Анна Григорьевна Бодрова 8 страница

— Подожди, всё мамке скажу, вот ужо...

Аринка, равнодушная ко всему, сидела в снегу. Ей не хотелось ни вставать, ни гнаться за Нисой, ни переругиваться с нею.

Ниса с горки не уходила. Она вытерла подолом платья мокрое от снега лицо и, приплясывая на месте, ехидно подпевала:

— Зелёный бор — твой батька вор, во-ор. Что, заело? Да? Значит, и правда вор. Он шерсть ворует, вот! Зелёный бор — твой батька вор!

Аринка тотчас же вскочила, словно пырнули её шилом, бросилась на горку, бормоча про себя как заклинание:

— Ну подожди, я покажу тебе — вор! Я покажу!

Ниса, не медля ни минуты, дала стрекача. Пересекла огород, мягким кулём перевалилась через изгородь соседского сада. Аринка, по пояс утопая в снегу, мчалась за нею. У яблони, схватив оглоблю, которой осенью подпирали сучья, взвалив её на плечо, она догоняла Нису. Та оглянулась. В её ошалело вытаращенных глазах было столько страха, что даже на своём огороде, когда она в сущности была в безопасности и Аринка прекратила погоню, она не сбавляла ходу и прыгала по снегу, как кузнечик, высоко вскидывая колени.

Постояв немного и погрозив вслед Нисе оглоблей, Аринка вернулась на горку. Но кататься расхотелось. Стало вдруг холодно и неуютно. По узкой тропке она побрела к дому. У бани остановилась: оттуда доносился голос её отца. Симон любил петь во время работы. Она прислушалась к песне, потом толкнула низкую дверь. В нос ударил тяжёлый запах прелой, вонючей шерсти. В переднем углу, окутанный паром, стоял отец, по пояс голый. Сгорбившись, припадая к деревянному зубчатому брусу, он с силой тёр мокрый валенок, насаженный на круглую деревянную колодку.

Тёр долго, старательно, как прачка трёт бельё о стиральную доску. По его жёлтой, как свеча, спине, стекали струйки пота. Отец был очень худой. Рёбра, как обручи на бочке, опоясывали спину. Острые лопатки, двигаясь, так сильно выпирали, что Аринке казалось, они вот-вот прорвут кожу. Она тяжело вздохнула. Симон обернулся, весело окликнул её:

— А, лягушонок, замёрз, прискакал оттаивать, ну, ну. — Придирчиво ощупав валенок со всех сторон, он швырнул его на полок, как нестерпимо надоевшую вещь. Потом подошёл к котлу, отодвинул деревянную крышку; вонючий густой пар поднялся над чёрной, как дёготь, водой. Помешивая палкой, Симон морщился, отворачивая лицо в сторону. Сердито захлопнув крышку, отошёл к скамье, устало опустился.

В маленькой бане стало ещё жарче. Пар густым облаком клубился возле крохотного оконца, закрывая свет.

Симон сидел, ссутулясь, упёршись в колени распаренными руками. Набухшие вены корневищем оплели их от пальцев до самых локтей. Он весь был мокрый, облепленный клочьями шерсти. Его всегда такие пушистые усы, красиво закрученные колечком, сейчас неряшливо повисли. В эту минуту он походил на измученную, загнанную лошадь. Аринка подошла к нему, в её ушах ещё звенели Нисины слова: «Он шерсть ворует». Она неотрывно смотрела на отца, на его сгорбленную усталую спину, на выпуклые рёбра, порывисто двигающиеся от частого дыхания, на взъерошенную голову с мокрыми волосами, прилипшими ко лбу.

— Почему ты такой худой? — вдруг спросила Аринка, никогда раньше не видевшая отца раздетым.

— Ишь ты, приметливая какая, — сказал Симон, а потом добавил: — Пот меня съел, дочка, жара высушила. Кто в работе много потеет, тот не жиреет, точно.

Аринка, сведя глаза к переносице, долго и напряжённо думала, а потом с замиранием сердца, несмело спросила:

— Скажи, тятя, ты ведь не вор? Ведь правда не вор? — И она почувствовала, что лицо — в огне. Сдёрнула платок, освободила шею, нет сил, как жарко.

Симон удивлённо воззрился на неё.

— Тьфу, типун тебе на язык, эк ведь ляпнула какое? Что ты говоришь?

— Не я, Аниська говорит, что ты шерсть воруешь, вотысё!

— Ах она, каналья! А ещё что сказала?

— Ничего. Я её так вздула, что будет помнить долго, вотысё.

— Значит, произошла потасовка? Так, так... А не сказала она, как я батрачил у её покойного батюшки? Домик-то их весь на моих плечах по брёвнышку сложен. Богач был: земли свои и леса имел. А жулик был, не приведи бог, точно. Наймёт батраков за одну цену, а рассчитывает наполовину, точно. Теперь Анисьина мать тоже не потом денежки зарабатывает, точно. Открыла постоялый двор, гривны с приезжих собирает, добычно и не тяжело.

Аринка прижалась щекой к его мокрому, липкому от пота плечу. Его большие, натруженные руки устало лежали на коленях, он перевёл свой взгляд на них. В разжатых сморщенных ладонях, как бобы, лепились друг на друга набрякшие от горячей воды мозоли.

— Вот они руки-то какие, — поднося к глазам и рассматривая их, заговорил Симон, — у воров таких рук не бывает, точно. Всю жизнь я честно зарабатывал свой кусок хлеба, дочка. А теперь иди, а то взмокнешь здесь, на улице простынешь, иди. — И, легонько подталкивая в спину, он выпроводил Аринку за дверь.

На улице было нестерпимо светло: всё блестело, сверкало кругом. Громадный, огненно-красный шар солнца выглядывал из-за зубчатого леса, как из-за забора, точно поднявшись на цыпочки, с любопытством осматривал свои владения и как бы спрашивал: «Ну как вы тут без меня-то? Поди мёрзнете, люди?»

Глядя на эту сверкающую белизну, вдыхая чистый воздух, до боли в сердце Аринка пожалела своего отца. Пожалела за то, что он от темна до темна трёт, сгорбившись, эти вонючие валенки, изнывая в жаре, дыша паром, не видит света божьего. Враждебно посмотрела на Аниськин дом. Двухэтажный, под белой снежной шапкой, он горделиво возвышался среди маленьких изб, утонувших по самые глаза в снегу. Она долго смотрела на него, точно впервые увидела. Теперь она знала, чьими руками он построен, чьи плечи таскали его по брёвнышку. И знала также, что она скажет Нисе. Она ей припомнит «зелёный бор». Это уж точно!

Вскоре после каникул в школу пришёл Яша. У окна долго разговаривал с Марией Александровной, та внимательно слушала его и согласно кивала головой. Потом первый и второй классы отпустили домой, а третий и четвёртый собрали вместе. Притихшие ребята недоуменно таращили глаза на Яшу, не понимая: что от них хотят? Яша, одетый в чистую косоворотку, в отглаженном пиджачке, казался праздничным. Он встал за стол, где обычно сидела учительница, разложил перед собой тетрадочку и что-то стал в ней помечать.

Учительницы Мария Александровна и Ольга Сергеевна отошли к окну и, миротворно сложив руки на груди, сели на стулья, притихшие, как школьницы. Яша чувствовал себя явно не в своей тарелке: застенчиво улыбался, переминался с ноги на ногу, не зная, с чего начать. Наконец овладев собою, осторожно начал говорить:

— Ребята, вот какое дело: в городах уже давно существуют пионерские отряды. Мы, комсомольцы, решили, что и нам надо в нашей школе создать такой отряд. Кто такие пионеры и зачем нужны пионерские отряды, я вам сейчас подробно расскажу.

У Аринки от услышанных слов приоткрылся рот, она впилась в Яшу взором, боясь проронить хоть одно слово. А Яша всё говорил и говорил...

В её пылком воображении ясно нарисовался образ пионера. О, это был герой: если надо, он не задумываясь бросится в холодную воду, вскочит в горящую избу, а если будет очень надо, то и умрёт, но тихо, без жалоб и крика. Господи, да что ж это такое? Расчувствовавшись, Аринка не могла спокойно сидеть, она ёрзала по парте и без конца вздыхала. Её душа была полна смятения.

— Мы строим новую жизнь, — говорил Яша, — а в новой жизни нужны новые люди, смелые, честные, отважные! Сознательные строители социализма. Пионер — это тот человек, который идёт впереди...

И слова-то какие выкопал, где он только такие взял? Недаром допоздна всё газеты читал.

— Так вот, пионеры — это наши помощники. Быть пионером почётно, и звание это надо доказывать делом, своими поступками.

Яша замолчал. Воровато покосился на тетрадочку: всё ли сказал? Кажется, всё.

— Ну а теперь, ребята, — сказал он, весело потирая руки, — кто же из вас захотел стать пионером? Прошу поднимать руки, не все сразу, по очереди. Каждого по-товарищески обсудим, достоин он быть пионером или нет.

Яша сел, торопливо вырвал лист бумаги из своей тетрадочки, приготовился записывать. Поднял голову. Но что это? Ни одной поднятой руки. Он растерянно-недоуменным взглядом смотрел на ребят. Ему казалось, после его речи лес рук вскинется над ребячьими головами. И вдруг, на тебе! Все сидели притихшие, отчуждённые, словно это и не к ним относилось.

— Вот те раз! — обиженно сказал Яша. — А я-то думал, что вы все захотите стать пионерами, передовыми, ведь слово «пионер» и означает «первый, идущий впереди». Ведь вам строить социализм. Эх вы!

Лицо Яши погасло, выразило усталое разочарование. «Не то, не так я говорил, они ровным счётом ничего не поняли», — с досадой подумал он.

Создать пионерский отряд комсомольцы поручили Яше, как самому молодому, чтоб потом он стал вожатым. Яша много дней готовился, прочёл массу газет, журналов, всё обдумал, как и что будет говорить, чтоб было убедительно, понятно и зажгло бы ребят. И вдруг провал. Что он скажет своим ребятам? С первым же поручением не смог справиться.

«Глупые они, ещё ничего не понимают». Обескураженный, Яша не знал, что и делать. Он озабоченно шарил глазами по их лицам, ища своего спасителя: кто же положит начало? Но ребята, встретив его взгляд, смущённо опускали головы. На выручку пришла Мария Александровна:

— Подождите, Яша, дайте им подумать. Собраться с мыслями, нельзя же так с бухты-барахты. Это хорошо, что они думают, значит, серьёзно относятся к этому важному шагу в их жизни. А может быть, вам это не понятно, ребята, то спросите, вам ещё раз Яша объяснит. Ну чего носы повесили? Веселее смотрите!

Ребята зашушукались, завертелись, подталкивая друг друга.

— Ты что, Сорокина, кажется, хочешь что-то спросить? Спроси.

Сорокина стремительно вскочила, тревожно захлопала глазами:

— А пионеру в церковь ходить нельзя, что ли? А как же бог? Он накажет.

Яша поднялся и резко, с раздражением сказал:

— Какой бог? Нет бога! Пионер должен бороться с религиозным дурманом. Религия — утешение для слабых, а пионер должен быть сильным. Понятно?

Класс напряжённо и тяжело молчал, словно чувствуя себя виноватым в чём-то.

Яша расстегнул пиджак, ему стало жарко.

— Ну, кто ещё что хочет спросить? Валяйте! — с нетерпением и досадой сказал он. «Ну и заданьице мне дали ребята, век буду помнить. Лучше бы пошёл в лес на заготовку дров для избы-читальни, чем с этими олухами царя небесного такое дело проворачивать», — с горечью подумал он.

Аринка сидела как на углях, её так и подмывало поднять руку и сказать: «Запишите меня, я хочу стать пионеркой». Да где там! Слишком много грехов она чувствовала за собою. Пионер не врёт. А она? Просто не могла дня прожить без вранья. Пионер не ворует. А она? В чужие огороды кто заглядывает? Да что там говорить, не для неё это, не для неё. Она просто не имеет права быть пионеркой. Пыл её погас, она удручённо наклонила голову и сидела, точно придавленная тяжёлым камнем. «Вот если бы сейчас случилось что-нибудь такое: ну, к примеру, потолок бы рухнул», — мечтательно раздумывала она. И она увидела бы, как прогибаются балки, тут она первая вскочила бы на парту, упёрлась руками и всем телом что есть силы стала бы придерживать балку, и крикнула бы тогда Аринка всем: «Уходите скорее, а то вас всех придавит, уходите, я выдержу!» Вот тогда бы Яша сказал: «Ты, Аринка, настоящий герой, ты можешь быть пионеркой».

И опять её захлестнула мечтательная волна, картины одна страшней другой проносились в её буйной голове. Запрокинув голову, она с тоскливой безнадёжностью смотрела на потолок. Но там было всё спокойно, толстенные балки в обхват надёжно держали потолок, и обвалом не угрожало.

— Бойцова, что ты всё смотришь на потолок? Что ты там увидела? — спросила Мария Александровна.

Аринка вмиг встрепенулась, видения прошли. «Как хорошо, что люди не могут читать чужие мысли, вот смеху-то было бы».

— А кстати, Бойцова, почему ты руку не поднимаешь, почему молчишь? Разве ты не хочешь стать пионеркой? — спросил её Яша.

Что это? Аринка не ослышалась? Это же её спрашивают. Да как же это так? Она медленно поднялась. Все заинтересованно уставились на неё. Смятение охватило Аринку, она стояла не дыша, в напряжённом ожидании. Что-то будет?

— Про Бойцову я могу сказать, что она хорошая ученица, общительная, деловая, я думаю, она может быть пионеркой, — сказала Мария Александровна. — Теперь пусть её товарищи скажут о ней. Кто хочет?

Аринку ударило в жар. Она чувствовала, как пламенеют у неё уши, а главное, её охватило чувство торжества: значит, она может быть пионеркой! Но вдруг впереди её поднялась Ниса. Обиженным тоненьким голоском заговорила:

— Бойцова... она... не совсем... девочка, — но тут почувствовала, как сзади саданули её в спину, и свирепо шипящие слова коснулись её уха:

— Только скажи! Удавлю.

Ниса, отчаянно вытаращив глаза, горемычно пролепетала:

— Она... девочка не совсем... плохая. Пионеркой может быть. — И тут же села, порывисто дыша.

Аринка озабоченно скосила глаза, казалось, большой шмель сел у неё на переносицу. «Видел Яша или не видел?» Это главное было сейчас для неё.

— Ну так как же, Бойцова, записывать тебя в пионеры или ты не хочешь? — спросил Яша. — Неужели ты не хочешь быть передовой девочкой?

Аринка взмахнула ресницами, шмель улетел. Вымученной улыбкой скривила губы:

— Я-то хочу, но не знаю, могу ли я быть? Сумею ли быть пионеркой, вотысё, — уточнила она.

— А чего ж уметь-то! — обрадованно подхватил Яша (слава богу, почин сделан). — Тут и уметь нечего. Главное, надо стараться быть первой, лучшей.

— Ну тогда запишите, я буду стараться! — выдохнула Аринка. Лёгкая испарина выступила у неё на лбу.

Яша быстро застрочил по бумажке: список пионерского отряда, в деревне Зеленино, О-го района, от 20 января 1928 года.

. Бойцова Арина, уч-ца четвёртого класса.

— Кто следующий хочет записаться, поднимайте руки, — воодушевлённо спросил Яша, — смелее, ну кто следующий?

Не успела Аринка опуститься на парту, как тут же получила здоровенный пинок в спину.

— Выскочка, дохлая крыса! Получишь ужо!

Случись такое раньше, Аринка не раздумывая огрела бы пеналом по башке этого противного забияку Мишку Волкова, младшего брата Егора Будораги. Но теперь она — пионерка, драться, как видно, нельзя, ограничилась тем, что обернулась и состроила ему ужасную рожу, на том и успокоилась. После Аринки записалось ещё три человека: Таня Громова, Кости Грома сестра, Нил Снегирёв, сын дяди Филиппа, и Гоша Лаптев.

— А можно, мы потом запишемся. Поначалу у мамки с тятей спросимся?

Яша легко согласился, потом так потом, главное, начало положено, пусть не очень густо, но в будущем, конечно, всё пойдёт на лад.

— Пионеры, останьтесь, остальные могут уходить, — сказал Яша.

Оглушительным выстрелом грохнули крышки парт, только и ждали этой команды, толкаясь и обгоняя друг друга, все бросились к выходу.

— Так вот, ребята, поздравляю вас с высоким званием пионера. Теперь вы новые люди и должны всех ребят вести за собою, подавая пример своим хорошим поведением, отличной учёбой, товарищеским отношением. Каждый из вас должен воспитывать свой характер, ребята.

Быть впереди, вести за собою всех! Лицо Аринки светилось, глаза сияли. Она чувствовала, что что-то большое, новое вошло в её жизнь, прекрасное и тревожное. И это «что-то» будет всегда с нею.

Домой Аринка шла еле-еле, точно воз везла. Всё обдумывала: как сказать мамке? Как же это она опростоволосилась, записалась в пионерки загодя, не спросив её? Вот другие ребята оказались умнее, не решились на такой поступок без спроса родителей. Что теперь будет? Ещё не забыт был скандал с Лидой. Но та — взрослая, где же Аринке тягаться с ней!

Таня Громова на всех парусах помчалась домой, счастливая, ей ничего не скажут дома, там родители не вмешиваются в дела своих детей, тем более если эти дела не плохие.

Аринка осторожно открыла калитку, и ей показалось, что та всхлипнула. Поднявшись на крыльцо, остановилась, перевела дух. «Съест она меня», — с тоской подумала Аринка и, приняв вид несчастной жертвы, тихо вошла в дом. И уж потому, что она вошла, а не влетела, Елизавета Петровна поняла, что с девкой что-то стряслось. Не заболела ли?

— Ты почему задержалась? Натворила что-нибудь, после уроков оставили?

— Ничего не натворила, просто с Таней с горки катались, вотысё, — с напускной беззаботностью ответила Аринка и даже не заметила сама, как соврала опять. Ужас охватил её, да что ж это — болезнь такая, что ли? Неужели это на всю жизнь? Вот пропасть!

— Иди ешь, мы уже отобедали.

Ела Аринка нехотя, кусок не лез в горло, тревожная озабоченность лежала на её лице, и вся она была точно варёная.

— Ты уж не заболела ли? — забеспокоилась Елизавета Петровна. — Небось опять снег лупила? Смотри у меня!

— Ну вот ещё, и ничего не заболела, и снег не ела, давай помогу тебе, — весело сказала Аринка и, взяв у матери толкушку, принялась неистово толочь картошку, для кур еду готовить. «Что это с девкой случилось? То силой не заставишь, то вдруг сама вызвалась? — подумала Елизавета Петровна, следя за Аринкой. — Тут что-то не так, чего-то натворила».

Но Аринка старалась вовсю, винтом крутилась возле матери, всё хватала из рук, делала сама, выжидая момент, когда можно будет сказать то, что так волновало её.

— Ты чего это кружишься вокруг меня, как оса вокруг варенья? Выкладывай, чего ещё натворила? — добродушно спросила Елизавета Петровна, любуясь Аринкиной деловитостью.

Решив, что у матери хорошее настроение, что самый подходящий момент настал, Аринка проговорила трепещущим от сильного волнения голосом:

— Я ничего не натворила, мама, я в пионерки записалась! Я, мамка, теперь новый человек, вотысё!

— Что, что? Куда, куда, записалась? — переспросила Елизавета Петровна тоном, не предвещающим ничего хорошего.

Но Аринка не сдавалась, ведь мать ничего не знает о пионерах, а вот когда узнает, то и ругаться не будет. И, вскинув сияющие глаза, стала вдохновенно рассказывать:

— Ты знаешь, мам, пионер должен хорошо учиться, не воровать, не драться, это ни боже мой! Пионер самый смелый и деловой человек, — взахлёб тараторила Аринка, пытаясь обворожить мать самыми лучшими качествами пионеров. — Мы будем помогать комсомольцам строить... этого, ну как его, фу, забыла. В общем, будут строить все, и все мы туда идём. — Какая досада, забыла Аринка такое слово, которое говорил Яша, скажи она сейчас это слово, сразу наповал «убила» бы мамку, а так получилось что-то туманное, невразумительное, всё скомкалось, какая досада!

— Ну вот что, новый человек, мне и одной партийки в доме хватит. Во! Сыта по горло, эвон люди косо смотрят. Учиться хорошо ты и так должна, а воров у нас и в роду никогда никого не было. А чего-то строить ты там собираешься, так что нужно — всё построено, и идти нам некуда, будем на месте сидеть, нам и дома хорошо. И самовольство творить не позволю, сегодня записалась, а завтра чтоб у меня выписалась! Та дурында въехала в комсомол, никого не спросив, и эта шкварка туда же!

Аринка сникла, ничегошеньки мамка так и не поняла. Эх, и всё виновато это слово, такое хитрое, что Аринка никак не упомнила его, чем теперь мамку убедить, как уговорить, да и в жисть её ничем не проймёшь. Но, вспомнив слова Яши, что пионер никогда не сдаётся и не отступает, решила стоять на своём, пусть что будет, то будет!

— Нет, не выпишусь, вотысё! — тихо, но твёрдо сказала она.

— Что, что ты сказала, а ну повтори. — Глаза Елизаветы Петровны потемнели, брови сдвинулись в одну суровую линию. Такой её вид Аринке был хорошо знаком, лучше под землю уйти в такую минуту гнева матери. Не сводя с неё испуганно-насторожённых глаз, на всякий случай Аринка стала пятиться из кухни в комнату, где сидела Варя за прялкой.

— Я говорю: повтори, что сказала? — кипя гневом, наступала на неё мать.

— Не выпишусь, не выпишусь, вотысё! — твердила Аринка, упрямо тряся головой.

— Ах ты шкварка, ах ты помёт куриный! Смотри-ка, что она вытворяет. Характер решила показать! Я те щас покажу, ты у меня надолго запомнишь!

Аринка, обезумев от страха, метнулась к Варе, прижалась к ней всем телом, дрожа, как в ознобе.

— Мама, не надо, она выпишется, — взмолилась Варя, обнимая Аринкины костлявые плечи и тихонько шепча на ухо: — Ты ведь выпишешься, да? Да? Ну скажи «да», ну что тебе стоит, скажи.

— Нет, нет! — отчаянно кричала Аринка, уже готовая ко всему. Её душа кипела от незаслуженной обиды. Что она плохого сделала?

Варя, сама по натуре тихая, робкая, всю жизнь покорная матери, не могла представить себе, как можно перечить ей. «Боже мой, что с нею будет, если она сейчас такая, что же будет дальше, боже мой!» — ахнула она про себя.

— Аринушка, не надо маму сердить. Ну скажи, я прошу тебя, — умоляла Варя, ласково гладя и целуя её.

— Нет! Нет! Нет! — уже исступлённо, истерически кричала Аринка, зажмурив глаза и тряся головой.

— «Нет», говоришь, сейчас будет «да»!

Елизавета Петровна, схватив Аринку за волосы, выдернула из Вариных рук. Огрела поперёк спины отцовским кожаным ремнём. Аринка взвыла от боли. Ей показалось, что её пересекли пополам. Ремень взвивался ещё и ещё раз. Варя истошно закричала:

— Мама, не надо бить её, она такая худенькая, мама! Я прошу тебя, мама!

Варин крик образумил Елизавету Петровну. Она. с перекошенным от ярости лицом, не похожая на себя, страшная, вдруг замерла с поднятым ремнём, сурово выпрямилась, властно крикнула:

— В угол, мерзавка, в угол, на колени! Змеёныш, а не ребёнок, чтоб тебя разорвало! Варвара, неси поросёнку корм.

В доме наступила тишина, только неугомонные ходики болтали своим длинным языком всем надоевшее: тик-так, тик-так.

Аринка, уткнувшись лбом в холодную стену, стояла на коленях. Всё тело её нервно вздрагивало, лицо, мокрое от слёз, являло великую муку и обиду. Раньше, когда её били, она знала, за что её били, а сейчас она не видела за собой никакой вины и сердце её набухало горечью и тоской. «Каждый из вас должен воспитывать свой характер...» — вспомнилось напутствие Яши.

Ей захотелось отомстить матери. «Вот возьму сейчас босая выскочу на снег, и убегу в лес, и замёрзну там. Или захвораю и умру». Она представила себе, как будет лежать в гробу, а мамка — горько плакать и нещадно казнить себя. И пусть, и пусть плачет!

«Или возьму сейчас и подожгу дом, — с мстительным злорадством вдруг решила Аринка. — А что? Я могу, я всё могу!»

Колени до мурашек затекли, она села и прислонилась к стене. Изо всех сил выискивая пути отмщения, незаметно для себя заснула. Она не проснулась и тогда, когда Варя перенесла её на постель и раздела.

Утром, когда Аринка уходила в школу, Елизавета Петровна загородила собою дверь и встала перед нею. Их взгляды встретились. Они стояли друг против друга, до смешного похожие. Аринка сурово сдвинула брови и плотно сжала губы, в точности как это делала Елизавета Петровна в минуты твёрдого решения. Тут можно было из камня воду выжать, но не покорить её. Чтобы поставить на своём, мать решила пойти по-другому.

— Так смотри, выпишись из пионерок, не забудь, — вкрадчиво сказала она.

— Нет! — непреклонно-упрямо сказала Аринка.

Елизавета Петровна поняла всю бесплодность своего требования, она молча отошла. Аринка прошла мимо неё с решительным видом.

— О змеёныш, чтоб тебя разорвало! — прошептала вслед Елизавета Петровна. — Вся в меня уродилась, — добавила она себе в утешение.

ГИБЕЛЬ ВАСИ

Всю ночь лютовала пурга: голодной волчицей носилась она по полям, забегала в лес, дико завывала на перекрёстках. К утру, как видно, притомилась, улеглась, довольная своим разгулом. Все кусты замела, дороги засыпала, ни пройти ни проехать. Мороз тоже не отставал.

Тётя Марфа, мать Васьки Рыжика, не спала всю ночь. Чутким ухом прислушивалась она к заунывному вою в трубе, к однообразному стуку чугунной вьюшки. А Васятка всё не шёл и не шёл.

Сколько раз подмывало её встать и пойти навстречу сыну, но голос разума удерживал: «Не маленький, чай, дорогу знает, и не в такую непогодь приходил. А может, припозднился со своими делами, так у Кости решил заночевать, и такое бывало. Волков, медведей нет, кого бояться, что может с ним приключиться?»

Но как ни пыталась она себя успокоить, сердце заливала непонятная тревога. Едва дождавшись рассвета, помчалась к Косте, по снежной целине, зачерпывая полные валенки снега.

В окно постучала робко, несмело. «Ох, и попадёт мне от Васятки, скажет: «Маманя, от тебя и людям покоя нет». В доме было тихо. На стук никто не отозвался, как видно, ещё спали, в воскресенье почему и не поспать? Подождав немного, постучала ещё раз, но уже громче, настойчивее. Лязгнула щеколда, с трудом открывая калитку, занесённую снегом, показался Костя.

— Кто там? Что надо? — пробасил он.

— Это я, Костенька, — метнулась тётя Марфа от окна к калитке, — прости ты меня, Христа ради, что беспокою. Васятка-то у тебя, што ль? Ведь домой-то он вчерась не вертался. Аль по своим делам, комсомольским вы куда его настропалили?

Костя молчал, осмысливая вопрос тёти Марфы. А она тревожно-ожидающими глазами смотрела на него. Костя как-то неопределённо хмыкнул, потеребил мочку уха и, открыв шире калитку, как можно спокойнее сказал:

— Войдите в дом, тётя Марфа, а то я озяб.

— Да нет, я побегу, Костенька. Если он у тебя, то и пусть с богом. Я только узнать. Извелась я совсем, целую ночь глаз не сомкнула.

— Пройдёмте в дом, тётя Марфа, поговорить надо, — уже более настойчиво сказал Костя. Тётя Марфа нехотя повиновалась. Вошла в избу стала у порога. В кухне было совсем темно, Костя торопливо нащупал спички, зажёг лампу.

— Проходите, тётя Марфа, к печке, отогревайтесь.

Тётя Марфа не двинулась. Крайне озабоченная, она следила за Костей и всё ждала. А Костя молчал. Да и что он мог сказать? Вчера вечером они, действительно, припозднились, делали новую газету, хохотали, дурачились. Маруська больно навострилась карикатуры рисовать. Потом пошли все вместе. Костя расстался с Васей в проулке, у дороги. Сильно мело. Костя предложил Васе заночевать у него, но тот только рукой махнул. «Велика дорога, верста полем, верста лесом, а там с пригорка и огонёк виден в моей избушке. Маманя всегда лампу ставит на окно, это чтоб я с дороги не сбился. Чудачка, да я с закрытыми глазами в любую непогодь приду!» И пошёл Вася, весело насвистывая песенку. Так расстались.

— Вы не волнуйтесь, тётя Марфа, — наконец заговорил Костя, чувствуя, что больше молчать нельзя. Ему до боли в сердце было жаль эту женщину, всю жизнь прожившую в нищете, отдавшую свою силу и молодость чужим людям: вечная батрачка, затюканная, зануканная. Васю она своего любила без памяти. Он был её единственной радостью, утешением, светом в окне. И волновалась она за него всегда, только и спокойна была, когда он был при ней. Костя это знал, потому и старался всячески её успокоить.

— Ну сами посудите, тётя Марфа, куда он может деться? Не игла в стоге сена, не потеряется. Всё будет хорошо. Идите сейчас домой и не волнуйтесь. А мы его разыщем и к вам приведём живым и невредимым. Мошенник, небось к своему дружку, Миколке, уволокся, а тут переживай за него, — говорил Костя, стараясь казаться беспечно-весёлым и всем своим видом показывая, что для тревоги нет никаких оснований.

А у самого на душе вдруг стало муторно.

И как только он проводил тётю Марфу за калитку, тут же ударился к сестре. Откинул занавеску, за которой она спала, дёрнул за руку:

— Маруська, вставай скорей! Кажется, у нас беда. Васька пропал! Домой вчера не вернулся. Только что мать его приходила, тётя Марфа.

Маруся отчаянно хлопала глазами, зевала, потягивалась.

— Да ну же, ты, тёлка, шевелись! Никогда ей сразу не встать! Будет три часа мурыжиться! Спросонок как варёная, ничего никогда не поймёт!

Маруся, действительно, ничего не понимала, она хотела было спросить о чём-то Костю, но тот с ещё большей яростью набросился на неё:

— Не спрашивай меня ни о чём! Я сам ничего не знаю. И не задавай мне глупых вопросов. Вот нет Васьки, и всё тут! Пропал! Нет его! — Костя поперхнулся, отошёл к окну, тяжело дыша. Немного успокоившись, уже более миролюбиво сказал:

— Я сейчас пойду к Яшке, мы зайдём кое-куда, нет ли его там. А ты одевайся быстрее и приходи к Лиде. Я пошёл.

Такого тревожно-взволнованного брата Маруся ещё не видала. Она сразу поняла, что к чему. Быстро вскочила: наверное, действительно, пришла беда.

Все вчетвером, на широких лыжах, отправились к Васиной деревне. Никто толком не знал: как и где искать Васю? Просто ума не приложить! Ведь не мешок же он, с телеги упавший, не лежит на дороге? Пошли так, наобум, лишь бы не сидеть сложа руки.

Когда вышли в поле, уже совсем рассвело. Сквозь морозную мглу неярко пробивалось солнце. День обещал быть солнечным и морозным. Здесь было царство снега, до рези в глазах белым-бело кругом. Равнодушно и величественно лежал он в необъятном просторе.

Шли молча. Настроение у всех было тягостное, на душе тоскливо. У леса остановились, посовещались. Разделились на две группы: Яша с Марусей пошли направо, в низину, где рос густой березняк, а Костя с Лидой поднялись наверх, в сосновый бор. Стройные, величественные сосны взлетали к самым облакам своими макушками. А ёлки, распушив вокруг себя густые ветки, купчихами восседали на снегу. Молодняк с корней до самых макушек занесло снегом, отчего они походили на самые причудливые фигуры: то на медведя, поднявшего передние лапы, то на сгорбленную старушку с палочкой в руках.

Дата добавления: 2015-09-30