Ханна Лебовски; февраль 2001 год.

НА СЛУЖБЕ ЕЁ ВЕЛИЧЕСТВА.

Ханна Лебовски; февраль 2001 год.

«Караван Историй»

По Елисейским полям двигалась странная процессия: 12 хромированных мотоциклов с ослепительно красивыми девушками в кожаных куртках, а в середине - черный «Аston Martin» с открытым верхом. «Кто в машине?» - гудела толпа. И стоявшие ближе к тротуару коротко отвечали: «Бонд. Джеймс Бонд».

Шон Коннери устало смотрел на вечерний Париж. Он потянулся, разминая суставы, лениво помахал толпе, мысленно прикинул, что скажет через несколько минут: сегодня ведь премьера второго фильма про Джеймса Бонда - «Из России с любовью». Ехали небыстро, чтобы собравшиеся могли хорошенько разглядеть любимого героя. «Дамы и господа! - скажет он. - Когда в 62-м мы начинали, ни я, ни Ян Флеминг, ни кто-то другой и представить себе не могли, что из всего этого получится. Делать картину было чертовски трудно - после успеха «Доктора Но» от нас ждали невозможного. Но мы сделали это, и сегодня вы первые, кому предстоит оценить нашу работу. Честно говоря, я вам даже завидую».

Внезапно ход его мыслей прервал какой-то резкий звук. Машину качнуло, занесло, и Шон инстинктивно пригнулся, решив, что картеж обстреляли. Краем глаза он успел заметить, как распалась на части строгая линия серебристых скутеров, потом в толпе истошно завизжали, и вдруг откуда ни возьмись у него на коленях очутилась блондинка. Несколько секунд девушка ошарашено озиралась по сторонам, потом пришла в себя и восторженно заверещала: «Джеймс, вы мой герой! Умоляю, возьмите, возьмите меня с собой!»

...Шагая по коврам роскошного кинотеатра «Палладиум», Коннери раздраженно выслушивал сбивчивые оправдания устроителя церемонии. «Никто и заметить ничего не успел, - тараторил тот, ожидая, что сейчас на его бедную голову обрушатся громы и молнии. - Ума не приложу, как эта девица умудрилась прорваться сквозь цепь охранников? Прыгнула в машину прямо как кошка. Я такого никогда не видел, разве что в ваших фильмах... - тут он сконфуженно умолк поняв, что сказал что-то не то. - Но в конце концов все обошлось, ведь так? Слава Богу, никого не задавили, все живы-здоровы. Правда, пришлось немного задержать начало, но ведь ничего страшного, а?» Коннери свирепо зыркнул на болтуна, однако сдержался: сейчас не время для разборок. Проходя к микрофону, он подумал: а вот бы сейчас сказать, что он на самом деле думает о роли Бонда и вообще обо всей этой авантюре, из-за которой теперь попадает в такие дурацкие ситуации! Шон выждал, пока стихли аплодисменты, и произнес: «Дамы и господа! Когда мы начинали, никто и представить не мог...»

...«Вообрази, что было бы, скажи я, что думаю на самом деле, а? - Шон возбужденно мерил шагами гостиную. - Как вытянулись бы их лица! Представь, выхожу, значит, и говорю: «Дамы и господа, я хочу объявить, что больше не буду играть Бонда! Все, финита ля комедия!» Лицо сидящего в кресте молодого человека и впрямь вытянулось. Он изумленно смотрел на Шона и наконец спросил: «Братец, ты в своем уме? Ты же самый популярный актер планеты, и все благодаря этому секретному агенту! Я читал опросы».

Младший брат навещал Шона нечасто. Да и когда им видеться? Нейл так и остался жить в Эдинбурге, где они родились и выросли, а Шон... Шон теперь разъезжает по всему миру: то он в Малибу, то на Ямайке, то в Токио... Но хоть он и редко навещает родных (а ведь отец уже немолод, черт побери, и ужасно скучает), семья им очень гордится. И что же теперь, этот зазнайка вздумал придушить курицу, несущую золотые яйца?!

Шон слушал не перебивая. Наконец, когда красноречие брата иссякло, он подвел Нейла к окну: «Взгляни-ка туда». На улице стояла группка явно чего-то ожидающих людей. Некоторые взобрались на крыши машин и скандировали там, качая головами, как китайские болванчики: «Бонд, Джеймс Бонд!», «Автограф, умоляю!» Кто-то поднял повыше плакат, призывающий помочь жертве инопланетного нападения, а две девчонки истошно взвизгнув, пустились в пляс в надежде, что их заметят.

«И вот так каждый день, - отойдя от окна, вздохнул Шон. - Они звонят в дверь, напрашиваются на чай. Или просят денег. Или покатать на машине Бонда. Или автограф. Каждый четвертый умоляет расследовать его дело, каждый пятый требует убить русского агента, который живет на соседней улице. И все, все они величают меня Джеймсом! - Шон все больше распалялся. - Я себя чувствую битлом, не меньше: без охраны не могу даже в сортир сходить. Нет, я не шучу! В Токио репортеры перлись за мной до самого писсуара и щелкали вспышками!» Нейл развел руками: «Ничего не попишешь. Сегодня Шон Коннери и «Битлз» - главное британское достояние. Но ты, пожалуй, покруче битлов будешь: саундтрек к твоему новому фильму обогнал в хит-парадах их последний диск. А королева-мать даже сказала, что последняя серия о Бонде - лучший фильм, который она когда-либо видела. Про битлов, между прочим, она ничего подобного не говорила». Нейл опять выглянул в окно: «А насчет этих... Что удивляться, если ты купил дом в самом гадком районе Лондона?! Тут не то что звезды - клерки, и те не селятся! Понятно, что эти зеваки считают тебя своим в доску и напрашиваются на чай. Ну скажи: ести бы лет двадцать назад к нам в Фаунтейнбридж переехал Кларк Гейбл, разве ты не пошел бы на него поглазеть? Не напросился бы в гости? Не торчал бы под окнами?» Шон растерянно кивнул: «Точно, напросился бы». Нейл взорвался: «Вот именно! Мы ведь жили тогда коммуной, считали каждый пенс - а теперь у тебя огромный дом, красавица жена и гонорары по пятьдесят тысяч фунтов за каких-то три месяца съемок! И ты еще смеешь жаловаться?! Неужели ты хочешь вернуться обратно?» Шон потупился - все верно, все так. Но иногда... Иногда ему и вправду хотелось вернуться в то время, когда он был еще не секретным агентом, а простым шотландским пареньком и рос как трава - без забот и проблем.

Вернуться в Эдинбург, в район со сказочным названием Фаунтейнбридж, где, впрочем, не было ни мостов, ни фонтанов - только приземистые двухэтажные домишки с тесными каморками. Туда, в начало сороковых, где мальчишки в коротких штанах на помочах гоняли мяч сутки напролет, а их родители собирались после работы на крылечках - послушать радио и поспорить, скоро ли закончится война. Была в той жизни какая-то милая простота - все одинаково бедны, еле сводили концы с концами, и все-таки готовы были отдать соседу последнюю рубашку.

Вспомнив то время. Шон горестно вздыхает, хотя о чем, казалось бы, сожалеть? В детстве у него даже кровати своей не было. Будущий покоритель женских сердец спал на полу, укутанный в отцовскую куртку, а чуть позже, когда родился Нейл, перекочевал на кухню. Шон целыми днями пропадал на улице: собирал уголь, выпадавший из разбитых повозок угольщиков, и продавал на рынке - пенс к пенсу глядишь - и кусок ветчины на столе лежит. Мальчуган пробовал учиться, но какая может быть учеба, когда полмира в огне? Все школы Эдинбурга давным-давно позакрывали, и ребятишек учили грамматике с арифметикой сердобольные старушки да священники. Обучали где придется - в заброшенных квартирах, в скверах, если стояла теплая погода, в приходской церкви. Шон честно ходил на уроки - попробуй не пойди, вечером получишь от отца такую взбучку! Однажды прибежал домой в слезах: он явился в класс в развалившихся ботинках, и мальчишки радостно заулюлюкали. Днем раньше отец тщетно пытался починить старые башмаки, но сапожник из папы оказался никудышный: ботинки все равно напоминали пасть крокодила, крест-накрест перемотанную изолентой. Хорошо, заступился математик. «Грех смеяться над бедностью! - гневно осадил ребятню бывший пастор. - Можно подумать, тут собрались Рокфеллеры! Наш Спаситель тоже в новеньких ботинках не расхаживал!» Вечером Шон, всхлипывая, бормотал, что никогда больше не пойдет на уроки, и неожиданно его поддержала мама. «На кой черт ему дроби с чистописанием! - воскликнула она, прижимая к груди своего любимчика. - В доме жрать нечего! Пусть уж лучше молоко разносит, все больше пользы». Отец треснул кулаком по столу - где это видано, чтобы с главой семейства разговаривали в подобном тоне! Однако поостыв, все же признал: жена-то, как ни крути, права - разве лучше, если Шон начнет пухнуть с голоду, зная при этом, что в конце концов стало с Беовульфом? Так что на следующий день 9-летний Шон отправился разносить молоко и, честно говоря, не очень об этом жалел.

Вскоре он стал главным мужчиной в доме: отец подался на заработки в Глазго, на завод «Роллс-Ройс», и дома его видели только по выходным, да и то не всегда. Шон вставал на заре и, радостно насвистывая, шагал по утренним улицам на работу. Сначала он разносил молоко, потом - свежие газеты, а вечером до изнеможения играл со сверстниками в футбол. По ночам ему снились коровы, дверные ручки и бесчисленные ступени, по которым он взбирался, чтобы доставить клиенту бутылку свежего молока.

Шли годы, и мир по-прежнему казался ему райским садом, который только и ждет, когда в него ворвется крепко сбитый парень Шон Коннери с белозубой ухмылкой и разом сорвет все яблоки. При виде рослого молодца млели девушки в округе, к тому же мама на совершеннолетие подарила ему 75 фунтов - целое состояние! Она по шиллингу откладывала столько лет... Поначалу Шон хотел купить мотоцикл, но поразмыслил и приобрел... пианино. Когда громоздкий инструмент на канатах затаскивали через окно в их скромную квартирку собралась вся улица, но никто из соседей не смеялся, а добрая тетя Молли даже всплакнула. Для Шона покупка пианино означала начало новой, расцвеченной яркими красками жизни, в которой больше не придется думать, чем сегодня накормить семью.

Нельзя сказать, чтобы эта новая жизнь для семейства Коннери началась сразу же. Однако для самого Шона перемены наступили очень скоро: в один прекрасный день он записался в военно-морские силы Соединенного Королевства. Много лет спустя репортеры недоуменно спрашивали, отчего ему пришла в голову такая странная мысль, и Коннери весело тряс головой: «Вы ничего не понимаете, парни! Это была отличная сделка! Сами подумайте: бесплатная еда, бесплатная форма, верный заработок - работу-то тогда было найти ох как непросто, ну и, конечно, море, романтика. К тому же я хотел повидать мир». Впрочем, мир повидать не удалось: романтика свелась к ежедневной муштре и чистке гальюнов, и Шон быстро понял, что армейская дисциплина - не для него. Спустя несколько месяцев его списали на берег с сильнейшими болями в животе - судовой врач диагностировал «серьезный нервный стресс, вызванный переменой обстановки и неприятием уставного распорядка». Шона комиссовали, назначив пенсию - шесть шиллингов и восемь пенсов в неделю, и 19-летнему «пенсионеру» пришлось-таки искать работу.

Шон работал то угольщиком, то регулировщиком, то дорожным рабочим, то сталеваром, какое-то время даже занялся полировкой гробов, но нигде не задерживался больше двух месяцев. И вот однажды кто-то из приятелей подсунул ему газету с объявлением: «Требуются высокие сильные парни для работы в театре». Так Шон стал рабочим сцены, более того - даже сыграл эпизодическую роль охранника. Но поскольку в то время никакого пиетета к театру он не испытывал, то, стоя на сцене, еле сдерживался, чтобы не расхохотаться - он представлял, как по-дурацки выглядит в золотых доспехах (играли пьесу из жизни древних римлян).

Впрочем, получив первую зарплату. Шон всерьез задумался: раньше за те же деньги он целую неделю корячился в типографии редакции «Эдинбургских вечерних новостей», а тут всего лишь пару часов постоял на сцене. Если столько платят за красивые глаза и крепкое тело, этим грех не воспользоваться! Дополнительно Шон устроился натурщиком в Эдинбургскую школу рисования и охранником в бассейн - расхаживал в одних плавках, сводя с ума всех посетительниц, невзирая на возраст. Вспоминая те годы, Коннери честно признавался, что от женщин у него отбоя не было: «Девственность я потерял очень рано, а что такое секс, знал с восьми лет». Вечерами он тягал штангу и по наводке тренера даже поучаствовал в конкурсе «Мистер Вселенная», заняв третье место. Вскоре его физиономия появилась в рекламных буклетах - трикотажные безрукавки и шорты из денима смотрелись на нем столь заманчиво, что их тотчас же хотелось купить. Культуристам неплохо платили, но поболтавшись за кулисами среди конкурсантов на звание «Мистер Вселенная», Шон четко уяснит: таким, как эти молодчики, он быть точно не хочет. «Они же не мужчины, а племенные бычки. - рассказывал он дома. - Над каждой мышцей трясутся, не дай Бог съесть что-нибудь не то, день расписан по минутам - не жизнь, а мука».

В общем, как ни крути, выходило, что театр - как раз то, что нужно, и Шон решил, что от него не убудет, если сходит на собеседование - все лучше, чем полировка гробов. Через несколько дней он уже стоял на сцене, пробуясь на роль в спектакле «Южный парк». «Вы актер?» - спросил голос из темноты. «Да», - не колеблясь ответил Коннери. «Прочтите текст, да побыстрее, у нас мало времени», - потребовал голос. Шон, злясь на себя за дурацкое волнение, из-за которого из рук выпали листки с ролью, вспыхнул и заявил, что у него тоже со временем туго, так что он, пожалуй, пойдет. И направился к выходу. Но его вернули - характер в театре всегда ценился не меньше умения читать по бумажке, к тому же в гневе Коннери был поистине неотразим.

В театре Шон приживался с трудом: актеры считали парня выскочкой, непонятно как затесавшимся в храм Мельпомены, и высмеивали его чудовищный шотландский акцент. «Из того, что я говорил, они не понимали ни слова. - признавался Коннери. - Думали, что я поляк». Шон ездил по стране, получал двенадцать фунтов в неделю и все свободное время проводил в библиотеках, вгрызаясь в мировую литературу: Толстой, Пруст, Джойс, Ибсен, Шекспир... Он купил диктофон и начитывал на него «Гамлета», стараясь избавиться от акцента. Поначалу его расчеты были самые прагматические: с акцентом и пустой головой нипочем не добиться ролей поважнее бессловесного охранника, а ведь за хорошие роли и платят намного больше. Но постепенно литература увлекла Шона: Бернард Шоу оказался уморительным рассказчиком, Лев Толстой - немного нудным, но надежным товарищем, а у Станиславского он отыскал немало полезных для себя советов. Несколько небольших ролей - и вот уже даже самые завзятые скептики твердят, что у парня несомненный талант. Так что когда годичный контракт истек, Коннери уже знал, чем займется дальше.

С готовностью отзываясь на каждое предложение, даже самое ничтожное - будь то прослушивание в кино или на телевидении, - Шон чувствовал себя лазутчиком во вражьем стане: он ведь никогда не мечтал стать актером и относится к этому как к занятной игре «Коннери дурит мир». Но из любой игры Шон привык выходить победителем, будь то футбольный матч, заплыв на спор или битва за новую роль. И вот уже лицо Шона замелькало на экранах - сначала были крошечные роли, затем роли побольше, наконец, он появился в фильме «Обратной дороги нет», и Шона заметили. Газеты назвали его «кинематографической удачей» и чуть ли не «новым Кларком Гейблом», но Шон был уверен, что удачи не существует, а есть система. Как в казино: если ставишь все время на черное, когда-нибудь обязательно выиграешь.

И Коннери сорвал свой крупный куш. Киностудии стали наперебой предлагать ему контракты, в том числе «XX век Фокс» и британская «Famks». Агенту последней Шон сказал: «Я должен подумать», и тот решил, что ослышался: любой актер на месте Коннери потерял бы от счастья голову, а этот!.. Да кто он вообще такой?! Бывший разносчик молока! Но Шон вел себя так, словно каждый день получал подобные предложения: хладнокровно вытребовав тайм-аут, тщательно взвесил оба варианта и выбрал «ХХ век». Это был путь в большой Голливуд. И путь к агенту 007, как потом выяснилось.

Говоря в зале парижского «Палладиума», что в успех бондианы никто не верил, Коннери понимал, что безбожно врет. Романы Яна Флеминга о похождениях бесстрашного агента 007 давно стали бестселлерами, да и он с самого начала был уверен - это его роль, и она, казалось, сама плыла к нему в руки. На его счастье Флеминга однажды уже пытались экранизировать (для американского телевидения), но очень неудачно, так что репутация Бонда была несколько подмоченной. На роль претендовали сразу несколько известных актеров, с которыми Коннери не мог тягаться в популярности, но никто из именитых коллег не хотел подписывать контракт на несколько фильмов сразу - ведь это означало на пять лет повязать себя по рукам и ногам. А если провал?

На первую встречу с продюсерами Шон заявился в потертых джинсах и коричневой майке, хотя все, включая его жену, актрису Диану Силенто, настоятельно советовали надеть костюм. В полутемной комнате над столом склонились два господина - от них зависело, кому отдать роль Бонда. Шон завладел их вниманием сразу и надолго: Гарри Зальцман и Альберт Броколли от удивления разинули рты - Коннери шагал по комнате, и отчаянно жестикулируя, излагал свои условия. Условия! «Нам нужно посмотреть ваши пробы, - наконец опомнился Уильям. - Сможете на этой неделе?» И вздрогнул: кулак Шона опустился на жалобно крякнувший стол. «Никаких проб, - отрезал он. - Вы смотрели мои фильмы и знаете, на что я способен. Товар перед вами - или вы меня берете, или нет». Продюсеры ошарашено переглянулись - они собирались обсудить еще какие-то вопросы, но Шон уже крепко жал им руки: вот и хорошо, договорились, как решите - свяжетесь со мной. И удалился... Зальцман с Броколли, не сговариваясь, бросились к окну: Шон. грациозный, словно тигр, пружинистой походкой шел по двору студии (позже он признавался, что репетировал этот проход несколько дней, зная, что за ним будут наблюдать). Будущий агент 007 скрылся за поворотом, и оба босса дружно воскликнули: «У этого парня есть яйца!» Участь Бонда была решена.

Но это оказалось только началом. Шону предстояло вжиться в роль, натянуть ее на себя, словно маску да так, чтобы никто не заметил подмены. За плечами Коннери не было даже начальной школы - Бонд же учился в Итоне, Шон предпочитал пиво - Бонд знал все урожайные годы провинции Шампань и мог легко отличить «Дом Периньон» 1955 года от 1957-го. День за днем бывший разносчик молока превращался в элегантного сотрудника секретного отдела. Продюсеры водили его по самым дорогим ресторанам и стояли за спиной, пока Шон делал заказ: «Нет-нет. Бонд выбрал бы раковое суфле». Он посещал закрытые клубы, где собиралась британская богема, и слушал жаркие споры о модных поэтах и налогах на недвижимость - как и с какими интонациями об этом говорят. Приватные дефиле и частные вечеринки, театральные премьеры и собрания виноделов - Коннери был везде, в неизменном фраке и с новой прической: первое, что сделали гримеры картины, - заказали ему прилизанный парик уж больно непокорной была его шевелюра. Вечера он проводил в компании бывшего танцора Ята Мальмерена. «Все начинается с тела, - говорил тот, наблюдая, как Шон сплетает ноги в позе лотоса. - Если ты убедительно двигаешься, если можешь показать, что чувствует твой герой, то ни к чему слова: зрители все сами поймут. В противном случае будешь как радио: просто болтать, и все». Единственное, что Коннери привнес в образ Бонда от себя, - свою неподражаемую иронию: ту улыбочку, с которой суперагент отправлял на тот свет злодеев или укладывал в постель очередную красотку, - ее Шон определенно перенял у отца.

Потом была премьера, миллионные сборы, титул «Самый популярный актер планеты» и съемки следующего фильма, затем - продолжение работы над сериалом... Шон и представить себе не мог, что вся его последующая жизнь превратится в нескончаемую борьбу с экранным образом. Джеймс Бонд, элегантный убийца во фраке, обретя плоть и кровь, восстал против своего создателя. В 1964 году, посте съемок третьей серии бондианы - «Голдфингер» Шон неожиданно понял, что актера Коннери больше нет - есть только Бонд, Джеймс Бонд. Ведь даже прося автограф, от него ожидали изысканных инициалов «Д.Б.». Он и сам не заметил, как превратился в циника, начав говорить как его герой: в одном из телеинтервью, например, заявил, что ударить женщину - не самое страшное, иногда это даже полезно. Вернувшись в тот день из студии домой, он увидел заплаканную Диану - Шон недавно обвенчался с ней, и они со дня на день ожидали рождения ребенка. «Что ж, ударь меня, - прошептала она сквозь слезы. - Ударь, может, мне это тоже пойдет на пользу - мне и нашему малышу». Тщетно Коннери уверял жену, что это всего лишь рекламный трюк работа на имидж. - Диана не верила ни единому слову: «Иди, переспи для имиджа с какой-нибудь моделькой, а ко мне больше не подходи». Шон чувствовал себя законченным мерзавцем: ведь даже жениться ему пришлось тайком, на Гибралтаре, чтобы не навредить образу Бонда, вечного бабника. Никакого праздника, никаких торжеств, одна нервотрепка. В день бракосочетания все газеты пестрели снимками, призванными повысить кассовость новой серии: Коннери в окружении красоток играет в казино по системе, которую ему якобы тайно открыл Ян Флеминг. И выигрывает 10 тысяч долларов! Лишь близкие знали, что он не играет в казино, терпеть не может мартини, особенно с водкой, да и бабником его не назовешь: уже несколько лет он живет со своей Дианой и, кажется, собирается жить с ней вечно. Но кто теперь в это поверит?

Оставался только один выход... Снявшись в шести сериях бондианы подряд, в 71-м Коннери решительно заявил, что выходит из игры. Надоело, точка. Его не смутила даже гигантская неустойка, которую пришлось выплатить студии. Последней каплей стала издевательская пародия на Бонда «О'кей. Коннери», в которой снялся не кто иной, как Нейл - младший братец. Шон чуть не порвал с ним всякие отношения, но вовремя понял, что ни к чему горячиться. Что стоит какая-то жалкая пародия по сравнению с родственными узами? Он просто позвонил продюсеру этой идиотской картины и объяснил - да в таких выражениях, что тот еще несколько лет покрывался холодным потом, услышав его фамилию, - что не позволит рассорить членов семьи Коннери.

Битва с Бондом продолжалась не один год. Чтобы избавиться от навязчивого имиджа суперагента. Шон соглашался на самые рискованные роли: играл плохого полицейского, межгалактического шерифа, героического араба, даже марсианина. Диана только головой качала, глядя, как Шон примеряет на себя маску то пьющего ирландского шахтера, то контуженного британского офицера. Была, правда, еще одна серия бондианы - «Никогда не говори «никогда»», снятая в 83-м, но она уже не имела такого грандиозного успеха, к тому же сам Коннери шутил, что согласился сняться в ней исключительно ради названия. В общем, за 20 лет, прошедших с момента расставания с суперагентом, Шону довелось сыграть в таких дрянных фильмах, что даже преданные фанаты изумлялись. Но, как и в юности, Шон был уверен: если долго ставить на черное, рано или поздно повезет.

Так оно и случилось. После множества неудачных картин Коннери снялся в «Горце» и получил «Оскар» за «Неприкасаемых». Спилберг назвал его «одним из семи настоящих актеров», а журнал «Time» - самым сексуальным из ныне живущих. Поклонники Коннери знают, что в отличие от своего экранного имиджа он трусоват и никогда не снимается без дублеров. Недоброжелатели открыто называют его скупердяем - за долгую экранную карьеру Коннери судился, кажется, со всеми крупными кинокомпаниями и даже с собственным агентом. «Но я ведь и не собирался быть актером! - Коннери хитро прищуривается. - Кино - мой хлеб, оно такой же источник заработка, как, скажем, добыча угля. Меня с детства приучили считать каждый пенс, так что же, прикажете молча смотреть, как меня обкрадывают эти голливудские мошенники?» Журналисты нетерпеливо щелкают блицами: «Шон, Вам скоро стукнет семьдесят, как вы себя чувствуете? Что собираетесь делать дальше?» «Я буду хорошо питаться, - бодро говорит Коннери. - играть в гольф, весело стареть - как Хичкок, как Пикассо, сниматься в фильмах, которые мне нравятся, и получать за это чертову кучу денег. А еще я точно знаю, чего не собираюсь больше делать - никогда не буду Джеймсом Бондом! Отличная жизнь, ребята, вам так не кажется?»

Дата добавления: 2015-09-30