как Высоцкий кокетничает с милыми юными особами. Видимо, наблюдал внимательно...»
Жаль, что никто в ортодоксальной семье не оценил и не понял душевного надрыва в песнях и голосе Владимира Высоцкого...
ОКСАНА ЯРМОЛЬНИК
Эта глава в книге — особенная. В ней — исповедь женщины, которую Владимир Семенович Высоцкий очень любил. Так уж вышло, что любовь эта — большая и настоящая — оказалась в жизни поэта последней...
Долгое время об этой странице жизни Высоцкого широкой общественности не было ничего известно: о знакомстве и отношениях Владимира Семеновича с молодой девушкой- студенткой Оксаной Афанасьевой знали лишь близкие друзья поэта, с которыми он тесно общался в последние годы своей жизни.
Сегодня Оксана сама решила приоткрыть завесу тайны их любви и рассказать — насколько это ей кажется возможным— об их с Владимиром Высоцким отношениях, длившихся два года.
Мы не в праве обсуждать и комментировать эту исповедь о любви и, упаси бог, — судить, осуждать кого-либо — как главных героев нашей главы, так и их окружение. Что было, то было...
Людмила Лунина.
«ВЛАДИМИР ВЫСОЦКИЙ И ОКСАНА»
«Владимир Высоцкий называл ее своей последней любовью. И не потому, что предвидел свой скорый конец. Просто любой мужик рано или поздно хочет остановиться и самому себе сказать: «Именно с этой женщиной я счастливо проживу оставшийся век и умру с ней в один день». Его возлюбленной в ту пору шел девятнадцатый год, сам Высоцкий разменял пятый десяток. И отмерено им было не век и не полвека, а всего-то два года.
Высоцкий сейчас — что минное поле. Все, кому не лень, пишут о нем воспоминания, а потом другие неленивые люди эти воспоминания опровергают. И непонятно, чего вокруг
имени Высоцкого больше: обожания или совсем недостойной суеты. Так надо ли эту суету приумножать?
Разве можно придумать что-то новое про роман 19-летней девушки с 40-летним знаменитым артистом? Слишком неравные весовые категории: у одного чересчур опыта, другая вся переполнена розовыми соплями. В лучшем случае он ее перепахал, в худшем — переехал.
Но оказалось, что Оксану Ярмольник переехать совсем даже непросто. И, наверное, было невозможно никогда, даже в ее девятнадцать лет.
— Я очень рано повзрослела — может, потому, что рано умерла мама. Все мои друзья были старше меня. Сейчас мне кажется, что первые двадцать лет моей жизни были гораздо сильнее насыщены разного рода драматическими событиями, чем двадцать последующих.
С восемнадцати лет я жила одна — разменяла родительскую квартиру и таким вот образом обеспечила себя жилплощадью. Поступила в текстильный институт. Деньги зарабатывала тем, что обшивала подруг.
Я все всегда решала сама: где учиться, с кем дружить, кого любить. В самые сложные моменты у меня — к сожалению, а может быть, и к счастью — не было человека, который бы что- то посоветовал, пальцем погрозил, запретил...
— И тут вы встретили Высоцкого. Он, наверное, был вашим кумиром...
— Знаете, у меня никогда не было кумиров. Встретила — и встретила. Он на меня первый внимание обратил. Я была заядлой театралкой. С Володей мы столкнулись у администратора Театра на Таганке.
— И вы...
— Не я — он, что называется, обалдел. Взял телефон, пригласил на свидание. Как раз перед свиданием я с подругой пошла в Театр Моссовета. Я даже не помню, что мы смотрели, — весь спектакль я размышляла, идти мне или нет. И вот мну я в руках программку, верчу ее... «Слушай, — говорю подруге, — что-то не хочется мне с ним встречаться». А она: «Ты что?! Да все бабы Советского Союза просто мечтают оказаться на твоем месте!» Я мысленно представила бесчисленное количество этих женщин — и пошла.
Итак, мы встретились. Кумиров у меня не было, но был юношеский максимализм, а в придачу к нему — уже готовый жених, милый такой мальчик. Так вот, повинуясь юношескому максимализму, я с женихом на следующий день рассталась.
Я решила, что лучше один день с таким человеком, как Володя, чем вся жизнь — с тем моим приятелем.
Владимир Семенович был абсолютно, совершенно, стопроцентно гениальным человеком. Более одаренных людей я с тех пор не встречала. У него была колоссальная энергетика. Где бы он ни появлялся: в компании друзей или в огромном зале, где давал концерт, — он с легкостью подчинял своему обаянию и пять человек, и десять тысяч. Даже партийные чиновники, вставлявшие ему палки в колеса, на самом деле искали с ним знакомства и просили билет в театр.
— Но, говорят, он пил.
— Только об этом и пишут: пил, кололся, алкоголик, наркоман. Вот и представляешь эдакого доходягу с трясущимися руками, перед которым кокаиновые борозды и пара шприцев. Это абсолютная чушь. За те два последних года, что мы были знакомы, Володя снялся в фильме «Место встречи изменить нельзя» и в «Маленьких трагедиях». У него были записи на радио, роли в театре, он ездил с выступлениями по стране. На Одесской студии готовился как режиссер запустить фильм «Зеленый фургон». Правда, ему не дали.
При этом — да, пил, сидел на игле. Но это было вперемежку с работой на износ, наперегонки с болезнью.
— У вас не было отрезвления, когда вы узнавали обо всех его пороках?
— Я была безумно влюблена. И потом, о каких пороках речь — о пьянстве? Тогда пили абсолютно все, а творческие люди и подавно. Другое дело, никто ведь не предполагал, что Володе так мало осталось. Знаете, я сейчас с трудом вспоминаю те годы — ведь что-то я еще делала, училась. А такое ощущение, что жизнь была заполнена только им.
Я бы все на свете отдала, чтобы его вылечить. Но представьте Москву конца 70-х: где лечиться, у кого, как сделать это анонимно? Мы все боялись, что об этом узнают: за наркотики легче было попасть в тюрьму, чем в больницу.
Хотя сейчас думаешь: какая ерунда! Ну узнали бы — и что? Надо было ехать за границу, ложиться в клинику. Марина два раза устраивала его в лечебницы. Наступала ремиссия, но ненадолго.
На нем висело множество людей, и он о своей ответственности никогда не забывал. Он помогал матери, отцу, двум сыновьям, не говоря уж о многочисленных приятелях. Кого-то выдавал за границу замуж или женил. Другой звонил из ОВИРа: «Мне не дают загранпаспорт!» — и Володя ехал выручать.
— А ответственность за вас он ощущал?
— Мне кажется, я в большей степени чувствовала себя ответственной за наши отношения. И мне было достаточно, что мы вместе. И хотя, конечно, были и чувства, и накал, и страсть, о том, что он меня любит, он мне сказал только через год. И для меня это стало сильнейшим потрясением, моментом абсолютного счастья.
Володя переживал из-за моей неустроенной судьбы, из- за того, что не мог дать мне больше. Даже просил у Марины Влади развода. И чего бы он разводом добился? Стал бы невыездным, и все. А для него поездки за границу были как глоток воздуха. У него были сотни друзей в Америке, Франции, Германии. Если бы он развелся, его бы в Союзе сгнобили или просто бы вышвырнули из страны, как Галича, Алешковского, Бродского.
Марина была далеко, я ее воспринимала как Володину родственницу, ее существование никак не отражалось на наших отношениях. Я вообще не люблю, когда в моем присутствии о ней плохо отзываются. Люди, которые Володю любили, были ему близки, для меня не то чтобы святы, но вне критики.
...Когда Володя умер, так сложились обстоятельства, что я практически сразу после похорон ушла из его квартиры. Не то что личные какие-то вещи — даже документы не взяла. Я позвонила Давиду Боровскому, нашему общему другу, художнику Театра на Таганке, и попросила принести мне документы и два обручальных кольца, которые лежали в стакане — на тумбочке, в спальне. Но они исчезли.
А кольца купил Володя, чтобы со мной венчаться. Мы были наивными и полагали, что раз церковь отделена от советского государства, то нас могут запросто обвенчать и без штампиков в паспорте. Оказалось, что необходима регистрация загса. Мы объездили половину московских церквей — безрезультатно. И все-таки Володя нашел одного батюшку, который подпал под его обаяние и согласился нас обвенчать. Но не сложилось.
— А вы как-то привыкали друг к другу, притирались острыми углами?
— С первой минуты разговора у каждого из нас было ощущение, что встретился родной человек. У нас было очень много общего во вкусах, привычках, характерах. Иногда казалось, что мы и раньше были знакомы, потом на какое-то время расстались и вот опять встретились. Володя даже вспомнил, что бывал у моих родителей дома и знал мою маму. Правда, видел ли он меня ребенком, так и осталось невыясненным.
— Вы отдыхали вместе?
— Я ездила с ним на концерты в Тбилиси, в Среднюю Азию, в Минск, в Питер на машине.
По дороге в Питер — а Володя как раз привез из Германии «Мерседес» — мы подобрали голосовавшую на обочине семью: мужчину, женщину и ребенка. Просто стало жалко, кажется, была плохая погода, шел дождь.
И вот они сели в «Мерседес», еще через пару минут поняли, что вообще-то их везет Высоцкий. И застыли, как скульптуры египетских фараонов. Так, молча, с каменными лицами всю дорогу и просидели.
— Высоцкого тяготила всенародная слава?
— Это была слава заслуженная, ведь специально его раскруткой, как это делают сейчас, никто не занимался. К тому же многие просто не знали его в лицо, хотя песни Высоцкого слушали и знали все. И к людям он относился не как к назойливой толпе, а именно как к людям.
Мы ехали в Минск, проводница в поезде пристально на Володю посмотрела: «Что-то мне ваше лицо знакомо. Вы не актер Театра Моссовета?» «Нет,— ответила я, — он зубной техник». Мы перемигнулись и пошли в свое купе. Через полчаса приходит к нам проводница. «Как хорошо, — говорит, — что я вас встретила. У меня что-то десна под коронкой болит. Вы не посмотрите?»
И Володя, как заправский стоматолог, долго что-то разглядывал у нее во рту и потом серьезно так посоветовал поменять мост. В общем, скучно с ним не было.
— Он вникал в ваши проблемы, в учебу?
— Его поражало, что я могу взять карандаш и за пять минут что-то изобразить на бумаге. Он вообще восхищался людьми, умеющими рисовать, ужасно завидовал им, тому же Михаилу Шемякину.
Конечно, он вникал во все. Он ехал за границу, спрашивал: «Что тебе привезти?» А я же шила. «Привези, — говорю, — шелковые нитки морковного цвета номер восемь и наперсток».
— Вообще-то это непросто, я по своему опыту знаю. На весь Париж два специализированных магазина тканей.
— Володя отвечал в том же духе: легче, дескать, достать живого крокодила. В результате он привез коробку — набор для рукоделия, с ножницами, нитками-иголками, наперстками и прочими вещицами. Я со всем этим ходила в институт, на занятие, которое называлось «воплощение в материале». И мне подруги завидовали.
За два дня в Германии он умудрялся купить мне два чемодана шмоток. Все с необычайным вкусом подобранное.
«Мне нравится, — говорил, — когда ты каждый день в чем-то новеньком». Или: «А вот это — моя особенная удача». Удачей была французская сумочка из соломки или какая-то другая вещь, которая, по его мнению, мне особенно шла.
И вот представьте меня во всех этих «Диорах» и «Ив-Сен-Лоранах» во времена жутчайшего дефицита, когда пара приличной обуви была проблемой. У меня было восемнадцать пар сапог, меня подружки так и представляли: «Знакомьтесь, это Оксана, у нее восемнадцать пар сапог».
— После сапог спрашивать о цветах вроде бы как и неприлично...
— Однажды весной я сказала, что люблю ландыши. Утром проснулась от того, что щелкнула входная дверь — Володя куда-то убежал. Естественно, он принес ландыши. Но сколько? Ландышами была уставлена вся комната. Он, наверное, ездил по Москве и скупал цветы оптом.
В общем, такая вот сказочная жизнь, где все было перемешано: и его срывы, и его нежность. Это действительно была какая-то неправдоподобная любовь. Особенно первый год получился безмятежным. Позже появилось какое-то предчувствие беды.
— Но почему такой страшный финал? Может, советская власть виновата?
— Советская власть, конечно, мешала, но одновременно и помогала. Она вносила в жизнь такую интригу, такой конфликт. Была борьба, острая драматургия. Это же как театральная пьеса: чем серьезней конфликт, тем интересней смотреть. Вот сейчас нет советской власти — и искусство пресно, примитивно, банально. Свободой надо уметь пользоваться, а мы этого еще не умеем.
А смерть Володи я воспринимаю как рок, судьбу, от которой не убежишь. Ну не кололся бы он — умер бы от сердечного приступа или попал под машину. Он так наотмашь жил, что иначе и не получилось бы.
— А что с вами было потом, когда его не стало?
— Страшный год. Я ушла в академку, подумывала, не эмигрировать ли. Меня вызывали в КГБ, пытались завербовать. Я отказалась. Из института меня не выгнали, но в Болгарию позже не пустили.
Помогли друзья. Я по-прежнему дружила с актерами Таганки. Мне давали работу, я училась. Прошло два года, я встретила Леню — и началась совсем другая история. Но вот ощущение, что Володя многое в моей судьбе предопределил, у меня осталось. Если бы не он, все бы сложилось совсем иначе».
Марина Райкина:
«ПРАВДА ЛЮБВИ И СМЕРТНОГО ЧАСА»
Оксана Афанасьева:
«ВОЛОДЯ СКАЗАЛ - ДАВАЙ КОГО-НИБУДЬ РОДИМ»
Их разделяли 22 года. Ему — 40. Ей — 18. У него — всенародная любовь и скандальная репутация. У нее — текстильный институт и туманное будущее модельера. Но на два года их связала любовь. Для нее — первая. Для него — последняя. Владимир Высоцкий и Оксана Афанасьева (Ярмольник) вместе познали правду любви и смерти.
КРАСНЫЙ, ОЧЕНЬ КРАСНЫЙ ГОД
Они встретились в 1978 году. У этого года очень яркий цвет.
— По количеству эмоций, яркости впечатлений и ощущений он красный, — говорит Оксана.
— Высоцкий — твоя первая любовь?
— Настоящая, скорее.
— Веришь в судьбу?
— Конечно. Я пришла на спектакль — к тому времени я уже ходила на Таганку. Зашла в администраторскую в антракте, чтобы позвонить. Там сидел Володя, и администратор Яков Михайлович Безродный сказал: «Ксюша, это Володя Высоцкий. Володя, это Ксюша». Володя в это время разговаривал по телефону, но сразу повесил трубку. Почему-то мимо аппарата.
И вот о судьбе: в тот день я вообще-то шла на другой спектакль, а его заменили на тот, что я уже видела. Могла уйти, но осталась из-за подружки. А Володя в тот день тоже не играл — он просто заехал кому-то заказать билеты. «Куда вы после спектакля?» — спросил он. «Домой». — «Не бросайте меня, я вас подвезу».
— Какая машина у него была в то время?
— «Мерседес». 280-й. Серебристый. Было смешно: когда я вышла, на улице стоял Вениамин Борисович Смехов на зеленых «Жигулях». «Ксюша, давайте скорее, я вас жду». — «Нет, нас уже подвозят». — «Кто?» Я показываю на Володю. Веня смотрит на него и говорит: «Ну конечно, где уж моим «Жигулям» против его «Мерседеса»!» Но на самом деле «Мерседес» не играл никакой роли, мы тогда были беспонтовые: машина — не роскошь, а средство передвижения.
— Тебе голову не снесло? Высоцкий, «Мерседес»...
— Знаешь, я никогда не была театральной сырихой, поэтому для меня Володя не был божеством. В доме у нас, на Пушечной, собирались люди совсем непростые. Мой папа и мой брат дружили, например, с Леней Енгибаровым, приходил Лева Прыгунов, другие интересные люди. Это была моя среда. А Володя... Он для меня был очень таинственной фигурой. Про него ходили легенды, сплетни: Володя — алкоголик, бабник и вообще последний человек на этом свете.
— И тебя не испугали эти сплетни?
— Нет. Я, знаешь, чего боялась? Я боялась, что чувства с моей стороны могут быть гораздо сильнее и искреннее, чем сего.
В тот день, когда мы прощались, он сказал: «Дайте мне ваш телефон, я приглашу вас на «Гамлета». Но, когда позвонил и пригласил на спектакль, я уже собралась на Малую Бронную. «Знаете, Владимир Семенович, — сказала я ему... — Я иду на Эфроса». А он: «Ну давай, я отыграю «Гамлета» и подъеду за тобой. И мы пойдем поужинаем». И вот тут во мне что-то екнуло. Во время спектакля я волновалась ужасно. Моя подружка говорит: «Что ты дергаешься? Все бабы Советского Союза мечтали бы пойти поужинать с Высоцким. Аты — не пойду, неудобно. Дура!!!» И я думаю: «В самом деле, это же дико интересно, такой человек...» Вышла из театра, тут подшуршал Володя на своем «Мерседесе», и мы поехали к нему домой. Я была у него в гостях, «на Грузинах». «Не надо меня звать Владимир Семенович», — сказал он мне тогда. Володя за мной нежно ухаживал, угощал деликатесами из магазина «Березка». Было какое-то вино, печенку жарил сам. Печенка таяла во рту.
— А не в руках. Извини... рекламная пауза.
— Ну да. Потом он меня привез домой, на Пушечную. Сказал, что уезжает в Париж и непременно позвонит, когда вернется. Проходит какое-то время, и действительно звонит Володя: «Привет, привет, я приехал». Мы с ним перешли на «ты», и наши отношения стали как-то развиваться.
— Ну не знаю... Вот если бы рядом со мной зазвучал его обволакивающий голос, я бы за себя...
— У него все было обволакивающее. Дико харизматичный. Наверное, не было ни одной тетки, которая могла бы устоять. Володя был охмуритель абсолютно профессиональный.
— Ловко расставлял сети?
— Сети не расставлял. Просто это было в нем самом. Вдруг он стал мне звонить. Начал ухаживать, и это была не случайная связь — встретились, переспали, разбежались, а настоящий роман в его классической форме. Я для себя решила: пусть это будет три дня, неделя, но я буду с этим человеком, потому что он не такой, как все. И что будет дальше — все равно. В общем, я влюбилась. Но отдавала себе отчет, что не могу ничего требовать. Моя жизнь — это моя жизнь, моя любовь — это моя проблема.
— Интересно, художник Высоцкий помогал материально студентке Афанасьевой?
— Когда наш дом на Пушечной стали расселять, родители разменяли квартиру на двухкомнатную в Медведкове и однокомнатную на улице Яблочкова. Туда поехала я. И все говорили, что он купил мне квартиру. Ничего подобного. Но, знаешь, он помогал мне, более чем. Я не была бедной студенткой — у меня был папа, тети, обожавшие меня. А когда появился Володя, я уже ни в чем не нуждалась. Володя просто запретил мне пользоваться общественным транспортом. «Ты должна ездить на такси, чтобы не тратить время. Не хочу, чтобы тебя толкали и зажимали в метро», — сказал он.
— То есть у тебя было приличное месячное содержание?
— Содержания никакого не было. Да и я никогда ничего не просила. Володя давал деньги, делал подарки, он меня одевал, обувал, покупал какие-то вещи в дом. На новоселье купил мне холодильник В то время нужно было все доставать. А для него таких проблем не существовало.
— У него был хороший вкус?
— Потрясающий. Если он привозил туалет, то к нему обязательно сапоги, сумку. У меня все было сногсшибательное и в большом количестве — например, 17 пар сапог. Егор Зайцев, мой сокурсник, если мы приходили с ним в компанию, представлял меня так «Вот это девушка, познакомьтесь, у нее 17 пар сапог!» А люди по три года в одной паре ходили.
— Он любил, когда ты была в его вещах?
— Конечно. Он вообще очень любил, чтобы его вещи радовали и по-особенному принимались.
— На твоих глазах он работал, писал? Как это происходило?
— Как? Просто не спал, лежал, курил, потом в какой-то момент вставал и все-все-все записывал. Он не высиживал
строчки, не правил, а сразу — раз, и на бумагу. Потом будил и говорил: «Послушай, послушай». Пел, сразу подбирая какую-то мелодию. Я видела: смотрит телевизор со стеклянными глазами, много курит, пепельница полна окурков — значит, работает.
— Сильно уважал себя? Надувал щеки?
— Нет, никогда. Он был жесткий человек, знал себе цену и никогда в жизни никому не позволил себе хамить. Он был свободным человеком. Даже по отношению к шефу (худрук Таганки Юрий Любимов. — М. Р.) он так умудрялся выстраивать отношения, что он диктовал, а не Любимов. Люди не могли себе позволять то, что позволял себе Володя, — сорвать спектакль, от чего-то отказаться. И ему это прощалось.
Больше всего меня поражало, как он удивлялся. «Откуда это берется? Вот птица гамаюн, я даже не знал, что такая есть. Только потом узнал, когда написал». Радовался неожиданной рифме, которой нет ни у кого. В какие-то моменты он напоминал Пушкина, который говорил: «Ай да Пушкин, ай да сукин сын».
— Скажи честно: старший товарищ учил тебя жить? Например, машину водить?
— Учил. На Николиной Горе. Он даже мне хотел купить маленькую спортивную «BMW» красного цвета.
— А почему именно красного?
— Чтобы все видели, как я по Москве рассекаю. Володя в мелочах все-таки понты любил, хотя был абсолютно беспонтовый. Так и говорил: «У меня все должно быть лучшее — и машина, и бабы...»
— Уму-разуму по жизни учил?
— Трудно сказать. Был момент, когда в институте я разочаровалась в людях: поняла, что 90 процентов из них потребительски ко мне относятся. Плакала, в депрессуху впала. А Володя сказал тогда: «Люди так сделаны, запомни».
— А в любви, в сексе?
— Да нет, все у нас было естественно.
— Он интересовался твоей работой? Или, как всякий творческий эгоист, занимался только собой?
— Когда я приходила в платье, которое сшила за один день, для него это было потрясением. Он привозил мне из Парижа ткань, ну подумаешь, кусок какой-то тряпки, а она превращалась в платье, и это было волшебством для него. Его потрясало то, что делалось человеческими руками.
— А ему ты шила?
— Подшивала— брюки, джинсы... У Володи был такой день, его он называл «днем раздачи денежных знаков населению». Это когда своим друзьям он раздавал вещи: очень любил, чтобы человек хорошо одевался. И сам любил хорошо и дорого одеваться. Любил качественные вещи. Ате джинсы, что подшивала я, он никогда не отдавал. «Не отдам, их подшивала Ксюша».
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 19 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |