— Лучше, чтобы поверил.
Прошло три ночи, прежде чем мы его нашли. Мы протралили Клэпхем, Стритхем, Стоквелл, Кеннингтон и наконец обнаружили его в клубе в Брикстоне. Я принес «глок». Я не знал, что пакует Джордан, но надеялся, что это что-то мощное. Мы припарковались, не доехав до клуба, в который зашел Керковян.
Джордан сказал:
— Отдай пистолет.
— Что?
— Он тебя обыщет.
— Угу.
— Не буду желать тебе удачи, потому что в этих делах нужны только слаженность и хорошие нервы.
— Ну а я бы не отказался от удачи, — сказал я.
Вышел из машины, добавил:
— Увидимся.
— Вряд ли ты меня увидишь.
У дверей клуба стоял вышибала с видом пригорюнившегося лавочника, который приготовился дать мне крепкого пинка. Говорит:
— Только для членов клуба.
— Сколько?
Он оглядел меня с головы до ног, оценил полученный результат и сказал:
— Двадцать пять.
Я отмусолил, сколько было сказано, спросил:
— Может, ты мне пригласительный дашь, или как?
— Я тебя запомню.
— Это обнадеживает.
Зашел. Зал забит под завязку. Брикстонская смесь
растаманов
готов
трансвеститов
ирландцев
мелкой уголовной мрази
продажных копов.
Керковян сидел за угловым столиком, и с ним наш панк Я подумал: «Вот дерьмо».
Подошел к ним, говорю:
— Братаны.
Панк заухмылялся:
— Митчелл.
Керковян был в черном костюме, выглядел как цинично оттраханный Брайан Ферри. Говорит:
— Я много чего о тебе слышал.
У него был псевдоамериканский акцент. Как будто он насмотрелся самых плохих фильмов категории «Б». Зубы гнилые — наверное, со стоматологией в Восточной Европе плоховато. Поднялся, сказал:
— Я тебя угощаю.
— Не сейчас. Я слышал, ты меня ищешь.
— До тебя дошло, парень.
— Ну, у меня машина, прокатимся?
Панк говорит:
— С ума не сходи.
Я посмотрел на Керковяна:
— Ты ведь не боишься проехаться со мной, да?
Он широко улыбнулся, показал все свои гнилые коренные зубы. Я прибавил:
— У меня с собой ничего нет, можешь меня обыскать.
Он обыскал.
Это был обычный брикстонский клуб, никто даже глазом не повел.
Панк процедил:
— Что за урод.
Я сказал:
— Ну что, ты идешь?
— Ну, если мой новый друг тоже пойдет со мной.
Я пожал плечами. Вышел первым. Когда подходили к машине, сказал:
— Задняя дверь не работает.
Панк подскочил, заглянул внутрь через стекло и сказал:
— Там ничего нет.
Я сел за руль, панк рядом со мной уселся, Керковян рядом с ним примостился. Панк сказал:
— Где ты нашел эту кучу дерьма?
Как только я завел мотор, Джордан вскочил и набросил проволоку Керковяну на шею. Я двинул панку локтем в лицо и ударил его головой о приборную доску. Керковян цеплялся и метался, но Джордан сзади упирался коленом в кресло. Казалось, прошел целый час, Керковян обмяк, глаза его вылезли из орбит. Я сказал:
— Джордан… Джордан, отпусти его.
— С этой мразью надо быть очень осторожным.
— Черт, ты ему почти голову оторвал.
Джордан отпустил. Я завел машину и поехал оттуда к чертовой матери. Джордан сказал:
— Езжай в Холланд-парк.
Все переднее сиденье было залито кровью. Джордан набросил на сиденье одеяло. Я спросил:
— А что с пацаном делать?
— Копать поможет.
Начался сильный дождь и помог скрыть от любопытных глаз то, что находилось на переднем сиденье. Кровь лилась по моим ботинкам на тормозную педаль.
Когда мы подъехали к Холланд-парку, дождь совсем разбушевался. Я спросил:
— А как актриса?
— Она будет спать до середины дня.
— Ты уверен?
— Я сделал все, чтобы быть уверенным. Заезжай в гараж.
Я заехал.
Вышли из машины, Джордан извлек откуда-то непромокаемые плащи, сказал:
— Возьми тачку.
Потом перетащил панка и Керковяна в гараж. Панк начал приходить в себя. Джордан сказал:
— Вытащи всё у них из карманов.
У Керковяна я вытащил
«зиг-зауэр» сорок пятого калибра
бумажник
сигареты
стилет
клочок бумаги с телефонным номером.
Это был номер Ганта.
У панка я вытащил
«браунинг»
толстую пачку денег
ментоловые леденцы
презервативы
кокаин.
Джордан набрал в ведро воды и вылил ее на панка.
Тот что-то пробормотал, закашлялся, медленно открыл глаза. Выглядело для него все довольно кошмарно. Две фигуры в длинных брезентовых плащах, на улице буря и дождь, а рядом труп.
Панк посмотрел на меня, промямлил:
— Ты мне нос сломал.
Джордан сказал ему:
— Вставай, работать пора.
Панк с трудом поднялся на ноги, заныл:
— Что происходит?
Джордан сказал:
— Заткнись — и, возможно, останешься жив.
Он заткнулся.
Я спросил:
— Куда Керковяна положим?
— К вязу, куда он твоего друга пристроил.
Джордан пошарил на полке, нашел бутылку бренди, протянул мне. Я сделал приличный глоток, протянул бутылку панку.
Его так трясло, что он еле-еле ее удержал. Бренди потек у него по подбородку, потом по груди. Я сказал:
— Держи двумя руками.
Он чуть не захлебнулся, но что-то внутрь протолкнул. Я передал бутылку Джордану; он хлебнул немного. Панк посмотрел на меня, сказал:
— Не позволяйте ему убить меня, мистер Митчелл.
Мистер!
Я кивнул:
— Конечно нет.
Джордан:
— Помоги мне вытащить проволоку из горла.
Мы перевернули Керковяна на спину, голова его запрокинулась, из-под нижней губы показались зубы. Панк произнес что-то типа:
— А-хр-р-р…
И его вырвало.
На концах проволоки были приделаны две деревянные ручки. И выглядели они весьма потертыми. Я не хотел об этом думать. Каждый взялся за ручку, потянули. Проволока вышла гладко, но не так чтобы чисто. Джордан протер ее о костюм покойника. Потом выпрямился, отхаркнулся и плюнул на него. Сказал:
— Грузи!
И мы бросили тело в тачку. Джордан взял «зиг-зауэр», взвесил на руке. Я сказал:
— Это самый бесперебойный автоматический стрелок, какого ты видел в жизни.
Он направил на панка дуло, повел им слегка и сказал:
— Давай толкай.
Буря нарастала. Удары ливневых струй чувствовались даже через дождевик Панк еле-еле тащил тележку, но в конце концов мы всё же добрались до вяза. Джордан бросил на землю заступ и велел:
— Копай.
Панк вытер кровь и сопли с разбитого носа, спросил:
— Что, я?
— Ты.
Раскисшая от дождя земля облегчила работу панку, но он всё время оскальзывался и падал.
Джордан отдал мне фляжку, и я пил как сумасшедший.
Наконец могила была выкопана. Джордан наклонился над тачкой, достал из плаща кусачки и отрезал Керковяну мизинец.
Панк заскулил.
— Господи Иисусе, — выдохнул я.
Хруст кости прозвучал как пистолетный выстрел. Затем Джордан наклонил тачку, и тело упало в яму. Удар о землю был как всплеск в адовом котле.
Джордан протянул мне «зиг-зауэр».
— Что? — произнес я с недоумением.
Он посмотрел мне прямо в глаза, проговорил:
— Я заметил, что твоя речь засорена американизмами, так что… твой выстрел.
Панк понял, что сейчас произойдет, заблажил:
— О боже, мистер Митчелл, я никому ничего не скажу!..
Я выстрелил ему в лоб. Он немного постоял, покачался, потом упал в яму. Джордан взял лопату, начал закапывать могилу. Я не пошевелился, просто стоял там, под дождем, «зиг» дрожал у меня в руке.
Джордан выпрямился, сказал:
— Пойдем выпьем по чашке чая.
За кухонным столом, когда Джордан готовил чай, я сказал:
— Микки Спиллейн всегда заставлял своих персонажей пить виски, потому что не мог правильно написать название коньяка.
Джордан промолчал.
Мне было все равно.
Он поставил на стол дымящиеся чайники, спросил:
— Печенье?
— Это «Рич»?
— Всего лишь «Микадо».
— Тогда я пас.
Он достал из-под раковины бутылку «Гленливет», я говорю:
— У тебя что, повсюду бутылки рассованы?
— И не только бутылки.
— О!
Он отвинтил крышку, плеснул виски в чай.
Я отхлебнул. Почувствовал вкус чая, в который добавили виски.
Скрутил сигаретку, предложил Джордану. Он взял, я начал вторую. Зажег, и через минуту над нами уже висело облако. Я спросил:
— Джордан, почему тебя так назвали? Ведь не из-за бейсбола?
Он фыркнул, ответил:
— Мой отец родился на берегу Иордана.
— Я думал, ты венгр.
— Мы переехали.
— Ты когда-нибудь слышал эти строки:
Во мне столько гробов,
Как на старом кладбище…
Он затушил окурок, сказал:
— Еще ничего не кончилось.
— Боюсь, ты прав.
Я поднялся из-за стола:
— Мне нужно вздремнуть.
— Тебе это точно нужно.
ФИНАЛ ПЬЕСЫ
~~~
ДЖОРДАН ПОСЛАЛ ОТРЕЗАННЫЙ палец Ганту.
Великолепно упакованный.
Позолоченная коробочка.
Хрустящая оберточная бумага.
Красный бархатный бант.
Сказал мне:
— И жив был пальчик, да отписался…
Я сказал:
— Ты больной ублюдок.
Начал восстанавливать отношения с Эшлинг. Она сначала возражала, заставила меня поволноваться, потом согласилась. Мы встретились в пабе «Солнце и блеск» в Портобелло… Я купил новые ботинки. «Джи Пи Тод'з», клевая вещь. Стоят, поганцы, дорого, но ноги ой как благодарны.
Ботинки были желто-коричневые, я надел их с гэповскими брюками цвета хаки, кремовым свитером и пиджаком Гуччи. Выглядел вполне удобоваримо.
На Эшлинг было убойное черное платье. Я сказал:
— Платье убойное.
Она улыбнулась. Забрезжила надежда. Она сказала:
— Ты тоже неплохо выглядишь.
— Нравятся мои ботинки?
— «Балли»?
— Нет.
— Подделка?
— Ну это вряд ли.
— Ох, извини, я совсем забыла, что ты мужчина опытный и искушенный.
— Это не из «Симпатии к дьяволу»?
— Не знаю.
— Наверное, «Роллинги» эту вещь еще до твоего рождения спели.
Она проигнорировала мое замечание, спросила:
— Куда пойдем?
Я говорю:
— Хочешь поужинать?
— Я хочу тебя, и сильнее только ирландская печаль.
Такая штука с этими ирландцами: они всегда готовы с тобой поговорить, и говорят они неплохо. Но о чем они, черт возьми, говорят?
Никто не знает.
Эшлинг между тем продолжала:
— Есть такая мысль: давай возьмем видеокассету напрокат, закажем пиццу, и ты узнаешь, что скрывается под убойным платьем?
— А ничего, если я захочу сделать это прямо здесь, на улице?
Мы пошли к ней. И с той минуты, как мы вошли, Эшлинг все время находилась на мне.
Ее бедра двигались, как жернова, а рот связывал надеждой. Когда мы закончили, я выдохнул:
— А где же пицца?
Позже мы посмотрели фильм «Три цвета: Красный». Не могу сказать, что я там все понял. Эшлинг весь фильм проплакала. А долбаные субтитры я ненавижу. Она спросила:
— Тебе понравилось?
— Понравилось.
— Честно скажи, я не обижусь.
Потом, когда перебрался наверх, я сказал:
— Мне нравятся французские фильмы, есть в них что-то такое… je ne sais quoi.[39]
Она это восприняла
по-своему
как ей хотелось…
и отработала по-французски.
Сказала:
— О, я так счастлива, Митч, ты и по-французски говоришь.
Эту фразу я подхватил в тюряге. Один серийный насильник обычно орал ее, когда за ним приходили наши тюремные блюстители нравственности.
А случалось это раза по два в неделю. Я сказал:
— Конечно.
Она села, простыня упала, грудь обнажилась. О черт, я готов был вообще по-русски заговорить. Эшлинг сказала:
— Так здорово, это только часть трилогии. Мы еще посмотрим «Синий» и «Белый».
Я кивнул, полез за своим табачком и начал скручивать сигаретку. Эшлинг с интересом наблюдала. Я спросил:
— Хочешь?
— Ты мой наркотик.
Ух!
Наконец взялись за пиццу, на скорую руку разогретую в микроволновке. Когда она, кусок за куском, исчезла у меня во рту, Эшлинг спросила:
— Все аппетиты удовлетворены?
Я кивнул.
Тихо играло радио. Пели хорошие ребята.
Грэм Парсонс.
«Ковбой Джанкиз».
До того момента, пока Фил Коллинз не начал выть «Истинные цвета».
Эшлинг спросила:
— О чем ты думаешь?
Я знал ответ, сказал:
— О тебе, дорогая.
Она засмеялась, я добавил:
— И лампу включать не нужно, твои глаза любую комнату осветят.
— Дерьмовый разговор.
Тут радио вмешалось с песней Айрис Демент «Сегодня год, как умер мой отец».
Эшлинг заплакала. Я подвинулся, чтобы обнять ее, она отстранилась. И молчала до последней западающей в память ноты. Потом сказала:
— Мой отец был алкоголиком. Брат рассказывал, что в детстве я жила как олень под фарами мчащегося автомобиля. Я много лет билась, чтобы хоть вытянуть его из омута на мелкое место. И когда он умер, задыхаясь от выпитого, я была счастлива. В больнице они дали мне его личные вещи… Знаешь, что это было?
Я понятия не имел, сказал:
— Понятия не имею.
— Бойскаутский ремень и четки.
Она взяла корочку от пиццы, бросила, потом сказала:
— Четки я в реку выкинула.
— А ремень оставила?
— Это было всё его наследие.
— Черт, у тебя острый язык, ты об этом знаешь?
Она улыбнулась, спросила:
— Хочешь услышать глупость?
— Что?
— Натуральную глупость.
— Ну…
— Все говорят сегодня о Новой Женщине. Которая не хочет ничего традиционного. Только мужа, дом и детей.
Я промолчал. Потянулся за выпивкой. Эшлинг сказала:
— Я хочу тебя.
Склонилась надо мной, оседлала и занялась любовью.
Я не возражал. После окончания сказала:
— Ну вот, разве я не была бы дурой, если бы этого не сделала?
— Точно была бы.
Я себя дураком не чувствовал. Весь следующий день я провел с ней. Сходили на рынок в Портобелло, посмеялись над барахлом, которое там продают. Съездили в Вест-Энд и сфотографировались в развлекательном центре Трокадеро. Странно, но фотка получилась хорошая. Эшлинг выглядела молодой и радостной, а я… я выглядел так, будто рад, что она именно такая. И я действительно был этому рад.
Когда я вернулся в Холланд-парк, часы били полночь. Свет в доме не горел. Я навестил актрису, прикоснулся рукой к ее щеке, она произнесла:
— М… м…
Но не проснулась.
Ни следа Джордана.
Пошел к себе, открыл пиво. На меня накатила тупая усталость, которая бывает только тогда, когда тебе хорошо. Я это даже не пытался понять, пока не утратил. Любил ли я Эшлинг? Абсолютно точно было одно: она заставляла меня ощущать себя тем человеком, каким я когда-то надеялся стать.
Выпил, пиво было холодное, приятное. Разделся и лег в постель. Господи, как я вымотался. Вытянул ноги. Коснулся пальцами чего-то мокрого и мгновенно их отдернул. Выскочил из кровати, содрогаясь от ужаса. Сорвал покрывало. Там лежал комок запекшейся крови. Я видел, но не мог понять, что я вижу. Присмотрелся — это была голова собаки. Щенка Бриони… как, мать его, звали… Бартли? Бартли-Джек.
Слышали когда-нибудь, как Долорес Кин поет песню «Каледонец»?
А вот я тогда услышал.
Не знаю почему.
Когда я выскочил из этой ужасной постели, песня начала колотиться в моем мозгу.
Я понял, что схожу с ума.
Потом почувствовал, что меня схватили за плечи, а потом — сильный шлепок по лицу. Я сказал:
— Эй, по лицу бить не надо.
Джордан сказал:
— Ты кричал, нам не нужно, чтобы мадам проснулась.
— Господь не мог позволить, чтобы такое произошло.
Он подошел к кровати, бормоча что-то по-венгерски.
Наверное, что-то вроде «чтоб я сдох». Я сказал:
— Это собака моей сестры.
— Почему мы еще здесь? Пошли.
Мы взяли дождевики и пушки, сели в мою машину. Движения на улицах почти не было, и мы проехали город минут за тридцать. Бриони жила в доме на Пэкхем-роуд. Все ее драмы разыгрывались не на виду.
Во всех окнах горел свет. Джордан спросил:
— Ты с главного входа или со двора?
— С главного.
«Глок» был у меня в правом кармане. Дверь была раскрыта настежь.
Я ее прикрыл. Прошел на цыпочках в гостиную. Бриони сидела в кресле, вся в крови. Я чуть не задохнулся, пока не понял, что это была кровь собаки, тело которой она держала на руках.
Бриони отрешенно смотрела перед собой. Я позвал:
— Бри?
— О, привет.
Я зашел в комнату, подошел к Бри и спросил:
— Ты в порядке, детка?
— Посмотри, что они сделали с моим крохой.
— Кто сделал?
— Я не знаю. Я пришла домой и нашла его в своей кровати. Где же его голова, Митч?
В комнату вошел Джордан. Я сказал:
— Бри, это мой друг Джордан.
— О, привет, Джордан, хотите чаю?
Он покачал головой. Я сказал:
— Бри, давай я возьму Бартли-Джека.
— О'кей.
Я взял у нее из рук окровавленное тельце щенка. Оно было еще теплым. У меня крыша начала съезжать.
Джордан сказал:
— Я приведу в порядок твою сестру.
Он помог ей встать из кресла, взял ее за руку. Зазвонил телефон. Я поднял трубку и услышал истерическое хихиканье.
Я бросился к двери, Джордан перехватил меня, спросил:
— Ты куда?
— Это Гант.
— И что?
— Я убью этого ублюдка.
Он повернул меня лицом к себе, сказал:
— Подумай хорошенько. Тебе нужно застать его врасплох. У него есть семья?
— Дочь, школьница.
— Мы нанесем удар во время завтрака.
— После того как дочь уйдет в школу?
— Это как ты пожелаешь.
— Как Бриони?
— Спит. Я дал ей успокоительное.
— Кто ты, на хрен, такой, мобильная аптека?
Он улыбнулся:
— В том числе.
Джордан вышел на полчаса, вернулся с пакетом, сказал:
— Это поможет переждать ночь.
— Надо же. Ты быстрее, чем пуля.
Он криво усмехнулся. Достал упаковку «Бада», багет, ветчину, помидоры, соленые огурцы, банку майонеза.
Я спросил:
— Где ты достал это дерьмо?
— Это же Пэкхем.
Нет комментариев.
После нескольких банок пива я изрек:
— Мэтт Скаддер у Лоуренса Блока сказал: «Мало ли что зима — оденься потеплее и иди».
Доедая французскую булку, Джордан спросил:
— И что это значит?
— Не знаю, но мне нравится.
Мы разработали план удара по Ганту. Точнее сказать, мы рассмотрели различные варианты.
Отвергали
меняли
сходились на чем-то.
Джордан сказал:
— О'кей. Это хорошо. Надо сделать так, чтобы это выглядело, как будто сорвалась крупная сделка с наркотиками.
— Как?
Он порылся в пакете, выложил
шприцы
герыч
и другие причиндалы
на стол.
Я сказал:
— Это же моя походная аптечка!
— Я знаю, — кивнул Джордан.
Я встал:
— Ты копался в моей комнате?
— Каждый день.
— Урод, ты во что играешь?
Он спросил:
— Слышал когда-нибудь про Энтони де Мелло?[40] Конечно нет. Ты прочел кучу дрянных детективов — и уверен, что знаешь жизнь.
Он не сказал: «Ты идиот!»
Но в воздухе это висело.
О да!
Он продолжил:
— Де Мелло сказал, что девяносто процентов людей спят. И никогда не просыпаются. Когда было Венгерское восстание?
— Это что, телевикторина? На хрена мне сдалось Венгерское восстание?
Voil. Ты даже не знаешь, что лежит в основе любого детектива. Cherchez la femme.[41] Я вырос в окружении мужчин, которые были порядочными, сострадательными людьми. Они должны были выслеживать и уничтожать детоубийц. И занимаясь этим, они постепенно превращались в зверей, оборачивались камнем. Они никогда не улыбались.
Я понятия не имел, где такое могло происходить, сказал:
— Понятия не имею, где такое могло происходить.
Он достал из сумки несколько таблеток, положил их на ручку кресла, сказал:
— Де Мелло рассказал испанскую историю о цыплятах. Орлиное яйцо попало в курятник. Куры высидели его и оставили птенца как своего. Орленок научился копаться в земле в поисках пищи и рос как все. Однажды он увидел пролетавшую мимо величественную птицу. Ему объяснили, что это самое великолепное из всех земных созданий. Он продолжил копаться в земле в поисках пищи, дожил до старости и умер, веруя в то, что он курица.
Я пожал плечами:
— Очень глубоко.
Он промолчал, поэтому я сказал:
— Давай расскажу тебе историю из одного дрянного детектива, который я прочитал. Гарри Крюз![42] Такая комичная южная готика…
Джордан поднял руку, сказал:
— Не сомневаюсь, ты никогда не слышал притчу о свинье.
— О чем… о какой, мать ее, свинье?
— Как говорилось в одной… не пытайтесь научить свинью петь. Это будет пустой тратой вашего времени и только рассердит свинью. Приношу свои извинения за то, что поверил, будто ты можешь петь.
Бриони вскрикнула, отвлекая нас от того, к чему этот разговор мог нас привести.
Сестра спала, но неспокойно. Я покачал ее на руках, и она затихла. Я сам немного вздремнул, и мне снились
безголовые свиньи
летающие цыплята
и
бессловесные трупы.
Проснулся, когда Джордан тронул меня за руку и сказал:
— Нам пора идти.
Протянул мне кофе и таблетку. Я взял то и другое. Бриони крепко спала, и я поцеловал ее в лоб. Джордан наблюдал за нами, выражение его лица понять было невозможно.
Я сказал:
— Только мертвые знают Бруклин.
Так назывался роман Томаса Бойла. Возможно, Джордан и не хотел ничего знать о криминальном чтиве, но это совсем не значило, что он о нем не услышит.
Мы надели дождевики, тихо обсуждая наш план. В пальцах на ногах и руках у меня стало покалывать. Адреналин закрутил рукоятку. Я спросил:
— Что, черт возьми, со мной творится?
— Ты сейчас воспрянешь.
— Что?
— Скажем так: я переключил твою скорость.
— Амфетамин?
— Что-то вроде.
Занялся рассвет. Джордан сказал:
— Я не знал, что у твоей сестры есть ребенок.
— У нее нет ребенка.
— Там целый гардероб забит детской одеждой.
— Что? Ты и ее комнату обшмонал?
— Сила привычки.
Ускоритель щипал мне глаза и расширял зрачки. Джордан проверил «зиг-зауэр». Я спросил:
— Нравится этот калибр?
— Девять миллиметров? Конечно.
Мы вышли из дома. Стену подпирал дворник.
Перекур.
На его тележке висел радиоприемник, «АББА» исполняла песню «У меня есть мечта».
Дворник сказал:
— Привет, мужики.
Ирландец.
Я сказал ему:
— Ничего себе погодка.
Он кивнул:
— Если небеса не подпортят.
Джордан дал по газам, и мы уехали. Я думал о Гарри Крюзе и его интервью, которое он взял у Чарли Бронсона.
Бронсон тогда сказал:
Нет никаких причин, чтобы не иметь друзей.
Скорее наоборот. Но я думаю, что друзей не следует заводить до тех пор, пока не захочешь делиться с ними временем.
А свое время я не отдаю никому.
До дома Ганта доехали минут за двадцать. Если можно так сказать, я был на последней скорости. Было почти восемь. Моя система начала испытывать перегрузку. Ноги и руки зудели, множество готовых взорваться мыслей прыгали в моей голове, как резиновые шарики.
Вдоль улицы стояли деревья.
Джордан сказал:
— Это бульвар.
— Гребаный лондонский бульвар, — уточнил я.
По улице медленно ехал школьный автобус.
Джордан спросил:
— Читал когда-нибудь «Встречи с замечательными людьми»?
— С отчаявшимися людьми… да.
Он пропустил мое замечание мимо ушей, следя за автобусом, продолжил:
— Наслаждаться творениями
Гурджиева
Успенского
Шиванды
Йоганды
Блаватской
Бэйли…
…а потом оставить божественный свет и вернуться во мрак.
Меня так и подмывало добавить к списку ливерпульскую четверку, но я побоялся, что он меня пристрелит. В доме Ганта открылась парадная дверь, на крыльце появилась женщина, державшая за руку девочку. Она поправила ранец, оправила на девочке пальто, наконец, обняла ее. Женщина наблюдала за отъезжающим автобусом с отсутствующим выражением на лице. Потом зашла обратно в дом. Джордан сказал:
— Идем.
Пока шли, он спросил:
— Через переднюю дверь или через заднюю?
Я угрюмо ухмыльнулся и сглотнул.
~~~
ЧТО МОЖЕТ БЫТЬ САУНДТРЕКОМ к убийству? В моей голове звучал голос Леонарда Коэна, его «Знаменитый синий плащ». Когда я подошел к двери, пробормотал про музыку на Клинтон-стрит. Эта строчка мне нравилась.
Позвонил в дверной звонок.
Колокола зазвонили!
И что еще хуже, они зазвонили мелодию… «Палома бланка»! Богом клянусь. Сколько времени прошло, когда у них был праздник?
Она открыла дверь.
Я ударил прямо в лицо. Она осела, как мешок с картошкой. Огляделся. Словно ждал, что сейчас выйдет молочник и скажет: «Она тебе тоже не заплатила, да?»
Схватил ее за волосы, затащил внутрь, захлопнул дверь. Женщина была в полной отключке. В прихожей появилась чья-то фигура. Я запаниковал, начал нащупывать пистолет. Джордан покачал головой. Потом приложил палец к губам, показал на второй этаж Гант сидел в кровати, на коленях его стоял поднос с завтраком. Выглядел Гант ошеломленным. Я сказал:
— Всем доброе утро.
Он как раз подносил ко рту чашку с кофе. Рука застыла на полпути. Я подошел, выбил чашку из рук Она ударилась о стену и отскочила. Джордан стоял в дверях. Я нанес удар левой, сказал:
— Ты хотел меня видеть, а? Вот он я, мать твою.
Он все еще ничего не произнес. Я схватил его за пижаму, стащил с кровати. Джордан вынул из пальто молоток и начал лупить по зеркалам. Гант сказал:
— Ну хватит.
Я вытащил «глок», направил на Ганта, сказал:
— Ты когда собаке голову отрезал, тебя это заводило?
— Что?
Я потерял контроль и начал молотить его пистолетом, пока Джордан не перехватил мою руку.
— Он сознание потеряет, — сказал он.
Придя в себя от залета, обнаружил, что все руки забрызганы кровью. И не моей.
Джордан говорит:
— Пора.
Гант постарался взглянуть на меня оставшимся глазом, сказал:
— Давай договоримся.
Я выстрелил ему в рот. Джордан вытряхнул кучу наркотиков и шприцев на кровать, потом выстрелил Ганту в голову.
Мы перевернули дом вверх дном, откопали
двадцать тысяч
кучу крюгеррандов[43]
три пистолета
нычку кокса.
Все забрали с собой.
Когда собирались уходить, жена начала приходить в себя.
Джордан пнул ее в голову, спросил:
— Хочешь всё это поджечь?
— Нет, ненавижу огонь.
Когда мы доехали до Пэкхема, я сказал:
— Высади меня здесь, я хочу друга повидать.
— Уверен? Я имею в виду, ты сейчас не в себе.
— Это мертвый друг.
Если у него был на это ответ, то он его не произнес. Показал на добычу:
— Все это добро… Это всё твое.
— Что?
— Это твое.
— Ты шутишь, черт… Здесь маленький бюджет для маленькой страны.
— Мне деньги не нужны.
— Ну если ты настаиваешь.
Черт бы побрал эти таблетки, но у меня вырвалось:
— Думаю, я женюсь.
В первый раз я увидел, как Джордан обрадовался. Он схватил мою руку, горячо ее пожал и говорит:
— Чудесно, ты правильно думаешь… Но я не уверен, что Лилиан на самом деле не замужем.
Я немного собрался с мыслями, сказал:
— Лилиан! Кто, мать твою, говорит о Лилиан?
Он выпустил мою руку, нахмурился, спросил:
— Еще кто-то есть?
— Конечно, — ответил я.
И я рассмеялся, вспомнив глупый разговор с Эшлинг.
Я уже начал немного приходит в себя, говорю ему:
— Хочу, чтобы ты был на свадьбе… О'кей?
Он открыл дверцу машины, говорит:
— Иди навещай своего мертвого друга.
~~~
В ЦВЕТОЧНОМ МАГАЗИНЕ около автобусного депо я накупил чертову кучу цветов. Я так перестарался, что цветочник даже занервничал. До тех пор, пока я не показал наличку. Я был такой ненормальный, что решил дать парню на чай. Ногтем большого пальца подбросил «крюгер» в воздух, сказал:
— Это тебе, повеселись.
Ворвался к человеку в дом, вырубил его жену, выволок его из постели, затем выстрелил ему в рот — в чем еще я мог себя ограничить?
Поплелся к кладбищу, с цветами.
Чувак, прислонившийся к стене зала игральных автоматов, сказал:
— Привет, милок.
На кладбище смотритель поставил над могилой Джои белый крест. Я сказал:
Дата добавления: 2015-09-30; просмотров: 26 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |