– Привет, дело есть, – сказал уверенно, совсем не заикаясь.
– Ой, какой деловой! – Алина загадочно улыбалась, изображая Джоконду после школьного завтрака. – Что за дело?
– Любовное, – шепнул я и не покраснел.
Глаза Алины зажглись алчным светом. Как я и полагал, любовные секреты были для нее дороже, чем все мои карманные деньги для первоклашки-вымогателя. Она отволокла меня в угол и буквально прижала к стене своим костлявым длинным телом.
– В меня кто-то влюблен? – она обольстительно оскалилась, демонстрируя свою лошадиную челюсть. – Уж не ты ли?
И вот тут сам Безруков позавидовал бы моему артистическому таланту.
– Я от тебя без ума, с этим не поспоришь, – глаза у меня были честные-честные, – но против Гены не пойду, так что речь о другом…
Алина стояла совершенно растроганная, теперь она была готова сделать для меня все.
– Что тебе нужно?
– Не мне, а одному моему другу, – завел старую песенку я. – Понимаешь, он тоже влюбился, и ему позарез требуется телефон одной девчонки.
– Кого же? – заинтересовалась Алина.
– Понимаешь, у этого парня довольно скверный вкус. Не то что у меня, – продолжал умасливать я. – Он втрескался в Ингу.
– Бедняга! – искренне выдохнула Алина.
И тут я был с ней полностью солидарен.
– Ты права, – закивал я. – Ему остается только посочувствовать. И помочь. Дай телефон Инги, а?
Я клянусь, что у Алины не было сомнений в моей честности, она воспринимала все за чистую монету. Скажи девчонке, что она тебе нравится, и дальше можешь вешать лапшу на уши, она будет верить каждому твоему слову. Но вот какая штука: если девчонка нравится тебе на самом деле, сказать ей об этом язык не поворачивается.
Алина с легкостью дала мне телефон Инги.
– Мои соболезнования твоему другу, – произнесла она и, сдернув шапку с моей несчастной головы, вонзила когти в затылок.
– Передам, – заверил я и поспешил убраться восвояси.
Став счастливым обладателем телефона Инги, я сразу начал размышлять, как же с ней разговаривать. Лучшим выходом было записать все необходимое на листке, чтобы вновь не пришлось заикаться и мямлить, и продекламировать текст со своей шпаргалки по мобильнику. Все равно Инга не увидит комизма ситуации. Не поднять меня на смех с подсказкой и телефоном в руках мог только Бочкин, этого ничем не проймешь.
– Зачем писать новую шпаргалку? – удивился он. – Хочешь, возьми мою старую по русскому языку. Там словарные слова. Думаю, ты выберешь нужные…
Даю голову на отсечение, Бочкин говорил это с таким серьезным видом, будто вовсе не шутит.
– Вот, например, «коловорот», – зачитал он из словарика, – емко и убедительно. Инга сразу поймет, что от тебя не отвертишься. Думаю, это то, что надо. Или нет. Лучше «кафе». Да, это определенно подойдет. Сможешь прочитать без ошибок?
Он сунул мне под нос свою тетрадочку.
– Ты мне друг или поиздеваться зашел? – не понял я.
Бочкин пожал плечами и без слов убрал свой словарик в школьный рюкзак.
– Хочешь, я вместо тебя с ней поговорю? – предложил, подумав, будто извиняясь. – И никаких «коловоротов», клянусь.
– Нет! Я сделаю это сам.
У меня было уже достаточно жизненного опыта, чтобы не принять столь заманчивое предложение. Бочкин ляпнет что-нибудь, а мне потом расхлебывай.
– Только побудь рядом, ладно? – попросил я.
А затем выдрал из тетради по русскому последний листок с конца и написал на нем: «Привет, Инга. Ты меня не знаешь, но я хочу пригласить тебя в кино». Показал строки Бочкину, тот удовлетворенно закивал. Я глубоко вдохнул, потом медленно выдохнул и достал мобильник. Набрал номер Инги и стал ждать. Гудки шли один за другим, не желая кончаться, я уже хотел отключить вызов, но Бочкин удержал мою руку. И в этот момент из телефона донеслось громкое и резкое:
– Да. Кто это?
Я шумно задышал в мобильник. Затем схватился за свою шпаргалку, повертел в руке и начал читать:
– Ооооо…
И только потом понял, что смотрю на другую сторону листа: туда, где я расписывал новую ручку, наворачивая круги один за другим.
– Плохо слышно, – забеспокоилась Инга. – Говорите более внятно.
И я отчетливо произнес по памяти:
– Привет, Инга. Ты не знаешь, что такое коловорот?
– Не звони сюда больше, – сухо сказала она.
И телефон отрубился. Я со всей силы шлепнул себя ладонью по лбу – и втемяшилось же мне в голову это дурацкое слово! Провалил такой шанс…
4– Никогда не назначай первого свидания по мобильнику, – сказал я Бочкину.
Он удивленно глянул на меня, давая понять, что в жизни о таком не помышлял.
Все мои старания оказались никчемными. Как малый ребенок, я пытался сделать первый шаг и все время заваливался. Казалось, нет выхода из моего плачевного положения. И тогда я решил по старинке написать Инге письмо. Только не простое, а электронное. Я хотел выглядеть интеллектуалом или типа того, человеком, увлекающимся литературой, искусством. Ну, всем тем, чем положено увлекаться интересному человеку. Хотя звучит это глупо. И письмо вышло таким же.
Первое неотправленное письмо
Здравствуй, Инга. Мы учимся в одной школе, но до сих пор не знакомы. Думаю, пришло время это исправить. Искренне считаю, что твоя красота спасет мой мир, а он сейчас под угрозой, честное слово! Вот несколько штрихов к моему портрету. Имею массу достоинств. Мне нравится читать, особенно книги. Часто засыпаю с томиком Лермонтова. Когда ни возьмусь за него – сразу в сон клонит. Шутка. Я и сам пишу стихи. Говорят, они белые, так как в них нет рифмы. Мне сложно судить о своем творчестве, но стихи определенно не черные. Хотя всегда трудно понять, какого цвета твоя поэзия. Думаю, это решать читателю. Из спорта мне по душе шашки. С ними хотя бы всегда ясно: где черное, а где белое. В ближайшее время рассчитываю поднять свой уровень до шахмат. Я вообще-то ценю культурный отдых. Как-то раз был в театре на спектакле «Синяя птица», Метерлинк глубоко копает! Очень люблю музеи. Пушкинский – мой дом родной. Однажды я заблудился в залах и начал думать, что мне придется жить в итальянском дворике под присмотром гигантского Давида до глубокой старости. Я неплохо танцую, когда никто не видит, и тащусь от старой доброй классической музыки – люблю «Машину времени» и «Песняров». В политике придерживаюсь параллельных взглядов: считаю, что и левые и правые порой дело говорят. Всегда готов прийти на помощь нуждающимся. Перевожу нищих через дорогу. Подаю бездомным животным милостыню, ношу детям сумки. Подкармливаю старушек. Запросто смеюсь над собой. Умею хорошо готовить бутерброды. Характер легкий, почти невесомый. Но те, кто считает меня бесхарактерным, ошибаются, просто я скромный и не выставляю его напоказ. Верю в дружбу с первого взгляда и верную любовь между мужчиной и женщиной. Не имею вредных привычек, кроме Бочкина. А вообще, я простой парень, который очень хочет, чтобы ты обратила на него внимание.
Борис Адаскин
Посудите сами, разве можно было отправлять это письмо Инге? Конечно, нет! Лишь последняя фраза была похожа на правду, все остальное – полнейшая чушь. Я из кожи вон лез, чтобы произвести впечатление. Определенно, мой мозг не справлялся с возложенной на него ответственностью. Я плохо рублю в химии, но если любовь – это химическая реакция в организме, то первым отреагировал именно мозг. Его хватило лишь на то, чтобы признать свое поражение. Письмо пришлось удалить. И я замочил себя в ванне под сокрушительный «Rammstein».
Меня расписывают под хохлому
Никогда меня с такой силой не тянуло в школу. Я просыпался раньше будильника с одной лишь мыслью – сегодня увижу Ингу! И готов был прыгать по декабрьским лужам, бить чечетку и раздавать прохожим зонтики, как Джин Келли из маминого любимого фильма «Поющие под дождем». В то утро я тоже был окрылен любовью, еще не подозревая, что готовит мне новый учебный день.
На первом уроке, в самом его начале, когда класс еще не успел заснуть под литературные напевы Эры Филимоновны, к нам зашла завуч. Мы подскочили с мест, но Алла Олеговна кивнула нам, чтобы мы сели.
– Мне нужна Катя Фирсова, – почти шепотом, будто из-за этого мы меньше отвлекались от урока, сказала она.
Катька тут же оказалась возле правой руки завуча.
– Выбери одного мальчика из класса себе в помощники, – снова шепнула Алла Олеговна. – Ваша помощь нужна мне в зале.
Фирсова пошла чесать взором по партам. И мальчишки превратились в жирафов – так сильно тянули головы вверх, что их шеи, кажется, становились все длиннее и длиннее. Каждый хотел свалить с урока, хотя лично мне общество усыпляющей Эры Филимоновны было даже приятнее, чем несмолкаемая трескотня Катьки. И тут Фирсова остановила свой тяжелый взгляд прямо на моей переносице.
– Адаскин, – заявила она.
Класс стал роптать приглушенным баском:
– Ну…
– Почему он…
– Так нечестно, какая от Бориски польза, он же хилый совсем…
– Недавно я доверила Адаскину генеральную уборку класса, и он отлично справился, – будто оправдываясь, Катька взглянула на завуча.
Я хотел уже заикнуться, что в том заслуга Бочкина из параллельного класса, но Алла Олеговна без разговоров указала мне на дверь. Мы вышли из кабинета, и где-то за моей спиной раздалось привычное тягучее: «А-дааа». Я даже не вздрогнул.
Как оказалось, мне и Фирсовой предстояло расчищать физкультурный зал, который готовили к новогодней дискотеке. Катька должна была осуществлять идейное руководство – что куда тащить и двигать, а я был призван пахать, как вол.
– Вы тут начинайте, а скоро подойдет Сопыгин с помощниками, у них сейчас контрольная по химии, – сказала Алла Олеговна и добавила без улыбки: – Нахимичат и явятся. Им оставляйте весь тяжелый труд. Тут почти все на выброс.
Мы вошли в зал, там пахло пылью и гнилым деревом.
– Нужно создать здесь атмосферу праздника и новогоднего чуда, – сказала Фирсова.
Ей-богу, мне показалось, что ее рот пополз в романтической улыбке. Я осмотрелся. Действительно, было бы чудом разгрести весь этот хлам к Новому году. У стен навалены маты, старые спортивные снаряды, обмякшие мячи, рваные сетки. Этот зал последние годы служил складом, когда-то здесь проводили занятия спортивные секции, но теперь помещение не использовалось. Это была настоящая помойка, не преувеличиваю! Я прошел в дальний угол и с размаху прыгнул на маты, подняв облако серой пыли.
– Ты что развалился? – нависла надо мной Фирсова, она уже закатывала рукава.
– Жду этого… как его… Соплигина. Тут же сплошной тяжелый труд.
– Сопыгина, – поправила Катька. – А ну вставай. Хватай угол…
Фирсова буквально выдрала один мат у меня из-под локтя. Пыжась, она потащила его в сторону. Катька всерьез вознамерилась расчистить это помещение, и я понял, мне уже не отвертеться от помощи ей.
– И куда мы это потащим?
– К двери! – отдувалась Катька. – А там уже Сопыгин с дружками подхватят.
– Что бы ему из угла не подхватить? – пыхтел я.
– Нужно же мне откуда-то начинать мыть зал! – возмутилась Катька и от обиды выпустила свой угол мата.
Мат обрушился на пол, и на миг нам с Фирсовой показалось, будто зал немедленно отправится в тартарары. А пылищи поднялось столько, что мы начали чихать наперегонки, разбрызгивая слюни.
Ближайшие полчаса я в поте лица выполнял поручения Фирсовой и мысленно рыдал, вспоминая свой сонный класс. И гад Сопыгин не спешил на подмогу, видимо, весь ушел в химический процесс. Я же чувствовал себя бурлаком на Волге с картины Ильи Репина. И каждый новый мат казался мне баржой, тягать которую – непосильный труд.
– Что, Бориска, каши мало ел? – насмехалась Фирсова.
А затем хваталась своими ручищами за борт неподъемной «баржи» и тянула ее с такой легкостью, будто это и не мат вовсе, а так – надувной матрас. Оно и понятно, у Фирсовой каждодневные тренировки: один раз я взялся за ее школьную сумку, честно говоря, хотел спрятать ради шутки. Вы не поверите, я еле поднял этот пудовый чемоданище. Вечно она таскала с собой какие-то доклады, папки, анкеты – целый ворох бумаг. Думаю, если переработать всю эту макулатуру обратно в древесину, целая роща получилась бы…
– Зато ты, смотрю, много каши лопаешь! Диета не помешала бы, – огрызнулся я. – Ты, Фирсова, на девчонку-то перестала быть похожа. Настоящий мужик.
5На этих словах я почувствовал, что Катька перестала тянуть мат на себя.
– Сам ты мужик, – сказала она.
И намеренно направила свой угол в другую сторону. От неожиданности я зашатался, не справился с управлением, и меня понесло куда-то под мат. Тьма медленно накрывала. Я пятился от нее и вдруг оступился, что-то попалось мне под ноги. Спиной я навалился на какое-то большое, непреодолимое препятствие. И тут свет померк. Мрак и мат завладели моим миром. Я упал в бездну. Говорят, в таких случаях перед глазами должна проноситься вся жизнь. Ничего подобного со мной не происходило. Лишь тьма, тяжесть и отсутствие воздуха. Когда я уже начал думать, что смерть – это действительно конец всему, откуда-то из глубины раздался сдавленный бас:
– Черт возьми!
Ничего себе Страшный суд – мне даже слова не дали сказать в оправдание, сразу на галеры. Тут же меня подбросило куда-то вверх, и вспышка света заволокла все вокруг. Я зажмурился, готовясь сгореть в аду, так ни разу толком не поцеловавшись с девчонкой. Что-то сильное железной хваткой сковало плечи, меня начало трясти.
– Ты живой? – орал в уши чей-то знакомый визгливый голос.
Ну конечно, что за ад без Фирсовой.
– Адаскин, открой глаза!
И снова недовольный бас:
– Если он живой, то это ненадолго. Сейчас я его прикончу, будет мертвый! Святые сосиски! Я из-за него новые штаны порвал!
– Тебе штаны дороже человеческой жизни? Что ты за человек такой, Сопыгин?
Тогда я понял, что определенно нахожусь в мире этом, хотя все еще рискую отправиться в иной. Собрав волю в кулак, я открыл глаза. Надо мной висело белое и широкое, как луна, лицо Фирсовой.
– Порный полядок, – изрек я и попытался встать.
В тот же миг я увидел Сопыгина. Будто луну затмило собой солнце. Во всяком случае, Сопыгин показался мне настоящим огненным шаром. Он был разъярен, почему-то вбив в свою рыжую башку, будто я нарочно привалил его матом. Школьные брюки Сопыгина дали порядочную трещину по шву в самом неподходящем месте.
– Прости, случайно вышло, – начал оправдываться я. – И по поводу порток не беспокойся. Фирсова тебе их мигом подштопает!
Катька побелела еще сильнее, а потом на ее скулах выступили красные пятна. Видимо, она сжала зубы, промолчала, на удивление, не послав меня куда подальше с такими предложениями. Сопыгин неожиданно сменил гнев на милость.
– Лады, на первый раз прощаю.
Вы не поверите, но он начал скидывать штаны, от чего теперь уже Фирсова чуть не грохнулась на пол без чувств.
– Не бойся, у меня там физкультурная форма, – успокоил ее Сопыгин, обнажая спортивные шорты. – Дуй в кабинет труда за иголкой и нитками. Зашьешь штаны, помогу вам с уборкой. Иначе даже не надейтесь.
Катька не спорила, она метнулась из зала, а я остался один на один с Сопыгиным, чьи голые ноги напоминали музейные колонны.
– К-как к-контрольная по химии? – заикнулся я, желая завязать непринужденную беседу.
Сопыгин отмахнулся, давая понять, что все уроки на сегодня в прошлом, и он готов целиком посвятить себя физическим нагрузкам вплоть до последнего звонка. Плюхнувшись на мат, Сопыгин достал из сумки невероятной толщины бутерброд и, распахнув пасть, принялся с аппетитом завтракать. Вскоре вернулась Катька и стала послушно вонзать иглу в штаны, судя по размеру, они были куплены в магазине «Три толстяка».
– Трудись, – поддерживал ее Сопыгин. – Из тебя выйдет хорошая жена.
Катька поморщилась.
– Бьюсь об заклад, ты и готовить умеешь, – продолжал Сопыгин, уминая второй бутерброд. – Маме по выходным помогаешь пирожки печь…
Фирсова с подозрением глянула на Сопыгина, точно засомневалась, уж не подглядывал ли он за ее личной жизнью.
– Чем я по выходным занимаюсь и какой буду женой, тебя не касается, – процедила сквозь зубы.
Я следил за ними с одним желанием: потихоньку смотаться из зала, пока они заняты этой милой беседой. И с каждой фразой тихо делал шаг к двери, чтобы незаметно прошмыгнуть на лестницу.
– Да ладно тебе, – дружелюбно продолжал Сопыгин. – А то бывают некоторые девчонки, мнят о себе невесть что, а штаны штопать не умеют…
Взгляд Сопыгина помутнел, он не донес бутерброд до рта, замолчал. И я почему-то тоже застыл на месте, словно мне было дело до того, что думает этот верзила о девчонках.
– Ингу знаете? – спросил вдруг Сопыгин.
Я так и врос в пол, навострил уши.
– Это та недомерная, которую все время к директору таскают за поведение? – оживилась Катька.
Мне прямо захотелось поскрести иглой ей между лопатками.
– Точно! – снова сосредоточился Сопыгин, но бутерброд отложил. – Ничего из себя не представляет, а строит королеву. Ей мечтать нужно о таком парне, как я…
– Что, отшила? – Катька завязывала узелок на нитке.
– Кого? Меня? – Сопыгин изобразил недоумение. – Да я на такую и смотреть не стану. Ее и не разглядишь без лупы. Это же ходячая инфузория в туфельках!
– Инфузория туфелька, – зачем-то поправил я.
Сопыгин уставился в мою сторону и спросил, сощурив глаза:
– Ты что-то промямлил? Имеешь мнение по теме?
Я не знаю, что на меня нашло. Мнения об одноклеточных, расхожего с наукой, я не имел, да и обсуждать биологию с Сопыгиным желания не было. Тут у нас не собрание кружка естественных наук, а уборка зала. С чего меня понесло, до сих пор не пойму. И почему не смылся из зала до того момента, как Сопыгин заговорил об Инге. Тогда я полностью потерял ощущение реальности, а вместе с ним – инстинкт самосохранения.
– Инга нормальная девчонка, – тихо, но уверенно сказал я. – А если у кого-то плохо со зрением, очки надо носить.
– Не понял, – Сопыгин даже встал от удивления. – Что ты там бормочешь?
– Со слухом тоже проблемы? – я пытался говорить громче, но почему-то из глотки лез фальцет.
Сопыгин уже надвигался на меня, колонны ног отмеряли семимильные шаги.
– Бориска не то имел в виду, – вмешалась вдруг Фирсова. – Уверена, он не хотел тебя задеть, просто не научился нормально выражать свою мысль. Прогульщик, троечник, понимаешь?..
– Не ври! Что имею в виду, то и выражаю! – взбесился я и решил поддеть Катьку. – А ты сама недавно у Эры Филимоновны тройку за сочинение по Тургеневу схватила. Тоже не умеешь мысли выражать или просто тебе «Первая любовь» незнакома?
– Все мне знакомо, – вспыхнула Катька, которая не могла позволить себе быть в чем-то несведущей. – Просто у Тургенева выдумка одна, это мне не близко…
– Сама выдумываешь! Тебе просто любовь не близка.
Что тогда произошло с Фирсовой, я и теперь не понимаю. Она вдруг кинулась на меня, точно разъяренная медведица, и полоснула лапой по щеке. Я кожей почувствовал, как вздуваются царапины.
– Эй! Вы чего? Сдурели? – ошалел от происходящего Сопыгин.
Он совершенно забыл, что еще недавно сам пер на меня, мечтая о расправе. Промолчи я хоть сейчас, отделался бы легкими царапинами от Катькиных когтей. Но нет, что-то перевернулось во мне, будто повернулся ключ, и открылась дверь в комнату, которая была мне совершенно незнакома.
– А ты! – я задрал голову, чтобы заглянуть в лицо Сопыгину. – Что-то имеешь против Инги?
Сопыгин снова опешил.
– Защищать ее вздумал? Смешно. – Он криво усмехнулся. – Инга много о себе понимает. Задается. Сбить бы с нее спесь…
– А с тебя ничего сбить не надо? – я буквально лез головой в пасть льву.
– Нарываешься? – Сопыгин приставил к моему носу кулак, он пах колбасой.
– Просто не гони на Ингу, – продолжал внюхиваться в кулак я. – И замнем.
Тут Сопыгин искренне расхохотался.
– Погоди, не дошло, ты мне угрожаешь? Я буду говорить, что захочу про кого захочу, понял? – тут он вдруг распахнул свой кулак и схватился пятерней за воротник моей рубашки, приподнимая его вверх. – И ты повторяй за мной: «Инга инфузория».
– Отстань! – я начал приподниматься вверх, вслед за воротником. – Отпусти!
Но Сопыгина будто заело, как старую пластинку, он все талдычил про инфузорию. Я не выдержал, каким-то образом извернулся прямо у него в ручищах и схватился за шорты Сопыгина.
– Сейчас спущу! – хрипел я.
Что было потом, я уже не помню. Кулак прошелся мне по скуле, я тоже вовсю размахивал руками и ногами, периодически попадая во что-то мягкое, но упругое, точно мат. Где-то, как сирена, завывала Фирсова. Потом мне послышался голос Аллы Олеговны, но он тонул в шумном дыхании Сопыгина, который выдувал носом какой-то трубный звук. И вот чьи-то ручищи потащили меня в сторону, я все еще брыкался. Сопыгин был теперь на расстоянии, его держали два громилы, меня – еще один парень. Видимо, это подоспели помощники для уборки зала.
– Не подпускайте их друг к другу! – командовала испуганная Алла Олеговна. – Так держать!
Она метнулась ко мне.
– Цел? – ощупала всего.
Я рычал, как загнанный тигр, рвался в бой.
– Ррразрррешите, я его прррикончу!
– К дирректоррру! – рыкнула Алла Олеговна. – Обоих!
И нас поволокли из зала. Точнее, Сопыгин шел сам, дав понять друзьям, что вменяем. Зато я продолжал извиваться.
– Учи биологию, Сопыгин! – тянул я кулаки в сторону обидчика. – И слышишь ты, Фирсова! – кричал, выворачиваясь. – А Тургенев-то про себя и своего отца повесть писал! Никакие это не выдумки про первую любовь, дура ты, Катька, и ногти стричь не умеешь!
Меня волокли под руки, всего избитого, а я дрыгал ногами и почему-то чувствовал себя очень сильным, как никогда раньше. Мощь так и перла, просто пар из ушей. Позади остался все тот же заваленный хламом зал, зато после этой уборки я сам выглядел чудесно, просто сказочно – весь расписанный, точно под хохлому. Хоть новогоднюю дискотеку на мне устраивай…
Ингу в тот день я так и не увидел.
Исповедь арестанта
Провести выходные, будучи запертым в своей комнате, – это наказание придумал сам черт! Уверен, даже Бочкин хоть немного радовался в воскресенье, а уж в субботу, засыпая, он точно был просто счастлив, понимая, что завтра не нужно идти в школу. Наверное, лишь я один был совершенно подавлен с пятницы до понедельника. А все из-за драки с Сопыгиным. После происшествия в физкультурном зале моих родителей вызвали в школу. Такое случилось впервые, клянусь. Я, конечно, не был примерным учеником, как Фирсова, но до такого докатился впервые. Раньше как-то удавалось самому разруливать все школьные проблемы. Признаться, меня и к директору ни разу не водили. Теперь вы понимаете, что творит любовь со средним учеником, так что хулигану о ней и помышлять нельзя, пока не подтянет поведение. Но самое неприятное: мои родители прознали, что в этой потасовке была замешана девчонка. Видать, Фирсова-доносчица рассказала Алле Олеговне, с чего началась драка. Мы-то с Сопыгиным молчали все время у директора, будто языки проглотили. Даже я успел выговориться по дороге, иссяк. А Сопыгин и не думал трепать лишнего. Зато Фирсова долго о чем-то трещала на ухо завучу, пока директор нас прорабатывал. Уверен, это из-за Катьки меня и настиг домашний арест! Простая драка на почве личной неприязни не так сильно испугала бы родителей. Но если в дело вмешивалась любовь, это казалось им недопустимым. Мама решила, что теперь я начну катиться по наклонной – прогуливать школу, курить, выпивать. А папа вообще невесть что нафантазировал, зачем-то назвал маму бабушкой и попробовал даже веселиться, но быстро был поставлен на место: мама не терпела его шуток. Во всяком случае, до понедельника мне запретили покидать свою комнату: пустили выходные под откос, подозревая, что я потрачу их на тайные свидания. Хотя, с такой физиономией показаться на глаза любимой девушке было бы страшной ошибкой. Фингал под глазом – еще куда ни шло, но царапины от Катькиных когтей смотрелись подозрительно. Такие шрамы мужчину не украшают, а дискредитируют. Родители определенно ничего не понимают в любви, они, наверное, уже забыли, как это бывает. Удивляюсь, как у меня вообще могла появиться младшая сестра. Хотя это ошибка природы, не иначе. Оглядываясь назад, я понимаю, что почти десять лет был беспечным и наивным малым, а потом появилась Рита. Когда никто уже не ждал, а я и не подозревал вовсе. И вот теперь она ошивалась под дверью, пытаясь что-то подсунуть в щель или завести разговор.
– Боись, ты там? – спрашивала она, картавя.
Будто я мог испариться.
– Мама йугается, – сообщала она. – Цайапины боят?
– Уйди, я все равно тебя не понимаю и не слушаю, – опрометчиво отвечал я.
Стоило завести с Ритой беседу, так она прилипала, словно жвачка к волосам – не отдерешь. Сестра что-то лепетала за дверью, не выговаривая половины букв, я отошел к окну. Декабрь по-прежнему никак не походил на зимний месяц. На газонах еще виднелась трава, а в местах, где от домов расходились трубы с горячей водой, зеленели настоящие заросли, отчего земля походила на арбуз с чередою черных и зеленых полос. И на небе, как назло, не было облаков. Солнце светило совсем по-осеннему, окатывая все вокруг рыжими лучами. Во двор уже высыпали ребята, они висели на турниках, облепили лавки, на футбольном поле вовсю шла игра. А мне приходилось втыкать нос в оконное стекло и пялиться на все эти радости жизни. От скуки и обиды мне даже вспомнился Пушкин: «Сижу за решеткой в темнице сырой». Я был узником этих стен, правда, вместо молодых орлов под окном прохаживались голуби неопределенного возраста. Они не клевали кровавую пищу, зато изрядно пачкали машины. Но даже в этот скорбный миг я ничуть не жалел о том, что сцепился с Сопыгиным. Признаться, где-то в глубине души я был даже горд собой. Инга переменила меня, даже не подозревая об этом. Еще недавно я готов был сам штопать чужие портки, только бы не вызвать гнев такого громилы. А по сути, чего я боялся: нескольких синяков? Был бы рядом Бочкин, так я и не пострадал бы совсем. Выходит, боялся я вовсе не Сопыгина, а самого себя. Представлял, как буду выглядеть в драке, чего не сумею сделать правильно, красиво? И в результате оказывался еще более жалким – настоящим трусом. Страх – подлая штука, он все переворачивает задом наперед. Сколько ни бежишь от того, что тебя пугает, всегда возвращаешься на прежнее место. Прямо как в фильмах ужасов, я не шучу. Зато после схватки с Сопыгиным меня уже сложно было чем-то напугать, и если бы не родители, я чувствовал бы себя вполне сносно.
Дверь в мою камеру пыток распахнулась. Это мама пришла допрашивать.
– Сынок, признайся, из-за кого ты подрался? – мягко стелила она. – Ты в кого-то влюбился? Давай, я поговорю с родителями этой девочки.
Вы себе представляете! О чем она собиралась говорить с предками Инги? Что вообще в головах у этих взрослых? Манная каша?
– Я ни в кого не влюбился, – в который раз отпирался я, стараясь сделать как можно более честное лицо.
– Не ври, Катюша по секрету мне сказала…
– Это все Фирсова! Я так и знал!
Дата добавления: 2015-09-30; просмотров: 23 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |