- Ничего… - прошептала Эва.
Она смотрела на людей вокруг. Смотрела на мамочек усталых и счастливых, одних и с мужьями, с подругами или без; и не только мамочек, просто прохожих. Кто-то что-то покупал, выбирал и щупал, кто-то, бросив пару взглядов, уходил. А она стояла и не могла оторваться от этих детских вещичек. Остановилась у витрины для самых маленьких.
«Господи…» - прошептала она и женщина, стоявшая рядом, улыбнулась. По-другому и быть не могло. Глядя на эти крошечные вещички можно было только улыбаться. Но Эва не улыбалась. Она была слегка шокирована. Такие крошечные… трогательные… и такие красивые… Такие малюсенькие… Носочки… Да это и носочками не назвать… пара сантиметров ткани.
Неужели у них такие маленькие ножки?
Ползуночки… кофточки и маечки… Маечка…
Как такую крохотулю вообще можно надеть?
Она выбрала несколько вещичек и тоже пощупала ткань. Такая приятная на ощупь, как раз для маленькой нежной попки. Там было ещё несметное количество всего, что и не перетрогать и не пересмотреть, а она взяла две распашонки, и замерла, разглядывая их, словно открыла для себя целый мир. Да это и был для неё другой мир. Волшебный и незнакомый, но который ей предстояло узнать. И другого не дано. Ей тоже суждено ходить с таким вот огромным животом, как у той маленькой мамы. Только её некому поддержать за локоть и открыть дверь.
Видимо сегодня день особых открытий. Эва уже задыхалась от собственных ощущений, которые нагрянули так внезапно. Они душили её и раздирали на части. Всё в ней смешалось. Она уже и не понимала толком, что чувствует. Смятение. Волнение. Страх.
- Вы уже знаете пол малыша? – с улыбкой спросила женщина продавец, будто у Эвы было на лице написано, что она хочет купить эту вещичку для себя.
- Нет, рано ещё, - ответила Эва. В её свободного покроя пальто было не видно живота, а вернее, непонятно есть ли он у неё вообще. – Но я возьму вот эту.
Она выбрала розовенькую распашонку с кружавчиками, крошечную и безумно трогательную. Маленькая распашонка и такая же маленькая для неё коробочка, куда её упаковали. Да в её небольшой сумке поместился бы целый гардероб для её маленького малыша. Эва вышла на улицу. Ветер, действительно был пронзительный. Резким порывом взметнуло её кудри, которые она впервые распустила с того времени, как приехала в Нью-Йорк. Сегодня впервые она уложила волосы, а не просто вымыла их и заколола, не имея желания возиться с непослушными кудрями. Она остановилась и глубоко вдохнула. Чуть отошла в сторону, поняв, что стоит, как истукан не в силах сдвинуться с места. А она просто стояла посреди тротуара и осознавала реальность… просто жизнь… вокруг… и в себе. В себе ту маленькую кроху, что росла в ней. Она дышала и, кажется, не могла надышаться и просто чувствовала. Чувствовала свежий ветер на своём лице… запах ванили из кондитерской, что находилась на этой же улочке в нескольких метрах от магазина… чувствовала, как, наконец, выглянувшее осеннее солнце греет её макушку, золотя волосы, играя бликами на кудрях... и внутри оно тоже грело… и сияло… Она пошла медленно, не торопясь. Словно боялась поторопиться и спугнуть собственные чувства.
Зайдя в квартиру, она остановилась на пороге, а потом прошлась по всем комнатам. Заглянула в каждую из них. Осмотрела, будто видела впервые. А так и было. Впервые за эти дни она заметила, что на светлом полу в гостиной лежит ковёр насыщенного шоколадного цвета; что удобный и уже любимый диван бежевый… и такие же стены… а шторы на окнах фисташковые из лёгкого струящегося материала… и вообще квартира светлая и уютная. А она и не замечала этого, словно всё вокруг было чёрно-белым.
Раздевшись Эва осторожно достала маленькую, только что приобретённую вещь. Села на диван развернула крошечную распашонку.
Словно волной накрыли воспоминания… то, с каким чувством в душе она ждала те заветные две полоски… и собственное равнодушие в последующие дни…
Она закрыла лицо руками и слёзы заструились по лицу. Слезы осознания собственной вины и неправоты по отношению к ни в чём неповинному крохе, что уже живёт в ней… и не нужен ей… потому что она занята только собой… своими переживаниями… она погрузилась в них и забыла обо всём на свете… забыла зачем должна жить сейчас… она забыла про всё…
Она ещё не знает кто там, но ведь он уже живёт и растёт... и так нуждается в ней… Эва и не знала, почему выбрала розовое… просто выбрала… она или он… не важно, но ведь этот малыш так нуждается в ней, в её любви, а она только и делает, что оплакивает себя. И сейчас она плакала, только это были не те слёзы. Это были горькие слёзы сожаления, будто её совесть плакала, вымаливая прощение у собственного дитя.
- Прости меня малыш… пожалуйста прости, - зашептала она и стало ещё больней. Стало невыносимо. Одиноко. И снова страшно. А потом тоскливо. Так тоскливо, что захотелось завыть. Она и так подвывала себе, но хотелось закричать, чтобы Он тоже услышал. – Как ты мог? Как... ты мог сделать это? – повторяла она в отчаянии. Хотелось закричать «Ненавижу!», но именно сейчас так захотелось чтобы он был рядом. Он должен быть рядом! Не Дэнни! Ни кто-то другой, а Он. Это Ян должен был ходить с ней по магазинам, выбирать одежду для их ребёнка… заботиться о ней.. о них… Не Дэнни! Ян должен выслушивать её жалобы… Ян должен помогать, когда ей плохо… Ян должен! Должен! Должен! Должен!
- Ты должен это делать! – прорычала она и в отчаянии стукнула сжатым кулаком по дивану. В душе поднялась злость… на него… на себя… Но теперь она знала куда себя деть. Она будет писать эту проклятую чёртову картину. Она будет писать и любить... Любить своего маленького ребёночка... Любить и заботиться... Заботиться и отдавать всё что есть у неё в душе… Всё отдаст ему… Всю себя… Она потратит все силы на него, чтобы ни на что больше не осталось. Чтобы не было сил жалеть себя и плакать... Чтобы не было сил ни на кого кроме…
Она убеждала себя, но внутри чувствовала дикое бессилие, беспомощность и боязнь, что она не справится.
- Мамашка тоже мне! – она вскочила с дивана и понеслась по квартире, собирая бумажки и рецепты, что каждый раз вручала ей доктор. Половину из них она закинула в неизвестном направлении. Она нашла почти всё. Что-то валялось в ящике на кухне, что-то в спальне в тумбочке. Последние рекомендации она найти не смогла. Даже снова чуть не расплакалась. А потом второй раз обшарила сумку и достала из дальнего кармана помятые листочки.
Эва успокоилась, умылась, сгребла все бумажки и пошла на кухню. Налила крепкий и горячий чай. Насыпала много сахару, размешала и пригубила. Потом посмотрела на чашку и вылила всё в раковину.
- Нет, малыш, я не хочу, чтобы у тебя была аллергия на сладкое, так что вот… - она выбросила шоколадки в мусорное ведро. С сожалением, но решительно. Снова налила чай и села за стол. Разложила все рецепты и начала изучать, что ей дали. Кучу всего. Рецепты витаминов, какие-то лекарства… диета… что-то, чтобы уменьшить тошноту… для аппетита… Эва пошарила в ящиках и нашла чистые листы бумаги, достала авторучку. Потом переписала все рекомендации аккуратно и красиво и прикрепила магнитом к холодильной дверце. Дальше она выписала продукты, которые должны обязательно входить в её ежедневный рацион. Слегка покривилась, увидев то, что терпеть не могла, но вписала и это тоже. Этот листик присоединился к своему «собрату» будучи пришпиленным вторым магнитом. Она собрала в кучку рецепты витаминов и лекарств, список продуктов, с намерением в ближайшее время купить всё это. Также она решила заглянуть в книжный магазин. Пора бы прояснить собственную темноту по поводу своего состояния.
