Барбара Вуд, Гарет Вуттон 12 страница

Сергей некоторое время смотрел на темный потолок и вспоминал удивительную цепь событий, приведшую его к этому мгновению, затем поднялся с постели и ушел на кухню. Там вот-вот должен был закипеть сосуд с водой. Он на короткое время опустил в воду бутылку с растительным маслом. Вернувшись, он протянул Леману стакан с водкой, тот выпил ее до дна и почувствовал, как приятный огонь пополз к его животу. Сергей положил руку на ягодицу Брюкнера и дал тому сигнал перевернуться. Смочив руки небольшим количеством масла, Сергей принялся массировать спину Брюкнера.

– Мне повезло, что я нашел тебя, – бормотал Леман, уткнувшись в подушку. – Раньше жизнь была такой отчаянно скучной. Интереснее, когда у тебя есть личный раб. – Он хихикнул. – Даже если ты мерзкий дезертир.

– Ты не должен так говорить, даже в шутку.

– Почему нет? Ведь это правда. И если бы мне захотелось, – он щелкнул пальцами, – я мог бы передать тебя в руки гестапо. Сергей, как ты думаешь, что бы они сделали с тобой? Ты же знаешь, что вермахт не оставляет русских пленных живыми. Их либо расстреливают, либо бросают среди снегов умирать с голоду, как собак.

– А что бы они сделали с тобой? Ты помог мне прятаться. Ты даже устроил меня на работу в ресторане, говоря всем, что я поляк, бежавший из Украины.

– Что правда, то правда. Но я не отдам тебя гестапо, Сергей, пока ты хорошо относишься ко мне. Помассируй плечи. Вот так, как здорово! И пока ты умудряешься воровать такую вкусную еду. Пока мы заботимся друг о друге, kochany Сергей, у нас будет славная жизнь. Но если только со мной что-нибудь случится…

Мускулистые руки заиграли, когда начали массировать чуть сильнее. Брюкнеру не надо было договаривать. Сергей прекрасно знал, каковы у него шансы выжить, если он потеряет Лемана. И не то чтобы у них были счастливые любовные отношения – с таким холодным и расчетливым человеком, как Леман, это было исключено, – но ему по крайней мере была обеспечена безопасность и надежное укрытие. Это гораздо лучше концентрационного лагеря или медленной смерти среди снегов.

Когда оба издалека услышали полуночный звон церковных колоколов, Сергей мечтательно вздохнул и пробормотал:

– Счастливого Нового года, moj kochany.

Кеплера уложили на койку в дальнем конце палаты для мужчин. Шукальский подошел к нему, неся две белые таблетки и стакан воды. Ударившись в панику и почти бредя, Кеплер подозрительно уставился на таблетки. Его лицо блестело от пота.

– Это яд?

– Да, – ответил врач. – Через пятнадцать минут вы умрете. Боже упаси, парень, это не яд, это таблетки аспирина. Выпейте их и доверьтесь мне.

Молодой человек взял таблетки и сразу проглотил их.

– Хотя в следующие двадцать четыре часа наступит облегчение, – говорил врач тихим голосом заговорщика, – я хочу, чтобы вы притворились совсем больным, когда подойдет какая-либо из сестер проверить вас или дать лекарство. – Половину коек заполнили спящие больные, другую половину аккуратно застелили в ожидании новых. Сестры, дежурившей ночью, сейчас не было на месте. Шукальский тем не менее говорил почти шепотом. – Послезавтра я положу вам на живот и грудь лекарство, после которого у вас появится сыпь. Для тифа характерна сыпь, и мы должны продолжать эту игру по возможности правдоподобнее хотя бы только ради медсестер. Предупреждаю вас, что в больнице могут быть люди, связанные с Дитером Шмидтом. Мне самому придется доложить ему о вашем заболевании, поскольку оно относится к разряду заразных, хотя сейчас речь идет всего лишь о неподтвержденном случае. Так что нам в этот момент придется вести себя очень осторожно. Вы меня поняли? – Кеплер кивнул. Врач наклонился к нему чуть ближе и прошептал: – Если случится так, что Дитер Шмидт или кто-то из его людей окажется рядом с вами, не дайте им запугать себя. Вполне возможно, что они будут бояться вас не меньше, чем вы их, если учесть их отвращение к болезням. Просто делайте вид, будто ничего не произошло.

– Обещаю, – шепнул Кеплер и вскоре уснул.

На следующее утро Давид и Леокадия проснулись в объятиях друг друга. Так они отметили Новый год. Не говоря ни слова, оба быстро собрались и при слабом утреннем рассвете направились к реке.

В нескольких километрах к югу от пещеры Давид остановил кобылу в безопасном густом лесу, привязал ее и повел Леокадию за собой. Они оказались у железной дороги и затаились совсем рядом с ней. Когда она хотела было заговорить, он дал рукой знак молчать. Затем стал прислушиваться. Вскоре они услышали, как с шипением приближается поезд. Давид вытянулся на снегу, и Леокадия поступила точно так же, не понимая, зачем он привел ее сюда.

Через минуту у поворота показался длинный поезд для перевозки скота. Многие вагоны были запечатаны, но остальные были открыты, и сквозь щели стало видно, что в них везут. Вместо скота этот поезд вез людей, и вагоны были ими набиты так плотно, что сквозь щели торчали руки. К открытому месту изредка прижималось лицо, чтобы глотнуть воздух. И пока этот мрачный поезд с грохотом медленно тянулся перед их глазами, Давид и Леокадия слышали пронзительные крики, истеричный плач, стоны обреченных.

Оба ждали и смотрели, как роковые вагоны проезжают мимо, и продолжали лежать в снегу долго после того, как поезд исчез. Когда прошло довольно много времени, Леокадия тихо сказала:

– Давид, нам пора. Там начнут беспокоиться о нас. Но он не шевельнулся.

– Вот где наша армия, – произнес он сквозь стиснутые зубы. – Эти поезда обязательно надо остановить. Я это сделаю, даже если мне придется действовать в одиночку.

В течение следующих двух дней доктор Шукальский старался уделять новому пациенту не больше внимания, чем другим, чтобы не вызвать подозрений, но труднее всего было притворяться, когда приходилось разговаривать с бабушкой Кеплера. Охваченная страшной тревогой, пани Левандовская корившая себя за это несчастье, закрыла маленькую булочную и постоянно находилась в опустевшем помещении для посетителей за пределами палаты. Хотя врач говорил бабушке, что ее присутствие мальчику ничем не поможет, что дела у того идут так хорошо, как этого можно ожидать, он не сумел уговорить старушку пойти домой. Так хотелось рассказать ей обо всем, но Шукальский не осмелился пойти на такой риск.

Новую головную боль создала Анна Крашиньская. Она расстроилась из-за болезни Кеплера не меньше, чем бабушка, но в силу своей профессии могла свободно подойти к его койке. Хотя Анна была определена в женскую палату этажом выше, она при любой возможности спускалась вниз проверить, как у него идут дела. И это представляло опасность, поскольку Анна и раньше занималась лечением тифа. Сам Кеплер нашел выход из этой ситуации, сказав, что чувствует себя так плохо и ему трудно выдерживать ее визиты, да и сама мысль о том, что она видит его в столь плачевном состоянии, ему невыносима. Хотя Анне это давалось нелегко, она тем не менее согласилась уважать его пожелания.

Случилось так, что Дитер Шмидт доставил им меньше всего тревог. Гестаповец с безразличием воспринял доклад Шукальского о тифе на ферме Вилков. К этому второму случаю он отнесся точно так же. То обстоятельство, что возможной жертвой болезни стал капрал ваффен, не интересовал его. Дитер Шмидт беспокоился о том, чтобы Ян Шукальский изолировал этих больных и позаботился о карантине. Комендант был озабочен участниками движения Сопротивления, действовавших на его территории.

Вечером на четвертый день пребывания Кеплера в больнице Шукальский и Душиньская принесли бутылку с трихлоруксусной кислотой и плоскими ватными концами аппликаторов нанесли на грудь, живот и плечи Кеплера маленькие точки. На следующее утро главная сестра доложила о появлении сыпи у больного, а Шукальский доложил об этом Дитеру Шмидту, добавив, что вероятность тифа почти подтвердилась. То же самое доктор сообщил пани Левандовской и Анне Крашиньской, которая за последние пять дней прямо осунулась.

С самого утра Нового года, семь дней назад, Кеплер чувствовал себя отлично, но ему все время приходилось быть начеку и притворяться больным. Перед другими сестрами и бабушкой все получалось хорошо, но требовались неимоверные усилия, чтобы сыграть эту роль перед Анной. Она была так мила и желанна, не раз он ей говорил, что думает о ней, как сильно любит ее. Пока она, тревожась, сидела рядом с его койкой, ему страшно хотелось обнять ее и рассказать всю правду. Но Кеплер только стонал время от времени и слушал ее. Он слабо улыбнулся, когда Анна принесла цветы, поблагодарил ее за вкусный шоколад, который ей удалось купить, хотя ему и пришлось сказать, будто он чувствует себя так плохо, что не может есть. Затем она ушла, ее глаза застилали слезы, лицо выражало страх, она боялась, что он может не вылечиться от этой ужасной болезни. А когда ее не было рядом, Ганс Кеплер утыкался в подушку и плакал.

На седьмое утро, как раз в тот день, когда Кеплеру надо было возвращаться в Аушвиц, Шукальский взял у него пробу крови.

Пробу упаковали и почтой отправили в находившуюся в ведении немцев Государственную лабораторию в Варшаве. А 9 января 1942 года на имя Шукальского пришла телеграмма. Когда он вскрыл конверт и прочитал результаты анализов, на его лице не осталось ни кровинки. Три слова сорвались с его уст: «Святой Иисус на распятии…»

Глава 15

Мария Душиньская несла под мышкой аккуратный сверток, в котором лежало бежевое шерстяное платье, рождественский подарок. Она быстро шла по узкой улочке к ателье старой женщины, которая время от времени шила для нее одежду. Мостовая была покрыта слоем льда, который, несмотря на чистое голубое небо, не растаял. Улочка вела прямо к городской площади, которую ей предстояло перейти, чтобы попасть в стоявший на противоположной стороне дом швеи. Мария вышла из тенистой узкой улочки и уже сделала несколько шагов по открытому пространству, как увидела людей, столпившихся перед городской площадью. Заметив только что возведенные виселицы, она резко остановилась.

Из соседней двери вдруг появился немецкий солдат и начал замахиваться на нее оружием.

– Mach schnell,[19] – прорычал он, давая понять, что она должна идти дальше.

– Но что…

– Идите туда, к остальным!

Не веря своим глазам, Мария с открытым ртом уставилась на автомат «Эрма».

– Schnell! – гаркнул нацист, подходя ближе, будто собираясь подтолкнуть ее оружием. – Идите туда! Быстрей!

Мария, спотыкаясь, пошла вперед и вдруг почувствовала во рту вкус страха, она почти не замечала, что таким же образом других людей подгоняли к месту, где стояли виселицы. Около сорока эсэсовцев сгоняли вчетверо большее количество жителей Зофии. И когда она приблизилась к краю толпы, преследуемая солдатом, она увидела то, для чего сюда пригнали людей.

На маленьком, окруженном гестаповцами пространстве, стояли двое мужчин и одна женщина со связанными за спиной руками. На их лицах застыло угрюмое выражение, будто они не верили в происходящее. На шее молодой женщины, одетой лишь в тонкую блузку и короткую юбку, была табличка с надписью на немецком и польском языках: «Мы партизаны. Мы воровали бензин и еду у армии рейха».

Лицо женщины ничего не выражало, казалось, что с него, словно с белой доски, стерли все эмоции. Она стояла перед толпой как загипнотизированная.

Старший из двух, мужчина лет тридцати, выглядел изможденным, его трясущийся подбородок скрывала неряшливая борода. Он полным ужаса взором уставился на виселицы, скрепленные большой перекладиной, с которой свисали три петли. Но младший мужчина, безбородый, лет двадцати умолял капитана охранников пощадить женщину.

Мария, которой стало плохо, слышала, как его трогательная мольба плывет над головами странно притихшей толпы.

– Пожалуйста, она ничего не украла! Она не сделала ничего плохого! Только мы с ним во всем виноваты! Она не виновата. Она не знала, чем мы занимаемся. Пожалуйста, ради всего святого, у нас дома остались дети!

– Молчать! – раздался голос с возвышения у виселицы.

Все повернулись в сторону этого голоса. Гауптштурмфюрер гестапо СС Дитер Шмидт стоял перед толпой, широко расставив ноги, словно одержавший победу Цезарь, и ритмично постукивал себя по бедру стеком. Даже со своего места доктор Душиньская видела злорадство в его глазах, недобрый огонь, который угрожающе тлел подобно двум крохотным кратерам вулкана. Его квадратное грубое лицо застыло в гневе, хотя уголки губ выдавали тайное удовольствие. Пока он говорил, зазубренный шрам, разрезавший левую щеку пополам, неестественно пылал.

– Эти люди партизаны! Это грязные, отвратительные, зараженные вшами свиньи, которые будут казнены за преступления против рейха!

Мария чувствовала, как паралич, начиная от ног, дюйм за дюймом завладевает ее телом и медленно превращает его в камень. Солдату, стоявшему позади, не надо было побуждать ее смотреть, как это приходилось делать с другими. Она никак не могла оторвать взгляд от назревавшей трагедии. Окутавшее толпу столь глубокое безмолвие, какого не бывало даже в церкви, наводило ужас.

Дитер Шмидт продолжал:

– Это должно стать примером для любого, кто задумал покушаться на рейх. И если вы по глупости думаете, что, раз вы невиновны, такого с вами никогда не случится, то помните: можно активно не участвовать в совершении преступления, но, не предпринимая ничего для его предотвращения, вы будете считаться столь же виновным, как и преступник. Вы разжирели и стали самодовольными. Этому пришел конец. Самодовольство порождает беспечность. Рейх проявил слишком большую снисходительность. Если отныне кто-то совершит против нас преступление, вместе с ним будут казнены и его соседи.

Толпа не издала ни звука, казалось, будто она затаила дыхание. Шмидт жестом приказал охранникам подвести пленников. Женщина и самый молодой мужчина шли, будто оцепенев, с застывшими от удивления лицами. Мужчина постарше был так ошарашен, что его пришлось взять за руки и тащить. Под каждой жертвой находился люк, однако длины веревки хватало лишь на то, чтобы подставка виселицы опустилась самую малость, после чего повешенный задохнется, но его тело останется на виду.

Мария смотрела, как Шмидт, видно, растягивая время, не спеша надел петли на шеи пленников. Единственной жертвой, избавленной от последующего зрелища, оказался старший мужчина – под ним первым открылся люк. Оставшихся двоих заставили наблюдать за его агонией. Затем повесили второго мужчину и, наконец, молодую женщину.

Ян Шукальский недоверчиво смотрел на телеграмму, когда услышал, что кто-то робко скребется в дверь. Он поднял глаза, нахмурился, наклонил голову, чтобы прислушаться, затем снова взглянул на телеграмму. В дверь снова поскребли. На этот раз он заметил, что та чуть приоткрылась, затем еще чуть, будто ветер пытался проникнуть в кабинет. Подгоняемый любопытством, он поднялся из-за стола и открыл дверь. На пороге стояла Мария Душиньская. Ян обрадовался ей. Но не заметил странного выражения ее лица и необычной, почти машинальной походки, когда она входила в комнату. Только протягивая ей телеграмму, он наконец обратил внимание на ее лицо – оно словно принадлежало другому человеку. Шукальский остановился.

– Мария, что случилось?

Мария открыла рот, и ему показалось, что она прошептала:

– Ян…

– Мария!

Он взял Марию за руку и повел к стулу, но та продолжала стоять, уставясь на него отсутствующим взглядом.

– Что стряслось, Мария? – Ян Шукальский не мог поверить, что человек без кровинки на лице все еще подает признаки жизни. – Что случилось?

– Какой ужас, Ян, – вздохнула она, ее хрупкие плечи подрагивали. – Дитер Шмидт. Он…

– Расскажите мне, что произошло. – Ян взял ее за руку, его голос стал настойчивым. – Расскажи все.

– Он только что повесил трех человек.

– Что?!

– На городской площади. Прямо между костелом и городской площадью. Двоих мужчин и женщину. Он повесил их!

– О боже… – Шукальский отвернулся от нее.

– Он утверждал, что это партизаны. Что они украли у рейха бензин и еду. Дитер Шмидт также сказал, что отныне он казнит любого, кто живет по соседству с партизаном!

Ян обернулся и протянул ей телеграмму.

Мария сдержала слезы и взглянула на желтый листок бумаги. Осторожно, словно боясь обжечься, она взяла телеграмму и, прежде чем прочесть, уставилась на нее. У нее так тряслись руки, что ей потребовалось время, чтобы успокоиться. Когда Мария дошла до последнего слова, она дала волю слезам.

– Ах, Ян, – тихо прошептала она. – Анализ положительный… Он положительный!

– Вот какова судьба бесполезного эксперимента, от которого я отказался два года назад, – спокойно заговорил Ян. – А теперь оказалось, что он может спасти не одну жизнь.

Мария подняла голову, на ее красивом лице появились красные пятна, губы дрожали, глаза стали по-детски трогательными. Она смогла прошептать лишь одно слово:

– Положительный…

– Старик Вилк так и не узнает, как он нам помог. Это штамм Х-19, Мария. И, если чуть повезет и мы проявим большую настойчивость, думаю, нам в 1942 году удастся провернуть самую широкую эпидемию тифа.

Доктор Шукальский рассказал Кеплеру последнюю новость, предупредив молодого человека, чтобы тот сдерживал свою радость, изображал подавленное состояние, и спокойно добавил:

– Кеплер, мы подошли к следующей стадии. Я сообщу Шмидту, что у вас бесспорный тиф и вы непригодны для службы до полного выздоровления.

Молодой человек согласно кивнул, радуясь, что девять дней ожидания закончились и эксперимент удался.

– А моя бабушка?

– Я сказал ей, что анализы подтвердили мой диагноз. Конечно, она этому не рада, но я уверил ее, что у вас есть надежда побороть болезнь.

– А Анна?

– Анна – медсестра. Она знает, на что можно надеяться.

– Доктор, что вы будете делать сейчас?

– Надо справиться с некоторыми трудностями. Кеплер, если говорить откровенно, я даже не надеялся дойти до этой стадии. Мне казалось, что я принимаю желаемое за действительное. Но мы своего добились, а теперь должны приступить к делу. Сначала вы полежите еще некоторое время. Нам с доктором Душиньской и отцом Вайдой придется найти способ, как распространить нашу «эпидемию».

Пока Ян Шукальский говорил, отец Вайда внимательно слушал его. Они находились здесь, внизу, уже час и почти привыкли к затхлому воздуху. Но священника что-то беспокоило. Ему очень не хотелось говорить об этом, но он понимал, что молчать нельзя.

– Мы не можем вернуть этого мальчика в руки нацистов.

Священник не удивился, когда Шукальский сказал:

– Да, я уже думал об этом.

– Ян, мы с вами знаем, что, если он покинет Зофию, выйдет из-под нашего контроля, нас точно разоблачат. Быть может, он им ничего не расскажет. Возможно, он будет хранить этот секрет. Но мы оба знаем, что Кеплера мучают кошмары и он разговаривает во сне. Представьте, что он вернется в Аушвиц или туда, куда его пошлют…

Ян кивнул.

– Пиотр, я уже говорил, что подумал об этом. Если мы хотим осуществить наш план, то ему нельзя дать уехать из Зофии. Ни за что! – Он колебался мгновение, затем его голос окреп и зазвучал твердо. – Теперь, когда я понял, что моя вакцина может спасти жителей Зофии от нацистских лагерей смерти, меня ничто не остановит.

Ян Шукальский стоял перед образом Святой Девы, глядевшей вниз из ниши между камином и окном. Пока примитивная, суеверная часть мозга обращалась за помощью к Божьей Матери, его рациональная, прагматичная часть искала утешения в писаниях и интеллекте героя страны Адама Мицкевича. Слова поэта заполнили его сознание и подействовали так, как никакая обычная молитва не могла подействовать. «Теперь моя душа воплотилась в мою страну…»

Доктор взглянул на двух человек, сидевших за столом напротив. Его сердце переполнилось благодарностью к ним. В столь поздний час им не без труда удалось прийти сюда. С этими людьми его объединяет чувство товарищества, особые узы, которые странным образом сблизили его с ним и больше, чем с кем-либо за всю жизнь. Шукальский понял, что даже Катарина, его нежная и идеальная жена, которую он всегда преданно любил, не входила в этот круг. Ян начал думать, что он сильно недооценивал свою ассистентку. Впервые за год, в течение которого они работали вместе, он не только восторгался ею, но и чувствовал, что никогда не захочет расстаться с ней.

– Давайте улетим… – пробормотал Шукальский больше себе, нежели своим гостям. – Слава богу, у нас еще есть крылья, чтобы вернуться. Улетим, и никогда больше не станем летать ниже…

– Что вы сказали?

Он улыбнулся отцу Вайде.

– Я цитировал Мицкевича. Он сумел передать точными словами то, о чем я думаю.

– Я скажу вам, о чем я думаю, – проговорил священник, глядя на часы. – Никак не пойму, где этот мальчик.

Пиотр немного заволновался. Это плохой признак. Уж когда-когда, но сегодня ночью, собравшись осуществить свой план, они должны полностью владеть эмоциями. Однако доктор сочувствовал священнику. Предстояло дело, которое никому из них не доставит удовольствия.

– Вы правильно решили, – спокойно заключил он. Но Вайда не расслышал его слова. Он смотрел на изображение Мадонны.

Точно в полночь раздался долгожданный стук в дверь. Открыв дверь, Шукальский тихо сказал:

– Входите. Ганс. Вы пришли вовремя.

Молодой человек проскользнул внутрь. Он надел свитер и широкие штаны, а в руках вертел знакомый вязаный колпак с помпоном.

– Вас заметили? – тихо спросил Шукальский.

Кеплер отрицательно покачал головой и оглядел помещение. Он почувствовал напряженную атмосферу, и ему стало не по себе.

Его глаза задержались на умывальнике, стоявшем в углу, на фарфоровом кувшине и такой же раковине, на аккуратной стопке белых полотенец и нескольких туалетных принадлежностях врача. Среди всего этого оказалась одна новая вещь – на раковине лежала широко раскрытая опасная бритва, ее лезвие сверкало. Пока Кеплер смотрел на нее, доктор Душиньская встала и подошла к двери. Она закрыла ее на засов, обернулась и прислонилась к ней.

Кеплер быстро взглянул на Шукальского.

– Что случилось? – спросил он.

Как всегда, лицо врача ничего не выражало, по нему ни о чем нельзя было догадаться. Его голос звучал бесстрастно. Так ведет себя профессионал.

– Ганс, – сказал он, – садитесь, пожалуйста.

– Что случилось? Что не так? Вы говорили, что анализы дали положительный результат…

– Да, это так. Но есть еще кое-что… – Шукальский вздохнул. – Ганс, нас в этой комнате четверо, только мы знаем об эксперименте, и только мы вчетвером знаем, что он удался. Теперь у нас появилась надежда заставить нацистов поверить, что здесь, в Зофии, разразилась эпидемия тифа и, возможно, даже в окружающих город деревнях. Если у нас получится, немецкие власти сами объявят, что этот край охвачен эпидемией, и весь военный транспорт пойдет по другому маршруту. Если нам повезет, даже военный персонал, уже размещенный здесь, сократят до минимума. Теперь в наших силах вырвать тысячи жизней из рук нацистов.

Кеплер краем глаза заметил какое-то движение. Он обернулся и увидел, что отец Вайда встал у маленького умывальника. Кеплер снова взглянул на раковину и открытую бритву. По неведомой причине он начал дрожать.

– Ганс, – продолжал Шукальский монотонным голосом, – Дитер Шмидт проинформировал меня, что вам надлежит явиться к вашим командирам, как только вы поправитесь.

– Только не это…

– Кеплер, я больше ничем не могу вам помочь.

– Но я не вернусь! Клянусь, я не вернусь!

Шукальский покачал головой.

– Теперь у вас гораздо меньше шансов сбежать, чем две недели назад. Теперь вы попали в поле зрения Шмидта, он будет спрашивать о вас, интересоваться вашим здоровьем, чтобы можно было доложить об этом вышестоящему начальству. Убежать сейчас будет трудно, практически невозможно.

– Но я попытаюсь!

– Ганс, думаю, что вы не понимаете сложившейся ситуации. Мы не можем пойти на риск и выпустить вас из Зофии. Разве это непонятно? Сейчас на карту поставлены тысячи жизней. Нам нельзя рисковать и позволить вам говорить.

– Но я не буду говорить!

Кеплер огляделся на застывшие лица и вдруг почувствовал странную слабость в коленях. Он упал на пол и зацепился за стол.

– Отпустите меня… – прошептал он.

– Кеплер, мы пытались помочь вам, – угрюмо сказал Шукальский. – Но теперь вы вернулись к тому, с чего начинали. Только на этот раз… вы знаете слишком много. От вашей жизни зависят тысячи жизней.

Отец Вайда с застывшим в полной решимости лицом взял бритву, доктор Душиньская загораживала дверь спиной. Ян спокойно произнес:

– Кеплер, мы втроем уже все обсудили. Лучше пожертвовать одной жизнью, чем тысячами. Мы пришли к единому решению и выполним его. Ради безопасности нашего плана, Кеплер, вам придется умереть…

Глава 16

Давид сидел, обхватив лицо руками. Стоявшие вокруг костра услышали, что он пробормотал:

– Я убью этого мерзкого палача!

Мойше посмотрел на юношу озабоченным взглядом, затем тихо сказал:

– Давид, тебе не следовало ходить в Зофию, и уж ни в коем случае днем.

Давид вскинул голову, его глаза сверкали, по щекам текли слезы.

– А почему нет?! – воскликнул он. – Вы ожидали, что я пойду туда после того, как вы мне разрешите?

– Это было опасно…

– Мойше, это всегда опасно! Мне надоело сидеть и ничего не делать в то время, как каждый день убивают все больше и больше людей! – Голос Давида стал пронзительным и эхом отдавался среди стен пещеры. – Мойше, это были невинные люди! Они совершили такой мелкий проступок. Украли еду, боже милостивый! Было видно, что их пытали. Скорее всего, этим занимался Шмидт, стараясь выбить из них информацию о нас. Разве тебе непонятно? Разве вам всем непонятно?

– Мне понятно, – раздался спокойный голос.

Давид посмотрел на нежное лицо Авраама и едва сдержался, чтобы не заплакать. «Да, – угрюмо подумал он, – мой друг, ты понимаешь. И Леокадия тоже. Но все остальные…» Давид сердито и с упреком посмотрел на окружавших его людей.

– Как вы можете вот так сидеть и допускать, чтобы такое происходило?

Матушек тяжело вздохнул.

– Давид прав. Нам надо действовать.

Но Антек, польский солдат, который редко говорил, возразил:

– Брунек, я не согласен. Думаю, нам надо рассредоточиться и на время затаиться в горах.

Капитан посмотрел на него, затем повернулся к Мойше.

– А вы как думаете? Мясник устало пожал плечами.

– Когда мы с Эстер впервые обнаружили эту пещеру, то думали лишь о том, как спрятаться. Мы хотели спастись. Мы не были бойцами. Но… – он покачал головой, – возможно, Давид прав. Пока мы на что-то способны, нам следует наносить нацистам чувствительные и быстрые удары. Беспокоить нацистов от случая к случаю – значит оказывать пассивное сопротивление, и это не выход из положения.

Давид фыркнул.

– Нет никакого пассивного сопротивления!

Брунек взглянул на Антека.

– Если мы и рассредоточимся, – сказал капитан, – то только после того, как сделаем Зофию неуютным для нацистов местом. Мы взорвем важный для них склад.

Антек посмотрел на своего командира, и в его глазах на секунду мелькнуло сомнение, затем он согласно кивнул:

– Будем сражаться.

– Но у нас так мало народу… – начал Мойше.

Дата добавления: 2015-09-29