В творческой эволюции Ницше можно выделить несколько этапов. Начинает Ницше как классический филолог. Одна из многих блестящих работ чисто филологического плана была посвящена труду античного историка философии Диогена Ла-эртского «О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов». Проведя скрупулезный филологический анализ, Ницше доказывает вторичный характер сведений, которыми располагал ее автор, и, в конце концов, приходит к гиперкритическому выводу, отвергающему значение труда Диогена Лаэртского в качестве источника по истории античной философии.
Работа «Рождение трагедии из духа музыки» знаменует начало творчества Ницше как культуролога, говоря современным языком, и философа. Ницше взорвал господствовавшее в то время представление о сугубой рациональности культуры классической Греции. Ему удалось показать, что эта культура является синтезом двух начал — аполлонийского и дионисийского. Аполлонийское начало выражает разум, чувство меры, созерцательность, дионисийское — волю, безмерную страстность, действенность. Первое начало получило наиболее полное выражение в творчестве Гомера, второе — в творчестве его младшего современника Архилоха. Классическая аттическая трагедия, объединяющая эти два начала — символ греческой культуры, выражение сущности миросозерцания грека этого периода. Это миросозерцание — и трагично, и оптимистично. С Сократа и его последователей — Платона и Аристотеля, утверждавших господство разума над волей, начинается, по мнению Ницше, упадок греческой культуры. Досократики более великие мыслители, чем те, кто попал под влияние Сократа. Сократ — первый европейский декадент, осмелившийся задать жизни вопрос о ее смысле, вместо того, чтобы принять ее с благодарностью как дар. В этой работе без сомнения сильно и влияние учения Шопенгауэра о примате воли над разумом, и мыслей Вагнера, который был не только великим композитором, но и крупным философом искусства, о природе трагического. Завершается этот период творчества Ницше публикацией работы «Человеческое, слишком человеческое», знаменующей отход от некоторых идей Шопенгауэра и Вагнера. Последний написал резко критическую рецензию на ее первую часть.
Разрыв с Вагнером и отход от философии Шопенгауэра был связан, прежде всего, с тем, что они, по его мнению, некритичны по отношению к христианской морали. В пессимизме Шопенгауэра, в его учениях о смысле аскетизма и о необходимости «усыпить» волю, в произведениях Вагнера, написанных после «Кольца нибелунга», Ницше видит прямое воздействие христианства, являющегося, по его мнению, религией рабов. У самого Ницше к этому времени начинают формироваться воззрения, послужившие основой для его будущих построений. Он приходит к выводу, что мировая воля, о которой учил Шопенгауэр и существование которой он также признает, является в своей сущности волей к власти, а не просто стремлением быть. От Шопенгауэра его отличает и то, что время он не считает формой, привносимой субъектом, а рассматривает его как характеристику самой воли. Соответственно и начало индиви-дуании коренится не в формах созерцания, как это было у Шопенгауэра, а в самой воле к власти.
На протяжении всей человеческой истории волю к власти, проявляющуюся открыто у отдельных индивидов — вождей, аристократов, господ «по природе», серая людская масса пытается смирить, заставить служить собственным низменным интересам. Лучшим средством обуздания людей сильной воли является христианская религия, мораль которой навязывает любовь к слабым и убогим, отвращение к сильным и здоровым. В этом вопросе христианство находит союзников и в среде метафизиков, апеллирующих к разуму. Сделав человека как носителя разума мерой всех вещей, они не желают видеть того, что представляет собой этот разум. Свою точку зрения на разум, сложившуюся у него к этому времени, Ницше блестяще выразил в словах, открывающих работу «Об истине и лжи во вненравственном смысле», написанную еще в 1873 году, но изданную только посмертно. «В некоем отдаленном уголке вселенной, разлитой в блестках бесчисленных солнечных систем, была когда-то звезда, на которой умные животные изобрели познание. Это было самое высокомерное и лживое мгновение «мировой истории»: но все же лишь одно мгновение. После этого природа еще немножко подышала, затем звезда застыла, и разумные животные должны были умереть. — Такую притчу можно было придумать, и все-таки она еще недостаточно иллюстрировала бы нам, каким жалким призрачным и мимолетным, каким бесцельным и произвольным исключением из всей природы является наш интеллект. Были целые вечности, в течение которых его не было; и когда он снова окончит свое существование, итог будет равен нулю. Ибо у этого интеллекта нет никакого назначения, выходящего за пределы человеческой жизни. Нет, он принадлежит всецело человеку, и только его обладатель и изобретатель так горячо и с таким пафосом относится к нему, как будто бы на нем вращались оси мира»*.
* Фридрих Ницше. Философия в трагическую эпоху. «REFL-book», 1994. С. 254.
Ницше не хотел быть пессимистом. Пессимистами не были любимые им греки, хотя они и воспринимали мир трагически. Однако складывающееся у него миросозерцание не давало оснований для оптимизма. Отойдя от Шопенгауэра и Вагнера, он начинает поиск мировоззренческих оснований для нового оптимизма. В этот период, последовавший за работой «Человеческое, слишком человеческое», Ницше изучает Вольтера и Конта, Спенсера и Ланге, труды естествоиспытателей и Дюринга. Он углубляет критику морали (работа «Утренняя заря» имеет подзаголовок «Мысли о морали как предрассудке») и религии (в работе «Веселая наука» звучат знаменитые слова: «Бог умер»). В этот период у Ницше зреют идеи о «сверхчеловеке» и «вечном возвращении», получившие философско-поэтическое воплощение в его самой знаменитой работе «Так говорил Заратус-тра». Благая весть, которую несет Заратустра у Ницше, — это весть о том, что, невзирая на весь трагизм жизни, в ней есть смысл и надежда, что самоотречение от радостей жизни, от «танца жизни», так же недостойно человека, как недостойно закрывать глаза на страдания.
Заратустра-Ницше возвещает о том, что человек есть нечто, что должно преодолеть, что все существа создавали нечто, что выше их, люди же хотят стать отливом этой великой волны, они готовы вернуться к зверям, чем преодолеть человека. Подлинное же величие человека в том, что он мост, а не цель. «Человек — это канат, протянутый между животным и сверхчеловеком, это канат над пропастью». Сверхчеловек — это соль земли, это смысл бытия. Место умершего Бога займет сверхчеловек. Идея сверхчеловека как цели, которую надо достичь, возвращает человеку утраченный им смысл существования, считал Ницше. Идея вечного возвращения, которая складывалась у Ницше под влиянием физико-космологических изысканий Дюринга, должна, по его мысли, компенсировать утраченную вместе с христианством надежду на возможную вечную жизнь за гробом. Следуя логике этой идеи, мы обречены на вечность, так как уже живем в вечности. Мгновение и вечность совпадают. То, что происходит в данный момент, уже происходило бесчисленное количество раз и будет происходить снова и снова. Это вечное повторение одного и того же и ужасает, и внушает надежду. Умирая, каждый может сказать: «Так это была жизнь? Ну что ж! Еще раз!». Ницше-Заратустра назвал идею вечного возвращения своей самой бездонной мыслью.
В последний период своего творчества, прерванного безумием, Ницше возвещает об угрозе нигилизма и призывает к переоценке всех ценностей. Он предупреждает человечество о гибели традиционных идеалов, об усиливающемся обессмысливании жизни. С его точки зрения, это расплата, которая постигла европейскую культуру, противопоставившую себя жизни, ее естественному потоку. Негативизм по отношению к христианским и гуманистическо-просветительским ценностям, характеризующий надвигающийся нигилизм, Ницше вполне разделяет. Более того, он не отказывается от своего вклада в разоблачение идолов, которым поклоняется европейское человечество, и готов продолжить борьбу с ними. Однако в отличие от чистых нигилистов, которые только разрушают, Ницше желает создавать. Он призывает к созданию такой системы ценностей, которая не будет противостоять жизни, воле к власти, а, напротив, будет соответствовать закономерностям жизненного процесса.
Создатели умирающей культуры, ее ценностей, не ведая о том, что существующий человек является биологически несовершенным, сделали его мерою всего сущего — хорошего, что оно хорошее, плохого, что оно плохое. Подлинную меру для "расценок" должна дать сама жизнь в ее сущностном измерении, т.е. жизнь как воля к власти, стремящаяся воплотить себя в сверхчеловеке. Такую переоценку ценностей смогут провести только свободные умы, ставшие по ту сторону добра и зла, т.е. вырвавшиеся за рамки устоявшейся морали. Всей предшествующей философии, считает Ницше, присущ один существенный недостаток. Философы строили свои системы, исходя из заранее принятых моральных идей. Они делали вид, что отправным пунктом для них является исследование возможностей познания, что затем они переходят к онтологии, а завершают все этикой. На самом же деле они подгоняли под некритически принятую этику онтологию и гносеологию. Свою ближайшую задачу Ницше видел в том, чтобы воспитывать подлинно свободные умы — философов будущего, способных преодолевать собственные моральные предрассудки. Будущие философы будут законодателями — творцами таких новых ценностей, которые, ориентируя жизнь тех избранных, что способны их принять, будут способствовать становлению сверхчеловека.
Людской материал, в процессе смены поколений которого будет выращиваться сверхчеловек, составят те, кто является аристократом, господином по своей природе, в ком воля к власти не задавлена враждебной ей культурой, кто способен, объединившись с себе подобными, противостоять большинству, не желающему ничего знать о подлинном предназначении современных людей. Ницше не говорит, что только немцы достойны стать материей сверхчеловека, хотя образ «белокурой бестии» — предшественника сверхчеловека — стали связывать с северогерманским антропологическим типом. Процесс перехода к сверхчеловеку будет, пророчествовал Ницше, трудным и мучительным. Он будет сопровождаться восстаниями масс, увлеченных уравнительными, и поэтому ложными, идеями социализма, вспышками национализма, мировыми войнами. К сожалению, многие из этих пророчеств сбылись.
Ницше действительно пророчествует. Его философствование не методично. «Метод — это я», — заявляет он. Ницше любил называть себя психологом. Действительно, некоторые из его афоризмов представляют собой выражение результатов пристальных наблюдений за мотивами человеческих поступков. В его устах характеристика Достоевского, как самого крупного психолога из известных ему, означает высшую оценку. Упор на психологию был естествен в эту эпоху, когда психологизм господствовал и в логике, и даже в онтологии, когда психология только стала отпочковываться от философии и делать первые шаги как самостоятельная эмпирическая дисциплина.
Однако, невзирая на весь психологизм своего принципиально аметодического философствования, Ницше намечает пути, идя которыми, философы XX века будут психологизм преодолевать. В работе «К генеалогии морали», созданной как приложение к «По ту сторону добра и зла», он применяет подходы, позволяющие дешифрировать и дезавуировать всякого рода вечные истины, показывая, опираясь на историко-культурный материал, что за ними скрываются различные проявления все той же «воли к власти». Нечто похожее мы встречаем в нашем веке в «Археологии знания» М. Фуко.
Возможность и неизбежность генеалогического подхода связана для Ницше с гносеологическим фикционализмом и перспективизмом. Любое наше высказывание о мире, по его мнению, является фикцией, т. к. пытается выразить конкретное (единичное событие, уникальную ситуацию) в абстрактном (связью слов, имеющих общие значения). Истинами мы называем такие фикции, которые полезны, заблуждениями — такие, которые или никогда не были полезны, или утратили это качество. Полезность высказываний, т.е. их истинность или ложность, определяется их связью с волей. Все наше познание находится на службе у воли (перспективизм). Те высказывания, которые способствуют усилению воли к власти, и являются полезными, т.е. истинными.
Работы Ницше, привлекающие своим блестящим стилем, точностью фраз, выражающих почти всегда оригинальную мысль, и отталкивающие апологией силы и инстинкта власти, оказали громадное влияние на европейскую философию и литературу. С одной стороны, его произведения вызвали всплеск как упаднического нигилизма, обернувшегося эстетизмом и культом наслаждения, так и безудержного активизма, направленного на создание (воспитание) новых людей с новыми жизненными ценностями. Сам Ницше за такие интерпретации своего учения ответственности, конечно, не несет. С другой стороны, он, как всякий подлинный философ, учит инакомыслию, т.е. учит мыслить самостоятельно, учит ставить новые вопросы. В конечном итоге большего от философа требовать нельзя.
§ 4. В. Дильтей
Дильтей Вильгельм (1833—1911) — немецкий историк культуры и философ. Представитель философии жизни, основоположник понимающей психологии и школы «истории духа» (истории идей) в немецкой истории культуры. С 1882 г. — профессор в Берлине.
Основные сочинения: «Описательная психология». М., 1924; «Типы мировоззрения и обнаружение их в метафизических системах» // Культурология. XX век. Антология. М., 1995; «Наброски к критике исторического разума» // Вопросы философии. 1988. № 4; «Категории жизни» // Вопросы философии. 1995. № 10.
«Философия жизни» — направление, сложившееся в последней трети XIX века. Кроме Дильтея ее представителями были Ницше, Зиммель, Бергсон, Шпенглер и др. Возникла как оппозиция классическому рационализму и как реакция на кризис механистического естествознания. Обратилась к жизни как первичной реальности, целостному органическому процессу.
Само понятие жизни многозначно и неопределенно, дает простор для различных трактовок. Оно понимается и в биологическом, и в космологическом, и в культурно-историческом планах. Так, у Ницше первичная жизненная реальность выступает в форме «воли к власти». Для Бергсона жизнь — это «космический жизненный порыв», сутью которого является сознание или сверхсознание. У Дильтея и Зиммеля жизнь выступает как поток переживаний, но культурно-исторически обусловленных.
Однако, во всех трактовках жизнь представляет собой целостный процесс непрерывного творческого становления, развития, противостоящий механическим неорганическим образованиям, всему определенному, застывшему и «ставшему». Вот почему важное значение в философии жизни имела также проблема времени как сути творчества, развития, становления. С обостренным чувством времени связана тема истории, исторического творчества. Как полагал Дильтей, «царство жизни», понятое как объективация жизни во времени, как организация жизни в соответствии с отношениями времени и действия, является историей.
Возможно ли постижение жизни? Если возможно, то с помощью каких средств, методов, приемов и т.п.? Одни представители философии жизни считают, что феномены жизни невыразимы в философских категориях. Другие полагают, что процесс жизни неподвластен омертвляющей, разлагающей деятельности рассудка с его анализом и расчленениями. Разум по своей природе безнадежно оторван от жизни. У Дильтея же, в отличие от двух названных подходов, категориями жизни выступают значение, структура, ценность, целое и его элементы, развитие, взаимосвязь, сущность и другие категории, с помощью которых можно выразить «внутреннюю диалектику жизни».
В целом же в философии жизни господствует антисциентизм, а рациональное познание объявляется здесь ориентированным на удовлетворение чисто практических интересов, действующим из соображений утилитарной целесообразности. Научному познанию и его приемам противопоставляются вне-интеллектуальные, интуитивные, образно-символические способы постижения (иррациональные в своей основе) жизненной реальности — интуиция, понимание и др. Наиболее адекватным способом выражения жизни объявляются произведения искусства, поэзия, музыка, вчувствование, вживание и другие вне-рациональные способы освоения мира.
Для Дильтея жизнь есть способ бытия человека, культурно-исторической реальности. Человек и история — это не нечто разное, а сам человек и есть история, в которой и рассматривается сущность человека. Дильтей резко отделял мир природы от мира истории, «жизни как способа бытия человека». Немецкий мыслитель выделял два аспекта понятия «жизнь»: взаимодействие живых существ — это применительно к природе; взаимодействие, существующее между личностями в определенных внешних условиях, постигаемое независимо от изменений места и времени — это применительно к человеческому миру. Понимание жизни (в единстве двух указанных аспектов) лежит в основе деления наук на два основных класса. Одни из них изучают жизнь природы, другие («науки о духе») — жизнь людей. Дильтей доказывал самостоятельность предмета и метода гуманитарных наук по отношению к естественным.
Согласно Дильтею, постижение жизни, исходя из нее самой, — основная цель философии и других «наук о духе», предметом исследования которых является социальная действительность во всей полноте своих форм и проявлений. Поэтому главная задача гуманитарного познания — постижение целостности и развития индивидуальных проявлений жизни, их ценностной обусловленности. При этом Дильтей подчеркивает: невозможно абстрагироваться от того, что человек суть сознательное существо, а это значит, что при анализе человеческой деятельности нельзя исходить из тех же методологических принципов, из которых исходит астроном, наблюдая звезды.
А из каких же принципов и методов должны исходить «науки о духе», чтобы постигнуть жизнь? Дильтей считает, что это прежде всего метод понимания, т.е. непосредственное постижение некоторой духовной целостности. Это проникновение в духовный мира автора текста, неразрывно связанное с реконструкцией культурного контекста создания последнего. В науках о природе применяется метод объяснения — раскрытие сущности изучаемого объекта, его законов на пути восхождения от частного к общему.
По отношению к культуре прошлого понимание выступает как метод интерпретации, названный им герменевтикой — искусство понимания письменно фиксированных проявлений жизни. Герменевтику он рассматривает как методологическую основу всякого гуманитарного знания. Философ выделяет два вида понимания: понимание собственного внутреннего мира, достигаемое с помощью интроспекции (самонаблюдения); понимание чужого мира — путем вживания, сопереживания, вчув-ствования (эмпатии). Дильтей рассматривал способность к эм-патии как условие возможности понимания культурно-исторической реальности. Наиболее «сильная форма» постижения жизни, по его мнению, — это поэзия, ибо она «каким-то образом связана с переживаемым или понимаемым событием». Один из способов постижения жизни — интуиция. Важными методами исторической науки Дильтей считает биографию и автобиографию.
Из размышлений о жизни, по его мнению, возникает «жизненный опыт». Отдельные события, порожденные столкновением наших инстинктов и чувств в нас с окружающим и судьбой вне нас, обобщаются в этом опыте в знания. Как человеческая природа остается всегда одной и той же, так и основные черты жизненного опыта представляют собой нечто, общее всем. При этом Дильтей отмечает, что научное мышление может проверить свои рассуждения, может точно формулировать и обосновывать свои положения. Другое дело — наше знание жизни: оно не может быть проверено, и точные формулы здесь невозможны.
Немецкий философ убежден, что не в мире, а в человеке философия должна искать «внутреннюю связь своих познаний». Жизнь, проживаемую людьми, — вот что, по его мнению, желает понять современный человек. При этом, во-первых, нужно стремиться к тому, чтобы объединить жизненные отношения и основанный на них опыт «в одно стройное целое». Во-вторых, необходимо направить свое внимание на то, чтобы представить «полный противоречий образ самой жизни» (жизненность и закономерность, разум и произвол, ясность и загадочность и др.). В-третьих, исходить из того, что образ жизни «выступает из сменяющихся данных опыта жизни».
В связи с этими обстоятельствами Дильтей подчеркивает важную роль идеи (принципа) развития для постижения жизни, ее проявлений и исторических форм. Философ отмечает, что учение о развитии по необходимости связано с познанием относительности всякой исторической формы жизни. Перед взором, охватывающим весь земной шар и все прошедшее, исчезает абсолютное значение какой бы то не было отдельной формы жизни.
§ 5. А. Бергсон
Бергсон Анри Луи (1859—1941) — один из самых крупных философов Франции XX века. Почитатели ставили его в один ряд с Декартом и Кантом. Бергсон создал оригинальную философскую и этико-религиозную концепцию. Оставаясь в целом в пределах философии жизни, он создает динамическую картину эволюции мира и человеческого сознания. Развивая учение об интуиции, он обосновывал возможность новой метафизики.
Анри Бергсон родился в 1859 году в Париже в семье композитора и музыканта Мишеля Бергсона. Родители предоставили сыну возможность получить классическое образование, традиционное для представителей французской интеллектуальной элиты. Он учился в лицее Кондорсье и в Высшей нормальной школе, после окончания которой работал лицейским преподавателем философии в провинции и в Париже. После недолгого преподавания в Высшей нормальной школе Бергсон в 1900 году становится профессором Коллеж де Франс. К этому времени он уже широко известен в научных кругах Европы и Америки, публикация же в 1907 году «Творческой эволюции» — самой известной его книги — делает его необычайно популярным среди образованных людей всего мира. Мастерство, с которым она написана, было оценено Нобелевским комитетом, присудившим ему в 1927 году премию, пока единственную в мире, данную за литературные достоинства философского труда.
Популярность Бергсона растет. Его приглашают для чтения лекций в США, Англию, Испанию. В 1914 году он был избран президентом Академии моральных и политических наук, членом Французской академии наук. В 1922 году Бергсон становится первым президентом Международной комиссии по интеллектуальному сотрудничеству. Он проявил себя и на дипломатическом поприще, представляя интересы Франции в США и Испании в период первой мировой войны.
К концу 20-х годов Бергсон из-за болезни отходит от активной практической деятельности, но не оставляет литературной. В 1932 году им была опубликован ставший широко известным труд «Два источника морали и религии». Умер Бергсон в 1941 году в оккупированном немцами Париже.
Важнейшими философскими произведениями Бергсона являются: «Опыт о непосредственных данных сознания» (1889), «Материя и память» (1896), «Смех» (1900), «Введение в метафизику» (1903), «Творческая эволюция» (1907), «Длительность и одновременность» (1922), «Два источника морали и религии» (1932), а также сборники статей «Духовная энергия» (1919) и «Мысль и движущееся» (1934).
В «Опыте о непосредственных данных сознания» Бергсон, подвергнув критике опространствование времени нашим — геометрическим по своей природе — интеллектом, вводит понятие «чистой длительности* — времени, оставляющем на вещах следы своих зубов, являющегося не формой нашего созерцания бытия и даже не формой самого бытия, а его содержанием, его сутью. «Чистая длительность» является и сутью сознания, которое надо понимать как поток. Интеллект составляет лишь поверхностный слой этого потока, а сама «чистая длительность» постигается внеинтеллектуальной интуицией. В работе «Материя и память» утверждается, что в реальном процессе познания восприятие всегда опосредовано памятью. То, что в воспринятом опосредовано памятью, мы и называем материей. Контуры же материальных вещей — это контуры нашего возможного действия в воспринимаемом мире.
Работа «Смех» анализирует природу искусства. Художественное творчество интуитивно, а его задача состоит в том, чтобы, отстраняя различного рода общие положения, полезные практически символы, поставить нас лицом к лицу с действительностью. Во «Введении в метафизику» Бергсон утверждает, что Кант доказал возможность метафизики при наличии интуиции. Но он ошибался, считает автор, отрицая наличие интуиции у человека. Кант не нашел ее, т. к. искал в интеллекте, но там ее действительно нет. Интуиция внеинтеллектуальна. Она, как свидетельствуют непосредственные данные сознания, реальна и направлена на «чистую длительность». Ее наличие и ее природа делает возможной новую метафизику, в которой онтология, понятая как теория жизни, совпадает с гносеологией, понятой как теория интуиции. В «Творческой эволюции» — своем главном труде — Бергсон дает очерк такой метафизики, который был дополнен соответствующей философией истории в работе «Два источника морали и религии».
Центром учения Бергсона, как считал он сам, является учение об интуиции, которую он противопоставляет интеллекту. Интеллект и его продукты — наука, как античная, так и современная, а также большинство философских систем — являются для него главными объектами критики. Интеллект имеет, по Бергсону, кинематографическую природу. Он делает моментальные снимки движения, которое потом пытается воспроизвести, суммируя их. Но сумма состояний покоя не может дать ничего большего, чем покой. Мы получаем лишь имитацию мирового движения, а не образ того, чем оно является в действительности.
Причиной того, что мир в аспекте становления обычно ускользает от нас, является практическая природа нашего интеллекта. Человек является животным, производящим орудия труда. И «интеллект, рассматриваемый в его исходной точке, является способностью фабриковать искусственные предметы, в частности орудия для создания орудия, и бесконечно разнообразить их изготовление»*. А так как производство орудий труда имеет дело с мертвой материей, твердыми телами, то и наш интеллект ориентируется легче всего в мире твердых тел. Он ясно представляет себе только прерывное, только неподвижное. Он не может мыслить истинную непрерывность, реальную подвижность, взаимную проникновенность, т.е. творческую эволюцию, которая и есть жизнь.
* Анри Бергсон. Творческая эволюция. М., 1998. С. 154.
«Творческая эволюция» мира, его жизнь, длительность, качественное становление ускользали бы от нас совершенно, если бы рядом с интеллектом не существовала интуиция — род интеллектуальной симпатии, путем которой субъекты познания переносятся внутрь предметов. Интеллектуальное познание утилитарно. Оно дает картину мира, обеспечивающую наше повседневное бытие. Интуитивное познание — бескорыстно. Оно открывает нам мир таким, каков он сам по себе.
Интуиция действует через механизм восприятия. «Понимать», считает Бергсон, приходится тогда, когда уже нельзя "воспринимать". Обычное восприятие ухватывает мир в контурах нашего возможного действия на него, интуитивное — открывает нам мир, независимый от наших возможных действий. О том, что такое восприятие существует, свидетельствует искусство, творцы которого видят сами и заставляют видеть других то, что естественным образом мы не замечаем. Интуиция-ми живет и подлинная наука, и подлинная философия.
Носителями интуиции являются, по Бергсону, люди, у которых природа забыла соединить способность воспринимать со способностью действовать, т.е. создала основную предпосылку неутилитарности созерцания. У этих людей в действие вступает механизм, более древний, чем интеллект. Это — инстинкт. Соотношение интеллекта и инстинкта, согласно учению Бергсона, довольно сложно. Интеллект — знание формы, инстинкт — знание материи. Нет интеллекта, в котором не было бы следов инстинкта, но нет и инстинкта без проблеска интеллекта. Однако интеллект больше нуждается в инстинкте, чем инстинкт в интеллекте. Обработка материи для фабрикации орудий предполагает высокую степень организации живого существа. Подняться на эту высоту можно было только на крыльях инстинкта. В своей развитой форме интеллект определяет жизнедеятельность людей. Инстинкт — жизнедеятельность животных и, особенно, насекомых. Но в любом интеллекте существуют следы инстинкта. Этот след инстинкта в интеллекте и есть интуиция, т.е. инстинкт, преобразованный интеллектом в симпатию к предмету познания, позволяющую слиться в акте бескорыстного созерцания с качественной определенностью последнего, являющейся модификацией «чистой длительности».
Как животный мир раздваивается на мир насекомых, в жизни сообществ которых господствует инстинкт, и мир позвоночных, в жизни высших представителей которых господствует интеллект, так и сообщества людей раздваиваются на «закрытые» и «открытые». «Закрытое» сообщество стремится к самосохранению и опирается на насилие и на подчинение авторитету. Для такого типа общества характерны статические мораль и религии, резко противопоставляющие «своих» и «чужих». На такие сообщества, враждующие друг с другом, раскалывалось и раскалывается современное человечество. Этот раскол представляется естественным состоянием человечества, неким императивом природы. Но во все времена существуют люди, провозглашающие идеалы «открытого» общества, объемлющего все человечество, забывшего о разделении на «своих» и «чужих». Эти люди — святые, мистики. Они закладывают основы динамической морали и религии, главные принципы которых — любовь к человечеству, отказ от искусственных потребностей, от развития «тела» в ущерб «духу». В основе их религиозно-моральных прозрений лежит интуиция, которую можно назвать мистической. Прогресс человечества, по Бергсону, связан с деятельностью этих людей, с подготавливаемым ими переходом от закрытых сообществ к открытому обществу. Таким образом, реальным содержанием мировой истории является борьба с императивами природы.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 36 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |