Я Атия Помпей, кормилица Императора Корнелия, а это мой дневник. Эти строки необходимы, так как все написанное ранее будет уничтожено так же, как и вся моя огромная библиотека. Я не испытываю скорби

Я Атия Помпей, кормилица Императора Корнелия, а это мой дневник. Эти строки необходимы, так как все написанное ранее будет уничтожено так же, как и вся моя огромная библиотека. Я не испытываю скорби по всем этим страницам. Лучше было бы и вовсе не вести записей, но сил бороться с полувековой привычкой у меня не осталось. Листая свой дневник, я насчитала около тысячи листов, описывающих все на свете, а в особенности то, что когда-то было важным для Великой Аркнийской Империи. По-скольку последние 400 лет я служила секретарем при императорском дворе, в бумагах моих остались тексты, достойные лучшей библиотеки мира. Черновые экземпляры законов, копии религиозных текстов и писаний, протоколы судов, описания структур орденов, установления церковных соборов, сочинения патриархов и историков, любовно переписываемые мной всю жизнь, поучения, указы, пророчества, уставы, кодексы, и даже первый вариант кредо нашей империи. В год забвения я сожгла все оригиналы этих текстов, которые смогла найти, но совершенно забыла про свой дневник. И теперь, листая его, я представляю картины ушедших эпох. Прекрасные картины! Мы жили в замечательной империи, и последние скорбные годы ее истории не перечеркнут мою память о былых годах величия и красоты. На пути в последний город империи я решила, что должна создать достойную эпитафию. Сотворить такой надгробный камень, который был бы достоин тысячи лет развития, достижений и славы. И мне совсем не важно то, что никто не придет на эту огромную братскую могилу Аркнии, а важно то, что само пространство сохранит ее отпечаток в бескрайней пустоте будущего. Это не меркантильная жажда посмертной славы, это порыв души творца, которая любила свой мир. Когда любишь что-то, хочешь сделать это вечным, не задумываясь о том, для чего и для кого будет эта вечность. Вечная память, вот моя последняя цель.

Скоро врата города откроются перед нами. Я не сомневаюсь в этом – у мира не осталось сил сопротивляться. Глупые люди, наконец, начали принимать со смирением свою заслуженную участь. Я вижу среди приближенных Корнелия некое волнение. Гай и Диана напряжены, их воспитатели тем более, и меж ними что-то совершенно странное происходит, но я не посвящена в это. Они не ставят меня равной себе по праву фамилии, хоть я и старше всех из них. Но что значит жизненный опыт в нынешние времена? Он мешает жить, вот и все. Три ордена, следующие с нами, выражают вроде бы и одинаковые идеи, да как-то слишком по-своему. Я вижу в одних из них фанатиков, в других – фаталистов, а в третьих – заговорщиков, что равно не одобряю. Все они служат единой верной цели, но не содержат в себе правильного отношения к единственно правильной идее и цели. Но в них есть хотя бы понимание, и это уже успокаивает меня.

Ворота отворились, и наша торжественная траурная процессия вошла в город. Его Величество Император произносит скорбную речь о гибели империи, а в глазах, обращенных к нему, я не вижу нужных чувств. Я читаю в них смятение и страх, я читаю в них ненависть и злобу и едва могу найти глаза исполненные готовности принять свой рок. Это кажется мне странным, ведь к 16ому году всем и каждому должно было стать совершенно ясно, что произошло, что происходит и чем все завершиться. А главное – Почему Так. Ордена объявляют о том, что все желающие могут сдаться на суд прямо сейчас, и люди, понурив головы, выходят вперед. Никто из них не смотрит в глаза орденцам! Жалкие трусы, что еще сказать. Но есть среди них те, кто пылает нужной идеей, я чувствую это. Но как их мало, как мало! Наконец, Корнелий уходит на совещание с орденами. Я второй раз переписываю регламент пребывания Его Величества в городе, перо начинает царапать бумагу, и это скверно, так как это мое последнее перо. Император ежечасно обращается ко мне, уточняя текущее время и предстоящие по регламенту дела, а у меня нет часов, ведь я уничтожила их в год Отказа. Прескверная ситуация, придется изыскать часы. Уверена, что в этом городе достаточно тех, кто пренебрег исполнением своего долга перед годами страданий.

На совещание орденов я не смогла пройти, словно во мне была какая-то угроза для них. А кто же, по-вашему, будет протоколировать все ваши слова, решения и заключения?! Хотя, это во мне говорит строгая выучка слуги. Пора бы и умерить пыл в угоду осознанию бессмысленности ведения истории. Ох, привычки! После совещания Император выражает желание осмотреть город. Он возлагает на меня роль проводника, желая, чтобы я показала ему город и рассказала о нем. А я была здесь слишком давно, чтобы помнить все в точности, да и память моя уже слишком стара. Хотя, что такое 50 лет? В последний раз я была здесь в 1151 году. Ярко в моей памяти второе число Белого месяца и тягчайшее преступление герцога Магрийского Агавла Меланида IV. О, как я была счастлива, когда 10ого числе белого месяца, только что коронованный Флавий первым же своим указом повелел уничтожить этот род до седьмого колена. Тридцатого числа Красного месяца в Магре засохло белое древо, которое я видела цветущим не раз. Конечно, я помнила этот город и повела Императора в квартал черни, повинуясь его желанию. Мы посетили Черный Хлеб, где Корнелий имел странную беседу с неким Джошуа. Этот нищий произвел на него достаточное впечатление, чтобы Его Императорское Величество распорядился о внесении этого имени в один из моих списков. Он повелел Джошуа самому явиться на суд, и получил в ответ обещание сделать это. Я не знала, можно ли доверять этому человеку. Люди, как известно, не слишком обременены своим словом в отличие от аркнов. Затем на улицах трущоб мы составили знакомство с поэтом Кристиной Бронте. Корнелий возжелала послушать ее стихи, и был не прогневан тем, что услышал. Именно ей он наказал писать сочинение о Крепости Нового Света, о коей он слишком часто говорит в последнее время. Я обещала помочь Кристине, склонившись к ней и шепча ей на ухо слова утешения. Что ж поделать – всегда имела слабость и участие к тем, кто творил искусство, кем бы он ни был. Наш путь по кварталу черни завершился в обществе миролюбов. Они поведали о том, что их старшую, Терезу, забрали на суд ордена. Тогда Император спросил их о сути их организации. Было больно смотреть, как они пытались найти нужные слова. Мне казалось, что большинство из них сами не представляли, зачем и почему здесь находятся, что делают и как. Но мы, наконец, услышали чудесную историю о том, как миролюбы увеличивают свое страдание от голода и холода, отнимая от себя кров и пищу, чтобы уменьшить страдание других. Такое вмешательство в рок показалось мне возмутительным, но Император не предал этому большого значения. Ему виднее, видят Близнецы! Далее мы отправились в дворянский квартал и посетили «Бараний бок», где в уютной атмосфере люди и Аркны поглощали свой не самый дешевый ужин, который назывался почему-то «Патриотическим». Сие наименование вдохновило Корнелия, он повелел собрать в данном заведении как можно больше патриотов к часу и тридцати минутам после полуночи. Там я составила знакомство с замечательными хозяевами заведения Клотильдой и Улофом Хаузер и еще несколькими людьми. Я почувствовала, как во мне просыпаются почти материнские чувства ко всем людям, которые оставались позади нашего пути, но я не могла понять от чего.

Время нашей прогулки завершалось, мы поспешили почтить место гибели Джориана Третьего и увядшее Белое Древо. Мы прошли этот путь вдвоем. Никто, совершенно никто не пал на колени рядом снами у белого древа. Я видела тени позади нас, я чувствовала, как они скорбели и шептали слова раскаяния, но они были так далеко. Император не видел их. Стоя на коленях у Белого Древа, мы говорили о двух великих императорах, ставленниках богов, один из которых был звездой, а другой – кометой. Корнелий сжимал мою руку, говоря о том, как жестокость и неверие людей, их фатальные ошибки и полное отсутствие смирения сделали его финальной точкой кометы – плетью Младшего. И о том, как он страдает, принося миру справедливую кару, с которой не справился Флавий. Его лицо озарилось блаженной страдальческой улыбкой, став совсем живым, таким, каким бывало до его смерти. И я внимала ему, говоря, порой, слова, которые тяжким грузом долгие годы копились во мне. О том, как во мне недостаточно слез, чтобы оплакать все, о чем я скорблю. И даже если бы я вся превратилась в одни лишь слезы, меня было бы мало. О том, как тяжело оплакивать то, что ты видел собственными глазами, в чем вина твоя несомненна и близка, оплакивать то, что ты любил и понимал более других. О том, как я жду последнего дня мира, чтобы непосильная ноша вины моя, наконец, раздавила меня до смерти. И на белом стволе проступила кровь. Капли ее, словно истекавшие из свежих ран, ползли вниз по стволу, поливая землю у подножия древа. Я оцепенела, глядя на сие знамение. Уж сколько чудес я повидала за свою длинную жизнь, но это было особенным. Политая кровью земля, может, ты дашь новые цветы этому древу?

Далее должна была состояться городская торжественная тризна по убиенным императорам, а так же проповедь о Смерти и Проклятии. Император вернулся в Проконсульский дворец и снова, как неоднократно прежде, требовал меня отыскать его Голос. Климентия могла стоять рядом, но он не видел и не слышал ее в те моменты, когда лицо его становилось недвижимой маской, несшей отрешенное выражение ярости. Но Климентии не было. И я отправилась на ее поиски, спотыкаясь в темноте и даже не желая думать о том, что могла споткнуться я о тела мертвецов или пепелища былой архитектурной роскоши города. О, старость! Ты не щадишь никого. Осознавая, что ныне я самая старая из живущих, я испытывала ужасную горечь. Мало какие аркны доживали до моего возраста за всю историю, а теперь такая глубокая старость и вовсе не уместна в мире. Никто из ныне живущих не может понять, сколь огромен груз моей памяти и как он тяжел. Я выжила, наверное, только благодаря своей верной службе, но разве могла я помыслить о другой? Корнелий есть все, чем наполнен мой мир. Он – сверкающий столп моей души, тот, ради кого все мое существование. Я должна служить ему до своего последнего часа, пока хватает сил и даже после того, как они истощатся, я должна следовать за Императором, стараясь быть ему полезной. Единственное, чего я страшусь в этом погибшем мире – пережить своего господина. Да не приведут Близнецы такого! Я страшусь даже помыслить о том, что это может случиться, ибо не будет в моей жизни более неверного и недопустимого. Мой достопочтенный муж, служивший в охране Императора Джориана, не уберег его, мой любимый брат, служивший у Императора Флавия, не уберег его. Из наших славных семей осталась только я, и я, взвалив на свои плечи непосильную ношу греха моих родных, за который ответственна и я, храню Императора Корнелия. Храню, как умею, ибо порой служение пером и ложкой полезнее служения мечом. И теперь, мои старые и слабые ноги несут меня через дворянские и мещанские кварталы, через трущобы черни и через опустевшие пепелища городских руин в поисках Климентии. Но ее нет, и я возвращаюсь ни с чем.

Протоколируя суды троек, я познакомилась с Атари из ордена Страданий, которого все называют Черным. Он в полной мере разделяет страсть Корнелия к поиску людей нового мира, и очень осведомленно рассуждает о Крепости Нового Света. Пожалуй, с ним следует сотрудничать. Суды напуганы близостью своей смерти, к которой приведет даже одна их ошибка. Они казнят всех, кто попадает в их руки. Таким образом, они не смогут найти никого и ничего. Наверное, мне придется устроить частные встречи Императора с теми, кому может светить помилование, дабы обезопасить жизни орденцев. Эх, душа моя добрая!

Я узнала, что у Императора, возможно, есть сын. Гладиус Лукул. Сама мысль об этом кажется мне чем-то невозможным, но я иду сообщать Его Величеству эту новость. Надеюсь, он не разгневается на меня за нелепицу.

Малый кворум. Реально существующий прототип аппарата власти, работающий в Анизотти. После того, как все подобное было запрещено в годы страданий! Я лишь качаю головой, глядя, как Лий Монрог организует их заседание прямо во дворце! Регул всегда был чрезмерно своенравным аркном, за что я порицаю его и по сей день. Но порой его идеи переходят все рамки дозволенного, как мне кажется. Впрочем, мое мнение останется при мне в любом случае – этот благородный аркн, будучи младше чем я на 200 лет, никогда не проявлял даже светского уважения ко мне. И теперь он все больше кричит и оскорбляет меня, чем прислушивается к моим словам. Что ж, как говорил мой покойный супруг, да будет ему тепло на вершине столба: «Тот, кто не уважает мудрости старых, расплатится своими ошибками». Кворум до сих пор заседает и принимает какие-то решения, что совершенно не постижимо моему уму. Мне казалось, что Император казнит их в первый же час, как о них станет известно. Но его решения не в моей власти, посему я лишь смиренно наблюдаю все эти странные вещи.

Корнелий беседует со своими наследниками, пытаясь донести им суть своих идей, но их понимание туманно, а строптивость сильна. Вот и Эль-Мерсэ, статьями которого я зачитывалась на ночь, и книги которого я копировала. Он сидит за столом, спокоен и строг, и ведет свои записи, как ни в чем не бывало. Вот тот, на кого я хочу ровняться в эти дни. Его самообладанию и верности своему делу следует только позавидовать. Нестор не вызывает во мне такого восторга, все больше раздражая меня своим чрезмерным выражением мыслей и эмоций, всегда считавшимся при дворе неприличным. Да, он предан до фанатичности, но столь сильные чувства могут затуманить разум. Как не молодой и почтенный аркн, он должен знать и помнить об этом. Впрочем, я не собираюсь кому-либо напоминать о его долге или манерах – среди приговоренных, каждый должен сам отвечать за себя. Мое дело только забота об Императоре, и я должна ее блюсти. О, создатель! Ужинал ли Светлейший?! …

Я вернулась в бараний бок, в том числе желая посмотреть на собравшихся там. После внесения «патриотического ужина» в регламент, я старалась распространить приглашение на него среди всех, с кем могла говорить. Я бы очень не хотела, чтобы Его Величество был расстроен малым числом собравшихся. Но придя в заведение, я обнаружила там лишь пустые залы. Хозяйка поведала мне о том, как ордена нагрянули сюда и увели свои казематы большую часть гостей. Тех, с кем желал лично беседовать Император! О, какое чудовищное неуважение к императорской Воле! Какое попрание его планов! Я взбешена, но, как достойный аркн с достаточным самообладанием, откланиваюсь и иду собирать сведения об инциденте, дабы предоставить полный отчет о случившемся Его Величеству. Разумеется, все и обо всем спросят с меня, даже если знать что-либо не в моих силах. Но я привыкла всегда соответствовать требованиям и оправдывать ожидания. Голод точит мои старые внутренности, но я продолжаю свой путь. Корнелий в который раз отказался от нормальной пищи, что не может не тревожить меня. Я должна найти для него хоть какое-то пропитание, которое он согласился бы принять, и с каждым часом все более осознаю, что это будет очень сложной задачей в полуразрушенной Анизотти.

На небе взошла луна и третий час после полуночи, я так и не раздобыла часов, а жизнь во дворце продолжает бурлить. Теологические споры, совещания и аудиенции… Все эти визитеры, по-моему, решили уморить Императора. Ему, как и всем смертным, тоже нужен отдых. И пусть я точно знаю, что он есть сосуд для Младшего, который нисходит в его тело, превращая Великого Правителя в свой инструмент, но это не делает Корнелия богом. Как и всякое живое тело, его тело уязвимо к усталости, хоть и куда крепче прочих. Триста лет, как я выучилась премудростям медицины, и личным врачом Императора назначена, и все эти годы нет для меня выше приоритета, чем забота о его здоровье. Сейчас же я вижу, как тело Императора изменилось. Руки его холодны, словно у мертвеца, лицо его недвижимо, словно некая маска, и лишь изредка на нем появляется живая мимика. Все это беспокоит меня, но я решительно не знаю, что с этим делать. Подобных случаев не встречалось в моей практике, да оно и к лучшему, уж слишком все это пугает. Я раздобыла в застенках орденской кухни горячий напиток и пирог с настоящими яблоками! Все это кажется мне каким-то чудом, после десятков голодных разрушенных городов, которые я видела на нашем пути. Я накормлю Его Величество, и только тогда смогу спать спокойно, да подтвердят мои слова Боги! У меня не осталось свечей, чтобы осветить Проконсульский дворец завтра, и я совершенно не знаю, что с этим делать. Ох, заботы мои мирские, никто о вас не ведает и не ценит вас. Да, полно ворчать, пора писать стопу объявлений о приемных часах Императора завтра, а не то эти растяпы упустят свой бесценный шанс. Мое перо дрожит, руки замерзли, но я не пренебрегаю правильной каллиграфией даже теперь. Как говорили мои достойные учителя, светлая им память: «Коли доверили тебе какое дело, достойным будь до конца».

Пятый час после полуночи, а я по-прежнему в заботах. Не гоже тратить на сон последние часы своей жизни, когда можешь сделать еще несколько полезных вещей. Я просила свечей у горожан, и поэты обещали дать их мне. Невероятно, но в этом городе сохранилось целое поэтическое общество! Непременно отыщу их завтра, чтобы приободрить. Искусство это именно то, что нужно миру в самый темный час. Так же я составила знакомство с Максимусом Темпест-Марком, проконсулом провинции Магры. Этого аркна я нашла весьма достойным, хотя он и отчаянно молод. Он так трогательно вздыхал о своем попустительстве, которое позволило жителям Анизотти сохранить и свое искусство, и многие книги, и многих людей, и многие общества и даже власть. Даже не знаю, стоит ли гневаться на него за это. С одной стороны он не выполнил свой Долг, с другой стороны мы можем прикоснуться к множеству прекрасных осколков нашей империи в конце своего пути. И это прикосновение так очаровывает меня, что я, пожалуй, прощу ему все, что может простить моя строгая натура. В конце концов, я нашла чудесного собеседника в один из последних дней мира, а это дорогого стоит. Климентия, наконец, найдена мною, но Император так и не увидел ее. Что ж, подожду, пока он успокоится и на лице его появится другое выражение, может тогда…

Наследники беседуют о реке крови. Они замыслили что-то страшное, и яростно выгоняют меня из залы, когда я пытаюсь поменять там свечи. Эх, глупенькие! Да что ж может укрыться от глаз и ушей противной старухи вроде меня? Я знаю и о том, что они замыслили расширить свою реку крови, перемешав ее притоки и сместив ход истории высшей аркнийской расы, и о ритуале, с помощью которого они хотят притворить эту безумную идею в жизнь, и о их почти революционных толках о преступлении против реки крови, и о их задумке по поводу нового манифеста… И что же я буду делать с этим знанием? Ничего, чего они так боятся, пытаясь изолировать меня от этой истории. Я просто решила, что не буду участвовать в ритуале, сохранив свою реку, вот и все. Добрая Кристина Бронте пожертвовала мне одеяло, и я поняла, что в этом городе сохранились совершенно особенные люди. Люди, в которых годы страданий не убили доброты. И это прекрасно!

Восьмой час утра и моя спина отказывается разгибаться. Ох, старость не радость! Вчера я, кажется, просто потеряла сознание от усталости. Помню только дикий холод и попытки найти свои ноги, которые я перестала чувствовать. Я стою на коленях, не в силах сопротивляться боли в спине и пишу здесь, осознавая, что сегодня у меня не будет возможности вести свой дневник так часто, как того хотелось бы. Работы становиться все больше, заботы мои нескончаемы, а чернил, увы, все меньше. Перо несносно вспарывает бумагу своим изношенным острием, и совершенно не хочется тратить свой и без того мизерный запас лекарств на себя, ведь здесь множество тех, кому они нужны куда больше.

Мое утро начинается с наведения порядка во дворце. Такая вот рутина, достойная горничной, но совершенно необходимая. В дни, когда умы заняты концом мира, великим судом и карой небесной, все забыли о том, что жизнь продолжается, а вместе с ней и приемы в главной зале дворца. Где на столах слой воска в два сантиметра! Мой нож скрипит по столешницам, скрюченные пальцы вынимают десятки огарков из канделябров, перебирают бумаги и оттачивают перо. Затем, кутаясь в свой залитый воском плащ, я иду развешивать объявления, которые смогла подготовить вчера. В черном хлебе я очень долго объясняла всем, кто не умеет читать, куда и в который час следует прийти за добровольным судом и просто поговорить с Императором. Но чует мое сердце, не так много будет желающих на эту аудиенцию.

Официальный день начинается с совещания Императора Корнелия Второго, Возрожденного с Магистрами Орденов и орденской братией. Я разыскиваю завтрак, который мне предстоит каким-то образом поместить внутрь императора, что является весьма сложной задачей. Меня многие спрашивают, от чего должность моя при дворе так и оставила за собой старое название, «Кормилица», ведь теперь Император вовсе не младенец. А я же просто молчу в ответ, не имея никакого морального права раскрыть им то, что накормить императора ныне куда сложнее, чем во времена его младенчества.

Во время совещания с орденами Император поддержал ужасающую идею. Они решили напомнить жителям Анизотти о 15и годах страдания, превратив их последний день жизни в 15 часов страдания. Впрочем, они пренебрегали исполнением своего долга перед годами страдания ранее, пусть же теперь исполнят его в полной мере. Я переписываю документ об учреждении нового регламента, рука моя дрожит, расставляя часы подле описания предстоящих действ. Одиннадцатый час утра нарекается часом гнева, и Император вызывает управляющих тремя кварталами города, повелевая им предать огню по одному дому из своего квартала. Люди прижимают ладони к глазам, из которых льются слезы. Повторение кошмара начинается…

… Нет никакой возможности подробно описывать события. В сей день я поняла, что Климентия способна создавать таких, как она сама. Поскольку Император искал таких людей, он повелел мне провести некий эксперимент, доказывающий эту ее способность. А еще просил меня сохранить в тайне от него же ее деятельность. Так я поняла, что суть сам Император вполне радеет за спасение мира, а суть Младший, занимающий тело императора время от времени, противник этой идеи и для людей нового мира, как они себя называют, может быть опасен. Но я служу в первую очередь Императору, посему начала искать кандидатов на испытание. Сначала я познакомилась с Кристиной Жозефиной Эль-Риволи, женщиной умной, но падшей. Ее рассуждения показались мне потрясающе логичными, а ее образование и выдержка произвели наилучшее впечатление. Но она не прошла испытание, и отказалась от сотрудничества с Климентией. И тогда я встретила Симону Хаузер. Человек из общины миролюбов, совершенно не подходящий к этому обществу. Она рекомендовала мне не посещать «Бараний бок», утверждая, что там меня непременно отравят. Интересное заявление, если учесть то, что заведение держат ее родители. Проповедница новаторского учения «Небытия» пережила уже три смерти, пройдя суд орденов дважды. Она показалась мне отчаянной и грубой, но, похоже, это было именно то, что я искала. Я привела Симону к Климентии, и опыт мой удался. Меж тем я встретила Адалию, которую так же не увидел Корнелий, пребывающий в гневе. Происходящее становилось все занимательнее, и я достала из секретарской книги лист и завела новый список. Список людей нового мира. Самый странный свой документ.

Я возвращаюсь во дворец, чтобы подарить канделябрам новые свечи, которые мне любезно отдали поэты. Ночью здесь потребуется много света. Я слышу крики, доносящиеся с главной площади. Люди бичуют себя, не жалея сил. Это час Вины. Я собираюсь присоединиться к ним, но меня отвлекают просьбами о медицинской помощи. Я не нахожу в себе сил отказать страждущим и отправляюсь по зову, раздумывая, где бы добыть достойной еды для Императора. На улице я вижу Джошуа, который волочит на себе огромный деревянный крест. Он говорит о том, что своим страданием искупит грехи других, и это забавляет меня. Ничего глупее не слышала, честное слово. Бросив крест на землю, Джошуа просит Императора о собственном распятии, на что получает согласие. Я не стала наблюдать за этим действом, в моей памяти и так достаточно ужасающих картин. Уварена, что Эль-Мерсэ был там и зафиксировал все, что смог. Возле креста с распятым, к коему начинается настоящие паломничество страждущих, наступает час Слез. Я выхожу на площадь, где жители жгут глаза едким дымом, чтобы выжать из них слезы по убиенным Императорам. Стоя у огня, я понимаю, что и во мне слез почти не осталось. Устыдившись этому, я тру воспаленные глаза и думаю о том, что когда Император Джориан был убит, я рыдала по-настоящему и дым был мне не нужен. Помню, в тот год одна талантливая художница из рода Вульфов, написала полотно, которое называлось «Падение Сверкающего Столба». На той картине Столб, исходящий из синевы моря и уходящий в небесную синеву, был расколот надвое и начинал свое обрушение. Это был ее символ убиенного Императора и ее предвидение будущего. Сие великое произведение, черту под эпохой, признали ересью и уничтожили. Я снова последняя, кто помнит это полотно, и теперь мне его не достает. Совершенно негде взять вдохновение, чтобы увековечить историю империи, когда это столь необходимо.

О, чудесные оладьи! Я несу вас Императору, и улыбка впервые за день проявляется на моем лице. Спасибо тебе, «Бараний бок»! Кормить, кормить…

Поэтическое общество найдено мной. В опустевшей кофейне они пишут о Крепости Нового Света по приказу Его Императорского Величества. Они читают мне свои строфы, но я не вижу в них ничего из того, чего искал и жаждал Император – лишь отражение их боли и призрачных глупых надежд. Не мудрено, ведь в поэте говорит не логика, а душа. Их души разбиты на тысячи осколков, и требовать от них патриотической поэзии бессмысленно. Но слова их все так же прекрасны и изящны, как если бы это были стихи, написанные в эпоху процветания Империи. Я, наконец, знакомлюсь со знаменитой Вирджинией Вульф, которая является главным наставником и вдохновителем клуба. Она читает мне начало своей поэмы о новом мире. Это поэма о шестнадцати годах счастья, которые она противопоставила шестнадцати годам страдания. Я заслушиваюсь и понимаю, что ученикам Климентии необходимо именно это! Они называют себя пустыми сосудами, которые желают наполниться чем-то прекрасным, тем, что они принесут в новый мир. Но где же найти прекрасные вещи в этом аду? Я прошу Вирджинию как можно скорее завершить свое произведение, обещая ей самых достойных слушателей, которых только возможно отыскать в остатках этого мира. Я возвращаюсь на площадь, и на душе моей все больше боли от невозможности воспеть Аркнию. Во мне не осталось слов, чтобы выразить образы моей памяти. Я разбита так же, как и все прочие. На площади вершится час Тьмы: детей ставят перед выбором самим лишиться зрения, или лишить зрения их родителей. Я отворачиваюсь, думая, что нам с супругом боги так и не дали наследников. Я всю жизнь сожалела об этом, но теперь меня наполняет покой. От слез по ним я бы точно ослепла теперь.

В час Боли на площади жителям Анизотти отсекали правую руку. Я трудилась там, как проклятая, промывая раны, бинтуя окровавлены культи и выпаивая страдальцам лекарства. Надо отдать мне должное – ни один из лечимых мною не погиб от дрогнувшей руки моей. Как бы ни была стара я, а врачую по-прежнему достойно, что немного ободряет меня. Вместе со мой трудился и Антуан, первый меч центурии и столь же великолепный лекарь. Жаль, что работать бок о бок с таким достойным коллегой получилось только теперь и только в таких условиях. Мне так и не отсекают руку, решая, что с двумя я куда полезнее. ВСЕ куда полезнее с двумя! Но я не спорю, моя правая рука пока еще нужна Императору.

Из храма доносится очередная проповедь отца Мартина. Толпа бежала туда в надежде на чудо исцеления, дабы вернуть себе отрубленные конечности. Я не хожу туда, для меня эти ритуалы умерли в год Проклятия. В четырнадцатый год страданий Корнелий сжег Собор Божественных Братьев в Этерне и повелел мне больше не посещать церквей. Сему завету по сей день я и следую. Видела издали, как в храме происходило венчание, и подивилась надежде, сплетенной с отчаянием, которая наполняет этих людей. Может, я должна ощущать то же, да чувства мои выгорели? Усталость и голод валят с ног, но я продолжаю свой путь. Я еще не выстрадала все до конца, так и не гоже жаловаться.

Я вновь встретила Симону Хаузер, но она не узнала меня. Она лишь сказала: «Здравствуй, меня зовут Аль», - и я все поняла. Мой список дополнился еще одним именем. Я отвела Аль к Вирджинии и просила читать ее прекрасные стихи о красоте нового мира для сосуда, который надобно наполнить счастьем. Так желает Император, я не буду задавать лишних вопросов. Мне с одной стороны кажется бессмысленной надежда, с другой – я нахожу происходящее имеющим шансы на будущее. Я точно знаю, что завершу свой жизненный путь завтра. О, боги! Я так стара, что могла бы завершить его многими годами ранее, и мне, право, уже стыдно цепляться за жизнь. Но они, может, и переживут конец всего сущего, войдя в Крепость Нового Света, в спасительный ковчег, о котором говорил Корнелий. И, может, они сохранят память об империи, которую я оставлю? О лучших сторонах и эпохах империи! А может и придумают новое искусство. Эта мысль столь сладка, что мне хочется думать ее снова и снова, что, несомненно, грешно, в мире, где нет права на надежду.

Наступил час скорби, и толпа на коленях ползет к Белому Древу со всех концов города. Я пробую, но мое немощное тело отказывается слушаться меня. Всего пару часов назад некий комедиант из театра предлагал мне написать какую-то историческую поэму. Это насторожило меня. Я лежу у подножия площади и думаю об историческом обществе, слухи о деятельности которого достигли моих ушей уже давно. Я находила осколки прошлого в вещах разных эпох этого мира. Я прикасалась к ним и чувствовала в них особенную силу. Силу времени и истории. Возможно, именно они дадут мне вдохновение для достойной эпитафии этому миру? Говорят, ныне все они собраны в историческом обществе. Придется мне отыскать их пристанище и предложить сотрудничество… Люди проползают мимо, истирая колени. Солнце слепит глаза и боль, гулко отдающаяся во всем теле, чрезвычайно отрезвляет мой ум. Когда я добираюсь до древа, народ уже оплакивает кого-то, унося тело. Кажется, это Джошуа, второй раз умерший за грехи других, искупить которые он не в силах. Или нет?

Возле древа разворачивает свое представление крошечный уличный театр. Они инсценируют религиозный мотив, но я не в силах что-либо расслышать из-за спин толпы, обступившей импровизированную сцену. К моменту, когда я продираюсь сквозь толпу, уже происходит что-то совершенно не запланированное сценарием. В главного героя нисходит суть Старший, и начинает свою беседу с Младшим в облике Корнелия. Он говорит о том, что тем, кто отречется от веры в Близнецов, будет дарована новая надежда. Об этом же говорил Эль-Мерсэ, когда рассказывал о последнем завете Старшего, и об этом же говорила Климентия. Даже Корнелий говорил о том, что Крепость Нового Света не существует в тени Сверкающего Столба. Наверное, утратившие память последователи Климентии правы, но я, увы, не могу последовать за ними. Моя память это все, что у меня есть и все, что я хочу в конце мира – сохранить ее, превратив в нерукотворный памятник. Пока жив Император я буду ему верна и полезна, о чем еще мечтать простой кормилице? Старший говорил о том, что не может повлиять на мир, о том, что не может даровать ничего кроме надежды и о том, что мы не правы, но не понимаем этого. Голос его был тих, а вид он имел понурый. Толпа вовсе не вдохновилась его речами, о чем я испытывала искреннюю скорбь. Корнелий, через которого говорил Младший, призывал к совершению суда над Софией Бомарше, убийцей Императора Флавия. Нестор назвал ее в своей проповеди «Все демоны в обличье одной женщины», и был прав. Корнелий говорил толпе, что не может понять, как жители Анизотти могли позволить, чтобы эта женщина ходила меж ними, чтобы она дышала одним воздухом с ними, чтобы она была жива. София сама вышла к древу и встала подле Императора. Она держалась горделиво, и даже пыталась проповедовать, но приняла сначала обычную смерть от ножа кого-то из толпы, а затем и истинную, от копья Корнелия. Я была ошеломлена фактом, что она дожила до сих пор, возглавляла террористическую организацию «Последняя капля», которая пыталась казнить аркнов, живших в дворянском квартале Анизотти, всячески проявляла себя, и никто ничего не сделал с ней! Эти люди действительно заслужили тотальное уничтожение, ежели позволяли такому твориться.

Я услышала, как объявляется час Очищения. Люди направлялись разрушать оставшееся в городе производство, а я несла во дворец немного достойной пищи для Его Величества. Вдохновение не приходило ко мне и в сей час, и с каждым часом я осознавала все уменьшающиеся шансы на его пришествие. Это толкнуло меня на поиски исторического общества с удвоенной силой и я, наконец, раскрыла их пристанище. «Дух истории» принял и выслушал меня. Всегда ценила выдержку воспитанных особ, которые не теряют красоты общения и манер даже на краю своей гибели. Известные мне артефакты действительно хранились у них. Я узнала, что сообщество готовит некое представление, направленное на то, чтобы почтить память империи. Это было крайне важным и для меня. Я обещала помочь им, внеся представление в регламент Императора и уговорив Его Величество явиться на сие мероприятие. Так же я обещала им создать поэму во славу истории Аркнии, которая будет завершать их мероприятие. Сэр Джефри Лоуренс напоследок дал мне одну вещь. Это было кольцо последнего наследника рода Меланидов – Агавла, который убил Великого Императора Джориана третьего. Кольцо это было из обычного металла, но выполнено довольно искусно в виде длинного изогнутого и весьма острого когтя. От него веяло опасностью и силой. Сэр Лоурес сказал мне о том, что история это в первую очередь Дух, и только во вторую – факты. Не понимаю, что на меня нашло, но я надела кольцо на палец, да так и не смогла снять его. Оно словно стало частью меня, даровав мне новые чувства и новое ощущение истории, которую я видела своими глазами.

Был объявлен час Отказа, и я бросила в костер шелковый шарф моей матери, единственную ценную вещь, которая осталась у меня. Опустошение нарастало, браслет на руке Императора, о котором я - таки решилась спросить, открыл мне новую частичку истории мира. Браслет его брата, с которым он обменялся реликвиями. Та вещь, которая вызывает у Корнелия улыбку, когда он говорит о ней. Немного таких вещей ныне, а может и вовсе одна. Вот что следовало бы поставить в ряд с находками исторического общества! Ценнейший образец истории, чистейшая квинтэссенция эпохи. Я думала об этом, когда возрожденный Джошуа снова встретился мне. Он просил отдать ему свои грехи, но я сочла это предложение скорее оскорбительным, чем похожим на тень добра. Все свое я понесу в последний путь сама. И грехи тоже.

Мой список пополнился новыми именами. Я встретила Жозефину Эль-Риволи, которая теперь именовала себя Волей. Я убедилась в том, что ничего от прежней Жозефины не осталось в ней. Суд тройки, которая согласилась с каждым ее словом, но, все же, приговорила ее к смерти от извечного страха за свою жизнь, которая здесь и сейчас не имеет более никакой ценности, весьма скверно повлиял на нее, как мне кажется. Но я рада, что она нашла себя на новом поприще. Если Император поощряет этих людей, то и я должна поощрять. Затем я встретила Артура, который был наивен, как ребенок. Все они словно дети среди зачерствевших и местами загнивших взрослых. Это и забавно и грустно. А после я узнала и вовсе небывалую новость – сам Регул Лий Монрог вступил в ряды людей нового мира, потеряв память, став человеком, назвав себя Законом, но так и оставшись вспыльчивым и непоследовательным. Он даже вспомнил мое имя, когда я встретила его в застенках орденских тюрем. Он был такой же неприветливый и неуважительный, как и раньше. Нет, наверное, ничто, даже полное опустошение, не изменяет нашей сути. А может, что-то просто пошло не так, кто знает? Как сказал Старший в своем двадцать седьмом откровении: «Если слепой ведет слепого – оба падают в яму».

Объявили час Поста. Я знаю, что последует за этим, так называемым «пиром». Голод. Этим людям осталось жить не более суток, а их обрекают на голод в последние часы их существования. Правильно ли это? Я не должна судить об этом, но удержаться слишком сложно. Нужно накормить Его величество до начала действа, ведь потом он не примет пищи, как и в тот год. В год поста Корнелий не принимал пищи до завершения года. И я не знала более ни одного аркна, столь верного своим убеждениям и своему слову. Посему я приму его волю, какой бы она ни была. Ведь в глубине души я согласна со всем, что происходит, лишь мое доброе сердце, так пропитавшееся человеческими страстями за эти годы, испытывает некую жалость к этим несчастным, несчастным, которые сами обрекли себя на все эти муки. К тем, кто получает справедливую кару за свои грехи. Уместна ли тут моя жалость? Нисколько, милая Атия, нисколько. И лики моих предков глядят с осуждением сквозь мою реку крови, и они, несомненно, правы. Но самая сложная битва – это битва с собой. Битва со своей богомерзкой надеждой и попытками оправдать себя во грехе. Вот что есть самое скверное в живущих и мыслящих. И если аркны способны противостоять себе, то в людях я сильно сомневаюсь.

Кольцо. Оно до сих пор со мной. Оно острое и я укололась о его острие, споткнувшись о еще одно из мертвых тел, распластавшихся на площади. Как странно, никогда не думала, что мертвецы станут для меня настолько привычной частью пейзажа, что я буду иногда не замечать их, предпринимая попытки в который раз за час пересечь эту ненавистную площадь. Кольцо плотно обхватило мой палец, словно сделано не на мужскую руку. Все мои попытки снять его оказались тщетными, и я поняла, что это знак. Знак к тому, что пора и мне исполнить свой удел. Я раздала последние распоряжения, совершила уместные заботы об Императоре, собрала свои бумаги и отправилась прочь. За окраину города, в самое пустынное место из тех, которые только возможно найти. Это оказалось не сложным, здесь всюду царили запустение и смерть. Я нашла огромный камень, цепляясь за уступы которого по пути на его вершину я вспоминала о своей молодости. Есть такая ужасная черта у стариков, без конца вспоминать свою молодость. Это все от того, что они считают, что жизнь их прошла, и ныне ничего нет, и не будет. Я же порицаю эту порочную практику, считая, что полезным можно быть в каждый миг своей жизни, до самого ее конца. Взгромоздившись на камень, я макнула свое износившееся перо в чернила и погрузилась в воспоминания о счастливых годах империи. Как много же в ней было прекрасного, бесценного, радостного! Скулить о каких-то пятнадцати годах разрухи в сравнении с тысячей лет процветания просто варварство и большое свинство по отношению к истории самой великой империи. Ныне я держала в руках указ о создании этой империи и все мои мысли и чувства к ней обрели свою окончательную форму. Этот документ поставил некую точку во мне, и я пишу свою повесть. Последнюю повесть во славу утраченной Аркнии. О, Боги! Я храню в своей памяти столь многое, но почти потеряла себя в этом знании. Старший сказал в своем 47 откровении: «Тот, кто знает все, нуждаясь в самом себе, нуждается во всем». О, как он был прав! Как всегда, впрочем. Я потеряла себя, возможно, но во мне еще остались силы воспеть то, что дорого моей памяти и моему сердцу…

… Блистательная в траурной вуали,

Блаженная в серебряном венце,

Та жизнь, которую мы потеряли -

Тебе во славу я пою в конце…

Строфы лились из меня словно слезы. Слезы, которых больше не было. Где-то там, на площади, на которой вкопан огромный крест, объявили час Памяти. Изначально они хотели заставить каждого принести по чаше, наполненной слезами, но поняли, что люди иссушены до дна и никто не справится с заданием. Теперь люди несут в центр площади огромные поленья, чтобы сложить огромный костер во славу убиенных Императоров. И даже дым не выжмет из них слез, я знаю. Я возвращаюсь в час Забвения и вижу, как люди бросают в огонь свои книги и записи. Я вырываю все черновые записи законов империи, протоколы, уставы и кодексы из моего дневника и бросаю в огонь. Осталось только самое ценное, религиозное, но и его я сожгла через несколько минут, оставив лишь слова поэмы и записи о медицине, искусстве и прочие по-настоящему полезные вещи. Законы империи, которой больше нет, так же бесполезны, как и жизнеописания людей, которых больше нет, и память о которых будет некому хранить. Так же бесполезны как протоколы судов и кодексы орденов, которых скоро не станет, как и всех прочих. Я оставлю только созидание и красоту в своем дневнике. Мне так будет проще умирать.

Климентию сожгли в белом ковчеге орденцы. Я пыталась спасти ее, но все мои уловки были тщетны. Мы все предупреждали ее, что говорить о надежде пред ликом Младшего не следует. Нестор уличил ее в этом в очередной раз, и она поплатилась жизнью. Все логично, но от чего так грустно? Спасенная несколько раз до этого она все равно не выжила. Я оставила свои попытки уследить за деятельностью последователей Климентии. Без нее, как мне кажется, они беспомощны и не имеют шансов на будущее.

Его Величество искал меня. Я бегу во дворец, и внимаю его указаниям. Он велит устроить празднества по случаю совершеннолетия Гая и Дианы, сделав все в полном соответствии с их пожеланиями. Но вот беда, никто не видел их уже давно. Снова кого-то искать! Я вздыхаю и чувствую головокружение. Подкосит ли меня моя старость за несколько часов до того, как умереть мне должно, вместе со всеми, там, на площади? О, это будет ужасно унизительно. Надо дожить до завтра. Но до того, как торжество начнется, необходимо успеть устроить представление, которое задумало историческое сообщество. Я, все же, уговорила Императора посетить его, и даже Эль – Мерсэ, кажется, что-то писал об это в своей книге, когда аудиенция на эту тему состоялась. «Искусство для искусства», так я назвала это. От чего мне не хватило храбрости назвать это эпитафией на надгробном камне? Воспитание виновато, не иначе. Сколько же у меня дел даже в последний день жизни! Верно, видимо, говорили мне: «У хорошего слуги даже перед смертью будет достойное и важное дело», а Старший же говорил в своей сорок третьем откровении: «Блажен тот, кто потрудился: он нашел жизнь». Бегу на поиски Гая и Дианы, мысленно составляя список необходимого для торжества. Свечи. Снова нужны свечи…

Впервые во мне не осталось слов. Я узнала о том, что Великий Император Корнелий Второй Возрожденный мертв, когда уже не могла встать меж ним и его убийцей. Когда не могла остановить нож своей грудью и кровью своей плюнуть в глаза убийцы. Когда не могла ничего, кроме как кричать до хрипоты от боли потери, которая сильнее всякой прочей боли в мире. Я полила своими слезами грудь убиенного Корнелия. Но слез было не достаточно, и тогда я расцарапала свои глаза, чтобы кровь сделала слезы обильнее. Я сняла со святого чела Императора его корону и передала ее в разрушенный дом Кристины Бронте. Так как никто более не может носить этой короны! Никто не имеет на нее права, даже Гай и Диана, дети не Флавия, но Гая Темпеста-Марка старшего, справедливо казненного в первый же год страданий за грехи свои. Не им носить корону эту, и никому не носить ее. В третий раз мир доказал, что не достоин был родиться, не то, чтобы жить, коли за более чем тысячу лет своей истории не обрел и капли ума. Вы убили Джориана и получили наказание в облике Флавия. Вы убили и Флавия, получив наказание в облике Корнелия. Сколь сложно понять, что самый великий грех, который только может быть совершен в мире – убийство ставленника Господня – не есть путь к спасению! Но прощение есть сей путь. Нет, бессмысленны слова мои и глух к ним мир. Я дожила до самого страшного часа своего, который ужаснее вечных мук. Я пережила своего Господина, а этого не должно было случиться никогда. Супруг мой не уберег Джориана, брат мой не уберег Флавия, а я не уберегла Корнелия. Нет прощения нашему роду! Нет прощения…

Я несу браслет Корнелия в историческое общество. Говорят, сложив вместе все эти предметы, можно обратить время вспять. Ничего не осталось во мне, только желание вернуть Корнелия. Так же я возвращаю и кольцо, которое теперь легко соскользнуло с моего пальца, словно я уже умерла. Даже зацветшее белое древо более не трогает меня. Надо же, я совсем забыла написать о нем.

Двери дворца отворились, впуская толпу пришедших простится. Не могу глядеть на лицо Его, колени мои подкашиваются, и падаю я в ноги убиенного Императора. Я так и лежала там до самого конца процессии, не в силах подняться. Когда почти все покинули дворец, я нашла в себе силы сказать свои последние слова. И я сказала о том, что никто из всех этих несчастных не любил Корнелия как просто аркна, которому до безумия тяжело нести его ношу. Он был символом страдания, бичом Младшего, страхом и последним видением многих, кем угодно абстрактным, тем, о ком говорили как о явлении, но не как о Личности. Я знала его всю его жизнь и служила ему верой и правдой все годы этой жизни. Он был моим Всем, единственным смыслом и заботой моей жизни, Сверкающим Столбом моей души. И он желал, чтобы я увековечила этот мир в своем труде. И я, прожив почти пять сотен лет, не успела сказать самые главные слова самому главному, кто был в моей жизни! И Младший повелел мне прочесть свой труд над телом убиенного Императора. И я читала, хоть голос мой дрожал, а слезы заливали уста. А потом я ушла, не в силах более видеть тело Корнелия. Нет мне прощения! Нет прощения…

Историческое общество уже выстроило свои реликвии, указывая ими путь прямо к тому уродливому кресту на площади. Словно приглашая всех взойти на него и страдать до самой смерти, оплакивая трех Императоров. Я несу им свечи. Как же это так – Императора нет и службы нет, а свечи есть? Все, даже самые безобидные мелочи, неправильно в этом мире. Все здесь надобно уничтожить, как говорит Младший. Благо, недолго осталось ждать. Только лишь до рассвета. Младший, в своем новом теле, прибывает на место последней экспозиции мира, где уже собралась толпа зевак. Джефри Лоуренс начинает свой рассказ. Он указывает на вещи, лежащие на земле, и ведает нам об их значении в нашей скорбной истории. Первый нож истинного убийцы, императорский рог для пития, первая плеть для причащения, четки неизвестного служителя, замок с белого древа, знамя Оргрифов, перстень убийцы Джориана, тот самый браслет Корнелия… Крест, на котором распяли Джошуа и сам Младший, которого любезно ставят в самом конце истории. И этот «экспонат» идет вспять, от конца истории к ее началу, растаптывая ее. Он гасит свечи и топчет ногами своими все эти прекрасные вещи. Вздохи раздаются в толпе, а я нисколько не удивлена. О, как глупы эти люди, если и по сей час не ведают, что именно так все и выглядело все эти 15 лет. И ничто не изменилось ныне в деяниях младшего. Но Лоуренс объявляет о еще одной реликвии. Ей он называет мой труд, мою повесть во славу мира, которую я читала над телом убиенного Корнелия. И я читаю ее толпе. Вопли отца Мартина заглушают мой голос, но я кричу слова что есть мочи, ведь это последнее, что я могу сделать для этой империи, для этих людей и для светлой памяти Императора. Всех их. Тот, чье имя ныне Закон, схватил меня за руку. Он плакал, и слеза мерцали в отсветах пламени, словно самые прекрасные драгоценности. «Убей меня, Атия!», - молил он. Но я отказала. Все мы обречены, и не мне давать кому-либо освобождение раньше положенного срока. Я утешила его и покинула. Все же, он изменился в лучшую сторону, жаль, что в этом не было смысла.

Мой труд окончен. Я словно во сне наблюдаю, как погибают Гай и Диана. Все это словно не со мной. Горе застилает глаза мои плотной пеленой бесчувствия. По старой привычке я меняю свечи и слышу голос Максимуса Темпест – Марка, который успокаивает и ободряет меня. О, как я признательна ему за заботу в этот час! Как я хотела бы выразить сколь бесценны для меня его слова, ведь никому теперь нет ни до кого дела, а тем более до меня, старой кормилицы мертвого Императора, бесполезной по сути. Но лишь сухие светские речи срываются с моих губ. Я не способна более выразить своих чувств, ведь душа моя выгорела и слова мои лишь ветер с пепелища. Закончив со своим горничным делом и простившись с мертвыми наследниками, я иду прочь. Боль моя столь сильна, что вытесняет и разум мой и волю мою прочь из тела. Я подобна глиняной статуе и бреду на своих едва гнущихся ногах прочь, неведомо куда.

Я нашла убийцу Корнелия. И в руке моей был нож, дабы совершить месть. Но глядя мне в глаза, убийца сказал, что Корнелий императором не был, и что в убийстве своем он прав. И я поняла, что глупый человек этот не достоин того, чтобы я облегчила его участь сейчас. Пусть будет равным со всеми нами, кто завтра упадет в грязь своим мертвым лицом. Ненависть надо еще заслужить, а он заслуживал только отвращения в тот миг. Я ушла, не обретя покоя даже в мести.

Я встретила их. Аль и Волю. Они говорили мне о новом мире и вели куда-то, но мне было все равно. Я едва слышала их речи. Оказавшись в тайном месте, я слушала их еще долго, но определяющим для меня стало забвение. Они обещали, что я забуду все. Что Атия Помпей перестанет существовать навсегда, не изведает более перерождения и не понесет более груза своих обетов и знаний. Я знала, что должна умереть завтра на рассвете, но силы покинули меня и воля моя сломалась. Все, чего я желала – забвение. Груз моей вины был столь тяжел, что раздавил меня, раскрошив мне грудь, так сильно он давил на мои плечи. Я была сильной всю свою жизнь, но сила моя была лишь в моем смысле. Теперь нет Корнелия и нет смысла. Я смотрю, как Ал-Атари, собрав свой круг, приготавливаются к ритуалу. Сейчас я войду в этот круг, и все закончится. Император верил, что те, кто войдет в Крепость Нового Света дадут жизнь новому миру. И я буду верить в это во славу его памяти. Ценить жизнь ради смой жизни, свет ради света, а искусство ради искусства.

А теперь, я попрощаюсь с тобой, мой читатель, даже если ты ветер, который листает эти страницы. Сейчас я возьму холодный железный нож и вспорю свой живот, чтобы причинить себе окончательную, истинную смерть. И Боль, которую я испытаю, будет ничем в сравнении с той болью, которая терзает мою душу сейчас и которую я, к своему позору, не могу вынести до назначенного часа. Видят Боги, я жила не зря!

1191 год от создания империи.

Здравствуй, читатель. Меня зовут Хоуп, и я нашла эту книгу в сумке той женщины, чье лицо я ношу. Мои сестры и братья сказали мне, что она вела записи, и это хорошо. Я тоже решила попробовать, хоть и не умею писать так красиво, как она. Я читала много страниц, исписанных ею, и поражалась ее старательности. Не знаю, хватило бы у меня терпения вот так описывать все-все на свете. Может, я и не могу так, но могу рассказать то, что помню о сегодняшней ночи. Мне всего несколько часов от роду, и большинство из них я потратила на чтение этой очень толстой книги. Но сначала я открыла глаза и увидела длинные разноцветные ленты, которые подрагивали на ветру. И услышала дождь. Он мягко шелестел по крыше, словно напевая колыбельную. А еще был ветер и листья, и они тоже шелестели, но совсем не так, как дождь. Было очень красиво. Я слышала музыку, которую прятал в себе дождь, и видела картины, которые рисовали кончики лент в воздухе. Я чувствовала покой. Мне это понравилось. Я пошла вдоль домов и встретила женщину, которая плакала о еде. Я спросила ее, почему о еде нужно плакать, и она рассказала мне о том, как она любила готовить, и о котле, и о поварешках, и о том, как выращивала овощи в своем огороде, и о том, как мясо любит соль. Мне стало жаль ее, и я отдала ей хлеб, который нашла в сумке женщины, чье лицо я ношу. Потом я встретила врача, который пытался вылечить человека, которого же сам и ранил на дуэли. Но у него совсем не осталось бинтов. Мне стало жаль его, и я отдала ему бинты и лекарства, которые нашла все в той же сумке. Он научил меня промывать и зашивать рану. И перевязывать ее. Рассказал о лекарственных травах и болезнях, а я рассказала ему о новом мире. И тогда он пошел за мной. Он долго колебался и плакал о какой-то центурии, но все же обрел свой покой и перерождение. Я сделала его одним из нас, и теперь он носит имя Рок. Ему нравится холодная сталь клинков, и он желает научиться драться. Что же, пусть будет так. Я пошла дальше и встретила старика, который говорил мне о том, как он раньше строил дома. Он отдал мне свои книги, а я ему свой плащ. Мне не нравится, когда люди страдают - хоть от холода, хоть от боли. А потом я встретила поэта, и она читала мне стихи. Они мне понравились, и я решила, что обязательно возьму их в новый мир. Как и поварешки, и дома, которые надо строить, и лекарства, чтобы никто не был болен. В эту ночь я узнала очень много новых вещей – о звездах, о земле, о травах, о погоде, об искусстве, о маленьких детях, о чести и долге. Поразительно, как все жаждут поделиться своими знаниями, когда они, как они утверждают, близки к смерти. Я делилась с ними тем, чем могла, и не понимала, почему им надо умирать. Но это их воля и их мир – мне он чужд и нет в нем моей власти. Так я и бродила до самого утра, спрашивая, узнавая и записывая, как это делала предыдущая хозяйка этой книги. Теперь же утро и я, собрав всех своих сестер и братьев, а так же двоих Ал-Атари, укрываюсь возле белого дерева в стенах красивого здания. С площади слышны крики, но я не пойду туда, мне это не зачем видеть. Крики стихают, и только лишь ветер поет и гудит о новом холодном утре. Я беру Аль за руку: «А теперь, пойдем в новый мир!»

Дата добавления: 2015-10-21