Удовлетворённо оглядев плоды своих небольших трудов, она положила руку на живот и прислушалась. Понимала, что ещё слишком рано, чтобы малыш зашевелился, но так хотелось, чтобы он подал ей какой-то знак, что он знает и понял…
- Я люблю тебя мой маленький… я так тебя люблю… очень сильно люблю… - уговаривала она. Уговаривала и убеждала. Его и себя…
05.06.2011 22:38» Глава 34
Глава 34
- Что-то ты не спешишь выздоравливать, - укоризненно прозвучал знакомый голос, вырывая из полудрёмы. Но это хорошо, потому что состояние было не очень приятное. Можно сказать принеприятнейшее. Он как младенец, только и делал что спал. Сон лечит. Но почему-то ему это мало помогало. Ян медленно повернул голову в сторону вошедшего, но даже это простое действие оказалось почти не под силу. Лень было двигаться, и говорить тем более. Поэтому он только вздохнул и вопросительно приподнял бровь. Это всё, что он мог сделать. И всё что он хотел сделать в этот момент. Видеть никого не хотелось. Никого вообще. И даже друзей. И Грегори в том числе. Разговаривать не было смысла. Ему и сказать было нечего.
- Лисандро скоро уже бегать будет, - продолжал свою нотацию Грегори, усаживаясь на стул.
- Рад за него, - хмуро буркнул Ян и потянулся к бутылке с водой. В горле пересохло так, что говорить было больно. Он крутанул крышку одним ловким движением пальцем правой руки и отпил из воды.
- Я на минуту, - предупредил Грег. – Ехал мимо и решил зайти узнать как ты. В коридоре столкнулся с твоим доктором. Он говорит, что ты в плохом состоянии.
- Он всегда так говорит, - недовольно отозвался Ян, вернул бутылку на место, а потом произнёс с ленцой в голосе: - У меня все кишки выжжены после наркоза и антибиотиков. Я задолбался жрать таблетки. А то, что мне приносят в качестве еды… На это смотреть невозможно, а не только есть. Так что оставь свои ценные советы при себе мне и так хреново.
- И не собирался, - любезным тоном выдал Грегори. А даже если и собирался, то решил не начинать, потому что понимал состояние друга. Они перебросились парой незначительных общих фраз. Ян не был настроен на разговор, и трогать его в таком упадочном настроении не было смысла.
- Сегодня я популярен как никогда, - чуть съязвил Ян, когда дверь в палату снова открылась.
- Не льсти себе, - Данте не стал долго тешить его самолюбие. – Кроме тебя тут ещё больные есть, - усмехнулся он. – И вообще я по делу и ненадолго. Некогда мне рассиживаться. Я уже и так сюда как на работу хожу.
Как только в палату вошёл Данте, Грегори намеревался сразу встать и уйти. Их взаимная неприязнь росла с каждой встречей. И он не имел особого желания находиться в обществе итальянца. Однако завидев в руке у Данте большой серый конверт, он заинтересовался и остался сидеть на месте, любопытствуя, что же за дело привело его сегодня. Данте даже не поздоровался, будто трудно было произнести два слова, а сунул конверт Яну и отошёл к окну.
- По-моему твоя мадмуазель совсем не грустит, - усмехнувшись, чётко сказал он.
Когда Ян открыл конверт, лицо его переменилось, но он не произнёс ни слова.
- Ты его знаешь? – продолжал кидать свои отрывистые фразы Данте, словно не замечая, что ответа на свои вопросы не получает. Грег бросил на него уничтожающий взгляд, когда увидел содержимое конверта.
- Они часто встречаются. От постоянно крутится вокруг неё. Не знаю уж какие у них отношения, - добивал он Яна, как-то по-особому громко выделяя слова. Ему словно было всё равно, как эти слова действуют. Он развернулся к окну, засунул руки в кармане брюк, будто вид из больничной палаты интересовал его гораздо больше, чем всё остальное. И совсем не интересовала реакция Яна, которая, впрочем, проявлялась только в некоторых моментах. Равнодушный вид, с которым он рассматривал фотографии и безучастное лицо… казалось никакой эмоции. Только смятый конверт в руке и напряжённая челюсть, что трудно выжать из себя даже слово выдавала его. Да он и не собирался распаляться и высказываться. Он вообще не собирался ничего говорить. Он просто сжал кулак, сминая тёмную плотную бумагу, пытаясь превратить её в ничто, как он хотел превратить в ничто того белобрысого хмыря, что был на фотографии вместе с Эвой. Стереть в порошок, потому что он просто стоял рядом с ней; уничтожить, потому что он прикасался к ней. Прикасался к его Эве…
Мур вздохнул, хотел что-то сказать, но так и не решился открыть рта. Данте стоял у окна с невозмутимым видом, а Ян смотрел на фото. Их было не много, только три.
- Ты его знаешь? – ещё раз спросил он и повернулся к Яну. Тот поднял на него потемневший взгляд.
- Имею представление, - сквозь зубы проговорил он.
- Вот и славно, - бодро сказал Данте и посмотрел на часы. – Мне пора. Это тебе на память, - он кивнул на фото. - Salute! - бодро произнёс он и вышел из палаты.
Грег секунду смотрел на Яна, потом взялся за фото, но тот вцепился в них мёртвой хваткой.
- Отдай! – он с силой выдернул их из рук друга и выскочил из палаты. Ян выпустил фото и прикрыл глаза. Дверь громко хлопнула, резанув по нервам. Оглушительная тишина, что сейчас царила в палате, казалось, пульсирует в мозге. Оглушительная тишина и пара мыслей.
Очень неблаговидных мыслей...
Совсем неблаговидных…
- Стой! – крикнул Грег, догоняя Данте. – Подожди! – ещё раз громко сказал он, почти прокричал, но тот шагал, не останавливаясь, словно не слышал. – Коста!
Грегори догнал его и преградил путь. Данте притормозил и уставился на него.
- Ты мне? – будто и не понимал, что слова был обращены к нему.
- Тебе! – рявкнул Грег. – Что за хрень ты притащил? – он почти впечатал ему в грудь, смятые фотографии. – Или ты думаешь, зря врачи прописывают пациентам полный покой и никаких нервов?
- Я ничего не думаю. Это не моя забота, - отозвался он и окатил Грега презрительным взглядом.
- Оно и видно, что не твоя! – Грег разошёлся не на шутку, намереваясь выказать всё, что он думает о нём.
- Красивая… - сказал Данте, пристально рассматривая фото, что сунул ему Грег. – Блондинка… Как раз в моём вкусе… Ещё есть что сказать или это всё? – он поднял взгляд на Грега.
- Какого чёрта?!
- Я не собираюсь перед тобой отчитываться! Можешь идти и дальше утешать его, если желаешь! Я не настолько чувствителен. Но думаю, через неделю он встанет на ноги как миленький! А ты иди и дальше бойся за его нервы! – бросил он ему в лицо.
- Да ты охреневший… - начал Грег.
- Кто? Охреневший кто?
- Что ты о себе возомнил? Забирай это и вали отсюда! – почти заорал Грег, готовый кинуться на Данте с кулаками.
- Если у тебя мозгов хватает только для того чтобы толкать наркоту в своих клубах… - прошипел Данте, придвинувшись ближе к Грегу. Он впихнул ему фото обратно. – Уйди с дороги… пока твою лавочку не прикрыли… Я не лезу в чужие дела, но ради такого удовольствия… - процедил он и развёл руками, а потом резко толкнул Грега в плечо, вынуждая отступить, что тот и сделал, пропуская Данте вперёд. Несколько секунд Грег стоял на месте, а потом вернулся в палату.
- Оставь меня! – резко сказал Ян, после чего Грег ушёл, досадно громко хлопнув дверью. В коридоре он остановился, посмотрев на злосчастные фотографии, потом выбросил их в мусорную корзину и покинул клинику.
Тихо. Оглушительно тихо. Только стрелки часов, висевших на стене, неумолимо передвигались. Раздражающе тикали. Нервировали. Только они вели отсчёт времени, а в остальном оно словно стояло на месте. Светлые стены палаты уже приелись до невозможности. Хорошо, что голубые. Он бы сошёл с ума в четырёх белых стенах. Хотя чувствовал, что и так уже был близок к сумасшествию. Чувствовал, как постепенно звереет. Бесится от собственного бессилия. Так же как в детстве, когда болел. Это было редко. И кроме банальной простуды, за исключением травмы плеча он ничем не болел. А если бы после бассейна не бежал домой с мокрой головой, то и простудой не болел бы. Как и в детстве, он ненавидел суету вокруг себя. Не переносил, когда Марта в беспокойстве бегала вокруг него, охая и ахая с кучей лекарств. И сейчас он с трудом переносил, постоянно туда-сюда снующих медсестёр, врачей… бесконечные анализы крови… Только запас его железного терпения истощался с каждым днём. Можно сказать с каждым часом…
А сейчас было тихо. Никого вокруг. Но мозг готов был взорваться всего от нескольких мыслей. И от этого надсадного и раздражающего тиканья тоже. Если бы сил было побольше, он бы встал и разбил эти часы. Какой идиот вообще догадался их повесить?
Он был слегка ошеломлён, введён в какое-то неподдающееся объяснению состояние. Эти фотографии… У него не то что фотографии её не было, он вообще не видел ни одной фото с её изображением; он не видел как она получается на них. А теперь увидел. Её. В каком-то застывшем моменте. Всего один кадр целой жизни. Маленькая частичка того, что она излучала… на этой безжизненной бумаге. Он и выражения лица толком не разглядел. Она поправляла растрепавшиеся волосы. И не сразу он заметил в кадре кого-то ещё рядом с ней. А когда заметил… Когда заметил, знакомая ревность жаром прошлась по всему телу. Даже ладони стали горячими. Представлять и думать это одно… Но видеть воочию рядом с ней кого-то другого это… Это невыносимо… Знать что кто-то другой назовёт её.. позовёт… и она откликнется…
Самый преданный пёс может укусить своего хозяина, если тот тронет его рану, даже чтобы облегчить боль и помочь. Вот и он чувствовал себя так же. Чувствовал себя раненным зверем, готовым рыкнуть и кинуться на любого, кто трогает его, кто прикасается к нему сейчас в таком состоянии. В состоянии почти беспомощности и зависимости. С одной только здоровой рукой. На второй была фиксирующая повязка, которая исключала любые движения. Хотелось скрыться. Уйти и зализать раны в своей берлоге. Чтобы никто не добрался. Никто не видел. И самому не видеть и не слышать никого.
Хотя сейчас он был рад свой собственное боли, которую ему приходилось переносить. Спасали обезболивающие, но и их действие заканчивалось. В это время он отдыхал от собственных мыслей. Потому что думать просто ни о чём не мог. А когда мог, то думал обо всём сразу и о ней. О ней и о последних днях, что они провели вместе. О той карусели, что так стремительно закрутилась. Всего за несколько дней всё перевернулось с ног на голову, а он оказался не готов. Надо было затолкать её в самолёт силой и отправить далеко-далеко. Отправить её на другой материк, где её никто бы не нашёл, а не выслушивать всё то, что она ему предъявила. Начиная с того, что ему на неё плевать, и заканчивая тем, что он хочет от неё избавиться. В тот момент слова ему были не важны, он даже не стал думать над этим, забивать себе голову и устраивать по этому поводу очередные выяснения отношений.
«Что же ты делаешь, Эва…» - прошептал он после второй попытки уговорить её уехать. Он прошептал это, но только после тока как она сказала твёрдое «Нет!» и вышла из его кабинета. Он так не хотел слышать это «нет». Он думал и думал…
А на следующий день утром ему позвонили и попросили приехать на опознание. Почему ему? Он не хотел. Не хотел ехать туда. Не хотел видеть её. Но это пришлось сделать. В убитой девушке он опознал свою бывшую любовницу Изабеллу, подписал какие-то бумаги. Это была неприятная процедура. Противная и неприятная. Не очень уютно ощущать собственную, хоть и косвенную причастность. Совсем неудобно испытывать угрызения совести ещё и по этому поводу. Но всё быстро прошло. Он ощущал себя настоящим эгоистом, но это прошло. Жалость? Да. Он испытывал её. Изабелла не заслужила этого. Она молодая и красивая, у неё вся жизнь была впереди, как кто-то обязательно сказал на её похоронах. Но о ней Ян не думал. Не о ней. Он думал об Эве. Только она не выходила у него из головы, и он буквально покрывался холодным потом, когда представлял её на месте Изабеллы. Не хотел, но подобные мысли сами лезли в голову. Он думал всё утро и весь день. О ней и о себе. А она позвонила и сказала, что дописала фреску. Фреску…
Да ему было плевать на эту фреску!
Он воспользовался этим разговором. Воспользовался этим оборотом, что она употребила в шутку, чтобы закончить всё. Её жизнь была важнее собственных чувств. Важнее её чувств, и на это ему тоже было плевать в тот момент. В тот момент он меньше всего думал о чувствах и совсем далёк от размышлений о собственной неправоте. И сейчас, он был уверен, что поступил правильно. Он был уверен и никто не мог переубедить его в этом. Даже если своим поступком он навсегда оттолкнул её от себя, он считал себя правым.
Но так не хотелось отдавать её кому-то...
При одной только мысли об этом дикое чувство собственности охватывало его. Оно пронзало каждую клеточку тела. И каждая клеточка протестующе вопила и отказывалась принимать этот факт. И с этим тоже как то нужно было справиться. И это он тоже собирался сделать.
Но сначала ему хотелось разбить эти часы…
***
- Ну, пожалуйста…
- Нет!
- Я по тебе соскучилась, - умоляюще проговорила она в трубку.
- Нет и точка, - на удивление твёрдо сказал он.
- Мне совершенно не с кем пройтись по магазинам.
- Нет, позови какого-нибудь другого друга, раз я для тебя совсем ничего не значу, - обиженно ответил он.
- Ну прости… - снова попросила Эва жалостливым тоном.
- Нет, мне такая неблагодарная подружка как ты не нужна. У меня других полно.
- Да, но так как я тебя больше никто любить не будет, - самолюбиво отозвалась она.
- А мне такая любовь не нужна, - проворчал он. – Такая наплевательская любовь как у тебя мне не нужна.
- Альфи, я тебя жду. Разве ты можешь меня бросить?
- Могу. Очень даже могу. Особенно после того как ты это первая сделала. Ты уехала и ничего мне не сказала. Даже не позвонила. И вообще не звонила. А теперь ей, видите ли, нужно пройтись по магазинам. Я всё равно на днях лечу обратно. Удивительно как ты меня вообще застала.
- Видишь, Альфи – это судьба. Давай приезжай. Не упрямься.
- И не подумаю! Так что пока, крошка!
Он положил трубку и Эва улыбнулась. Нужно привести себя в порядок, потому что Альфи точно приедет. Он просто не мог не приехать. Эва посмотрела на картину и осталась довольна увиденным. Что-то менялось. Написать её так же как в тот раз не получалось. Краски смешивались по-другому, расплывались на холсте совершенно не так. И рука двигалась не так. Но это не исправить – это импульс её мозга, а потому так тому и быть. Впрочем, наверное, всё её состояние отображалось на этом холсте. Все чувства, вместе взятые, и к Нему и к их ребёнку. Она решила отпустить их. Не отказываться, а отпустить; позволить им вылиться во всей чистоте, красоте и игре.
Это было прекрасно…
Это было именно то, чего ей так не хватало все эти долгие убийственно-мрачные дни. А сейчас она оживала и ожила. Сейчас она как никогда в жизни чувствовала, что это её призвание. Никогда Эва не смогла бы заниматься ничем другим. У неё просто ничего бы не получилось. Она жила по-другому… думала по-другому и чувствовала совершенно не так, как обычные люди.
Да… Она заметила, что остальные для неё просто «обычные» люди, как бы это ни звучало. Они были понятны и опосредованы. Не замечали ничего вокруг кроме своих проблем и забот. Тонули в попытках решить их. Пропускали красоту жизни… её сладость… Ведь жизнь она… ведь её можно почувствовать на языке… то приторная... у кого-то горькая... бывает кислая, а бывает совсем безвкусная…
А у неё… у неё началась сладкая жизнь... яркая как солнышко… такое, как она растила в себе. Хотя беременность ещё не была заметна, и живота у неё не было, она знала, что она растёт – её кроха. Её частичка. И Его тоже. Но об этом она старалась не думать. Она чуть-чуть поправилась, совсем не много. Стала есть нормально в часы свободные от тошноты. Но в это время жизнь казалась невыносимой. Однако это чувство исчезало вместе с последними рвотными позывами. Она старалась питаться полноценно, как это возможно, несмотря на бурную реакцию организма на некоторые продукты; скупила почти все запасы витаминов в соседней аптеке и даже начала соблюдать режим дня. Но это все, точнее пресловутый распорядок, благополучно закончился, как только она взяла в руки карандаш и лист бумаги. Она ещё долго не подходила к своим художественным материалам после того как купила их. Не боялась, просто настраивалась, как и в тот раз. Осознанно и долго. Вынашивала всё в себе, хотя сейчас идея была знакома и проста. Как и в прошлый раз, она начала с карандаша; пробовала пастель, но отбросила. Набросала всего несколько штрихов, и этого оказалось достаточно. Она взяла краски и смешала их. Смешала свои чувства, смешала две свои жизни, потому что так и было. Теперь у неё было до него и после… она не пыталась нарисовать то, что уже делала, не копировала уже известный пейзаж. Она просто писала эту картину, а как она выходила судить не ей. Судить будут на выставке Национальной Академии Дизайна, ради которой Альфи, собственно, и прибыл в Нью-Йорк. Эва улыбнулась, на секунду представив, какую картину привёз он. Натюрморт… другого и быть не могло…
Эва потёрла затёкшую поясницу, не в силах встать с дивана. Удивлялась и не представляла, что с ней будет на восьмом, нет хуже, на девятом месяце. Уже сейчас она чувствовала себя шариком, круглой и неповоротливой, хотя тело было стройное и никаких намёков на полноту. Но так проворно двигаться, как раньше она не могла. Быстро уставала, и всё время хотела спать. Вот и сейчас, пока ходила туда-сюда была в силах; пока передвигалась, писала картину, была активна. Но как только присела на диван и облокотилась на удобную спинку, навалилась страшная непереносимая усталость.
Эва чуть сползла и откинула голову. Опустила отяжелевшие веки на одну минутку. Прикрыла глаза, расслабляясь, думая о своём… Потом резко открыла их и уставилась непонимающе перед собой. А когда осознала реальность, в ушах зазвенело. И не только в ушах. Все вокруг звенело и дребезжало. Кто-то не переставая трезвонил в дверь Звук не был резким, но нарушил внезапно приобретённые тишину и покой. Нужно было подняться с дивана и открыть дверь, но она не находила в себе силы сползти с дивана. Не сразу, но она всё же сделала это и открыла дверь.
- Альфи! – запищала она радостно и кинулась ему на шею. Он подхватил её, но даже не чмокнул в щёчку, а отодвинул от себя, недовольно скривившись.
- Ну, всё-всё... Хватит уже…
Эва слегка опешила, явно не ожидая такой встречи со старым другом. Она думала, что он шутит, но он был серьёзным, высказывая явное пренебрежение.
- Альфи… - она внимательно посмотрела на него, не веря. Ион не выдержал. Альфи сдался и лицо его осветила добрая улыбка, такая привычная и милая.
- Да, ладно, - он махнул рукой и уже сам сгрёб Эву в объятья. Она поняла как сильно скучала по нему. Всё-таки скучала…
- Альфи, ты поганец, - я и правда поверила, что ты в смертельной обиде на меня. Так нельзя.
- Да, ладно… Он снова махнул рукой, а другую закинул ей на плечо и осмотрелся. – Ничего тут у тебя… Уютненько… Только вот я смотрю ты ещё не готова к походу по магазинам, - он слегка улыбнулся осмотрев её совершенно домашний вид.
- Я заснула, пока ждала тебя, - сознавшись в своём «грешке» Эва пошла переодеваться, а Альфи решил обследовать жилище подруги. Подруга, впрочем, не заставила себя долго ждать и через пять минут уже была готова.
Уговаривать Альфи посетить пару магазинов было совсем не нужно, поэтому они обшарили всё, что только могли за отведённое на это время. Эва настаивала, и Альфи согласился, хотя не совсем понимал, что её так ограничивает. Но и за этот недолгий отрезок, они успели всё. Перемерили всё, что только было возможно и накупили кучу вещей. Покупала, в основном, Эва, а Альфи добросовестно оценивал её наряды намётанным взглядом. Иногда их мнения расходились, но общего настроения это не меняло.
Эва вышла из примерочной и застыла перед огромным зеркалом. Посмотрела на себя, а потом покрутилась. Попыталась оглядеть себя сзади. Получилось так себе, но увиденным она осталась довольна. Улыбнувшись своему отражению, она расправила подол чёрного платья и, повернувшись чуть боком, посмотрела на Альфи. Всё то время пока она крутилась у зеркала он молчал. Не вымолвил ни слова. И теперь она поняла почему. Он смотрел на неё с выражением полнейшего недоумения и восторга. Как у него смешались два этих чувства, только одному ему известно, но именно эти эмоции отражала его холёная физиономия.
- Ну что ты молчишь? И даже ни одного слова нет для меня? Даже одобрения? Ну, или, давай, скажи, что это всё полный бред… вот этот мой наряд…
Но Альфи молчал. Пытливо глядел в её лицо и молчал. Осмотрел её с ног до головы, казалось, остановился на каждой детальке этого чёрного платья, но молчал. Эва повернулась к нему другим боком.
- Ну, Альфи! – воскликнула она. – Пока ты молчишь, у меня точно появится комплекс неполноценности. Ты какой-то странный…
- Эва… - благоговейно промолвил он. – Ты надела каблуки… - он уставился на чёрные сапожки, которые она только что купила.
- Да, каблучки совсем маленькие.
- Да, но это всё равно каблуки, Эва. Это совершенно другой вид. Всё по-другому… И ты, Эва… Ты совсем другая… Совершенно… - почти шептал он, приобняв её и уставившись в зеркало. Так они и стояли, рассматривая её отражение. – И это чёрное платье, Эва. Я никогда не видел тебя в чёрном…
- Плохо, да? - она посмотрела на него с некоторой долей смущения.
- Нет… Нет, Эва… Это не я странный. Это ты… Ты другая. Вот это чёрненькое платье… Ты в нём словно сверкаешь… блестишь… вся светишься… Как ты прекрасна, - тихо говорил он и, в полном восхищении. Это отражалось в его серых глазах. Таких же серых как у неё. Альфи заправил ей за ухо вьющийся локон.
- А давай купим тебе чёрное пальто?
- Ещё чёрного цвета? Будет совсем мрачно.
- Нет, если к нему подобрать яркий шарфик. Ну, бирюзовый например… яркий какой-нибудь. Не снимай платье и оставайся в сапожках.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 41 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |