- Кто же у тебя? - обняв и не отпуская ее, спросил он. - Кто у тебя?
- Идем, - поторопила Нина, - в комнату. Ты меня заморозишь. Шинель
повесишь там...
Она раскрыла дверь, и он шагнул через порог в теплый после холода запах
чистоты, уюта и покоя, тотчас увидел в углу комнаты зеленоватое от света
настольной лампы женское лицо с опущенными на щеку волосами. Она сидела на
тахте, и Сергей быстро обернулся к Нине, спросил шепотом:
- Кто это?
- Сережа!.. - испуганно-сниженным голосом воскликнула Нина. - Это Таня,
познакомься, пожалуйста, - уже в полный голос сказала она и стремительно
подошла к женщине, выпрямившейся на тахте. - Это Сергей!
- Мы знакомы, кажется, - сказал Сергей.
Он сразу узнал ее: белокурые волосы, выпуклый лоб, полные руки;
отчетливо вспомнил ее метнувшееся в толпе, искаженное плачем лицо,
скомканный платочек, которым она тогда в ресторане, всхлипывая, вытирала
щеки Уварова, полулежащего на полу, вспомнил то ощущение виноватости перед
ней, какое появилось у него при виде ее заплаканного лица.
- Здравствуйте, - официальным тоном произнес Сергей. - Я не хотел бы...
Она дернулась на тахте, губы ее перекосились.
- Не надо! Не надо! Не говорите, пожалуйста... Я не могу! Не могу
слышать...
- Я извиняюсь не перед ним, а перед вами, - сказал Сергей, хмурясь.
- Вы... вы молчите лучше!..
Она вскочила, полная в талии и почему-то жалкая в этой полноте, и,
кусая губы, кинулась к вешалке, срывая пальто, пуховый платок. Она
протолкнула руки в рукава, накинула платок, оглянулась затравленно.
- Удивляюсь тебе, Нина!
И выбежала, стукнув дверью в передней.
- О господи! - со вздохом проговорила Нина и сжала ладонями виски. -
Как странно все, господи!
Сергей стоял посреди комнаты, не снимая шинели.
- Что это значит? - спросил он. - Ты можешь объяснить?
Нина подняла глаза умоляюще, по лбу пошли морщинки, сейчас же щелкнула
ключом в двери, сказала виновато:
- Не дуйся, слышишь?
Потом, не приближаясь к нему, подошла к зеркалу, передразнивая его,
нахмурила брови и, надув щеки, сделала смешное лицо, показала язык, затем,
исподлобья глядя в зеркало, сказала тихо:
- Ну посмотри... Ну иди и посмотри на себя... Какое у тебя холодное
лицо! Ну подожди. Я тебе объясню. Таня - моя подруга, еще с института. Это
тебе ясно?
И тут уже с улыбкой сняла с него шапку, бросила ее на полочку, после
этого стянула шинель, посадила Сергея на тахту возле себя.
- Ну что тут особенного? Вообще, я не люблю объясняться, доказывать то,
что ясно и не докажешь. Это напрасная трата душевных сил. Таня ушла, и
все. Ну? Ясно? Да?
Он сказал:
- Я хотел спросить: Уваров тоже заходит к тебе?
- Нет! - решительно ответила она. - Почему Уваров? Мы отмечали мой
приезд в Москву, Таня привела его в ресторан - так это было. И больше
ничего... Ну хватит, пожалуйста! Я ведь не задаю тебе никаких вопросов о
твоих знакомых.
- Я хочу, чтобы все было ясно.
- А именно?
- Потому что просто хочу ясности.
- Какой ясности, Сережа?
- Ты понимаешь, о чем я говорю.
- Не совсем, Сережа. Неужели война делает людей жестокими?
- Нина, кто были те, в ресторане... с тобой?..
- Это были мальчики, Сережа, - сказала она протяжно, - мои знакомые по
экспедиции. Геологи. Они не такие, как ты... Просто не такие. Они не
воевали...
- Но ты ведь меня не знаешь.
- Я догадываюсь. А разве ты меня знаешь, Сережа?
Они помолчали.
- Ты всегда такая? - спросил он неловко. - Не представляю тебя
где-нибудь в Сибири, в телогрейке. Наверно, рабочие только тем и
занимались, что пялили на тебя глаза.
Она опять с улыбкой посмотрела ему в лицо.
- Ну нет! Ошибаешься! Разве можно пялить глаза вот на такую женщину? -
Нина строго свела брови над переносицей, сказала притворным хрипловатым
голосом: "У вас, товарищ Сидоркин, опять лоток не в порядке? Где ваши
образцы? Почему не промыли?" Ну как? Интересная женщина? Не очень!
Она засмеялась, наклонясь к нему, отвела за ухо завиток каштановых
волос, и он, с любопытством наблюдая за непостижимым изменением ее лица,
засмеялся тоже, привлек ее за плечи, сказал:
- Услышишь твой голос - и хочется встать "смирно". Еще не хватает: "Вы
что, первый день в армии, устава не знаете?" Хотел бы быть под твоей
командой.
- Как иногда мы все ошибаемся! - растягивая слоги, проговорила Нина. -
Нет, ты меня знаешь чуть-чуть, капельку.
- Я просто подумал: что ты любишь и что ненавидишь? Подумал - не знаю
почему.
- Я ненавижу то, что и ты.
- Нина, я не имею права задавать вопросы. И этого не надо.
- Да. Я до сих пор ненавижу ночной стук в дверь, Сережа. И голос:
"Откройте, почта..." Самые жуткие слова в мире.
- Почему?
- В войну мне принесли две похоронки. И обе - ночью. На отца и старшего
брата. Мать умерла в Ленинграде. Это тебе понятно?
- Да.
- Что же ты еще не понимаешь во мне? - спросила Нина и, помолчав, сама
ответила: - Когда вижу почтальонов, я обхожу их. Я ненавижу ночь, я боюсь
войны. И то, что многие женщины еще носят телогрейки и сапоги, а я платья
и туфли, - это тебе понятно? Мне не так легко жилось... И живется. Как
хочется тишины, Сережа!..
- Как ты могла подумать, что я осуждаю тебя? За что? - Он обнял ее,
увидел на ее плече, на сером свитере темное пятнышко грубой штопки,
выговорил шепотом, задохнувшись от нежной жалости к ней: - Я не осуждаю
тебя. Ты так подумала?..
Она потерлась щекой о его подбородок и молчала, закрыв глаза.
Потом он услышал ровные и отстукивающие звуки, они казались все
отчетливее, громче, и Сергей невнятно понял - тикал на тумбочке будильник.
Будильник шел, спокойно и четко отсчитывая секунды, как в то утро. И, на
миг пронзительно ясно ощутив оглушительную тишину в комнате, Сергей
подумал, что нечто важное вот придвинулось и происходит в его жизни, чего
он хотел и ждал, - и, подумав об этом, почувствовал дыхание Нины на своей
шее, и ослабление прозвучал ее голос:
- Но ведь тебя могли убить на войне, и ты бы никогда...
- Нет... - сказал он.
- Нет?
- Меня не могли убить на войне.
Она прижалась к нему и замерла так, глядя через его плечо на черное
занавешенное окно.
- Подожди. Ох, иногда как страшно подумать...
- Но видишь, со мной ничего не случилось. Я не верил, что меня убьют.
- Как ты думаешь теперь жить, Сережа?
- Я тебе говорил - шоферская школа. Буду шофером, плохо? Мне кажется,
это тебе не особенно нравится.
- Ты можешь быть и шофером, - сказала Нина. - Но я знаю, в
Горнометаллургическом институте открылось подготовительное отделение.
Охотно принимают фронтовиков. У меня есть знакомые в этом институте.
- Нина, я забыл таблицу умножения, пятью пять для меня сорок. Забыл все
к чертям. Не усижу за партой. А что это - шахты?
- И шахты.
- Понятия не имею. В шахтах добывают уголь, так?
- Просто блестящие знания, тебя примут без экзаменов. Но я сужу,
конечно, только со своей колокольни. Ты подумай. Я не могу тебе ничего
советовать.
- Я сейчас не хочу об этом думать... Я просто не могу.
Он нетерпеливо притянул ее к себе, чувствуя горячую колючесть ее
свитера и почему-то видя все время то пятнышко грубой штопки на плече,
осторожно поцеловал ее в теплые волосы.
- Не знаю, что же это... - проговорил он неровным голосом. - Кто ты
такая? Зачем я к тебе пришел? Ты это знаешь? Понятия не имею, кто ты
такая. И вообще - что происходит?
- Обыкновенная и некрасивая женщина, Сережа. Восемнадцать лет уже
миновало, как говорят теперь мужчины. И больше ничего.
- Ты этого, конечно, не понимаешь, и я сам не понимаю, - сказал Сергей
намеренно шутливым тоном. - Но я бы все понял, если бы ты пошла за меня
замуж. Пойдешь?
- Нет. - Она, смеясь, провела пальцем по его груди. - А кто ты такой?
- Кто я? Бывший командир батареи, а сейчас человек без определенных
занятий. Беден. Холост. Но без памяти тянет меня к одной женщине. И сам не
знаю почему. Вот и все. Кратчайшая биография. Не нужно анкеты.
Она, не смеясь уже, проговорила все-таки полусерьезно:
- Это я знаю. А дальше?
- Что ж... Значит, ты сама не знаешь, что это такое...
- А если это нельзя?
"Что я говорю? Зачем я стал говорить об этом?" - подумал он с мгновенно
кольнувшей тревогой, однако преувеличенно спокойно договорил:
- Значит, ты меня не очень любишь, а?
- Сережа-а, - шепотом сказала Нина, снизу взглядывая ему в глаза. - Я
тебя вот так... - И наклонилась, чуть прикоснулась губами к своей руке. -
Не понял?
- Нет.
- Хорошо. Ты хочешь, я тебе скажу?.. - проговорила она, легонько дернув
за борт его пиджака. - Хочешь?
- Я этого хочу.
- У меня есть муж, Сергей. Геолог. Он в Казахстане. В Бет-Пак-Дале. Но
я ушла...
- Муж? И ты ушла? - спросил Сергей, следя за тем, как она все
распрямляла, теребила борт его пиджака.
- Не будем портить друг другу настроение. - Ее ладонь уместилась на его
рукаве, погладила ласково. - Не будем думать об этом, Сережа. Разве тебе
не все равно?
- Я просто этого не знал, - сказал Сергей вполголоса.
Два часа спустя он возвращался домой; он быстро шел один по улице,
ночной, снежной, безмолвной, ледяными вспышками сверкал иней на карнизах,
на ручках парадных; лунный свет накалял воздух синим холодом.
"Мне все равно, был у нее муж или не был и есть ли он сейчас, - думал
он. - Я люблю ее. Да, я люблю ее. И больше ничего не надо... Я хочу, чтобы
мне везло. Во всем везло. Как везло на войне..."
Константин увидел его на трамвайной остановке, затормозил машину и,
опустив стекло, замахал ему из кабины со свистом и криком:
- Серега! Куда тебя несет? Садись! Тысячу лет тебя не видел!
- А ты куда? Привет шоферам! - Сергей залез в кабину, приятно пахнущую
теплым маслом, вопросительно глянул на Константина. - Кажется, не виделись
неделю? Как жизнь?
- Кой там неделю? Куда исчез? Заходил раз десять. Ася в расстроенных
чувствах: дома нет. В чем дело? Женщина?
- Чувствуется служба в разведке.
- Кто она?
- Если помнишь ту, с которой я танцевал в "Астории"...
- Ох ты!.. Вздернутый носик? Неужто она? Когда представишь?
- Когда захочешь.
- Принято. Так слушай сюда, Серега. Тут в Новый год я собираю в одном
интеллигентном месте теплую компанию. Дым коромыслом, милые люди. Приходи
с ней. Но ты все же меня забыл, бродяга! Забыл вдрызг! Неужели мужская
дружба вдребезги, когда появляется женщина?
Он со скрежетом передвинул рычаг, насупленно покусал усики; машина,
набирая скорость, неслась по снежной улице, вдоль трамвайных рельсов;
подскакивая, трясся, гремел кузов, на стекло сыпалась изморозь.
Откинувшись на спинку сиденья, Сергей смотрел на торопливо щелкающий по
стеклу "дворник". Константин бешено засигналил на перекрестке, не
поворачивая головы, крикнул высоким голосом:
- А, Сережка? Вдребезги?.. Все вниз макушкой? Стойка на лысине?
- Если есть время, давай на Большую Московскую. Мне туда, - ответил
Сергей. - Есть время?
- Вот ты уже и откололся! - заключил Константин, всматриваясь в дорогу
через стекло. - Ты уже... А все же старых друзей не забывай. Друзей не так
много. Их почти нет! Сейчас к ней?
Сергей хорошо знал: все, что он должен был и мог ответить, будет
обидным для Константина; и также знал - особенно обидным могло быть то,
что он бросил шоферские курсы и что этот новый толчок в его жизни исходил
от Нины. Однако ему самому еще не представлялось ясным, что такое
подготовительное отделение загадочного и смутно воображаемого
Горнометаллургического института, о котором все время напоминала она. Это
неизвестное и новое вызывало лишь беспокоящее любопытство, поэтому Сергей
ответил наконец:
- Сейчас на Большой Московской ты пойдешь со мной, и мы посмотрим.
Вместе, понял, Костька? Ты куда едешь, на базу?
- Что посмотрим? Что ты из меня лепишь? - Константин с сомнением
хохотнул. - Куда вместе? Я зачем?
- Останови возле бульвара. Там видно будет.
- Не понял. Я зачем?
- Стоп здесь, - нетвердо приказал Сергей. - Зайдем в одно заведение.
Посмотрим.
На худощавых щеках Константина набухли желваки, но все же с видом
независимости он остановил машину в конце бульвара, выжидающе спросил:
- Ну? Без поллитра не разберешься? А теперь что?
- Пошли.
Это была тихая улица Москвы с домами, обшарпанными войной. Огромное
серое здание возвышалось за бульваром.
Длинные коридоры института были пустынны, солнечны, синеватый
папиросный дымок плавал в плоских лучах света. Они поднялись на второй
этаж, наугад пошли по коридору, мимо дверей аудиторий, одна из которых
была приоткрыта, в щелку тек красиво-бархатистый размеренный голос,
виднелся глянцевитый край доски, испещренный формулами, - и повеяло на
Сергея чем-то далеким, давно знакомым, как четыре года назад в полузабытой
школе перед экзаменами.
Константин, зажав незакуренную папиросу в зубах, заглянул в аудиторию,
пожал плечами с ядовитым недоумением.
- Синусы, косинусы, тангенсы. Боже мой, убийство ночного сторожа днем!
А что, из них можно сшить костюм? Ты меня не пужжай, а скажи - я уважаю
образованность.
- Прекрати к черту! Скажите, где здесь... подготовительное?
Навстречу по коридору бежал ныряющей походкой чрезвычайно высокий,
худой, в длинном пиджаке, в помятых брюках человек, сутулясь, как все
высокие люди; лицо молодое, нервное, маленькие зоркие глаза его светились
строгостью.
- Направо. За угол. Вторая дверь, - ответил он, уставив подбородок на
Константина. - Это что, папироса? Вы кто такой? Студент? Рано изображаете
из себя горняка! Бросьте папиросу! Не курить! Зарубите на носу: здесь не
фронт, не атаки, не "ура!", а Горнометаллургический институт... Шагом
марш! Вторая дверь!
- В детстве, надо полагать, его мышеловкой напугали, - заметил
Константин после того, как человек этот исчез в солнечных полосах
нескончаемого коридора. - Куда попали, бож-же мой! В филиал зоопарка?
В небольшой комнате деканата - сдержанный говор, смех и теснота. Здесь
сидели на диванах, толпились грубоватые на вид парни в шинелях, в старых,
с чужого плеча пальто, в армейских кирзовых сапогах, очередью стояли у
столика. За столиком - свежее взволнованное личико белокурой
девушки-секретаря; тонкий ее голос звучал с выражением неуверенности и
испуга:
- Товарищи, товарищи, всех декан не примет! Вы донимаете? Не примет! Я
вам сказала: подготовительное отделение переполнено! Ну что вы, товарищи,
все в этот институт бросились? Мало институтов? Приходите завтра с
документами: аттестат или справка об образовании, биография... Ну и все
остальное.
Тогда Сергей спросил излишне громко:
- Кто последний к декану?
На него оглянулись. Толстоватый, как бы весь круглый паренек в кургузой
шинели с нелепо пришитым заячьим воротником подвинулся на диване, сияя
широким лицом, выкрикнул приветливо:
- Я крайний. За мной, кажись, никого.
- Деревня! - сказал Константин. - А ну еще подвинься, "крайний"! Еще в
институт, как паровоз, прешь! Сэло, сэло!
- А я тебе что? - забормотал круглолицый, подвигаясь к самому краю. - А
ты зачем ругаешься?
И тут секретарша с вытянутым растерянным личиком уже обратилась к
Константину, как за помощью:
- Я предупредила товарищей. Всех декан не примет. Сдайте документы и
приходите завтра с утра. Вот вы, новенькие... Вы тоже слышали?
- Милая девушка, мы подождем, - ответил игриво Константин. - Как
видите, нас - рота.
- Вперед! Пополнение прибыло! Давай вливайся в нашу роту, братцы!
Вокруг засмеялись охотно.
Высокий парень в танкистской куртке, распираемой налитыми плечами,
повернулся от стола; смелые его золотистые глаза глядели прямо, дружески,
в зубах пустая трубка с железной крышечкой; парень этот спросил Сергея не
без любопытства:
- Из каких родов?
- Семидесятишестимиллиметровая. Дивизионка.
- Тю, земляк!
На трубке вырезана голова Мефистофеля - змеистые волосы, зловещие
брови, узкая бородка; трубка была трофейная; такие не раз попадались
Сергею на фронте.
- С Первого Украинского, - сказал Сергей и также не без любопытства
показал взглядом на трубку: - Дейтше, дейтше юбер аллес?
- Яволь. - Танкист расплылся в улыбке. - Где закончил? В каком звании?
- В Праге. Капитан.
- Ого! - Танкист одобрительно крякнул. - Нахватал чинов! Лейтенант
Подгорный, командир тридцатьчетверки. В Карпатах под Санком вам
прокладывали дорогу. Як стеклышко...
- Кто кому прокладывал, не будем уточнять. Особенно в Карпатах, -
сказал Сергей. - Если помнишь Санок, то не будем.
- Не будем! - блеснул глазами Подгорный.
- Земляки-и! - усмешливо протянул Константин, ревниво наблюдая за
Сергеем и танкистом. - Дело доходит до лобызания. Братцы! - в полный голос
сказал он. - Кто хочет лобызаться, ко мне! Я тоже с Первого Украинского!
На него не обратили внимания; вокруг Сергея и танкиста сгрудилось
несколько человек в шинелях; кто-то крикнул оживленно:
- Кто сказал с Первого Украинского, тому жменю табаку дам!
- А с Третьего Белорусского? Есть?
К ним бесцеремонно заковылял маленького роста морячок в распахнутом
черном бушлате, под бушлатом на выпуклой груди разрезом фланельки открыт
малиново накаленный морозом треугольник кожи. Весь этот слитый из
мускулов, в огромных клешах паренек очень заметно выделялся среди
армейских шинелей, и выделялся особенно своими пронзительно яркими синими
глазами.
- Из Австрии есть кто? Признавайся, братва, ищу земляков! Ну кто? Или
ни одного?
- Морячков как будто нема, - сказал танкист и оглянулся. - Сплошь
пехота, танки и артиллерия. Сушь и земля.
- Вижу, - согласился морячок. - Ориентиров нет. - И без стеснения
уставился светлыми глазами на трубку танкиста. - У тебя много таких
дьяволов, лейтенант?
- Пара.
Перевалясь с ноги на ногу, морячок сунул руку в карман бушлата, на миг
лицо его стало загадочным.
- Махнем, как после войны, на голубом Дунае? Есть?
- Махнем, как в Праге.
Морячок, не раздумывая, вынул блестящий никелевый портсигар-зажигалку,
протянул его танкисту, танкист с веселым видом отдал ему трубку. И вдруг
таким знакомым, теплым маем конца войны, парком над голубыми лужами на
мостовых Праги, тишиной без выстрелов повеяло на Сергея, что он задохнулся
от волнения, от того недавнего, незабытого, что не исчезало из памяти
каждого.
- Накурили! Дым коромыслом! Кто курил? Это почему у вас трубка? Людмила
Анатольевна, почему разрешили? Это все ко мне?
- К вам, Игорь Витальевич... Я предупреждала... Здесь просто какой-то
базар образовался!
На пороге деканата стоял, почти касаясь головой притолоки, чрезвычайно
высокий человек в длинном пиджаке, тот самый, с нервным молодым лицом,
которого встретили в коридоре; он, принюхиваясь, оглядел комнату, ткнул
пальцем по направлению морячка в бушлате.
- Почему дымите как труба? Вы кто - журналист, корреспондент, художник?
Кто разрешил? Если пытаетесь поступить на горный факультет, запомните:
курить бросать! Горняк - это жизнь под землей. Сколько вас тут? Взвод? -
И, не ожидая ответа, с неуклюжей стремительностью махнул длинной рукой. -
А ну заходите в кабинет. Все! До одного! Выясним отношения!
В кабинет, располосованный лучами солнца, с высоким окном на бульвар,
вошли осторожно, не шаркая сапогами, без шума расселись в кожаных креслах,
на стульях вокруг письменного стола. Все озирались на стены, завешанные
разрезами шахт, чертежами врубовых машин, глядели на модель отбойного
молотка на стенде - многое здесь отдаленно напоминало кабинет матчасти
военного училища. Константин мигнул Сергею, смешно скривив щеку, будто зуб
болел, прошептал:
- Разумеется, занятные игрушки, а я без дыма горю. Мне на базе в два
часа быть, как часы. Закон. А я тут болван болваном. Ужасаюсь твоей
наивности.
- Езжай, - сказал Сергей.
- Нет уж! - Константин скривил другую щеку. - Страдаю. За друга готов я
хоть в воду...
Декан между тем потрогал пресс-папье на чистеньком столе, пощупал
стекло, изучающе посмотрел на пальцы, есть ли пыль, после чего внушительно
повернул ко всем табличку на чернильном приборе: "Курение для шахтера -
вред".
- Вы что там кривитесь, товарищ в кожаной куртке? Мух отгоняете? -
четко спросил он, вытянув худощавую шею с заметным кадыком. - Это что ж,
по-фронтовому?
- Совершенно верно, - смиренно ответил Константин.
Засмеялись, но декан, не улыбнувшись даже, сцепил на столе руки, уперся
в них подбородком, заговорил:
- Так вот. Подготовительное отделение заполнено, забито, мест нет. Нет
их. И не понимаю, почему вы атаковали наш институт. Во имя чего? Профессия
горного инженера тяжелейшая. Это всем понятно? Половина жизни
эксплуатационников проходит под землей - каменноугольная пыль, мокрые
забои, газ метан. Грохот. Все время грохот, шум конвейера, машин.
Частенько - жизнь в медвежьих уголках. За тридевять земель. И все время
опасность, риск - бывают завалы и подземные пожары. Есть из вас такие,
которые хотят рисковать жизнью после войны? Есть? Молчите? Так вот...
Декан отнял руки от подбородка, торопливыми щелчками сбил пылинки мела
с бортов пиджака, продолжал тем же тоном:
- Так вот. Другое дело - бухгалтер. Отработал восемь часов - портфель
под мышку, а дома жена, горячие щи и не потрескивающая кровля, а крыша над
головой. Хочешь - жену под руку и в кино, хочешь - валяйся на диване с
газеткой, слушай радио. Заманчиво? Весьма! - Декан одернул галстук, рывком
привалился грудью к столу. - А куда рветесь вы? Ни сна, ни покоя! Только
насел на щи, тут тебе звонок: бросай щи, беги в шахту - конвейер
остановился. Только жену собрался поцеловать, ан нет - стук в дверь,
телефонные звонки, паника: завал! Ну как, радостно? Оптимистично?
Нравится? Вот вы, например, товарищ в кожаной куртке, что вас манит именно
в этот институт, что греет? Какое солнышко?
Константин вздохнул, заложил ногу за ногу, рассматривая кончик
покачивающегося сапога, невинно поинтересовался:
- Меня лично, товарищ декан?
- Вас лично. Именно вас. Меня зовут Игорь Витальевич. Фамилия Морозов.
Вот так вот.
- Очень приятно, Игорь Витальевич, - вежливо склонил голову Константин.
- Моя фамилия Корабельников. Меня лично ничто не манит.
- Не манит? Вас? Лично? Не манит? - переспросил Морозов и стремительно
выкинул свою длинную руку в сторону двери: - Тогда прошу вас выйти вон
немедленно! И взять у секретаря документы. Если вы их сдали!
- Спасибо. Но я не сдал документы. - Константин воспитанно и
невозмутимо поклонился, шепнул Сергею на ухо: - Веселенькое дело... Я все
же подожду тебя. Пропадай база!.. Прошу прощения, Игорь Витальевич. Меня
ждут производственные показатели.
И не спеша вышел, поскрипывая кожаной курткой, самоуверенно покачивая
широкой спиной.
Танкист, сидевший справа, взглянул на Сергея - в золотистых зрачках
заиграл отчаянный огонек - коленом толкнул морячка. Морячок полировал
рукавом бушлата трубку: открыл крышечку, щелкнул его и снова закрыл
раздумчиво. Парнишка в кургузой шинели, заметной нелепым заячьим
воротником - белесое круглое лицо было влажно, - глядел на декана с
испуганным и уважительным заискиванием. И в эту минуту Сергей понял, что
все они пришли сюда с такой же неясностью и неопределенностью, как и он
сам.
А Морозов говорил, кулаком отстукивая по краю стола:
- Смею заметить, профессию выбирают, как жену, один раз. И на всю
жизнь. В вашем возрасте это следует зарубить на носу. Вариант случайности
отпадает. Добавлю к этому: открываются подготовительные отделения в
Строительном и Авиационно-технологическом институтах. Тем более, повторяю,
что подготовительное отделение нашего института переполнено. И тем более
что на ваших лицах я вижу вариант случайности. С удовольствием выслушаю
вопросы. На вашем лице я вижу вопрос, товарищ в бушлате. Ваша фамилия?
- Носов. Григорий. Разрешите вопрос?
Морячок, оттолкнувшись от кресла, прочно расставил ноги - носки ботинок
накрывали огромные клеши, - и когда заговорил, казалось, напряглась грудь
под расстегнутым бушлатом, синие глаза вспыхнули усмешливой не добротой:
- Конечно, я извиняюсь, но вы воевали, товарищ декан?
- Мое имя-отчество Игорь Витальевич. Декан не военное звание. Я воевал
две недели под Смоленском. Остальное время воевал с породой, с водой, с
углем. В Караганде. Вопрос неисчерпывающ. Но добавлю: в этой войне, Косов,
воевали все, и я не разрешу прикрываться шинелью, как броней. Так-то. И
никаких поблажек. И никакого размахивания фронтовыми заслугами. Для меня
все равны. Все!
- Значит, все равны? А вас не хоронили, товарищ декан, в день вашего
рождения? - низким баском спросил Косов. - Ваша мать не получала на вас
похоронку? И после войны грузчиком и носильщиком вы не работали?
- Конкретнее! - оборвал Морозов. - Вас устраивает профессия горняка,
уважаемый товарищ Косов?
- Конкретнее, при всем к вам уважении я могу трахнуть кулаком по столу!
- договорил Косов и сел плотно на свое место, откинул борт бушлата.
- Благодарю вас. Вы можете идти, Косов, - сказал Морозов.
Косов пососал трубку, ответил независимо:
- Я посижу.
- Ну что ж. - Морозов обежал взглядом комнату. - Все разделяют точку
зрения Косова? Все будут стучать кулаком по столу? Все будут требовать? И
звенеть медалями? Может быть, кто-нибудь скажет о "тыловых крысах", о
"тыловых бюрократах"? Вот вы, что думаете вы? Вот вы, в офицерской шинели.
Ну, ну! Давайте!
Было декану лет за тридцать, на бледном лице морщинки утомленности; его
колючая манера говорить и неприязненно отталкивала, и в то же время
притягивала: все менял взгляд - подчас иронически-умный, живой, подчас
усталый, как у человека, хронически страдающего бессонницей. И Сергей,
увидев жест Морозова в свою сторону, ответил:
- Наши медали здесь ни при чем. Хотя мы можем требовать.
- Вы тоже будете требовать?
- Я - нет, - сказал Сергей уже спокойнее. - Если у вас в институте все
переполнено, зачем сюда рваться? Нет смысла. Вы сказали: есть другие
подготовительные отделения. Мне все равно.
Он не лгал ни самому себе, ни Морозову, но, сказав это, заметил
повернувшиеся к нему удивленные лица и вдруг почувствовал, что будто
разрушил сейчас что-то.
Морозов быстро спросил:
- Зачем же вы пришли сюда? Ваша фамилия?
- Пришел из любопытства. Узнать. Моя фамилия Вохминцев.
- Адрес подготовительного отделения Авиационно-технологического
института: Москва, Земляной вал. Запомнили? Впрочем, разговор идет к
концу. Можете посидеть, Вохминцев. Многое проясняется. Так. Прекрасно.
Великолепно, - заговорил он размышляюще. - Так, прекрасно, - повторил он,
барабаня пальцами по столу. - Просто великолепно.
- Я говорил только о себе, - сказал Сергей.
В комнате - молчание. Потоки солнца лились в окна, и белым потоком
сыпались пылинки, струились в световых столбах над плечами Морозова, а
пальцы его все барабанили по краю стола - всем слышен был их стук.
- Нет, нет, не слушайте их! - раздался из глубины комнаты похожий на
петушиный вскрик голос, и вскочил в углу парнишка с заячьим воротником на
шинели, и, вскочив, ладонью махнул по сразу вспотевшему носу, растерянно
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 23 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |