Алексеев Першиц История первобытного общества, учебн. По спец. «История». 5-е издание, М.: «Высшая школа», 2001, 318 с. 18 страница

Там, где существовали сколько-нибудь институциализованные воз­растные категории, лидер должен был принадлежать к старшей из них, наиболее привилегированной. В других случаях также в той или иной мере принимался во внимание возраст претендента. В условиях мно­городовых общин было важно, чтобы руководитель общины принад­лежал к наиболее многочисленной родовой группе, а в условиях разрастания и расселения общинно-родовых коллективов определен­ные преимущества приобретали группы первопоселенцев. Тем самым обозначалась тенденция закрепления главенства за определенными родами или входившими в них линиджами.

Появление избыточного продукта и личных богатств повели к тому, что институт главенства стал испытывать воздействие также и имуще­ственных факторов. У ряда племен Меланезии, Юго-Восточной Азии, а в менее выраженной форме также Северной Америки и Африки появился особый вид лидеров —так называемые большие, или значи­тельные, люди. В международной научной терминологии за ними закрепилось название бигменов*. Это были мужчины, выделявшиеся своим богатством и щедростью, выдвигавшими их на первый план в условиях широкого развития престижной экономики. Бигмен стремил­ся иметь побольше жен, чтобы они, а в какой-то мере и их родственники на него работали. Бигмена не выбирали — он становился им благодаря своему высокому престижу, создававшему ему множество сторонников из числа сородичей и сообщников. Были бигмены помельче и покруп­нее. Чтобы стать настоящим крупным бигменом, надо было обладать не только богатством и щедростью, но и другими выдающимися способностями: силой, умом, умением организовать и убедить людей, разносторонними, в том числе магическими, знаниями. Имя такого бигмена звучало, как говорили папуасы-мбовамб, «на все стороны света».

На стадии позднепервобытной общины главенство, как правило, еще не наследовалось. Лидер либо, как ирокезский сахем, избирался, либо, как папуасский бигмен, добивался как можно более широкого признания. Для этого он стремился отличиться, очень часто соперничая с другими претендентами, вербовал сторонников, устраивал престиж­ные пиры, предпочитал дарообмен «с переплатой», старался привлечь к себе внимание на собраниях общинно-родовых групп, во время военных действий и т. п. Но предпосылки наследственного главенства уже складывались. Усложнившаяся на этой стадии производственная, социальная и идеологическая деятельность часто требовала от руково­дителя намного лучших, чем у других членов общинно-родовой орга­низации, умений и знаний. Приобрести их легче было тому, кто чаще всех общался с лидером, — сыну, племяннику и т. п. При этих условиях у него было больше шансов в свою очередь стать лидером. При главенстве типа бигменства сюда добавлялись материальные преиму­щества сыновей бигменов — возможность уже при жизни отца обза­вестись несколькими женами и доставшиеся по наследству богатства. Это как бы давало им жизненный старт. Подсчитано: у тех же папуасов-мбовамб три четверти сыновей крупных и половина сыновей мелких бигменов также становились бигменами.

Не до конца ясен для этой стадии вопрос о потестарных ролях и статусах мужчин и женщин. Сторонники матриархальной концепции всегда указывали, что если бродячее охотничье хозяйство могло вы­двинуть на первый план мужчин, то земледельческая оседлость давала преимущества женщинам. Особенно это должно было сказываться в условиях однородовых общин при матрилокальном брачном поселе­нии, когда преимущественно женщины являлись собственницами и распорядительницами родовой земли. Но даже здесь реализации пред­посылок их главенства препятствовала высокая социальная роль муж­чин. Во всяком случае, сообщения о власти женщин даже в материнских семьях-домохозяйствах немногочисленны и неоднознач­ны. В качестве примера подобного порядка чаще всего приводят овачиры ирокезов и их соседей — гуронов. Ж.Ф. Лафито в 18 в. писал, что здесь властвовали женщины. В их руках были поля, урожай, сами дома. Напротив, мужчины были изолированы и ограничены и даже их дети были им чужими! В то же время, по другим сообщениям, ирокезские правительницы овачир должны были делить власть со своими старшими братьями. Вообще, сведения о главенстве в домохо-зяйствах мужчин — неженатых или периодически возвращавшихся сюда братьев, а нередко и пришельцев-мужей — намного многочис­леннее и определеннее. Сходны этнологические данные о принадлеж­ности власти в более широкой общественной сфере. Имеются известия, что у гуронов каждый род возглавлялся четырьмя женщинами и одним мужчиной и даже совет племени на четыре пятых состоял из женщин. Но несравненно изобильнее относящиеся к самым различным обще­ствам этой стадии развития свидетельства о главенстве в общинах, родах и племенах мужчин. Они относятся как к патрилокальным и патрилинейным, так и к матрилокальынм и матрилинейным обще­ствам. Различие главным образом в том, что в первых лидерство всегда принадлежало одному из сородичей, а во вторых могло перейти к одному из пришельцев. Во всяком случае, понимание также и этой стадии как стадии господства матриархальных порядков современной наукой оставлено.

Применять свою власть по отношению к членам коллектива совету или лидеру по-прежнему приходилось не так уж часто. Семейные и внесемейные механизмы социализации продолжали надежно обеспе­чивать соблюдение индивидами установленных порядков. Конфликты имели не столько внутригрупповой, сколько межгрупповой характер. И с разветвлением сегментарной организации они, естественно, уча­щались. Между членами разных линиджей, родов и тяготевших к ним общин возникали ссоры из-за несоблюдения правил дарообмена, полового и брачного соперничества и по различным другим причинам. Как и раньше, в общинно-родовых нормах главенствовало групповое начало, однако в новых условиях его понимание зависело от степени консолидированности втянутых в конфликт групп.

Члены линиджа, рода, общины могли заступиться за своего, пусть даже и виновного, члена, но могли и выдать его обиженным. Все же значительно чаще заступались за своего, а в случае его смерти мстили. Так получила развитие кровная, или родовая, месть, при которой любой из близких убитого был обязан отплатить за кровь любому из близких убийцы. В то же время с появлением богатств не редкостью стали

случаи, когда виновная сторона откупалась от потерпевшей стороны материальными ценностями — композициями*. Те же экономические процессы на стадии позднепервобытной общины и возросшая консолидированность близкородственных групп по отношению к другим звеньям сегментарной организации повели к заметному переосмысле­нию прежних норм. Нарушение экономического равновесия внутри группы местами стало рассматриваться как более тяжкое преступление, чем даже убийство. У папуасов описано немало случаев, когда человек, убивший близкого сородича, подвергался лишь символическому нака­занию, так как иначе родственный коллектив был бы еще больше обескровлен.

Родоплеменная организация власти, как правило, жестко подчи­няла поведение индивида интересам коллектива, одновременно ставя вне закона все, что находилось за рамками высшего звена этой организации — племени.

Духовная культура. Развитие производства и усложнение социаль­ной жизни дали новый толчок подъему духовной культуры первобыт­ного человечества. Особенно заметным это было в обществах, перешедших к производящему хозяйству, у которых отложились новые пласты полезных знаний, искусства, мифологии, религии.

Показательны знания, накопленные в процессе освоения земле­дельческого хозяйства. Меланезийцы острова Новая Ирландия знали и умели выращивать 10 разновидностей ямса, 14 разновидностей хлебного дерева, 52 разновидности банана, 220 разновидностей таро. Ирокезы выращивали 11 разновидностей маиса, и им были известны такие агротехнические приемы, как повышение всхожести семян путем их вымачивания в отваре из определенных кореньев и трав. Папуасы унавоживали почву, после уборки урожая пуская в огород свиней. С возникновением скотоводства стали эмпирически накапливаться зна­ния в области зоотехники, и прежде всего селекции —искусственного

отбора наиболее полезных пород домашних животных. Некоторые группы папуасов и меланезийцев допускали гибридизацию одомаш­ненных свиноматок с дикими кабанами, но другие специально держали производителей-хряков. По остеологическим* материалам установле­но, что уже в европейском неолите практиковалось холощение самцов домашних животных. Согласно преобладающему мнению, это делалось для того, чтобы животные стали более послушными и безопасными как для человека, так и для других животных. Несомненно, очень скоро было установлено и то, что холощеные самцы быстрее набирают вес, а мясо их становится жирнее. Начали практиковаться и другие способы искусственного воздействия на животных. Так, в Меланезии местами ценились только хряки с длинными завитыми клыками, и, чтобы добиться этого, им удаляли верхние резцы. Дальше папуасов и мела­незийцев продвинулись скотоводческие племена Южной Америки. Контролируя размножение путем учета половозрастных характеристик и индивидуальных свойств животных, они получили две разные породы домашних верблюдовых — ламу и альпака. Известно также, что селек­ция применялась здесь к морским свинкам. Таким же эмпирическим путем сибирские оленеводы пришли к контролю за воспроизводством стада путем ограничения убоя животных, дифференцированно —ва­женок и быков.

Развитие престижной экономики с ее подсчетом подарков и отдар­ков стимулировало накопление арифметических знаний. В частности, известно, что некоторые папуасские племена именно при дарообмене пользовались бирками. Сходные примитивные счетные приспособле­ния — кучки камней или связки соломы, шнуры с нанизанными на них раковинами или с узелками — известны у многих других ранне­земледельческих племен Меланезии, Америки и Африки- В древней­ших земледельческих поселениях Передней Азии найдены глиняные шары, полусферы, конусы, которые, видимо, также использовались для счета. В первобытной Европе для этого применялись камешки: к латинскому calculus — «камушек», «счетный камень» восходит слово «калькуляция». Нужды распределения земли и возникшей местами ирригации расширили начатки геометрических знаний. Та же иррига­ция была невозможна без каких-то сведений из области гидродинами­ки. Широкое применение высшими охотниками всевозможных хитроумных ловушек требовало пополнения сведений из области ме­ханики. С началом керамического производства, при котором из глины удаляется связанная с ней вода, было совершено одно из крупных открытий в химической области.

Переосмыслилось восприятие пространства и времени. Существу­ет, видимо, правильное мнение, что с переходом от бродячего образа жизни к оседлому динамическое (маршрутное, линейное) осознание пространства преобразовалось в статическое (радиальное). Оседлый земледелец стал представлять се­бе пространственную протяжен­ность в виде концентрических кругов, затухающих к горизонту. Свою печать наложило на это также развитие сегментарной и родоплеменной организации, по­родившее социально-структур­ное представление о пространст­ве. Независимо от реального рас­стояния более «близким» счита­лось то селение, где жили более близкие сородичи или соплемен­ники. Время по-прежнему восп­ринималось экологически, но теперь уже в связи с новыми ви­дами хозяйственной деятельно­сти — скажем, с мотыженьем земли или уборкой урожая, выго­ном или пригоном скота. В то же время, по мнению некоторых ученых, наряду с экологическим представлением о времени боль­шое и даже большее распростра­нение получило представление структурное, определяемое соци­альной средой. Такое время мог­ло исчисляться линейно-степенным родством (родство по отцу — это продолжительность жизни одного поколения, по деду —двух поколе­ний и т. д.) или особенностями возрастной организации (события связываются со сроками инициации, пребывания в определенных возрастных категориях и т. д.). Но так или иначе восприятие простран­ства и времени оставалось связанным с хозяйственной и общественной практикой. С общественной практикой социализации были связаны и сохранявшиеся представления о мифологическом времени.

Сегментация родоплеменных подразделений, дарообменные и во­енные походы вели к дальнейшему накоплению топографических и географических знаний. Появились первые карты — обозначения мар­шрутов, нанесенные на древесную кору, дерево или кожу. Получила значительное развитие пиктография, с помощью которой теперь подчас делались довольно сложные записи. Такие записи известны у племен Северной Сибири, американских индейцев, во многих обществах Меланезии и Тропической Африки. Записываться могли сообщения,

предназначенные как для передачи на расстояние (предложения даро­обмена, установления мирных отношений, любовные послания и пр.), так и для сохранения во времени (фиксация важных преданий и памятных событий). Существовали целые пиктографические хроники, например знаменитая «Валам олум» («Красная запись») североамери­канских индейцев-делаваров, изобразивших 184 рисунками на древес­ной коре все свои исторические предания —от начала мироздания до появления в стране европейских колонизаторов. У некоторых племен из счетных шнуров развились своеобразные эквиваленты пиктографии, передававшие мысль формой, цветом и расположением узелков («узел­ковое письмо») или раковин («вампум» североамериканских индейцев). Но, как и прежде, если не все, то большинство пиктографических символов и тем более целые пиктограммы требовали устных пояснений.

В изобразительном искусстве в основном продолжался начавшийся ранее переход к условной манере исполнения. В графике, живописи, петроглифике*, пластике этого времени отражено стремление к наро­читой упрощенности, изображению взамен целого какой-либо его характерной части, нередко к значительной стилизации. Так, если в ранненеолитических петроглифах Евразии сравнительно легко узна­ются изображения людей и животных, то в позднем неолите они часто едва узнаваемы. В общей же массе высеченных на скалах знаков едва

ли не преобладают круги, спирали, кресты, полумесяцы, свастики и другие солярные и лунарные сим­волы. То же фиксируется этноло­гически, например, в эволюции африканских масок, в которых по мере развития позднепервобытных общин усиливалась условная мане­ра пластики. Очень широко рас­пространилось декоративное нап­равление в изобразительном искус­стве, т. е. украшение всех предме­тов обихода, в особенности одеж­ды, утвари и оружия, художествен­ной росписью, резьбой, вышивкой, аппликацией и т. п. Так, керамика, в раннем неолите лесной полосы

России обычно ничем не украшенная, в позднем неолите стала орна­ментироваться ямочно-гребенчатыми оттисками. Широко распростра­нилась роспись керамики, часто многокрасочная.

Известно множество условных изображений эпохи палеолита и реалистических —эпохи неолита, но все же можно сказать, что изо­бразительное искусство палеолита было чаще реалистическим, а нео­лита — чаще условным. Чем объясняется этот поворот в стиле изобразительной деятельности человека9 Одни ученые связывают его с изменением материала, например, с тем, что люди от росписи стен пещер перешли к украшению керамики, другие — с развитием абст­рактного мышления, третьи —с распространением предписьменной передачи информации, некоторые—с усложнением религиозных представлений, требовавших умышленного отклонения изображений от сходства с земными оригиналами. Согласно еще одной точке зрения, поворот в первобытном искусстве был связан с тем, что с переходом от охотничье-рыболовческого хозяйства к земледелию и скотоводству интерес к зверю уже стал ослабевать, а интерес к человеку еще только зарождался. Все перечисленные факторы могли сыграть свою роль, но в целом этот сложный вопрос пока недостаточно изучен и остается открытым

Продолжали развиваться и другие формы искусства, в частности устное, музыкальное и танцевальное творчество. В сказках, рассказах, песнях и других жанрах устного фольклора возникли сюжеты, отража­ющие зависимость человека от плодородия земли и благоденствия стад Сказки, у одних племен (например, в Меланезии и Америке) еще слабо отдифференцированные от мифов, у других (в частности, в Тропиче­ской Африке) стали самостоятельным жанром. Наряду с родовыми и личными появились песни институциализованных половозрастных групп и в особенности мужских объединений. У ряда племен (эскимо­сы, южноамериканские ваиваи, отдельные племена Тропической Аф­рики) соперничество из-за женщин или борьба за власть породили обычай соревнования в песнях, иногда в форме полушутливой пере­бранки. В песнях всегда присутствовал музыкальный элемент, дости­гавшийся ритмизацией или инструментальным сопровождением. В числе музыкальных инструментов появились новые, снабженные ре­зонаторами струнные инструменты, усложненные мембранные бара­баны, многоствольные «флейты Пана». В танцевальном фольклоре также появились новые виды, тесно связанные с земледелием и скотоводством. Это, например, так называемые «бесстыдные танцы» плодородия. Они существовали едва ли не у всех ранних земледельцев и земледельцев-скотоводов и описаны, в частности, Н.Н. Миклухо-Маклаем у папуасов. «Женщины двигаются медленно, делая маленькие шаги и выставляя зад, которым они вертят из стороны в сторону; так как туловище при этом наклонено вперед, то груди при этом болтают­ся». Существовали и сидячие танцы с колебательными движениями, которые, возможно, археологически зафиксированы раннетрипольскими женскими статуэтками с откинутым назад корпусом. В мужских домах при инициационных и других обрядах исполнялись специфиче­ски мужские танцы. Вообще, теперь существовало множество самых разнообразных танцев. Так, у ирокезов-сенека насчитывалось более тридцати одних только основных танцев, в том числе одиннадцать

мужских, семь женских, четырнадцать общих, шесть в масках и т. д. Устный, музыкальный и танцевальный фольклор вместе с изобрази­тельным искусством, как и раньше, зачастую сливался в театрализо­ванных представлениях, которые теперь имели уже не только охотничий, но и аграрный характер. Не случайно в языке хинди слово «ната» (актер) восходит к санскритскому «нрит» (танцевать).

Новые условия хозяйственной и социальной жизни, а также общий подъем духовной культуры нашли свое отражение и в мифологии. Она стала более развитой, включив в себя этиологию* не только людей, животного и растительного мира, простейших общественных установ­лений, но и культурных растений, домашних животных, усложнивших­ся социальных институтов, нередко и мироздания в целом. В раннеземледельческих обществах получили распространение мифы о браке мужчины-Неба и женщины-Земли как начале всех начал. Так, по папуасским мифам, животворные дожди проливаются тогда, когда Небо и Земля пребывают в объятиях любви. В большинстве племен североамериканских индейцев считается, что отец-Небо и мать-Земля — родители всего сущего. Некоторые земледельческо-скотоводческие племена считают, что, оскопляя самцов домашних животных, они оплодотворяют землю. В то же время возрастание социальной роли мужчин широко отразилось в мифах о создании мира мужчиной без участия женщины. Характерен миф западноафриканского племени бауле, в котором мир сотворила не женщина, а ее сын.

В такой же степени эволюционировала и усложнилась религия. По мере накопления знаний о своей собственной и внешней природе люди позднепервобытной общины все меньше отождествляли себя с при­родной средой, все больше осознавали свою зависимость от неведомых сверхъестественных сил. Эти силы виделись добрыми и злыми. В результате старые представления о дуалистическом разделении пред­метов и явлений природы вылились в представления о извечной борьбе доброго и злого начал. Добрым силам стали поклоняться как постоян­ным защитникам и покровителям линиджа, рода, общины, племени; противостоящие им злые силы старались умилостивить. Содержание тотемизма изменилось; тотемические «родственники» и «предки» сде­лались объектом религиозного поклонения. В дальнейшем зооморфные предки стали вытесняться антропоморфными, и тотемизм продолжал сохраняться не столько как живая система верований, сколько в пережитках (например,- в тотемных названиях и символах родов). На той же анимистической основе начал складываться культ природы, олицетворяющейся в образах всевозможных духов животного и расти­тельного мира, земных и небесных сил.

С возникновением земледелия стал зарождаться культ возделыва­емых растений и тех сил природы, от которых зависело их произраста­ние, особенно Солнца и Земли. Например, ирокезы почитали духов маиса, тыквы и бобов, называя их «тремя сестрами», «нашей жизнью» или «нашими кормилицами» и представляя в образе трех женщин в одежде из листьев соответствующих растений. Четыре из шести праз­дников ирокезов были связаны с земледелием это были праздники нового года, посева, зеленого зерна и урожая. Представление о Солнце как оплодотворяющем мужском и Земле как оплодотворяемом жен­ском начале вместе с цикличностью благотворного воздействия Солнца породило почитание его в качестве умирающего и воскресающего духа плодородия Получила распространение магическая практика укреп­ления силы Солнца, усиления плодородия Земли, вызывания дождя и т п. Подобным же образом возникал культ покровителей скота (на­пример, покровителя свиней Геру у папуасов) и развивалась специфи­чески скотоводческая магическая практика

С развитием родоплеменной и в особенности сегментарной орга­низации стала зарождаться вера в помогающих людям духов умерших прародителей Возник культ предков Как правило, он был культом мужских предков, хотя в материнскородовых обществах, возможно, уже начал складываться культ женских предков-прародительниц, ме­стами известный на более поздней стадии развития. В то же время нередко обращают внимание на то, что едва ли не большинство духов-покровителей представлялось в виде женщин, и в этом видят одно из оснований для реконструкции первоначального матриархата Но для возникновения таких представлений достаточно было культа хозяек и охранительниц домашнего очага, культа плодородия и т п.

До культа лидеров было еще далеко, но уже имелись некоторые его предпосылки Они создавались верой в наличие у людей некой сверхъ­естественной силы, ограниченной у рядовых сородичей или общинни­ков, намного более действенной у старейшин, военачальников, колдунов Эта вера существовала почти повсеместно, но в науке за ней закрепилось меланезийское слово «мана» Постепенно даже возникла вера в то, что хорошую мана может заполучить не только кровный родственник, но и всякий вкусивший от тела ее носителя. Так появи­лась практика съедать сердце или печень убитого врага и эндоканнибализм* по отношению к собственным сородичам, в особенности выдающимся.

Языковое и этническое состояние. В целом для стадии позднепер­вобытной общины с ее первой «демографической революцией» харак­терны дальнейшее расселение носителей праязыковых совокупностей и образование отдельных языковых семей Но этот процесс шел постепенно, в условиях сохранявшейся лингвистической непрерывно­сти, и между первоначальными совокупностями и позднейшими семь­ями, видимо, лежали посредствующие общности среднего уровня. К тому же расселялись в основном общества, перешедшие к производя­щему хозяйству, и на новых местах своего обитания они контактиро­вали и смешивались с обществами охотников, рыболовов и собирателей. Бывало, что аборигены переходили на язык пришельцев. Поэтому образование языковых семей нельзя представлять себе только как процесс распадения праязыковых совокупностей. Поэтому же, говоря о границах распространения языковых семей, теперь различают «ранние прародины», где начинался процесс сложения этих семей, и «поздние прародины», где он продолжался.

В самом общем и неполном виде этот процесс представляется следующим образом. В ностратической совокупности выделились аф­разийская, индоевропейская, картвельская, эламодравидская, ураль­ская и алтайская семьи. Афразийцы первоначально локализовались в сиро-палестинской области, а позднее также в Северной и Восточной Африке. Раннюю прародину индоевропейцев предполагают на севере Передней Азии, позднюю — вплоть до территории Восточной Европы. Картвелы сперва располагались на южной границе Кавказа, затем утвердились в Закавказье. Эламодравиды из Ирана распространились в Индию. Уральцы и алтайцы из Северного Ирана и Средней Азии продвинулись далеко на север и восток. В Африке из конго-сахарцев выделились нило-сахарцы и нигеро-кордофанцы, ставшие теснить расположенных южнее палеафриканцев. В Восточной и Юго-Восточ­ной Азии синотибетцы стали контактировать с эламодравидами, а аустрийцы (или образовывавшие их совокупности) распались на не­сколько семей. Из них аустроазиаты из предгорьев Гималаев широко расселились в Южной Азии, а аустронезийцы из южного Китая проникли в Индонезию и Океанию.

При сохранявшейся лингвистической непрерывности языки от­дельных этносов пока возникали только как исключение в результате особенно сильной изоляции, например в горных ущельях. Зато, как показывают этнологические данные по Новой Гвинее и Южной Аме­рике, отдельные сгустки этой непрерывности уже могли использоваться для широкого общения в обменных или других целях.

Языковая и соответствовавшая ей культурная непрерывность по-прежнему тормозили сложение четко очерченных этнических общно­стей со своим языком, особенностями культуры, самосознанием и самоназванием. Но теперь уже намного сильнее ощущались и проти­воположные тенденции. С переходом к земледельческой оседлости и сами общины, и их конгломераты стали более устойчивыми, чем были при бродячем присваивающем хозяйстве. Межобщинное разделение труда и развитие престижной экономики укрепляли надобщинные связи. При не всегда достаточных, хотя и повсеместно увеличившихся, размерах общин в этом же направлении действовали межобщинные

браки. Еще сильнее сказывалось действие новой потестарной органи­зации — появление надобщинных и надродовых советов и лидеров. Сложились условия для превращения протоэтносов в этносы, причем не только в этникосы, но и в этносоциальные организмы. Примени­тельно к этой стадии уже можно говорить о первом из исторических типов этнических общностей — племени. Но пока еще только об очень раннем племени с лишь намечающейся культурно-языковой общно­стью и социально-потестарным единством. Соответственно и племен­ное самосознание еще только превращалось из диффузного в выраженное, а самоназвание далеко не всегда было достаточно четким. В то время как у каждого из звеньев сегментарной организации существовало представление о родоначальнике-эпониме*, у племени его, как правило, еще не было.

Как и протоэтнические общности, ранние этнические общности сохраняли иерархическую структуру. Какую-то культурную и языковую (диалектную) специфику могли иметь и крупная община, и племя, и соплеменность, которой были, например, ирокезы.

Глава 4

РАЗЛОЖЕНИЕ ПЕРВОБЫТНОГО ОБЩЕСТВА: ЭПОХА КЛАССООБРАЗОВАНИЯ

1. ПОДЪЕМ ПРОИЗВОДСТВА

Непосредственной предпосыл­кой процесса разложения перво­бытного общества и классообразования был рост регулярного из­быточного продукта. Только на его основе мог возникнуть отчуждае­мый при эксплуатации человека че­ловеком прибавочный продукт. Рост регулярного избыточного и по­явление прибавочного продукта бы­ли обусловлены подъемом в раз­личных областях производства. Особенно большую роль здесь сыг­рали дальнейшее развитие произво­дящего хозяйства, возникновение металлургии и других видов ремес­ленной деятельности и интенсифи­кация обмена

Долгое время главный произ­водственный фактор классообразования усматривали, а иногда и теперь усматривают в открытии и освоении полезных свойств метал­лов, в переходе от камня к металлу. Действительно, роль такого перехо­да трудно переоценить Но, как те­перь стало ясно, в эпоху классообразования он произошел еще далеко не всюду. Универсальным, повсеместно действовавшим фак­тором было дальнейшее развитие хозяйства, в первую очередь производящего, а также и его высокоспе­циализированных присваивающих аналогов.

Развитие производящего хозяйства и его аналогов. Зарождение производящего хозяйства уже на стадии позднепервобытной общины сделало возможным его прогрессирующее развитие в эпоху классообразования. Сложились различные системы земледелия, комплексного земледельческо-скотоводческого хозяйства и скотоводства.

В земледелии развились такие формы, как обработка постоянных участков и перелог, возделывание неполивных (богарных) и поливных (ирригационных) земель, а также некоторые другие. Вопрос о их хозяйственных возможностях не может быть решен однозначно: многое зависело не только от природных условий, но и от уровня агротехники. Так, одно дело примитивная обработка постоянных участков благодаря их особому плодородию и высокому уровню стояния подпочвенных вод и другое — благодаря внесению в такие участки удобрений. Одно — простейший перелог на основе подсечно-огневого земледелия и другое — на основе севооборота. Поэтому эволюцию первобытного земледе­лия чаще видят в переходе от ручных орудий к пахотным и соответст­венно от ручного (палочно-мотыжного) земледелия к пашенному, предполагающему использование тягловых животных.

Как именно совершился этот переход — в точности неясно. До недавнего времени одни пахотные орудия возводили к мотыгам или заступам, другие — к палкам с сучьями, использовавшимся в качестве бороны Теперь преобладает мнение, что пахотные орудия восходят к так называемым бороздовым орудиям, универсально служившим и для прокладывания борозд, и для боронения поля. Они засвидетельство­ваны и археологически, и этнологически. Это были те же палки или заступы, но тяжелее обычных; их волочили по уже взрыхленному полю силой двух-трех человек. Отсюда было недалеко до превращения такого ручного рала в упряжное, влекомое ослом или быком. Производитель­ность упряжных рал была в несколько раз более высокой, чем произ­водительность ручных орудий обработки почвы.

Дата добавления: 2015-09-29