Постиндустриальная экономика

Евгений Гильбо

ПОСТИНДУСТРИАЛЬНАЯ ЭКОНОМИКА

Отрывок из новой книги Евгения Витальевича Гильбо «Россия в постиндустриальном контексте»

Основной причиной краха экономических реформ в России оказалась неадекватность ментальности российской элиты характеру постиндустриальной цивилизации. Это выразилось, во-первых, в неадекватном понимании сути постиндустриальной экономики, а во-вторых — в неадекватной мотивации, поддержанной, впрочем, неадекватной мотивацией нации в целом. В контексте этой неадекватности процвели мифы о некоем «изначальном богатстве» России и сложился колониальный характер экономики, совершившей грандиозный регресс в индустриальную форму середины прошлого, XX века.

Динамика экономических укладов

Уровень развития экономики характеризуется степенью ее зависимости от природной среды. Исторически первым сложился так называемый первичный сектор экономики, включающий сельское хозяйство и добычу полезных ископаемых для собственных нужд. На этом секторе базировалась экономика всех человеческих обществ вплоть до XVII века.

Возникновение вторичного сектора — перерабатывающей промышленности — ознаменовало становление нового типа экономики, индустриальной. Осознание этого далось человечеству с большим трудом. Еще в середине XVIII века наиболее влиятельная экономическая школа — физиократы — утверждала, что добавленная стоимость создается лишь в первичном секторе, а вторичный сектор осуществляет лишь перераспределение богатств и по сути паразитирует на первичном.

В XX веке наука стала непосредственной производительной силой. Над производством товаров надстроился третичный сектор — производство услуг, технологий, программного обеспечения и прочих нематериальных богатств, оптимизация финансовых потоков, логистика. Некоторое время его не признавали в качестве производителя добавленной стоимости, повторяя ошибку физиократов двухвековой давности.

Последнее десятилетие XX века вывело на первые роли четвертичный сектор — производство фундаментальных результатов и формирование уровня квалификации работников. В первой трети XXI века на первый план выйдет пятеричный сектор, связанный с формированием мотиваций.

Такова в первом приближении схема развития экономики. Во втором приближении она оказывается недостаточной.

Дело в том, что сферы человеческой деятельности, относимые ко вторичному-пятеричному секторам, имели место с самого первого момента зарождения человеческой цивилизации. Правда, они занимали в ней весьма скромное место, а их участие в производстве благ было по большей части опосредствованным и никогда не носило товарного характера.

Новый экономический уклад всегда вызревал в недрах предыдущего. Это выражалось в том, что производство благ более высокого уровня (то есть менее зависимых от природной среды) постепенно обретало товарные формы. Затем происходил качественный скачок, когда данный сектор обретал доминирование, сосредоточивая львиную долю ВВП и формируя господствующий экономический уклад, а через его посредство — социальную структуру общества.

Так, в рамках индустриального общества на достаточно ранней стадии сложился сектор услуг, в рамках которого товарность обрели не только индустриальные услуги, но и формы деятельности, относящиеся к третичному и четвертичному секторам. В экономической литературе 60х-90х годов XX века сектор услуг практически отождествлялся с третичным сектором производства.

Переход от одного экономического уклада к другому совершается скачкообразно. Господствующий экономический уклад тормозит развитие последующего сектора вплоть до появление критической массы уровня его коммерциализации. На этом этапе происходит снижение темпов роста экономики, фондоотдачи и прибыльности инвестиций. С момента перехода критического уровня идет процесс лихорадочного инвестирования в новый сектор, что вновь поднимает уровень прибыльности инвестиций. Обычно прибыльность этого сектора переоценивается, что приводит по завершении этапа установления господства нового экономического уклада к кризисам и стагнации. Выход из кризиса происходит лишь за счет становления нового сектора экономики и начала перехода к новому экономическому укладу.

Такая динамика характерна для свободного или относительно свободного типа экономики. Он оказывается весьма эффективен на этапе перехода к новому экономическому укладу. Мобилизационный тип экономики формирует иную динамику, обычно более адекватную догоняющему развитию.

Мобилизационная экономика обладает способностью к планомерному, волевому перераспределению ресурсов в перспективные отрасли вне ориентации на показатели формальной прибыльности. В случае оптимального определения приоритетов инвестирования это позволяет обеспечить максимальный рост экономики в целом за счет поддержания оптимальной доли господствующего сектора.

Однако, нахождение оптимальных ориентиров на практике оказывается возможным лишь при анализе уже состоявшегося опыта свободных стохастических экономик. В силу этого мобилизационные модели обычно и оказываются эффективными для догоняющего типа развития, показывая максимальную эффективность в условиях длительной стагнации того или иного типа экономики в планетарном масштабе.

Начало постиндустриальной эры

Если мы рассмотрим современную экономику в глобальном плане, то обнаружим вполне отчетливую закономерность. Бизнес, связанный с первичным сектором производства, повсеместно убыточен. В развитых странах мы видим гигантские объемы дотаций сельскому хозяйству и добывающей промышленности при том, что здесь достигнута наибольшая производительность соприродного хозяйствования. В Европе, где собирают 70 центнеров пшеницы с гектара, а коровы дают 10-12 тысяч литров молока в год, дотации составляют до трети валового дохода отрасли.

Страны, экономика которых базируется на первичном секторе хозяйства (Африка, Боливия, СНГ), в целом находятся на фактической дотации мирового сообщества при том, что уровень жизни населения в этих странах уступает уровню жизни развитых стран в десятки раз. Даже в странах Персидского залива, обладающих гигантскими запасами природных ресурсов, высокий уровень жизни поддерживается лишь для нескольких процентов населения. В Кувейте и ОАЭ мы видим дотируемый рай для нескольких десятков тысяч «коренного населения» за счет нищеты миллионов иностранных рабочих, в прочих странах — нищету всего населения при неадекватном богатстве элит.

Аналогичная ситуация наметилась в последнее десятилетие во вторичном, индустриальном, секторе экономики. Чисто индустриальные по характеру отрасли находятся, по сути, на дотации государства. Символ индустриальной эпохи — автомобильная промышленность — не стала исключением. В США уже с конца 70-х годов требовали многомиллионных государственных дотаций «Крайслер» и «Форд».

Лишь те производственные фирмы, которые сочетают индустриальные и постиндустриальные формы деятельности, сохранили прибыльность и преодолели кризисную полосу. Индустриальный сектор в них находится сегодня на фактической дотации постиндустриального.

В развитых странах мы видим в последние 15-20 лет сокращение уровня доходов наемных работников, занятых в первичном и вторичном секторах. В США это сокращение в сравнении с 80-ми годами составляет 15%-20%. То же самое относится к занятости в услугах по преимуществу индустриального характера.

Наоборот, собственно третичный сектор экономики обладает устоявшейся высокой нормой прибыли. Сфера квалифицированных услуг, производство программного обеспечения, производство технологий, продукции массовой культуры, финансы являются сегодня главным по массе прибыли сектором глобальной экономики. Этот постиндустриальный сектор и дотирует сегодня как первичный сектор, так и индустрию в мировом масштабе.

Интересно, что в некоторых отсталых странах (например, России) элита в этих условиях повторяет трагическую ошибку физиократов, не признавая за третичным сектором способности создавать добавленную стоимость, приписывая ему лишь функцию перераспределения, выдвигая идеи о несправедливом распределении доходности по сферам деятельности.

К примеру, целый ряд проектов Центра «Модернизация» по реформе финансовой системы РФ был отвергнут на том основании, что в сфере финансов, якобы, добавленная стоимость создаваться не может. Такие яркие представители этой элиты как Починок, Лившиц или Черномырдин на этом основании готовы были причислить авторов проекта к числу сумасшедших, а большинство депутатов Государственной Думы так и не восприняло проект, даже после адаптации его в близких индустриальной ментальности терминах.

Резкий скачок в развитии средств связи и доступа к информации во второй половине 90-х годов XX века послужил катализатором становления постиндустриального экономического уклада. Резкий рост значения третичного сектора, гигантский переток капиталов в отрасли третичного сектора, невероятная прибыльность компаний, работающих в этом секторе, явная переоценка их капитализации — все это признаки бума, характерного для перехода к новому укладу экономики.

В то же время уже идет становление коммерциализации четвертичного сектора. Фундаментальные результаты приобретают товарный характер, образование становится одной из важнейших — и самой прибыльной — отраслью экономики. В ближайшее десятилетие нас ожидает переворот в образовании, связанный с новыми техническими возможностями его тиражирования, массовизации, концентрации и за счет этого интенсификации, повышения качества, специализации. Образование утрачивает абстрактность и приобретает конкретно-практическую ориентированность.

А на горизонте начинает маячить пятеричный сектор, основанный на формировании мотиваций. Пока еще шарлатанские или полушарлатанские формы коммерческих религиозных сект, PR-агентств, астрологических сообществ и тому подобных структур только нащупывают пути к становлению товарного характера этой деятельности. Но прибыльность первых удачных проектов в этой сфере бьет все рекорды третичного сектора.

Изменения в характере инвестиций

Для первичного сектора экономики важнейшей составляющей производства являются природные объекты — сельскохозяйственные земли, леса, залежи полезных ископаемых. Несравненно меньшую ценность имеют средства производства и труд, не требующий высокой квалификации.

Таким образом, основой организации производства в первичном секторе является собственность на природные объекты. Именно она лежит в основе аграрного (феодального и азиатско-общинного) уклада, в основе власти в обществе, основанном на первичном секторе экономики.

Инвестиционный процесс в этой экономике, вообще говоря, оказывается незаметным процессом. Внимание организатора производства могут привлечь лишь инвестиции в инвентарь, составляющий небольшую часть необходимых факторов производства. Инвестирование в человеческий фактор остается стихийным процессом, оставленным на волю социальной самоорганизации общества.

Конечно, относительная ценность факторов производства в этой экономике меняется. Скажем, рост населения всегда приводил в аграрном обществе к росту ренты и стоимости земли, а после чумы XVI века в несколько раз возросла стоимость рабочей силы, а последующая инфляция обесценила основные фонды по всей Европе.

Для вторичного сектора производства природные объекты перестают быть заметной составляющей основных фондов. Здесь основой производства является производственное оборудование, основной капитал. Труд здесь также еще не требует высокой квалификации, хотя она уже превышает квалификацию в аграрном секторе и обнаруживает тенденцию к росту.

Таким образом, основой организации производства во вторичном секторе является собственность на основные фонды и (в меньшей степени) оборотные средства. Именно она лежит в основе индустриального (капиталистического и социалистического) уклада, в основе власти в обществе, основанном на вторичном секторе экономики.

Инвестиционный процесс в этой экономике сводится к формированию и обновлению основных фондов и (в меньшей степени) оборотных средств. Инвестирование в человеческий фактор является минимальным и осуществляется в рамках общественных и государственных проектов, рассматриваемых как затратные и социальные, а потому характеризующимися низкой эффективностью и производительностью.

Для третичного и четвертичного секторов производства основные фонды и оборотные средства являются лишь незначительной частью стоимости бизнеса. Доля нематериальных факторов в балансовой стоимости всех компаний США уже в 90-е годы достигла 30 и более процентов.

Доля материальных активов в рыночной оценке фирм резко упала в 90-е годы даже для фирм, не относящихся к самым высокотехнологичным отраслям. У Coca-Cola — до 4% против 6% у Microsoft, а у General Electric — до 18% против 15% у Intel. Фондовый рынок оценивает таким образом нематериальные активы, разные формы интеллектуального капитала и ценность работников фирмы, ценность бизнеса как системного свойства, не сводимого к свойствам составляющих его элементов.

Основой организации производства в третичном секторе является обладание специфическими знаниями и креативными способностями. Именно оно лежит в основе постиндустриального уклада, в основе власти в обществе, основанном на третичном секторе экономики.

Инвестиционный процесс в этой экономике, в основном, сводится к инвестированию в формирование информационной компетентности и креативных способностей, то есть к инвестированию в образование.

В странах постиндустриального ядра даже на этапе его становления в 70-е и 80-е годы затраты на получение образования, необходимого для работы в высокотехнологичном производстве, составляющие не менее $100000, уже превзошли среднюю стоимость производственных мощностей, на которых будущему специалисту предстоит трудиться (Для США $80000, для Европы и Японии $65000).

В 2000 году для наиболее перспективных и быстрорастущих отраслей материальные основные фонды на одного работника составляли $20000-$60000, а инвестиции в его образование до начала работы достигали в сумме $200000-$400000, то есть могли превосходить материальные инвестиции в 20 раз. В процессе работы в повышение квалификации сотрудника ежегодно инвестируется $5000-$30000, то есть сумма, сопоставимая со стоимостью материальных основных фондов.

В перспективе доля инвестиций в нематериальные активы будет быстро возрастать в сравнении с инвестициями в материальные активы. Доля инвестиционных активов в постиндустриальной экономике будет даже ниже, чем доля инвестиций в природные объекты (типа покупки земли) в индустриальных проектах.

В США с 1999 года закупки программного обеспечения признаны инвестициями, и для ряда фирм составляют сегодня 50%-90% всего объема инвестиций. Не за горами осознание обществом и закрепления законодательством инвестиционного характера расходов и на другие нематериальные активы.

В 90-е годы в США отмечался процесс роста производительности труда и объемов производства и занятости при значительном сокращении объемов инвестиций и росте потребления. Этот парадокс лег в основу алармистских теорий о «дутом» характере американского подъема. В действительности дело здесь в неадекватном отражении современных реалий системой статистики, унаследованной от индустриальной эпохи.

Если принять за основу систему показателей нашей многофакторной модели 1995 года, характеризующей инвестиции в различные факторы производства, оказывается, что в США произошел резкий рост инвестиций и нормы накопления соответственно. Домашние хозяйства осуществляют сегодня львиную долю инвестиций в нематериальные активы, главным из которых является образование.

Производственный характер этих инвестиций не может вызывать сомнений в силу общепризнанного факта, что именно он обеспечил высокий прирост производительности труда при относительном снижении инвестиции в материальные активы. Эффективность этих инвестиций для инвесторов является весьма высокой в силу дефицитного характера ресурса, в который производятся инвестиции.

Уже в 50-е и 60-е годы в США обучение в колледже, затраты на которое в этот период редко превышали 20 тыс. долл., давало возможность дополнительно заработать 200 тыс. долл. в течение тридцати лет после окончания учебного заведения. Окупаемость этих инвестиций была десятикратной, принося в среднем 30% годового дохода на протяжении тридцати лет.

В 1992 году в США работник с дипломом колледжа мог заработать на протяжении всей своей карьеры на $600000 больше, чем специалист, получивший лишь среднее образование. Обладатель докторской степени зарабатывал на $1600000 больше выпускника колледжа и на $2200000 больше обладателя среднего образования. Инвестиции в получение образования этого уровня, составляющие порядка $110000, окупаются в течение 30 лет уже в 20 раз, и норма рентабельности продолжает возрастать с небывалой скоростью.

Интересно, что рентабельность постиндустриальных инвестиций резко возрастает с ростом их удельной массы на единицу рабочей силы. Со второй половины 80-х доходы лиц с незаконченным высшим образованием стагнировали, работники со степенью бакалавра увеличили свои доходы на 30 процентов, а обладатели докторской степени — почти вдвое. Как показал Л.Туроу, в новой, основанной на знаниях постиндустриальной экономике только специалисты высочайшей квалификации могут претендовать на увеличение реальной заработной платы.

Среди мужчин сегодня лишь категория обладателей ученых степеней от магистра и выше имеют в странах постиндустриального ядра более высокие доходы, чем 25 лет назад, в то время как сокращение реальной заработной платы составляет 3% для выпускников колледжа, 29% для лиц с полным средним образованием и 31% для не закончивших среднюю школу.

Социальная структура постиндустриального общества

Становление постиндустриального общества характеризуется вовсе не разительными количественными изменениями в структуре производства и инвестиций, а возникновением принципиально новой социальной структуры. Правящий класс капиталистического общества, власть которого основывалась на собственности на материальные активы, уступает свое место новому правящему классу.

Этот процесс был смутно осознан еще в 60-е годы и обсуждался в западной социологии в форме идеи класса управляющих, а в марксистской — в форме критики буржуазных учений о перерождении капитализма. В конце 90-х годов его уже определенно наметил В.Иноземцев, впервые назвав вещи своими именами.

Прежде всего это выразилось в характере распределения богатства и доходов в обществах, где начался постиндустриальный переворот. С одной стороны идет сокращение доли доходов, достающихся индустриальным классам. Сокращается как заработная плата индустриальных рабочих и специалистов, так и относительные доходы акционеров. При этом перераспределение доходов в пользу нового класса становится все более зримым. Растут доходы как работников и индивидуальных предпринимателей, строящих бизнес на реализации специфических креативных и информационных возможностей, так и менеджеров высшего класса.

В индустриальном обществе большую часть доходов присваивали владельцы капитала, а меньшая доставалась индустриальным работникам в меру их организованности и состояния рынка труда. В постиндустриальном обществе их присваивают менеджеры, в полном соответствии с классической теорией о «революции управляющих». Правда то, что казалось революцией в 70-е выглядит крайне бледно в сравнении с перераспределением доходов в 90-е годы.

Менеджеры сумели осуществить это перераспределение потому, что оказались впереди процесса постиндустриализации, вовремя сделав ставку на специфическое суперобразование. Более 60 процентов из них окончили колледжи, имеют степень бакалавра или доктора, причем 40 процентов — в области экономики и финансов или в юриспруденции. Но главное — они показали удивительную склонность к обучению в процессе всей своей карьеры, максимально инвестируя в него. В результате они стали носителями уникального знания о рыночной стратегии компании и ее задачах.

Результатом стало быстрое повышение их доходов сравнительно со средним уровнем по стране. Они выросли с $35 на $1, зарабатывавшийся рабочим в 1974 году, до $120 в 1990-м, $225 в 1994-м, $400 в 1997. Постиндустриальные специалисты-менеджеры оправдывают эти затраты. На протяжении периода, когда Кока-Колой руководил Р.Гойзуета, капитализация компании росла на 25 процентов в год, а ее рыночная цена увеличилась с 4 млрд. долл. в 1981 году до 150 млрд. долл. в 1997-м.

Новая реальность заключается в том, что власть должна выражаться не только через авторитет руководства, но и через специфические знания и опыт, креативную мотивацию. Там, где этим законом пренебрегают, бизнес очень быстро оказывается на обочине постиндустриальной цивилизации. Национальные культуры, не осознавшие этого фактора, немедленно впадают в нищету, а страны и государства в течение нескольких лет оказываются нищей периферией глобальной экономики, по сути дотируемой ее ядром.

Примером здесь может стать крах российского правящего класса и общества в целом в 90-е годы. Сохранив характерную для индустриальной эпохи так называемую «рыночную» ориентацию, мотивацию смитовского homo oeconomicus, эта элита в течение десятилетия инвестировала свои капиталы в соответствии с крайне архаическими, индустриальными и доиндустриальными приоритетами. Большая часть вывезенных из России инвестиционных ресурсов ($700 млрд.) была вложена в недвижимость (70%) или индустриальные проекты (10%), направлена на спекулятивные портфельные инвестиции или просто депонирована на банковском депозите.

Внутри страны основными приоритетами стали передел материальных активов и индустриальных производств, систем первичного сектора (Газпром, нефтяные компании), или на границе первичного и вторичного (черная и цветная металлургия). Все эти бизнесы сегодня имеют отрицательную рентабельность в мировой системе издержек, а доходы их владельцев формируются за счет проедания основных фондов, занижении платы за ресурсы и заработной платы.

Интересно, что реальные капиталы, контролируемые этой элитой составляют на пороге XXI века крайне незначительные объемы. Капиталы Березовского, Абрамовича, Алекперова, Черномырдина и других оцениваются сегодня в суммы порядка $500 млн., следующих за ними 20 капиталистов — в суммы $300-$500 млн., а следующих 50 — в суммы $150-$300. Надо учесть к тому же, что это стоимость контролируемых ресурсов, обладающих различной ликвидностью, а не собственно ликвидный капитал.

Сколь комичными выглядят эти масштабы, когда ведущие менеджеры постиндустриального ядра имеют зарплату (!), превыщающую $1 миллиард. Если в 1994 году такую зарплату получал лишь Сорос, как директор ряда инвестиционных фондов, то в 2000 она уже не является уникальным явлением в среде высшего менеджмента. Не являются редкостным исключением и зарплаты в десятки миллионов для ведущих трейдеров, консультантов и аналитиков, миллионные зарплаты программистов.

Наряду с новым правящим классом формируется и класс отчужденный, класс новых пауперов. Проблема имущественного неравенства при переходе к постиндустриальному обществу стоит также остро, как и в период становления общества индустриального. Идет фактическая пауперизация, люмпенизация лиц, квалификация которых в новых условиях обесценивается абсолютно. При этом доходы лиц, осознавших реалии новой эпохи, из которых формируется новый правящий класс, растут с неимоверной быстротой.

Становление постиндустриального мира порождает новый тип социального расслоения в рамках его ядра. Обнищание среднего американского работника, а в перспективе — ординарного работника и в других странах, вызваны его неспособностью к деятельности креативного характера, требующую творческих подходов и неординарных решений.

В постиндустриальном обществе лишь образование дает необходимую гарантию, что семья не окажется в нищете. Уже сегодня доля белых американцев с дипломом колледжа, находящихся сегодня по разным причинам ниже черты бедности, составляет около 2%, а негров — менее 4%. У лиц с неполным средним образованием 31% нищих белых и 51% нищих негров!

В середине 90-х годов в США зависимость нормы безработицы от уровня образования стала крайне очевидной и резкой. Доля безработных среди выпускников колледжа и лиц, не имеющих полного среднего образования, в Канаде (7,3% против 14,3%) и Франции (6,8% и 14,7%) отличалась почти вдвое. В США разрыв достиг четырех раз (3,2% против 12,6%). К началу 90-х годов только 59% лиц без полного среднего образования были заняты на постоянной основе. Выпускники колледжей, будучи уволены, на 18% чаще, чем работники со средним образованием, вновь трудоустраивались с прежним уровнем заработной платы. Для последних потери в доходах на новом месте работы составляли в среднем 5%-7%.

Фактор образования определяет социальное положение человека с высочайшей корреляцией. С 1985 по 1995 год отношение средней заработной платы лиц, имеющих высшее образование или ученую степень, к средним доходам выпускников школ выросло в США более чем на 25 процентов и продолжает расти.

Неизбежно зреет социальный протест нового пролетариата против высшего класса, образованности и образования вообще.

Динамика постиндустриального общества — первый этап

Становление постиндустриального общества началось в 90-е годы. К этому времени окончательно сформировались предпосылки для того, чтобы знания заняли свое уникальное место в производственном процессе. Революция в сфере связи и обработки информации качественно изменила характер доступа к ней, резко увеличила производительность труда в сфере сбора и обработки информации, выкинула на свалку истории множество архаичных промежуточных форм, а с ними и традиционных малопроизводительных информационных технологий.

В этих условиях изменился характер мотивации хозяйствующих субъектов. Традиционные ориентиры стали размываться уже в конце индустриальной эпохи, на этапе так называемого «нового индустриального общества», когда стало все ярче проявляться преобладание третичного сектора.

На протяжении последней трети XX века в США, лидере постиндустриального развития, 9 из 10 вновь созданных рабочих мест были созданы в бесприбыльном секторе экономики. Очевидно, при оценке эффективности инвестирования в эти проекты принимались во внимание менее определенные и более комплексные характеристики, нежели дивиденды на вложенный капитал.

Если мы приглядимся к ситуации на высокотехнологических рынках в США и (менее пока развитых) в Германии и Франции, то увидим, что капитализация котирующихся там фондов мало коррелирует с их прибыльностью и даже с ожидаемой прибыльностью. Очевидно, инвесторы ждут от своих инвестиций несколько иной отдачи, чем прибыль. Аналогичные процессы наблюдаются в Японии.

Это изменение мотивации неслучайно. Производству стал необходим не столько образованный или информированный работник, сколько креативный деятель, творец, умеющий привносить в каждый процесс нечто новое, из известного извлекать нечто, ранее не существовавшее. Личность такого типа качественно отличается от господствовавшего в индустриальном обществе типа. Это качественное отличие лежит в сфере мотивации.

Креативная мотивация стала главным признаком принадлежности к новому господствующему классу. Успех в постиндустриальной среде способствует людям, имеющим креативную, а не накопительскую мотивацию. Креативные ценности активно укореняются в сознании элиты постиндустриального ядра современной цивилизации.

На рубеже тысячелетий наблюдается все более быстрый рост креативно мотивированного класса современного общества, в который перерождается будет перерождаться прежняя элита индустриального мира. Р.Гернштейн и Ч.Мюррей констатируют, что вне зависимости от состоятельности их родителей, людей, принадлежащих к этой группе, с радостью принимают в лучшие колледжи, затем в лучшие университеты, дающие возможность получить степень магистра и более высокие ученые степени.

Закончив образование, они успешно строят карьеру, которая позволяет им реализовать свои способности и добиться уважения. Достигнув зрелости, эти счастливчики, как правило, имеют доход, выражающийся шестизначным числом. На них работает технология, расширяя их возможности для выбора и повышая степень их свободы, предоставляя в их распоряжение невиданные ресурсы, позволяя им заниматься тем, чем им нравится.

По мере того, как жизнь осыпает их этими благами, они начинают тяготеть друг к другу, получая, благодаря своему богатству и техническим средствам, все более широкие возможности совместной работы и тесного общения в полной изоляции от всех остальных.

Нынешний правящий класс плавно перетекает в постиндустриальный по мере смены поколений, в то время как представителей правящего класса, сохранивших мотивацию homo oeconomicus, ждет деклассирование по образцу представителей правящих классов феодального общества, не вписавшихся в индустриальное на этапе его становления. Правда, сегодня этот процесс идет быстрее.

В 1991 году около половины студентов ведущих университетов США были детьми родителей, чей доход превышал 100 тыс. долл. Если в 1980 году среди выпускников колледжей с четырехгодичным сроком обучения только 30 процентов происходили из семей, чей доход превышал 67 тыс. долл., то сегодня это число возросло до 80 процентов.

Дело здесь не в финансовых возможностях. Богатые американские семьи всегда в достатке имели финансовые ресурсы, необходимые для оплаты обучения своих отпрысков в колледжах, но такого явления ранее не наблюдалось. Причиной здесь является изменение мотивации, умение элиты адаптироваться к реалиям постиндустриального мира, где богатство и власть будет базироваться на обладании не материальными ресурсами, а специфической формой капитала — уникальными знаниями и способностями.

Новый правящий класс уже сегодня в постиндустриальном ядре контролирует почти весь конечный продукт современного материального производства и процесс создания высоких технологий. Конкуренция индустриального типа и производство, которое может обойтись без новых технологических достижений, сохраняются сегодня почти исключительно в сфере примитивных массовых услуг. Туда стекается низкоквалифицированная рабочая сила, не будучи в состоянии конкурировать с образованными работниками в других отраслях.

Постиндустриальная активность оказалась несовместимой с классической мотивацией человека постиндустриальной эпохи. Адекватная индустриальной цивилизации модель поведения, описанная Адамом Смитом как Homo oeconomicus, и лежащая в основе так называемой рыночной экономики, потеряла свою адекватность реальности. Тип поведения, социальная интеграция которого порождает индустриальное общество стал несовместим с экономическим и социальным успехом в новых условиях.

Экономическая теория Адама Смита, в основе которой лежит модель Homo oeconomicus, потеряла всякую связь с новой реальностью. Столь же неадекватными новым реалиям стали и другие теории, использующие эту модель поведения или близкие модели мотивации.

На практике лица с мотивацией homo oeconomicus оказались первыми кандидатами в пауперы вне зависимости от имущественного положения накануне становления постиндустриальной цивилизации, и уж во всяком случае этот процесс будет иметь место во втором поколении. Пренебрежение инвестициями в образование, отсутствие мотивации к креативной деятельности, стремление к накопительству обесценивающихся материальных активов делает homo oeconomicus антиадаптивным к требованиям нового характера производства, обрекает на неизбежность работы или бизнеса в первичном и вторичном секторах экономики, фактически убыточных и дотируемых в постиндустриальном мире.

Все это влечет резкий рост имущественного неравенства на первом этапе становления постиндустриального общества. Неравенство в имуществе и доходах в странах постиндустриального ядра обнаружила в 80-е и особенно 90-е годы резкий рост. Homo oeсonomicus во всем мире нищает, продолжая упорно играть по рыночным законам и сохранять рыночную, вещественно-материальную мотивацию.

В странах постиндустриального ядра имеет место интенсивный процесс падения доходов малоквалифицированных работников и все большего вытеснения их роботами, автоматами и системами автоматической обработки данных из процесса производства. С ростом систем искусственного интеллекта, основанных на технологиях типа логического программирования, становление экспертных систем нового типа ляжет в основу аналогичного процесса для высокообразованных лиц некреативного характера труда.

Падение доходов, безработица и деклассирование лиц с некреативной мотивацией является перманентным процессом с нарастающей интенсивностью. В ядре постиндустриального мира в перспективе не остается места для homo oeconomicus и его «научных» руководителей из числа последователей Адама Смита.

Одновременно этот процесс затрагивает и представителей правящего класса, сохранивших индустриальную мотивацию. Их имущество резко обесценивается, относительная стоимость материальных объектов снижается с нарастающей скоростью. Обороты компании из одного человека с материальным капиталом стоимостью не более $10000-$15000, работающей в постиндустриальном секторе производства, могут достигать миллионов и даже десятков миллионов долларов, а прибыль — тысяч процентов, не будучи при этом основной целью деятельности компании. Приобретение объектов недвижимости для такой компании перестает быть существенной проблемой, а их стоимость малозаметна в сравнении с инвестициями в нематериальные активы.

Все это остается за пределами миропонимания homo oeconomicus, который способен воспринимать лишь традиционные ориентиры. Его адаптивность падает, его имущественное положение становится все менее прочным, его статус сокращается в разы пропорционально росту нематериальной составляющей в национальном богатстве.

Геополитический аспект постиндустриализации

За пределами постиндустриального ядра этот процесс также имеет место. Здесь он усугубляется тем, что сохраняется подавляющее преобладание старой мотивации, ее сохраняет и правящий класс, ведущий себя как коллективный homo oeconomicus, паранойяльно веруя в архаичные стереотипы «рыночной экономики» и традиционного капитализма. Люди с креативной ориентацией часто лишены возможности реализовать свою специфическую квалификацию, либо реализуют ее во внешней среде, в ядре постиндустриальной цивилизации, где осуществляют обмен своей продукцией через посредство новых информационных и обменных технологий.

Здесь процесс замещения индустриальной элиты новой постиндустриальной находится в самом зародыше. Господство мотивации Homo oeconomicus в национальном масштабе ставит общества индустриальной периферии глобальной постиндустриальной экономики в положение, схожее с положением индивидуумов с этим типом мотивации в обществах постиндустриального ядра.

Специализируясь на первичном и вторичном секторах экономики, эти общества имеют в принципе убыточную экономику. Первичный сектор дотируется в странах постиндустриального ядра в форме дотаций конкретным производителям. В глобальном плане постиндустриальное ядро сегодня осуществляет дотирование аграрных обществ и сырьевых придатков в форме прямых дотаций и льготных кредитов, возвращения которых никто не предполагает, и которые используются для политического контроля поведения должников.

Этот объем дотаций недостаточен, так как дотируется по существу только правящий класс и само существование государства, не имеющего в силу убыточности экономики достаточной ресурсной базы. Дотирование населения невозможно в силу характера государственности и нравов в этих обществах, да такая цель и не ставится. Убыточность экономики компенсируется в таких обществах снижением издержек на рабочую силу, что и формирует в них уровень жизни, часто уступающий в десятки раз уровню жизни стран постиндустриального ядра.

Иногда возникает необходимость в натуральных формах дотирования этих экономик. В наиболее коррумпированных странах типа Эфиопии и Сомали, где принципиально невозможна доставка продовольствия населению по цивилизованным каналам, его приходится сбрасывать с самолетов и вертолетов. В немного менее коррумпированных странах типа России, оказывается достаточным бесплатно передавать несколько миллионов тонн зерна государству, чтобы то осуществило его продажу населению за деньги, которые уже разворовываются чиновниками с мотивацией homo oeconomicus.

Становление постиндустриального характера экономики ядра усиливает этот разрыв. В 90-е годы он вырос между США и странами, где в экономике преобладает первичный сектор, в 3 раза.

Даже в рамках самого ядра между лидером — США — и странами с запаздывающим на три-шесть лет становлением постиндустриального общества нарастает существенный разрыв. На протяжении 90-х годов индустриальная экономика Японии стагнировала, пережив острый кризис, в котором проявился крах инвестиционной стратегии homo oeconomicus, неоправданно инвестировавших в основные фонды и недвижимость, которая обесценилась в несколько раз.

В Европе кризиса, подобного Японскому, не было в силу изначально более адекватной стратегии инвестиций, но экономический застой по образцу американских 80-х во второй половине 90-х годов показался во весь рост. За это время европейские валюты потеряли 40% стоимости относительно доллара.

Еще более грустные процессы характеризуют ситуацию в странах, ориентированных на вторичный сектор экономики, то есть индустриальных странах. Особенно хорошо это видно на примере азиатских мобилизационных и полумобилизационных проектов, столь хорошо себя зарекомендовавших на этапе догоняющего индустриального развития.

На последнем этапе индустриального развития разрыв в уровне производства и уровне жизни «новых индустриальных стран» показывал устойчивый относительный рост в сравнении с аналогичными показателями стран ОЭСР. Темпы экономического роста в них неизменно превышали темпы роста в ОЭСР. Прибыльность инвестиций была существенно выше, чем на рынках ОЭСР.

В 90-е годы этот процесс сменился на прямо противоположный. Цены на продукцию этих стран пережили относительное, а в конце 1996 года и абсолютное падение. В 1997 году убыточность их экономики обрела явные очертания в форме валютного и фондового краха. Только снижение уровня жизни позволило вернуть формальную прибыльность бизнесу в этих странах. На самом деле доходы элиты в убыточных индустриальных экономиках сегодня складываются именно за счет занижения уровня жизни остальных групп населения, а государства находятся на той или иной форме дотации у постиндустриального ядра.

Поскольку процесс падения доходов в индустриальном секторе перманентен, кризисы типа имевшего место в 1997-98 годах для индустриальных обществ неизбежны, а выходом из них каждый раз будет очередное снижение уровня жизни занятых в индустриальном секторе.

Новации в характере процессов обмена

Обмен в рамках новой экономики приобретает специфическую дифференциацию. Цена на новый постиндустриальный продукт определяется спросом в пределах достаточно узких социальных групп. Постиндустриальные компании по большей части не ставят себе цель завоевывать массовый рынок, а действуют на узком пространстве статусного потребления. Здесь исчезает даже монопольная форма конкуренции, регулирование все более определяется частными договоренностями, открывается возможность для злоупотреблений типа картельных, но она как правило не реализуется в силу креативной ориентации продавца, заинтересованного в кооперации с потребителем и другими производителями примерно в равной мере.

Новый правящий класс предоставляет в распоряжение общества ресурс, характеризующийся высокой редкостью и избирательностью. Он получает возможность перераспределять в свою пользу все возрастающую долю общественного богатства, не основывая свои действия на принципе монополии.

Старые формы организации процессов обмена исчезают вместе с homo oekonomicus. Бем-Баверковский торг становится невозможным в условиях, когда обе стороны интересует несравненно более широкий, нежели цена, набор ориентиров, многие из которых практически несводимы к количественным оценкам. Исчезновение четких количественных ориентиров делает невозможным процесс саморегуляции по единственной переменной в форме отрицательной обратной связи, сформулированный Смитом как закон «невидимой руки». Отсутствие массовизации процесса, его уникализация делает невозможным проявление стохастических закономерностей, через которые проявляются законы рынка.

Рыночная модель обмена становится принципиально неадекватной новой постиндустриальной экономике. Рыночная экономика уходит в прошлое вместе с индустриальной эпохой и мастодонтами ее экономической мысли. Такие модели, как свободный рынок, олигополия и монополия, основанные на мотивационной модели homo oeconomicus, не могут описывать новых реалий даже приблизительно.

Получение прибыли перестает быть главным и тем более единственным мотивом активности, заменяясь более широким и менее определенным, несводимым к количественным показателям набором критериев. Инвестиционный процесс в этих отраслях менее всего имеет в виду прибыль как главный ориентир, чаще преследуя качественные цели.

В США в 90-е годы этот процесс идет с таким опережением, что может повлечь серьезный кризис в силу того, что экономика в целом не утратила еще индустриального характера. Но это будет кризис именно индустриальной экономики, жестокие похороны старого мира, кризисное и поэтому нежелательное ускоренное становления постиндустриального строя.

Сегодня инвестирование в постиндустриальные проекты практически не коррелирует с их текущей и даже перспективной прибылью. Биржа NASDAQ во второй половине 90-х демонстрирует ориентацию на принципиально иные критерии инвестирования, вызывающие ужас у аналитиков-»рыночников» своей кажущейся нелогичностью и непредсказуемостью. Подойдя к пределу адекватности своих теоретических построений, эти господа сочиняют несусветную чушь, пытаясь свести мотивацию участников рынка к традиционной для своей теории, или наоборот намекают, что обладатели миллиардных капиталов, оперирующие на этом рынке, утратили психическое здоровье и вменяемость.

На самом деле характер мотивации игроков NASDAQ давно вышел за пределы мотивации homo oekonomicus, и их поведение невозможно описать рыночными моделями, за которые мастодонты индустриальной эры, хвалители Смита и проповедники «рыночной экономики», все еще получают окончательно себя дискредитировавшие Нобелевские премии по экономике. Стоящее за ними старшее поколение правящего класса, стоящее одной ногой в могиле, ведет арьергардные бои на рынках индустриальных и спекулятивных портфельных инвестиций, с завистью и непонимание глядя на тысячепроцентные прибыли игроков NASDAQ, сделанные на росте курса между делом, в рамках игры, целью которой они не являлись.

Постиндустриальный инвестиционный процесс

В условиях, когда мотивы экономической активности меняются, а традиционные ориентиры инвестирования исчезают, необходим новый тип инвестиционного процесса, более адекватным новым реалиям. Он стал складываться на Западе уже на этапе «нового индустриального общества» последней трети прошлого века. Сложившись, как механизм инвестирования в сфере высоких технологий, он оказался вполне адекватным новой индустриальной эпохе. Этот механизм получил название венчурного или рискового финансирования.

Такое название сложилось исторически в силу того, что инвестирование в эту сферу при всей своей очевидной перспективности и потенциальной сверхприбыльности представлялось крайне рискованным. Исход реализации проекта был непредсказуем. В силу этого вероятность получения прибыли равнялась нескольким процентам, а то и долям процента, зато норма прибыли в случае удачи достигала тысяч и сотен тысяч процентов.

Понятно, что гарантировать окупаемость проектов можно было лишь в случае одновременного инвестирования в статистически значимое количество проектов, на котором вероятность реализовавывалась точно и суммарная прибыльность инвестиций по всей совокупности проектов становилась предсказуемой. На этой базе сложились мощные венчурные фонды, которые осуществляют инвестирование в новации по принципу «каждому по потребности, от каждого — по способности».

На самом деле такой метод финансирования является не рисковым, а как раз вполне стабильным и разумным. Поэтому правильнее было бы назвать его стохастическим методом финансирования, так как прибыль в нем становится предсказуемой на статистически значимой выборке, вне зависимости от проявления статистического закона в каждом отдельном случае. Однако, имея это в виду, мы все же сохраним традиционный термин.

Доля инвестиций, осуществляемых по этому принципу, неуклонно и быстро возрастает на протяжении последних десятилетий. Если в 60-е и 70-е годы такое финансирование еще могло казаться экзотикой и не приниматься во внимание при анализе экономики в целом, то в 90-е годы оно обеспечивало уже большую часть прироста национального продукта США и значительную часть прироста в других странах постиндустриального ядра.

Венчурное финансирование имеет свои ограничения. Масштабы инвестиций становятся все больше, в венчурном финансировании нуждаются все более капиталоемкие проекты. В этих условиях осуществлять инвестиционный процесс на статистически значимой совокупности проектов могут лишь инвестиционные структуры, обладающие финансовыми ресурсами, достигающими сотен миллиардов долларов.

В США таких структур может быть и существует несколько, в связи с чем о монополизации венчурного рынка говорить пока не приходится. Но в странах с меньшим объемом экономики осуществлять такой процесс могут лишь фонды, сосредоточившие инвестиционные ресурсы в национальном масштабе. Для этих стран на повестку дня встает вопрос о мобилизационном характере экономики, когда государство оказывается монопольным инвестором или страхователем инвестиций. Для стран поменьше развитие постиндустриального сектора оказывается возможным лишь в рамках полной зависимости от транснациональных инвестиционных фондов.

Идущая сейчас экономическая интеграция в рамках макрорегионов не в последнюю очередь стимулируется именно потребностями в обобществлении инвестиционных ресурсов, их перестраховании в транснациональном масштабе. Интеграция в рамках ЕС неизбежна для большинства небольших европейских стран, так как альтернативой для них является абсолютная зависимость от инвестиционных систем Франции, Германии или США.

Собственность на средства производства

В этих условиях резко меняется характер собственности на средства производства. Она перестает создавать преимущества в экономической деятельности, резко повышает рискованный характер производства.

Уже в очень скором будущем инвестирование в постиндустриальной экономике окончательно приобретет венчурный характер. При этом получить инвестиции под пристойный проект по принципу «каждому по потребности, от каждого — по способности» не будет слишком сложной задачей. Обладатель идеи, не обремененный имуществом, получив финансирование и реализовав свой проект оказывается в огромном выигрыше, в то время как в случае провала его риск полностью страхуется венчурной системой.

Обладатель собственного инвестиционного ресурса оказывается в явно проигрышном положении. Рисковать собственными средствами при такой высокой вероятности потерять все может только самоубийца, какую бы прибыль не сулил выигрыш. Пытаясь же инвестировать в традиционные сферы он неизбежно сталкивается с убыточностью или низкой прибыльностью инвестиций.

В этих условиях оказывается неизбежной та или иная форма обобществления инвестиционных ресурсов, а затем и средств производства. Сохранит смысл лишь священная частная собственность на предметы потребления, недвижимость и прочие конечные блага.

Таким образом, собственность на средства производства, бывшая главным источником власти в индустриальную эпоху, в обозримом будущем перестанет быть таковым.

Фундаментальные изменения приобретает и сам характер средств производства. Особенностью постиндустриальных благ вообще и постиндустриальных средств производства в частности является дешевизна их тиражирования в сравнении со стоимостью образца.

На этапе индустриальной цивилизации затраты на тиражирования часто достигали до 99,9% его полной стоимости, что позволяло пренебрегать ценой затрат на разработку образца, что делало неизбежной массовизацию производства. На этапе «новой индустриальной цивилизации» последней трети прошлого века доля стоимости разработок, постиндустриальных затрат, обнаружила резкий рост и в конечном счете привела к краху парадигмы массового производства. Дальнейшее развитие этого процесса привело к формированию и бурному росту рынка нематериальных артефактов типа программного обеспечения, продуктов масс-культуры и тому подобных, тиражирование которых составляет незаметную долю их стоимости.

На рынках средств производства доля подобного рода продуктов, прежде всего программного обеспечения, которое составляет основную часть основных фондов постиндустриальных компаний, обнаруживает резкий рост. В скором времени затраты на них будут преобладать в общем объеме инвестиций абсолютно.

В этих условиях резко размываются ориентиры для определения цен на инвестиционные продукты, и соответственно инвестиционных затрат. Частный характер собственности на них создает монопольный характер формирования цен, а себестоимость становится сколь-нибудь определенной величиной лишь для образца. Это неизбежно породит ценовой произвол и многократное завышение цен на эти продукты.

Многократно завышенные цены на инвестиционные продукты будут оказывать и уже оказывают крайне угнетающее воздействие на развитие постиндустриального сектора экономики. На рынке программного обеспечения сегодня цены неоправданно завышены, что осложняет развитие экономики в глобальном масштабе.

Общество нашло свой, нелегальный, способ преодоления паразитической тенденции, связанной с несовершенством гражданского законодательства, унаследованного от индустриальной эпохе, его несоответствия реалиям эпохи новой. Сложился гигантский черный рынок постиндустриальной продукции с несравненно менее высокими ценами на эти продукты. Государства ведут перманентную войну с обществом в интересах новых монополистов. Проблема обостряется.

Черный рынок — не лучшее средство адаптации к несовершенству законодательства. Его издержки слишком высоки, а качество продуктов и услуг на нем не может быть обеспечено на должном уровне.

Выходом из ситуации может быть только глобальная реформа гражданского законодательства, которая предложит иной механизм защиты имущественных интересов производителя постиндустриального продукта, который сбалансирует эти интересы с интересами потребителя. До тех пор, пока будут сохраняться надежды на рыночное саморегулирование и прочие механизмы ушедшей индустриальной эпохи, угнетающее воздействие этого противоречия на экономику будет нарастать.

В этих условиях есть определенные шансы у левых мобилизационных проектов в странах догоняющего развития. Пока рост постиндустриальной экономики стран ядра будет сдерживаться несовершенством регулирования имущественных прав, как это было в начале индустриальной эпохи, определенный эффект может дать обобществление, ликвидация имущественных прав на средства производства, их национализация. Защита имущественных прав владельцев интеллектуального имущества в странах ядра окажется для их правительств непосильной задачей в условиях тотального шпионажа, поддержанного не просто национальными правительствами, но целой их коалицией.

Такой шаг резко снизит стоимость инвестиций в странах догоняющего развития и повысит их отдачу. Коммунистическое общество окажется на этом этапе более динамичным. Нежели западный вариант постиндустриальной цивилизации. Однако, это существенно развратит граждан этих стран, лишит их стимула к креативной производственной активности, так как она не будет создавать им имущественных и иных преимуществ.

Крах такого рода проектов может последовать на этапе перехода к пост-постиндустриальному обществу, поскольку элита окажется не готовой к резкой смене приоритетов при переходе к пятеричному сектору. Может последовать обвал по примеру того, который имел место перед лицом постиндустриального вызова в СССР, в обществе, казалось бы, наиболее готовом к постиндустриализму, имевшему в основе теорию коммунизма, то есть постиндустриальной мобилизационной экономики, переход к которой был заранее предсказан, а мобилизационная индустриальная экономика (социализм) изначально провозглашалась его предварительной фазой.

Именно накануне исполнения всех этих пророчеств элита и общество в целом полностью разочаровались в собственной общественной теории и попали под гипноз крайне реакционных ультраправых воззрений, на базе которых синтезировали криминально-архаичную полуфеодальную экономику. Впрочем, вряд ли такой исход является естественным для мобилизационных проектов вообще, в связи с чем у постиндустриальных мобилизационных проектов на периферии новой экономики может оказаться вполне успешное будущее.

С другой стороны, эти проекты, став жестким ответом периферии угнетающему воздействию социальной системы ядра, могут стимулировать ускорение социальных реформ в самом ядре, приведение их в соответствие с новой реальностью. Становление более справедливой и адекватной правовой и социальной системы не только стабилизирует западные общества, но и создаст условия для их перехода в пост-постиндустриальную стадию.

Характер экономической свободы

В индустриальную эпоху под экономической свободой подразумевали свободу торговли, отсутствие правового барьера выхода на рынок (лицензирование), коррупции-госрэкета, криминального давления, низкий инвестиционный барьер выхода на рынок, дешевизну кредита, отсутствие налогового гнета (относительно внешних конкурентов). Существовала теория, что для homo oeconomicus экономическая свобода обеспечивается свободным рыночным саморегулированием экономики и отсутствием государственного вмешательства.

На самом деле уже в ту эпоху это не всегда было так. Вакуум государственного регулирования, особенно в сфере правоотношений и защиты собственности, всегда приводил к жесткой криминализации, которая устраняла экономическую свободу как явление. Свободный рынок породил криминальную среду в Чикаго 30-х, и экономическая свобода была восстановлена только в результате жесткого государственного вмешательства.

В России дерегулирование экономики в начале 90-х годов породило дикую волну криминала, который стал главным ограничителем экономической свободы. Вместо устранения этого ограничителя путем компетентного регулирования, государство прибегло к системе государственного рэкета путем избыточного лицензирования. При этом коррупция и отсутствие четких критериев лицензирования сделали практически невозможным выход на российский рынок для малого бизнеса.

В США в 80-х годах проводилась политика дерегулирования в интересах крупных монополий, но ее плодами в виде расширения экономической свободы в следующее десятилетие сумел воспользоваться малый бизнес, быстро давший начало крупным корпорациям и проектам. Однако, изменение мотивации при переходе к постиндустриальному обществу принципиально меняет рамки экономической свободы.

Внешне главными ограничителями экономической свободы остаются все те же ограничители. Но глобализация экономики, средств передачи и тиражирования информации, дистанционного управления финансами частично снимают напряженность в этой сфере. Гораздо более серьезными ограничителями оказываются невозможность доступа к качественному образованию и отсутствие венчурного кредитования, информационное цензурирование.

Экономическая свобода совпадает в этих условиях по существу со свободой творчества. Необходимость для производителя самому вести бизнес оказывается в этих условиях серьезным ограничителем. Расширением экономической свободы оказывается эмансипация производителя от такого рода деятельности неким импресарио или системой кооперации, а в условиях мобилизационной экономики — патерналистской системой.

В этих условиях институциональные структуры являются гарантом экономической свободы, а не ее ограничителем, в то время как свободный нерегулируемый рынок является сам по себе фундаментальным ограничителем экономической свободы, порождая вместо регулирующих институций криминальные ограничители.

Свобода торговли также оказывается ограничителем. Фактически монопольный характер производства уникальных продуктов при отсутствии заметных затрат на их тиражирование влечет совершенный произвол в ценообразовании, который делает неприемлемо высоким барьер выхода на рынок для потребителей инвестиционного постиндустриального продукта. В результате весь характер экономики приобретает полукриминальный характер.

Регулирование цен оказывается в этих условиях неизбежным для ликвидации основ криминализации этого сектора экономики. Однако, государственный произвол в этом вопросе еще более необходим, нежели произвол производителя. Следовательно, единственным гарантом экономической свободы здесь может быть четкое законодательное регулирование критериев ценообразования, которые не могут иметь ничего общего с рыночными, индустриальными показателями.

Наконец, важным ограничителем остается и объем лицензирования, а также его характер. Тот криминально-коррупционный механизм, который является неотъемлемой сущностью идеологии и практики ельцинизма, является сегодня одним из главных инструментов угнетения экономической активности в России. Без его полного слома инвестирование в постиндустриальные проекты в России является невозможным без опоры на офшорные предприятия.

Таким образом, сам характер экономической свободы в постиндустриальном обществе меняется в сравнении с предыдущей эпохой столь кардинально, что корпоративно-цеховая система дает куда большую ее степень, нежели дерегулированный рынок.

Корпоративность постиндустриальной элиты и ее преодоление

На раннем этапе становления национальной постиндустриальной элиты войти в нее относительно просто. Необходимо лишь достаточное честолюбие, достаточные (не обязательно выдающиеся) умственные способности и здоровье, высокая работоспособность и адекватное понимание перспектив развития, готовность напрягаться ради достижения этой цели и не отвлекаться на соблазны уходящего индустриального мира. Но далее ситуация ужесточается.

Постиндустриальная элита, как любой правящий класс прошлых обществ, по мере формирования становится все более корпоративной и репрессивной к «выскочкам». Закрепляет ситуацию имущественное расслоение. В США, где этот процесс пошел раньше всех с 1970 по 1990 год средняя стоимость обучения в частных университетах выросла в 5,7 раз. Так как потребительские цены выросли в среднем лишь в 2,5 раза, относительная стоимость образования возросла в 2,3 раза в силу роста его специфичности и дифференцированности, рыночной стоимости как инвестиционного ресурса, высокого спроса со стороны дальновидной молодежи, составившей ныне новый правящий класс США.

Неконкурентный характер мотивации Homo creativness означает, что новый господствующий класс постиндустриального общества может стать гораздо более однородным по своей внутренней структуре, чем все правящий класс индустриального общества. Его креативно мотивированные члены в процессе становления классового самосознания и консолидации в национальном и глобальном масштабе будут избавлены от резкого противоречия интересов, всегда возникавшего в недрах правящего класса индустриальной эры. Креативность способна консолидировать новый правящий класс.

Основой власти нового правящего класса становится собственность на главный ресурс постиндустриального производства, то есть информацию и знания. Более того, этот класс по сути способен осуществлять производственный процесс, т.е. создавать новые информацию и знания, без непосредственного участия других социальных групп. Он станет предъявлять спрос разве что на личные услуги.

Независимость нового правящего класса от прочих будет нарастать по мере становления постиндустриальной цивилизации, нарастания доли третичного и четвертичного секторов в общественном производстве. Возникновение пятеричного сектора не только закрепит позиции этого класса в западном обществе, но и приведет к его дополнительному расслоению. Собственность на специфические ресурсы, необходимые для формирования мотивации окажется инструментом власти в новом обществе.

Все эти факторы будут порождать корпоративную замкнутость правящего класса, которая будет препятствовать его расширению за счет перетекания выходцев из бедных слоев в новом поколении. Однако, уже возникает и противоположная тенденция.

Эта тенденция связана с той стратой нового правящего класса, которая занята в четвертичном секторе, прежде всего в производстве образования как инвестиционного ресурса. Внедрение новых технологий образования, резкое удешевление его тиражирования с одной стороны и креативная мотивация осуществляющих этот бизнес представителей постиндустриальной элиты станет базисом механизма венчурного и затратного инвестирования в образования креативно мотивированных выходцев из бедных слоев, не имеющих собственного инвестиционного ресурса. Этот механизм породит резкое расширение рамок правящего класса.

Дальнейшее становление постиндустриального общества

На втором этапе становления постиндустриального общества следует ожидать снижения социальной дифференциации, как это было и на втором этапе индустриальной эры. Причиной этого станет то, что произойдет резкое сокращение числа лиц с устаревшей индустриальной мотивацией, то есть Homo oeconomicus по Смиту, существование которых лежало в основе функционирования архаичной, так называемой рыночной, экономики. Деклассирование лиц с рыночной мотивацией в постиндустриальном ядре идет параллельно с вписыванием стран, где господствует смитовская, индустриально-рыночная мотивация, в нищую индустриальную периферию глобальной постиндустриальной экономики.

Дата добавления: 2015-09-30