— Если вы опасаетесь только этого, — отвечала Маргарита, — то можете быть спокойны… он ничего не скажет.
— Вот как! — сказал Генрих. — Ничего не скажет, даже если ему придется заплатить за молчание смертью?
— Не скажет.
— Вы уверены?
— Ручаюсь.
— Значит, все складывается к лучшему, — вставая, сказал Генрих.
— Вы уходите? — с волнением спросила Маргарита.
— Ну конечно! Я сказал все, что хотел.
— А вы идете…
— Постарайтесь избавить всех нас от беды, в которую нас втянул этот сорванец в вишневом плаще.
— Боже мой! Боже мой! Бедный юноша! — ломая руки, горестно воскликнула Маргарита.
— Этот милый Ла Моль в самом деле очень услужлив, — уходя, сказал Генрих.
Глава 9
ПОЯСОК КОРОЛЕВЫ-МАТЕРИ
Карл вернулся домой в прекрасном расположении духа, но после десятиминутного разговора с матерью можно было подумать, что свою бледность и свой гнев она передала сыну, а его веселость взяла себе.
— Ла Моль, Ла Моль! — повторял Карл. — Надо вызвать Генриха и герцога Алансонского. Генриха — потому, что этот молодой человек был гугенотом; герцога Алансонского — потому, что Ла Моль состоит у него на службе.
— Что ж, сын мой, позовите их, если хотите, но вы ничего не узнаете. Я боюсь, что Генрих и Франсуа связаны друг с другом теснее, чем кажется. Допрашивать их — это только возбуждать у них подозрения; я думаю, было бы лучше какое-нибудь долгое и надежное испытание, рас тянутое на несколько дней. Если вы, сын мой, дадите виновным вздохнуть свободно, если вы оставите их в заблуждении, что им удалось обмануть вашу бдительность, тогда, осмелев и торжествуя, они предоставят вам более удобный случай строго наказать их, и тут-то мы все и узнаем.
Карл в нерешительности ходил по комнате, стараясь избавиться от гнева, как лошадь от удил, и судорожно сжатой рукой хватался за сердце, ужаленное подозрением.
— Нет, нет, — сказал он наконец, — не стану я ждать! Вы не понимаете, что значит ждать, когда чувствуешь, что тебя окружают призраки. Кроме того, все эти щеголи наглеют день ото дня: ночью двое каких-то дамских угодников имели дерзость оказать нам сопротивление и бунтовать против нас!.. Если Ла Моль невиновен — тем лучше для него, но я был бы не прочь узнать, где он был ночью, когда мою стражу избивали в Лувре, а меня избивали на улице Клош-Персе. Пусть позовут ко мне сначала герцога Алансонского, а потом Генриха: я хочу допросить их порознь. А вы можете остаться здесь, матушка.
Екатерина села. При таком остром уме, каким обладала она, любое обстоятельство, повернутое ее могучей рукой, могло привести ее к цели, хотя, казалось бы, оно не имеет отношения к делу. Любой удар или производит звук, или высекает искру. Звук указывает направление, искра светит.
Вошел герцог Алансонский. Разговор с Генрихом Наваррским подготовил его к предстоящему объяснению, и он был сравнительно спокоен.
Все его ответы были вполне точны. Мать приказала ему не выходить из своих покоев, а потому он ровно ничего не знает о ночных событиях. Но так как его покои выходят в тот же коридор, что и покои короля Наваррского, то он сначала уловил звук, похожий на звук отпираемой двери, потом — ругательства, потом — выстрелы. Только тогда он осмелился приоткрыть дверь и увидел бегущего человека в вишневом плаще.
Карл с матерью переглянулись.
— В вишневом плаще? — переспросил король.
— В вишневом плаще, — повторил герцог Алансонский.
— А этот вишневый плащ не вызывает у вас никаких подозрений?
Герцог Алансонский собрал все силы, чтобы ответить как можно естественнее.
— Должен признаться вашему величеству: на первый взгляд мне показалось, что это плащ одного из моих дворян, — ответил он.
— А как зовут этого дворянина?
— Де Ла Моль.
— А почему же этот де Ла Моль не был при вас, как того требует его должность?
— Я отпустил его, — ответил герцог.
— Хорошо! Идите! — сказал Карл. Герцог Алансонский направился к той же двери, в которую вошел.
— Нет, не сюда, — сказал Карл, — а вон туда. И он указал на дверь в комнату кормилицы. Карл не хотел, чтобы Франсуа и Генрих встретились. Он не знал, что они виделись; правда, то была одна минута, но этой минуты было достаточно, чтобы зять и шурин согласовали свои действия…
Когда герцог вышел, по знаку Карла впустили Генриха. Генрих не стал ждать, чтобы Карл начал его допрашивать.
— Ваше величество, — заговорил он, — вы хорошо сделали, что послали за мной, я и сам собирался идти к вам просить вас о правосудии.
Карл нахмурил брови.
— Да, о правосудии, — повторил Генрих. — Начну с благодарности вашему величеству за то, что вечером вы взяли меня с собой; теперь я знаю, что вы спасли мне жизнь. Но что я сделал? За что хотели меня убить?
— Не убить, — поспешно сказала Екатерина, — а арестовать.
— Пусть — арестовать, — ответил Генрих. — Но за какое преступление? Если я в чем-нибудь виновен, то виновен утром так же, как был виновен вчера вечером. Государь, скажите мне, какое преступление я совершил?
Карл, не зная, что ответить, посмотрел на мать.
— Сын мой, — вступила в разговор Екатерина, — у вас бывают подозрительные люди.
— Допустим, — сказал Генрих. — И эти подозрительные люди компрометируют и меня, не так ли, ваше величество?
— Да, Генрих.
— Назовите же мне их! Назовите! Устройте мне с ними очную ставку!
— Верно! — заметил Карл. — Анрио имеет право требовать объяснений.
— Я этого и требую! — продолжал Генрих, чувствуя преимущество своего положения и стремясь им воспользоваться. — Этого я и требую у моего доброго брата Карла и у моей доброй матушки Екатерины. Разве я не был хорошим мужем с тех пор, как женился на Маргарите? Спросите Маргариту. Разве я не был правоверным католиком? Спросите моего духовника. Разве я не был любящим родственником? Спросите всех, кто присутствовал на вчерашней охоте.
— Да, это правда, Анрио, — сказал король, — но все же говорят, что вы в заговоре.
— Против кого?
— Против меня.
— Государь, если бы я вступил в заговор против вас, мне осталось бы только предоставить событиям идти своим чередом, когда ваша лошадь с перебитой ногой не могла подняться, а разъяренный кабан набросился на ваше величество.
— Смерть дьяволу! А ведь он прав, матушка!
— Но все-таки кто же был у вас ночью?
— В такие времена, когда отнюдь не каждый осмеливается отвечать за себя, я не могу отвечать за других. Я ушел из моих покоев в семь часов вечера, а в десять мой брат Карл увел меня с собой, и всю ночь я провел с ним. Я не мог одновременно быть с его величеством и знать, что происходит у меня в покоях.
— Это правда, — отвечала Екатерина, — но правда и то, что кто-то из ваших людей убил двух стражников его величества и ранил де Морвеля.
— Кто-то из моих людей? — переспросил Генрих. — Кто же это? Назовите его!..
— Все обвиняют де Ла Моля.
— Де ла Моль вовсе не мой человек — он состоит на службе у герцога Алансонского, которому рекомендовала его ваша дочь.
— Но, может быть, у тебя все-таки был Ла Моль, Анрио? — спросил Карл.
— Почем же я знаю, государь? Я не скажу ни «да», ни «нет». Де Ла Моль — человек очень милый, услужливый, всецело преданный королеве Наваррской, он частенько приходит ко мне с поручениями то от Маргариты, которой он признателен за рекомендацию герцогу Алансонскому, то с поручением от самого герцога. Я не могу утверждать, что это был не Ла Моль…
— Это был он, — сказала Екатерина. — Его узнали по вишневому плащу.
— А разве у Ла Моля есть вишневый плащ? — спросил Генрих.
— Да.
— А у того человека, который так лихо расправился с двумя моими стражниками и с Морвелем…
–..тоже был вишневый плащ? — перебил короля Генрих.
— Совершенно верно, — подтвердил Карл.
— Ничего не могу сказать, — ответил Беарнец. — Но мне кажется, что если у меня в покоях был не я, а, как вы утверждаете, Ла Моль, то следовало бы вызвать не меня, а Ла Моля и допросить его. Однако, ваше величество, — продолжал Генрих, — я хочу обратить ваше внимание на одно обстоятельство.
— На какое?
— Если бы я, видя приказ, подписанный королем, вместо того, чтобы подчиниться ему, оказал бы сопротивление, я был бы виновен и заслужил бы любое наказание. Но ведь это был не я, а какой-то незнакомец, которого приказ ни в малой мере не касался! Его хотели арестовать незаконно — он стал защищаться; быть может, защищался он чересчур усердно, но он был в своем праве!
— Однако… — пробормотала Екатерина.
— Приказ требовал арестовать именно меня? — спросил Генрих.
— Да, — ответила Екатерина, — и государь подписал его собственноручно.
— А значилось ли в приказе — в случае, если меня не будет, арестовать всякого, кто окажется на моем месте?
— Нет, — ответила Екатерина.
— В таком случае, — продолжал Генрих, — до тех пор, пока не будет доказано, что я заговорщик, а человек, находившийся у меня в комнате, мой сообщник, — этот человек невиновен.
С этими словами он повернулся к Карлу IX.
— Государь, я никуда не выйду из Лувра, — обратился к нему Генрих. — Я даже готов по одному слову вашего величества отправиться в любую государственную тюрьму, в какую вам будет угодно меня направить. Но пока не будет доказано противного, я имею право назвать себя, и я себя называю самым верным слугой, верноподданным и братом вашего величества!
И тут Генрих с таким достоинством, какого в нем доселе не замечали, поклонился Карлу и удалился.
— Браво, Анрио! — сказал Карл, когда король Наваррский вышел.
— Браво? За то, что он вас высек? — заметила Екатерина.
— А почему бы мне не аплодировать? Разве я не говорю «браво», когда мы с ним фехтуем, и он наносит мне удары? Матушка, вы напрасно так пренебрежительно отнеситесь к этому молодцу.
— Сын мой, — ответила Екатерина, — я не пренебрежительно отношусь к нему, я его боюсь.
— И это напрасно, матушка! Анрио мне друг, и, как он справедливо заметил, если бы он составлял против меня заговор, он дал бы кабану сделать свое дело.
— Да, чтобы его личный враг, герцог Анжуйский, стал французским королем? — спросила Екатерина.
— Матушка, не все ли равно, по какой причине Анрио спас мне жизнь? Он спас меня — вот что самое важное! И — смерть всем чертям! — я не позволю огорчать его. Что же касается Ла Моля, то я сам поговорю о нем с герцогом Алансонским, у которого он служит.
Этими словами Карл IX предлагал матери удалиться. Она вышла, пытаясь придать определенную форму своим смутным подозрениям.
Ла Моль, из-за своей незначительности, был непригоден для ее целей.
У себя Екатерина застала Маргариту — та ждала ее.
— А-а! Это вы, дочь моя! — сказала она. — Я посылала за вами вчера вечером.
— Я знаю, но меня не было дома.
— А утром?
— Утром я пришла сказать вашему величеству, что вы собираетесь совершить величайшую несправедливость.
— Какую?
— Вы собираетесь арестовать графа де Ла Моля?
— Вы ошибаетесь, дочь моя! Я никого не арестовываю — приказы об аресте отдает король, а не я.
— Не будем играть словами, когда речь идет о таком серьезном деле! Ла Моля арестуют, ведь так?
— Весьма вероятно.
— По обвинению в том, что сегодня ночью он находился в спальне короля Наваррского, убил двух стражников и ранил Морвеля?
— Да, его обвиняют в этом преступлении.
— Его обвиняют в этом несправедливо, — сказала Маргарита, — де Ла Моль невиновен.
— Де Ла Моль невиновен? — воскликнула Екатерина, подскочив от радости и поняв, что разговор с Маргаритой прольет свет на эти события.
— Да, невиновен! — повторила Маргарита. — И не может быть виновен, потому что он был не у короля.
— А где же он был?
— У меня, ваше величество.
— У вас?!
— Да, у меня.
За такое признание принцессы крови Екатерина должна была бы испепелить ее грозным взглядом, но она только скрестила руки на поясе.
— И если… — после минутного молчания сказала Екатерина, — если де Ла Моля арестуют и допросят…
–..он скажет, где и с кем он был, — ответила Маргарита, хотя была твердо уверена в противном.
— Если так, вы правы, дочь моя: де Ла Моля арестовать нельзя.
Маргарита вздрогнула: ей показалось, что в тоне, каким ее мать произнесла эти слова, заключался таинственный и страшный смысл, но ей нечего было сказать, ибо просьба ее была удовлетворена.
— Но если у короля был не де Ла Моль, — сказала Екатерина, — значит, там был кто-то другой? Маргарита промолчала.
— Вы не знаете, кто этот другой, дочь моя? — спросила Екатерина.
— Нет, матушка, — не очень уверенно ответила Маргарита.
— Ну, не будьте же откровенны только наполовину!
— Повторяю, ваше величество, я его не знаю, — невольно бледнея, стояла на своем Маргарита.
— Хорошо, хорошо, — с равнодушным видом сказала Екатерина, — мы это узнаем. Идите, дочь моя, и будьте покойны: ваша мать стоит на страже вашей чести.
Маргарита вышла.
«Ага! Они заключили союз! — говорила себе Екатерина. — Генрих и Маргарита сговорились: муж ослеп, чтобы жена онемела. Вы очень ловки, дети мои, и воображаете, что очень сильны, но ваша сила в единении, а я разобью вас поодиночке. Кроме того, настанет день, когда Морвель сможет говорить или писать, когда он назовет имя или начертит шесть букв, — и тогда мы все узнаем. Да, но до тех пор виновный будет в безопасности!.. Самое лучшее — это разъединить эту пару теперь же».
И во исполнение этого намерения Екатерина направилась к покоям сына, где и застала его за разговором с герцогом Алансонским.
— А-а! Это вы, матушка! — нахмурив брови, сказал Карл IX.
— Почему вы не прибавили «опять»? Это слово было у вас на уме, Карл!
— То, что у меня на уме, это мое дело, — ответил Карл грубым тоном, который временами появлялся у него даже в разговоре с Екатериной. — Что вам от меня надо? Говорите скорее!
— Вы были правы, сын мой, — сказала Екатерина Карлу. — А вы, Франсуа, ошиблись.
— В чем? — спросили обе августейшие особы.
— У короля Наваррского был не Ла Моль.
— А-а! — бледнея, произнес Франсуа.
— А кто же у него был? — спросил Карл.
— Пока неизвестно, но станет известно, как только заговорит Морвель. Итак, отложим это дело, которое не замедлит выясниться, и вернемся к Ла Молю.
— Но при чем же тогда Ла Моль, матушка, если не он был у короля Наваррского?
— Да, он не был у короля Наваррского, — отвечала Екатерина, — но он был у… королевы Наваррской.
— У королевы! — воскликнул Карл и разразился нервическим хохотом.
— У королевы! — побледнев, как мертвец, пробормотал герцог Алансонский.
— Да нет же! Нет! — возразил Карл. — Гиз говорил мне, что встретил носилки Маргариты!
— Так оно и было, — ответила Екатерина — где-то в городе у нее есть дом.
— На улице Клош-Персе! — воскликнул Карл.
— О-о! Это уж чересчур! — сказал герцог Алансонский, вонзая ногти себе в грудь. — И его рекомендовала она мне!
— Ага! Теперь я понял! — внезапно останавливаясь, сказал король. — Значит, это он защищался от нас ночью и сбросил мне на голову серебряный кувшин! Негодяй!
— Да, да! Негодяй! — повторил Франсуа.
— Вы правы, дети мои, — сказала Екатерина, не подавая виду, что ей понятно, какое чувство побуждает каждого из сыновей произнести этот приговор. — Вы правы: малейшая нескромность этого дворянина может вызвать страшный скандал и погубить честь принцессы крови! А для этого ему достаточно выпить.
— Или расхвастаться, — сказал Франсуа.
— Верно, верно, — подхватил Карл. — Но мы не можем перенести это дело в суд, если сам Анрио не согласится подать жалобу.
— Сын мой, — сказала Екатерина, кладя руку Карлу на плечо и выразительно сжимая его, чтобы обратить все внимание короля на то, что она собиралась предложить, — выслушайте хорошенько то, что я хочу вам сказать. Это преступление может повлечь за собой скандал. Но не судьи и не палачи наказывают за такого рода оскорбление величества. Будь вы простые дворяне, мне было бы нечему учить вас, — вы оба люди храбрые, но вы принцы крови, и вы не можете скрестить ваши шпаги со шпагой какого-то дворянинишки! Обдумайте способ мести, приемлемый для принцев крови.
— Смерть всем чертям! — воскликнул Карл. — Вы правы, матушка! Я что-нибудь соображу.
— Я помогу вам, брат мой! — вскричал герцог Алансонский.
— А я, — сказала Екатерина, развязывая черный шелковый поясок, который тройным кольцом обвивал ее талию и свешивался до колен двумя концами с кисточками, — я ухожу, но вместо себя я оставляю вот это. И она бросила свой поясок к ногам принцев.
— А-а! Понимаю, — воскликнул Карл.
— Так этот поясок… — заговорил герцог Алансонский, поднимая его с пола.
–..и наказание и тайна, — торжествующе сказала Екатерина. — Но не мешало бы впутать в это дело и Генриха, — прибавила она и вышла.
— Черт возьми! Нет ничего легче! — сказал герцог Алансонский. — Как только мы скажем Генриху, что жена ему изменяет… — Обратившись к королю, он спросил:
— Итак, вы согласны с мнением матушки?
— Вполне! — ответил Карл, не подозревая, что всаживает тысячу кинжалов в сердце герцога. — Это рассердит Маргариту, зато обрадует Анрио.
Он позвал офицера своей стражи и приказал сообщить Генриху, что король просит его к себе, но тотчас передумал:
— Нет, не надо, я сам пойду к нему. А ты, Алансон, предупреди Анжу и Гиза.
Выйдя из своих покоев, он пошел но маленькой винтовой лестнице, по которой поднимались на третий этаж и которая вела к покоям Генриха.
Глава 10
МСТИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЫСЛЫ
Генрих, воспользовавшись короткой передышкой, которую он получил благодаря своей выдержке на допросе, забежал к г-же де Сов. Здесь он застал Ортона, уже совсем оправившегося от своего обморока. Ортон мог рассказать только то, что какие-то люди ворвались к нему и что их командир оглушил его, ударив эфесом шпаги. Участь Ортона никого тогда не беспокоила. Екатерина, увидав его распростертым на полу, подумала, что он убит.
Но Ортон пришел в себя как раз в промежуток времени между уходом королевы-матери и появлением командира ее охраны, которому было приказано очистить комнату, и нашел убежище у г-жи де Сов.
Генрих попросил Шарлотту приютить у себя юношу до получения вестей от де Муи, который не мог не написать ему из тех мест, где он скрывался. Тогда он отправит с Ортоном свой ответ де Муи и, таким образом, сможет рассчитывать не на одного, а на двух преданных ему людей.
Этот план был принят, и Генрих вернулся к себе; рассуждая сам с собой, он принялся ходить взад и вперед по комнате, как вдруг дверь отворилась и вошел король.
— Ваше величество! — воскликнул Генрих, бросаясь к нему навстречу.
— Собственной персоной… Честное слово, Анрио, ты отличный малый, я начинаю любить тебя все больше и больше.
— Ваше величество, вы слишком добры ко мне, — ответил Генрих.
— У тебя только один недостаток, Анрио.
— Какой? — спросил Генрих. — Может быть, вы, ваше величество, имеете в виду, что я предпочитаю соколиной охоте охоту с гончими? В этом вы не раз меня упрекали.
— Нет, нет, Анрио, я говорю не об этом недостатке, а о другом.
— Если вы, ваше величество, объясните мне, в чем дело, я постараюсь исправиться, — отвечал Генрих, увидав по улыбке Карла, что он в хорошем расположении духа.
— Дело в том, что глаза у тебя хорошие, а видишь ты ими плохо.
— Может быть, государь, я, сам того не замечая, стал близорук?
— Хуже, Анрио, хуже: ты ослеп.
— Ах, вот оно что! — сказал Беарнец. — Но, быть может, это несчастье случается со мной, когда я закрываю глаза?
— Вот, вот! Именно так с тобой и случается, — сказал Карл. — Как бы то ни было, я их тебе открою.
— «И сказал Бог: да будет свет, и был свет». Вы, ваше величество, являетесь представителем Бога на земле, — следовательно, вы можете сотворить на земле то, что Бог творит на небе. Я слушаю.
— Когда вчера вечером Гиз сказал, что встретил твою жену с каким-то дамским угодником, ты не хотел верить!
— Государь, — отвечал Генрих, — как же я мог поверить, что сестра вашего величества способна поступить столь опрометчиво?
— Когда же он сказал тебе, что твоя жена отправилась на улицу Клош-Персе, ты опять не поверил!
— Но как же я мог предполагать, что принцесса крови рискнет своим добрым именем?
— Когда мы осаждали дом на улице Клош-Персе и в меня попали серебряным кувшином, Анжу облили апельсиновым компотом, а Гиза угостили кабаньим окороком, неужели ты не видел там двух женщин и двух мужчин?
— Государь, я ничего не видел. Вы, ваше величество, наверно, помните, что в это время я допрашивал привратника.
— Да, но зато я, черт возьми, видел!
— А-а! Если вы, ваше величество, видели сами, тогда, конечно, дело другое!
— Да, я видел двух мужчин и двух женщин. И уж теперь я не сомневаюсь, что одной из этих женщин была Марго, а одним из мужчин — Ла Моль.
— Однако если Ла Моль был на улице Клош-Персе, значит, его не было здесь, — возразил Генрих.
— Нет, нет, здесь его не было, — согласился Карл. — Но сейчас дело не в том, кто был здесь, — это мы узнаем, когда болван Морвель сможет говорить или писать. Дело в том, что Марго тебя обманывает.
— Пустяки! Не верьте злым языкам, государь, — сказал Генрих.
— Говорят тебе, что ты не близорук, а просто слеп! Тысяча чертей! Поверь мне хоть раз в жизни, упрямец! Говорят тебе, что Марго тебя обманывает, и сегодня вечером мы задушим предмет ее любви!
Генрих подскочил от неожиданности и с изумлением посмотрел на шурина.
— Признайся, Генрих, что в глубине души ты не против этого. Марго, конечно, раскричится, как сто тысяч ворон, но, честное слово, тем хуже для нее. Я не хочу, чтобы ты страдал. Пусть Анжу наставляет рога принцу Конде, — тут я закрываю глаза: Конде — мой враг, а ты — мой брат, больше того — мой друг.
— Но, государь…
— Я не желаю, чтобы тебя унижали, чтобы над тобой издевались; довольно ты служил мишенью для всяких волокит, которые приезжают сюда из провинции, чтобы подбирать крошки с нашего стола и увиваться за нашими женами. Пусть только посмеют явиться сюда или, вернее, появиться снова, черт бы их всех побрал! Тебе изменили, Анрио, — это может случиться со всяким, — но, клянусь, ты получишь сногсшибательное удовлетворение, и завтра люди скажут: «Тысяча чертей! Должно быть, король Карл очень любит своего брата Анрио, если ночью заставил Ла Моля вытянуть язык!».
— Государь! Значит, это и впрямь дело решенное? — спросил Генрих.
— Это продумано, решено и подписано. Этому щеголю не придется жаловаться на судьбу! В поход отправимся я, Анжу, Алансон и Гиз: король, два принца крови и владетельный герцог, не считая тебя.
— Как — не считая меня?
— Ну да, ты-то ведь будешь с нами!
— Я?!
— Да. Мы будем душить этого молодчика, а ты пырни его кинжалом, да хорошенько пырни, по-королевски!
— Государь, я смущен вашей добротой, — отвечал Генрих, — но откуда вы все это знаете?
— А-а? Ни дна ему, ни покрышки! Наверное, этот бездельник сам похвалялся! Он бегает к ней то в Лувре, то на улицу Клош-Персе. Они вместе сочиняют стихи, — хотел бы я почитать стихи этого франтика: верно, какие-нибудь пасторали; они болтают о Бионе и Мосхе, толкуют то о Дафнисе, то о Коридоне[54]. Так вот, возьми-ка у меня кинжал получше.
— Государь, поразмыслив… — начал Генрих.
— Что еще?
–..вы, ваше величество, поймете, почему я не могу принять участие в этом походе. Мне кажется, что мое участие будет неприличным. Я — лицо слишком заинтересованное в этом деле, и мое вмешательство люди истолкуют как чрезмерную жестокость. Вы, ваше величество, мстите за честь сестры фату, оклеветавшему женщину своим хвастовством, — это понятно всякому, и Маргарита, невинность которой для меня, государь, несомненна, не будет обесчещена. Но если вмешаюсь я, дело примет совсем другой оборот; мое участие превратит акт правосудия в акт мести. Это будет уже не казнь, а убийство, и моя жена окажется женщиной не оклеветанной, но виновной.
— Черт возьми! Генрих, ты златоуст! Я только что говорил матери, что ты умен, как дьявол.
Карл одобрительно посмотрел на зятя, который ответил на этот комплимент поклоном.
— Как бы то ни было, ты доволен, что тебя избавят от этого франтика? — продолжал Карл. — Что ни сделает ваше величество — все благо, — ответил король Наваррский.
— Ну и отлично, предоставь мне сделать это дело за тебя, и, будь покоен, оно будет сделано не хуже.
— Полагаюсь на вас, государь, — ответил Генрих.
— Да! А в котором часу он обычно бывает у твоей жены?
— Часов в девять вечера.
— А уходит от нее?
— Раньше, чем прихожу к ней я, судя по тому, что я ни разу его не застал.
— Приблизительно?..
— Часов в одиннадцать.
— Хорошо! Сегодня ступай к ней в полночь; все уже будет кончено.
Сердечно пожав руку Генриху и еще раз пообещав ему свою дружбу, Карл вышел, насвистывая любимую охотничью песенку.
— Господи Иисусе Христе, — сказал Беарнец, провожая Карла глазами. — Или я глубоко заблуждаюсь, или весь этот дьявольский замысел исходит от королевы-матери. В самом деле, она только и думает о том, как бы поссорить нас с женой, а ведь мы такая прелестная пара!
И Генрих рассмеялся, как смеялся лишь тогда, когда его никто не видел и не слышал.
Часов в семь вечера, после того как произошли все эти события, красивый молодой человек принял ванну, выщипал волоски между бровями и, напевая песенку, стал весело прогуливаться перед зеркалом в одной из комнат Лувра.
Рядом спал или, вернее сказать, потягивался на кровати другой молодой человек. Первый был тот самый Ла Моль, о котором днем так много говорили, второй — его друг, Коконнас.
В самом деле: страшная гроза прошла над головой Ла Моля так незаметно, что он не слышал раскатов ее грома, не видел сверкания молний. Возвратясь домой в три часа утра, он до трех часов дня пролежал в постели: то спал, то мечтал и строил замки на том зыбучем песке, который зовется будущим; наконец он встал, провел час у модных банщиков, пообедал у Ла Юрьера и по возвращении в Лувр закончил свой туалет, намереваясь, как всегда, нанести визит королеве Наваррской.
— Так ты говоришь, что уже пообедал? — зевая спросил Коконнас.
— Пообедал, право, с большим аппетитом.
— Почему же ты не взял меня с собой, эгоист?
— Ты так крепко спал, что, по правде говоря, мне не хотелось тебя будить. А знаешь что? Поужинай вместо обеда. Главное, не забудь спросить у Ла Юрьера того легкого анжуйского вина, которое он получил на днях.
— Хорошее?
— Одно могу сказать: прикажи, чтобы его подали.
— А ты куда?
— Я, — спросил Ла Моль, донельзя удивленный, что его друг задает ему этот вопрос. — Как куда? Ухаживать за моей королевой!
— Постой, постой! — сказал Коконнас. — А не пойти ли мне пообедать в наш домик на улицу Клош-Персе?
Пообедаю остатками от вчерашнего, и кстати, там есть аликантское вино, которое хорошо подбадривает.
— Нет, Аннибал, после того, что произошло ночью, это будет неосторожно, мой Друг! А кроме того, с нас взяли слово, что одни мы туда ходить не будем!.. Дай-ка мне мой плащ!
— Верно, верно, я и забыл, — согласился Коконнас. — Но куда к черту запропастился твой плащ?.. А-а! Вот он.
— Да нет. Ты даешь мне черный, а я прошу вишневый. В нем я больше нравлюсь королеве.
— Честное слово, его нигде нет, — оглядевшись по сторонам, сказал Коконнас. — Ищи сам, я не могу его найти.
— Как не можешь? Куда же он девался? — спросил Ла Моль.
— Может быть, ты его продал…
— Зачем? У меня осталось еще шесть экю.
— Ну, надень мой.
— Вот так так! Желтый плащ и зеленый камзол! Я буду похож на попугая.
— Честное слово, на тебя трудно угодить! Делай как знаешь.
Но в ту самую минуту, когда Ла Моль, перевернув все вверх дном, начал сыпать проклятиями по адресу воров, проникающих даже в Лувр, вошел паж герцога Алансонского с драгоценным и вожделенным плащом в руках.
— Ага! Вот он! Наконец-то! — воскликнул Ла Моль.
— Это ваш плащ, сударь? — спросил паж. — Да?.. Его высочество герцог посылал взять его у вас, чтобы убедиться, каков оттенок вашего плаща, по поводу которого он держал пари.
— Мне он был нужен только потому, что я собираюсь уходить, но если его высочеству угодно оставить его у себя еще на некоторое время…
— Нет, граф, все уже ясно.
Паж вышел; Ла Моль застегнул плащ.
— Ну как? Что ты решил? — спросил Ла Моль.
— Понятия не имею.
— А я тебя застану здесь вечером?
— Что я могу тебе ответить?
— Так ты не знаешь, что будешь делать через два часа?
— Я прекрасно знаю, что буду делать я, но не знаю, что мне прикажут делать.
— Герцогиня Неверская?
— Нет, герцог Алансонский.
— В самом деле, — сказал Ла Моль, — я заметил, что с некоторого времени он стал к тебе чрезвычайно благосклонен.
— Чрезвычайно, — подтвердил Коконнас.
— В таком случае, твое будущее обеспечено, — со смехом сказал Ла Моль.
— Фу! Младший сын! — воскликнул Коконнас.
— У него столь страстное желание сделаться старшим, что небо, может быть, и совершит для него чудо, — возразил Ла Моль. — Итак, ты не знаешь, где будешь вечером?».
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 19 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |