Если бы оставалось время, время укрыться в лесном покое — в каком-нибудь теплом, уединенном месте среди высоких секвой — и говорить, говорить часами, говорить долгими ночами напролет. Но их ждали; тем более драгоценными и печальными становились эти минуты.
Он крепче обнял Армана. Он поцеловал его губы, длинные распущенные волосы. Он жадно провел рукой по его плечам. Он взглянул на тонкую белую руку в своей руке. Каждую мелочь он стремился навсегда запечатлеть на холсте; каждую мелочь он безусловно запечатлел в смерти.
— Нас ждут, не так ли? — спросил он. — Нам предоставили всего лишь несколько минут.
Арман без осуждения кивнул. Тихим, еле слышным голосом он сказал:
— Достаточно. Я всегда знал, что мы еще встретимся. — О, какие воспоминания навеял тембр этого голоса. Палаццо с расписными потолками, кровать с красным бархатным пологом. Фигура этого мальчика, взбегающего по мраморной лестнице, лицо, раскрасневшееся от зимнего ветра с Адриатики, горящие карие глаза. — Даже в минуты величайшей опасности, — продолжал голос, — я знал, что мы встретимся, прежде чем я смогу свободно умереть.
— Свободно умереть? — ответил Мариус. — Разве мы не всегда вольны умереть? И если сейчас это единственный выход, то нам потребуется только мужество.
Арман ненадолго задумался. И легкая отстраненность, закравшаяся в его лицо, вселила в Мариуса прежнюю печаль.
— Да, это правда, — сказал Арман.
— Я люблю тебя, — порывисто, страстно, совсем как смертный, прошептал Мариус. — Я всегда тебя любил. Хотел бы я в эту минуту поверить хоть во что-нибудь, кроме любви, но не могу.
Их прервал тихий звук. К двери подошла Маарет.
Мариус положил руку Арману на плечо. Еще одна секунда молчания и понимания. И они последовали за Маарет в огромную комнату на вершине горы.
Все стеклянное, за исключением стены за его спиной и железной трубы, свисавшей вдалеке с потолка над полыхающим огнем. Никакого освещения, только пламя, а наверху и впереди — остроконечные верхушки чудовищных секвой да ласковое тихоокеанское небо с ядовитыми облаками и крошечными трусливыми звездами.
Но оно все равно прекрасно, правда? Даже если это не небо над Неаполитанским заливом, даже если смотришь на него не со склона Аннапурны и не с палубы судна, дрейфующего посреди почерневшего моря. Прекрасен уже сам его размах — и подумать только, совсем недавно он парил там, наверху, в темноте, доступный лишь взорам своих спутников да самим звездам. С нему снова вернулась радость, как тогда, когда он смотрел на рыжие волосы Маарет. Думая об Армане, он больше не испытывал грусти — одну лишь радость, безличную и прозрачную. Причина, чтобы оставаться в живых.
Ему внезапно пришло в голову, что он не специалист по горечи и сожалениям, что для этого у него маловато выдержки, и раз уж ему суждено вновь обрести утраченное достоинство, то лучше поскорее прийти в форму.
Его приветствовал короткий смешок, дружелюбный, ненавязчивый, может быть, немного пьяный — смех молодого вампира, не обладающего здравым смыслом. Он улыбнулся в ответ, бросив взгляд на изумленного Дэниела. Дэниел, тот самый «молодой человек» из «Интервью с вампиром». До него быстро дошло, что это создание Армана, единственное его творение. Неплохой старт взяло на Пути Дьявола это веселящееся захмелевшее существо, получившее от Армана всю силу, какую тот смог ему передать.
Он поспешно обвел взглядом остальных, собравшихся за овальным столом.
Справа, на некотором расстоянии от него, сидела Габриэль: светлые волосы заплетены в косу, глаза полны нескрываемой боли. Рядом с ней — Луи, как всегда беспечный и пассивный; он молча воззрился на Мариуса, то ли изучая его с научной точки зрения, то ли боготворя, — а быть может, и то и другое сразу. Далее — его возлюбленная Пандора: волнистые коричневые волосы, все еще унизанные искрящимися капельками растаявшего снега, свободно лежат на плечах. Справа от нее — Сантино, вновь спокойный и невозмутимый, а на изысканном черном бархате — ни следа грязи.
По левую руку от него сидел Хайман, еще один древнейший, который представился ему сам, безмолвно и непринужденно; устрашающее создание, лицо еще более гладкое, чем у Маарет. Мариус вдруг поймал себя на том, что не может отвести от него взгляд. Лица Матери и Отца никогда не производили на него такого впечатления, хотя и у них были такие же черные глаза и черные как вороново крыло волосы. Наверное, все дело в улыбке и в открытом, приветливом выражении, сохранившемся на лице, невзирая на любые попытки времени стереть его навсегда. Он походил на мистическое создание или на святого, но в действительности был жестоким убийцей. Недавние пиршества, насытившие его человеческой кровью, чуть-чуть смягчили кожу и придали щекам слабый румянец.
Миль, как обычно лохматый и неряшливый, занял место слева от Хаймана. А за ним — еще один представитель древности, Эрик, перешедший, по мнению Мариуса, рубеж трех тысячелетий, худой, внешне обманчиво хрупкий, — возможно, к моменту смерти он успел прожить лет тридцать. Его мягкие карие глаза задумчиво рассматривали Мариуса, Сшитый на заказ костюм выглядел более элегантно, чем та одежда, которую бизнесмены обычно покупают в магазинах.
А это кто? Та, что сидит справа от Маарет, в дальнем конце стола, прямо напротив Мариуса? Да, она его действительно потрясла. Когда он увидел зеленые глаза и медно-рыжие волосы, то сразу же подумал о второй сестре.
Но это создание, несомненно, еще вчера было живым. И он никак не мог найти объяснение ее силе, застывшей белизне ее кожи, ее необычному пронзительному взгляду и исходившей от нее невероятной телепатической энергии — видимо, она была еще не в состоянии контролировать каскад мрачных и удивительно четких образов. Она с бесхитростной точностью воспроизвела в памяти картину, написанную им несколько веков назад, — его Амадео, окруженного во время молитвы чернокрылыми ангелами. По телу Мариуса пробежал холодок.
— В подземелье Таламаски? — прошептал он. — Моя картина? — Он вдруг резко, ядовито рассмеялся. — Так вот она где!
Она испугалась; она не собиралась открывать свои мысли. Безнадежно смутившись, готовая защищать Таламаску, она резко ушла в себя. Ее тело, казалось, съежилось, а сила, наоборот, удвоилась. Чудовище. Изящное зеленоглазое чудовище. Родилась только вчера — это он правильно определил, ибо в ней еще присутствуют живые ткани. Внезапно он все понял: Джесс — так ее звали — была созданием Маарет. Она — прямой человеческий потомок этой женщины; а теперь стала созданием своей древней матери. Его поразило и даже слегка испугало такое сочетание. Кровь, бегущая по ее молодым жилам, обладала таким могуществом, которого Мариус даже не мог себе представить. Она абсолютно не испытывала жажды, а ведь она еще даже не умерла окончательно.
Но пора прекращать этот безжалостный и пристрастный осмотр. Ведь все они ждали его. Однако он не мог не подумать о собственных смертных родственниках, потомках его племянников и племянниц, которых он так любил при жизни. Да, несколько сотен лет он следил за ними; но потом уже не узнавал их, как не узнавал сам Рим. И он позволил им опуститься во тьму вслед за Римом. Но, без сомнения, по земле и сейчас ходят те, в чьих жилах течет кровь его древнего рода.
Он продолжал рассматривать рыжеволосую девушку. Как она похожа на свою великую мать: высокая, но хрупкая, тонкая в кости, красивая, но строгая. Здесь какая-то старая тайна, что-то, связанное с родом, с семьей... На ней были мягкие темные одежды, напоминающие платье ее матери; безупречные руки; она не пользовалась ни духами, ни косметикой.
Каждый из них был по-своему великолепен. Высокий, плотного сложения, элегантный в своем монашески черном наряде Сантино с сияющими черными глазами и чувственным ртом. Даже в неряшливом Миле, поглядывающем на древнюю женщину со смесью любви и ненависти, чувствовалась всеподавляющая, могучая личность. Ангельское лицо Армана описанию не поддавалось. А мальчик, Дэниел, с пепельными волосами и блестящими фиолетовыми глазами больше походил на видение.
Интересно, было ли когда-нибудь бессмертие даровано человеку с уродливой внешностью? Или же темная магия дарует красоту всякой жертве, брошенной в ее горнило? Габриэль при жизни, несомненно, была утонченным созданием, обладающим всем мужеством своего сына, но начисто лишенным его импульсивности. Луи... О да, Луи, конечно же, попал в их общество благодаря изящным чертам лица, глубине зеленых глаз. Его избрали за присущее ему состояние мрачной созерцательности, которое сейчас проявилось в полной мере. Он казался затерянным среди них человеком: лицо, смягченное эмоциями и красками, удивительная незащищенность во всем его облике, вечно вопрошающие и грустные глаза. Даже Хайман, несмотря на весь свой устрашающий вид, обладал бесспорным совершенством лица и фигуры.
Что касается Пандоры, то, глядя на нее, он видел перед собой не меланхоличное, отрешенное существо в библейских одеждах, застывшее в кресле, обратив взор к таящимся за сгущающимися тучами галактикам, а страстную и наивную живую женщину, которая подошла к нему на чернильно-темной улице Антиохии, умоляя дать ей бессмертие.
Даже Эрик, выбеленный веками, источающий слабое свечение, сохранил, как и Маарет, отпечаток глубоко человеческого чувства, еще более привлекательный благодаря очаровательной двуполой грациозности.
Никогда еще Мариусу не приходилось своими глазами видеть такое общество — собравшихся вместе бессмертных всех возрастов, от новорожденных до самых древних; и каждый из них обладал неизмеримыми силами и своими слабостями, включая даже пребывающего в невменяемом состоянии молодого человека, так мастерски созданного Арманом с помощью всей нерастраченной чистоты его девственной крови. Мариус сомневался, что подобная «община» существовала когда-либо в истории.
А как вписывается в картину он сам, старейший в своей тщательным образом управляемой вселенной, где древнейшими были немые боги? Ветра очистили его от сухой крови, приставшей к лицу и волосам. Его длинный черный плащ вымок в снегу, откуда он явился. И приближаясь к столу, воинственно ожидая, пока Маарет укажет ему, где сесть, он представлял себе, что выглядит таким же монстром, как и остальные, что его голубые глаза холодеют от злобы, сжигавшей его изнутри.
— Прошу, — любезно сказала она и указала на пустое деревянное кресло прямо перед ним, очевидно почетное место, напротив самой Маарет.
Удобное кресло, не такое, как большая часть современной мебели. Приятно откинуться на изогнутую спинку, да и положить руку на подлокотник тоже неплохо. Арман занял свободное место справа от него.
Маарет беззвучно села. Она положила руки на полированную столешницу и наклонила голову, словно собираясь с мыслями.
— Мы — это все, что осталось? — спросил Мариус. — Кроме царицы, принца-паршивца и... — Он замолчал.
Между остальными пробежала безмолвная волна недоумения. Немая сестра, где она? В чем заключается тайна?
— Да, — хладнокровно ответила Маарет. — Кроме царицы, принца-паршивца и моей сестры. Да, больше никого не осталось. По крайней мере, из тех, кого следует принимать в расчет.
Она сделала паузу, чтобы ее слова произвели максимальный эффект. Потом ласково оглядела всех собравшихся.
— Где-то далеко — продолжила она, — возможно, выжил кто-то еще из древних, из тех, кто решил остаться в стороне. Или те, за кем она все еще охотится, — но они обречены. Однако из тех, кто способен влиять на судьбы или принимать решения, больше не осталось никого. Или из тех, кого можно назвать целеустремленными.
— А мой сын, — резко вмешалась в разговор Габриэль, в ее голосе звучала нервозность и чувствовалось едва уловимое пренебрежение к присутствующим. — Неужели никто из вас не скажет мне, что она с ним сделала и где он находится? — Она отчаянно перевела бесстрашный взгляд с женщины на Мариуса. — Не сомневаюсь, что вы можете узнать, где он.
Мариуса тронуло ее сходство с Лестатом. Без сомнения, именно от нее он получил силу своего характера. Но в ней была определенная холодность, которой Лестату никогда не понять.
— Он с ней, я же тебе говорил, — сказал Хайман глубоким спокойным голосом. — Но она не позволяет нам узнать больше.
Габриэль явно ему не верила. Она напряглась, охваченная желанием уйти, отправиться на поиски в одиночку. Остальных ничто не смогло бы оторвать от стола. Но она не испытывала чувства преданности по отношению к собравшимся — это было совершенно очевидно. — Позволь, я объясню, — сказала Маарет, — ибо это чрезвычайно важно. Мать, разумеется, прекрасно умеет маскироваться. Но мы, рожденные в древние века, никогда не могли мысленно общаться ни с Матерью, ни с Отцом, ни друг с другом. Причина в том, что мы слишком тесно связаны с источником силы, превратившей нас в то, что мы есть. Мы слепы и глухи к мыслям друг друга, как слепы и глухи друг к другу создатель и его творение. Только по прошествии времени, когда число тех, кто пьет кровь, увеличилось, они приобрели способность общаться друг с другом без слов, как мы общаемся с людьми.
— Значит, Акаша не сможет вас найти, — заключил Мариус, — ни тебя, ни Хаймана, если поблизости не будет нас
— Именно так. Она либо увидит нас в ваших мыслях, либо не увидит вовсе. Мы тоже можем увидеть ее только в чужих мыслях. Но, конечно, мы слышим определенный характерный звук, свидетельствующий о приближении могущественного существа, звук, связанный с проявлением огромной энергии, с дыханием и пульсацией крови.
— Да, звук, — тихо пробормотал Дэниел. — Отвратительный нескончаемый звук.
— Но существует ли такое место, где мы можем спрятаться от нее? — спросил Эрик. — Те, кого она может слышать и видеть.
— Ты сам знаешь, что такого места нет, — терпеливо ответила Маарет. — Но мы зря теряем время на подобные разговоры. Вы находитесь здесь, потому что она либо не может вас убить, либо не хочет. И хватит об этом. Нам следует продолжать.
— Или же она еще не закончила, — с отвращением сказал Эрик. — В ее адском мозгу еще не созрело решение, кого убить, а кого оставить в живых!
— Думаю, ты здесь в безопасности, — ответил Хайман. — У нее же была возможность уничтожить каждого их присутствующих, разве не так?
В этом весь вопрос, догадался Мариус. Нельзя с уверенностью сказать, что у Матери была возможность уничтожить Эрика. Он, очевидно, путешествовал вместе с Маарет. Эрик остановил взгляд на Маарет. Быстрый безмолвный обмен мыслями — но не телепатический. Мариусу стало ясно, что именно Маарет создала Эрика, и оба они не были уверены, что Эрик достаточно силен, чтобы противостоять Матери.
— Но Лестат, его-то мысли вы можете прочесть, разве нет? — спросила Габриэль. — Разве вы не можете найти их обоих через его разум?
— Даже я не всегда могу преодолеть чересчур большое расстояние, — ответила Маарет. — Если бы остался кто-то, способный разобрать мысли Лестата и донести их до меня, я бы нашла его за секунду. Но практически никого больше не осталось. А Лестат всегда хорошо умел скрывать свое местонахождение; это его природный дар. Он всегда проявляется в тех, кто силен, самодостаточен и агрессивен. Где бы он ни был, он инстинктивно ставит вокруг себя барьер.
— Она забрала его с собой, — сказал Хайман. Он потянулся через стол и положил руку на ладонь Габриэль. — Она нам все откроет, когда будет готова. И если перед этим она решит причинить Лестату вред, то мы ничем не сможем ей помешать.
Мариус чуть не засмеялся. Такое впечатление, что древнейшие считают: произнести вслух абсолютную истину означает принести утешение. Что за любопытное сочетание жизненной силы и пассивности! Значит, вот как было на заре истории? Когда люди чувствовали, что грядет нечто неизбежное, они предпочитали застыть и смириться? Он с трудом мог это понять.
— Мать не причинит Лестату вреда, — сказал он, обращаясь к Габриэль и ко всем остальным. — Она его любит. И в основе ее чувства лежит совершенно обыкновенная любовь. Она не причинит ему вреда, чтобы не причинить вреда самой себе. И держу пари, ей известны все его штучки не хуже, чем любому из нас. Он не спровоцирует ее, хотя у него, вероятно, хватит глупости попробовать.
Габриэль слегка кивнула и даже сумела слабо улыбнуться. Она была твердо убеждена, что Лестат, располагай он временем и возможностью, способен рано или поздно спровоцировать кого угодно; но она сочла за лучшее промолчать об этом.
Она не утешилась; и не сдалась. Откинувшись на спинку деревянного кресла, она смотрела мимо них, как будто они перестали для нее существовать. Она не испытывала лояльности ни к одному из участников собрания, точнее, не испытывала лояльности ни к кому, кроме Лестата.
— Хорошо, — холодно произнесла она. Ответьте мне на самый важный вопрос. Если я уничтожу чудище, похитившее моего сына, то все мы умрем?
— Черт возьми, как вы собираетесь ее уничтожить? — спросил потрясенный Дэниел.
Эрик усмехнулся.
Она бросила пренебрежительный взгляд на Дэниела, а на Эрика словно вообще не обратила внимания. Она посмотрела на Маарет.
— Так что, старые мифы не лгут? Если я прикончу эту, извините за грубость, сучку, я тем самым прикончу всех остальных?
Члены собрания тихо рассмеялись. Мариус покачал головой. Но Маарет улыбнулась в знак того, что поняла вопрос, и кивнула:
— Да. В ранние времена это уже пытались сделать. Пытались многие глупцы, которые в это не верили. Дух, вселившийся в нее, дает жизнь каждому из нас. Уничтожь носителя — и уничтожишь саму силу. Первыми умрут молодые; старые постепенно иссохнут; старейшие, возможно, останутся в живых. Но она — Царица Проклятых, и Проклятым без нее не жить. Энкил был всего лишь ее принцем-конвертом, поэтому тот факт, что она убила его и выпила его кровь до последней капли, ни на что не влияет.
— Царица Проклятых, — тихо прошептал Мариус. Маарет произнесла эти слова с несколько странной интонацией, словно они всколыхнули болезненные, жуткие воспоминания, которые не в силах было стереть даже время. Как не в силах оно было стереть сны. Он снова ошутил суровую непреклонность древних созданий, для кого, вероятно, язык и все руководствующиеся им мысли лишены ненужной усложненности.
— Габриэль, — сказал Хайман, особенно красиво произнося ее имя, — мы Лестату ничем помочь не можем. Мы должны воспользоваться этим временем, чтобы продумать план. Он повернулся к Маарет. — Сны, Маарет. Почему сны приходят к нам именно сейчас? Нам всем необходимо это знать.
Наступила продолжительная пауза. Всем присутствующим так или иначе было известно о существовании этих снов. Габриэль и Луи они почти не затронули, настолько, что Габриэль до этой ночи вообще о них не задумывалась, а Луи, напуганный Лестатом, выбросил их из головы. Даже Пандора, которая призналась, что сама снов не видела, сообщила Мариусу о предостережении Азима. Сантино называл их зловещими видениями, от которых он не мог избавиться.
Теперь Мариус узнал, что на молодых — Джесс и Дэниела — они оказали пагубное влияние, почти столь же жестокое, как и на него.
Но Маарет по-прежнему не проронила ни слова. Боль в глазах усилилась; Мариус ощущал ее беззвучную вибрацию. Он чувствовал, как сжимаются в спазме крохотные нервы.
Он немного наклонился вперед, сложив руки на столе.
— Маарет, — сказал он. — Это правда, что сны посылает твоя сестра? Ответа не было.
— Где Мекаре? — настаивал он.
И снова тишина.
Он чувствовал, как ей больно. И ему опять стало неудобно, ужасно стыдно за резкость своих слов. Но если он хочет принести пользу, то должен довести все до логического конца. Сам не понимая почему, он вновь вспомнил сидящую в храме Акашу. Вспомнил ее улыбку. Он представил себе Лестата, и ему отчаянно захотелось его защитить. Но Лестат стал всего лишь символом. Символом самого себя. Или их всех.
Маарет обратила на него очень странный взгляд, словно он оставался для нее загадкой. Потом обвела глазами остальных. И наконец заговорила.
— Вы были свидетелями нашего расставания, — тихо сказала она. — Каждый из вас. Вы видели его во сне. Видели, как нас с сестрой окружила толпа, как нас силой оторвали друг от друга и поместили в каменные гробы. Мекаре не могла кричать, поскольку ей отрезали язык, а я не могла увидеть ее в последний раз, так как мне выкололи глаза
Но я читала мысли наших обидчиков. Я знала, что нас везут на берег моря. Мекаре — на запад; меня — на восток.
Заживо замурованная в каменном гробу, я десять ночей неслась по волнам на плоту из досок и бревен. И наконец, когда плот затонул и вода проникла под каменную крышку и приподняла ее, я смогла освободиться. Слепая, голодная как волк, доплыла я до берега, где у первого же несчастного, попавшегося мне на пути, похитила глаза и кровь.
Но Мекаре? Ее бросили в воды великого западного океана — в воды, достигающие края света.
И с первой же ночи я приступила к поискам — искала ее в Европе и в Азии, в южных джунглях и ледяных странах севера. Искала век за веком и в конце концов вслед за смертными пересекла западный океан, чтобы продолжить поиски в Новом Свете.
Я так и не нашла свою сестру. Как не нашла ни смертных, ни бессмертных, кто видел ее или слышал ее имя. Потом, в этом веке, через несколько лет после второй великой войны, в высокогорных джунглях Перу на стенах невысокой пещеры некий археолог-одиночка обнаружил неоспоримое свидетельство присутствия моей сестры — рисунки, созданные ею, клинописные фигурки, раскрашенные примитивным пигментом и повествующие о нашей совместной жизни и о страданиях, вам уже известных.
Но эти рисунки были вырезаны в камне шесть тысяч лет назад. А именно шесть тысяч лет назад нас с сестрой разлучили. Больше никаких свидетельств ее существования найдено не было.
Однако я так и не отказалась от надежды ее найти. Я всегда знала, как могут знать только близнецы, что она все еще бродит по этой земле, что я здесь не одна.
И сейчас, за последние десять дней, я впервые получила доказательство того, что моя сестра со мной. Оно пришло ко мне из снов.
Это мысли Мекаре; видения Мекаре; ее злоба и боль.
Все молчали, устремив взгляды на Маарет. Мариус потрясенно застыл. Он опасался, что именно ему снова придется прервать паузу, но дело обстояло хуже, чем он мог предполагать, — смысл и значение снов теперь не подлежат сомнению.
Источник этих снов — не разум, переживший тысячелетия; нет, видения исходят, вполне вероятно, от существа, у которого рассудка осталось не больше, чем у животного, воспоминания для которого — лишь побуждение к действию, не подлежащее ни сомнению, ни пониманию. Это объяснило бы их четкость; это объяснило бы их повторяемость.
А существо, мельком привидевшееся ему в джунглях, — сама Мекаре.
— Да, — незамедлительно откликнулась Маарет. — В джунглях. Идет, — прошептала она. — Именно эти слова нацарапал на оставленном для меня листе бумаги умирающий археолог: «В джунглях — она идет». Но где?
На этот раз тишину нарушил Луи.
— Значит, сны могут и не нести в себе конкретного сообщения, — сказал он с легким французским акцентом. — Возможно, это просто излияния измученной души.
— Нет. Это сообщение, — отозвался Хайман. — Это предупреждение. Оно предназначено для всех нас, в том числе и для Матери.
— Но как вы можете это утверждать? — спросила его Габриэль. — Мы не знаем, что творится у нее в голове, мы даже не можем быть уверены, что ей известно о том, где мы.
— Ты не знаешь всего, — сказал Хайман. — А я знаю. Маарет расскажет. — Он повернулся к Маарет.
— Я ее видела, — робко вставила Джесс и взглянула на Маарет. — Она пересекла великую реку; она идет. Я ее видела! Нет, не так. Я видела ею.
— Да, — ответил Мариус. — Ее глазами!
— Опуская глаза, я видела ее рыжие волосы, — сказала Джесс. — Видела, как расступаются джунгли.
— Сны непременно должны играть роль сообщения, — с неожиданным возбуждением в голосе произнес Миль. — Иначе почему бы она посылала их так настойчиво? Наши личные мысли не обладают такой властью. Она заявляет о себе во всеуслышание, она хочет, чтобы кому-то или чему-то стали известны ее мысли...
— Или же она одержима и действует, находясь во власти одержимости, — ответил Мариус. — И преследует определенную цель. — Он помолчал. — Встретиться с тобой, со своей сестрой! Чего же еще она может пожелать?
— Нет, — возразил Хайман. — Не в этом ее цель. — Он опять посмотрел на Маарет. — Эти сны означают, что она хочет сдержать данное Матери обещание.
Маарет молча смерила его взглядом; казалось, что она с трудом выдерживает все эти разговоры о своей сестре и все же внутренне готовится к предстоящему испытанию.
— Мы были там с самого начала, — сказал Хайман. — Мы — первые дети Матери; и сны повествуют о том, с чего все началось.
— Тогда ты должна рассказать нам... обо всем, — отозвался Мариус так мягко, как только мог.
— Да, — вздохнула Маарет. — И я сделаю это. — Она по очереди оглядела всех сидящих за столом, а потом вновь остановила взгляд на Джесс. — Придется рассказать вам все, и тогда вы поймете, что именно мы бессильны предотвратить. Видите ли, это не просто история начала. Она может стать и историей конца. — Она неожиданно вздохнула, словно сама мысль о таком исходе была для нее слишком тяжела. — Никогда еще наш мир не переживал подобного потрясения, — продолжала она, глядя теперь на Мариуса. — Музыка Лестата, пробуждение Матери, столько смертей...
Она опустила глаза, собираясь с силами. А потом посмотрела на тех, кто был дорог ей больше остальных, — на Хаймана и Джесс.
— Я никогда еще этого не рассказывала, — объяснила она, как будто умоляя о снисхождении. — Сейчас воспоминания о временах, когда я была еще жива, представляются мне чем-то относящимся, скорее, к мифологии. Тогда я еще могла смотреть на солнце. Но в этой мифологии кроются корни всех известных мне истин. И вернувшись вспять, мы, возможно, увидим будущее и найдем способ изменить его. Самое меньшее, что мы можем сделать, это попытаться понять.
Все стихло. Собравшиеся терпеливо, с уважением ожидали начала рассказа.
— Прежде всего, — заговорила она, — должна вам сказать, что мы с сестрой были ведьмами. Мы разговаривали с духами, и духи любили нас. Пока она не прислала в нашу страну своих солдат.
ЛЕСТАТ: ЦАРИЦА НЕБЕСНАЯ
Она отпустила меня, и я сразу же камнем полетел вниз; в ушах ревел ветер. Но самое ужасное, что я ничего не видел! Я услышал ее голос: — Поднимайся.
В тот момент я остро сознавал свою беспомощность. Я падал на землю, и ничто не могло меня остановить; потом я поднял голову, у меня кололо в ушах, наверху смыкались облака, и я вспомнил башню, ощущение подъема. Я принял решение: наверх! И спуск немедленно прекратился.
Меня словно подхватил воздушный поток. Я моментально взлетел на несколько сотен футов, и облака оказались внизу — белая пелена, которую я с трудом мог разглядеть. Я решил пока плыть по течению. Зачем мне сейчас куда-то лететь? Может быть, я смогу открыть глаза, и ветер не помешает мне видеть, если перестану бояться боли.
Она где-то смеялась — в моей голове или наверху, не знаю. Ну же, принц, выше.
Я развернулся и снова взлетел, пока не увидел, что она направляется ко мне — одежды развевались, тяжелые косы плыли по ветру.
Она подхватила меня и поцеловала. Я попытался обрести равновесие, ухватившись за нее, посмотреть вниз и разглядеть, что происходит там, в щелках между облаками. Покрытые снегом горы, ослепительно сияющие в лунном свете, огромные синеватые склоны, исчезавшие в глубоких долинах, полных непроницаемого снега.
— Теперь подними меня, — прошептала она мне на ухо. — Неси меня на северо-запад.
— Я не знаю, где это.
— Знаешь. Твое тело знает. И твой мозг. Не спрашивай их, где это. Скажи им, что хочешь попасть туда. Этот принцип тебе знаком. Поднимая ружье, ты видел бегущего волка; ты не рассчитывал расстояние или скорость пули — ты просто стрелял, и волк падал.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 22 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |