Мир до и после дня рождения 9 страница

— И что же я сделала с твоим снукером?

— Ты мешаешь мне сконцентрироваться. Я выстраиваю комбинацию, голова занята работой, и в этот момент обязательно звонишь ты. И вместо того, чтобы пройти вдоль борта и блокировать коричневый, биток летит прямо в середину и забивает самый легкий красный в противоположную лузу.

— Ах, как жаль, что тебе приходится прерывать игру, в то время как я вынуждена в ответ за все добро платить самому лучшему человеку на земле предательством и двуличием!

Рэмси убрал руку с ее плеча.

— Самому лучшему?

— Одному из лучших, — взволнованно парировала Ирина. — У нас же не соревнования.

— Ерунда. Именно соревнования. Наивность тебе не к лицу, голубушка.

— Ненавижу, когда ты так меня называешь. — Пусть Рэмси употребил анахронизм (никто в Британии за пределами Вест-Сайда не использует выражения, больше подходящие герою фильма «Моя прекрасная леди»), но слово ласкало слух нежностью. Впрочем, Ирина предпочитала оставаться «лапочкой». Эпитет тоже казался весьма эксцентричным, но одновременно звучал нежно и мило. Кроме того, она не слышала, чтобы он называл так кого-то помимо нее.

— У меня мало времени. Не будем тратить его на споры!

Рэмси отодвинулся на другой конец дивана.

— Я сказал тебе с самого начала, что не хочу ввязываться в дерьмо. Мы скрываемся уже почти три месяца, и это ровно на три месяца больше, чем я готов трахаться с женщиной приятеля за его спиной.

— Но мы же не…

— Могли бы. Моя рука погрузилась в твою Фанни почти по локоть. — В Британии под словом «Фанни» подразумевается то место, к которому не принято прикасаться прилюдно. — Расскажи об этом ботанику и подчеркни, что это был не мой член, если сей факт имеет для него значение. Пятьдесят против одного, что он наплюет на то, что это было, и врежет мне. А если он застукает нас? Я вовсе не пай-мальчик, да и ты тоже.

Ирина опустила глаза:

— Не стоит так стараться устыдить меня. Я и без того отвратительно себя чувствую, если ты этого добиваешься.

— Но я не пытаюсьзаставить тебя почувствовать себя дерьмом, разве не так? Я сам не хочу чувствовать себя дерьмом. Я не хочу думать о том, что ты уйдешь отсюда и ляжешь в постель с другим мужиком. Я не хочу, и я не буду.

Ирина расплакалась. Рэмси категоричным жестом выразил свое недовольство.

— Будь я женщиной, я бы выбирал правильных партнеров. Может быть, позволил бы в некоторой степени женатому парню проводить со мной время днем. Но я сам парень, простой парень из народа, поэтому могу залезть в трусики, заплатив лишь за шардоне. Так думают мужчины на улице, но не я, милая. Ясчитаю себя правильным партнером. Ты прокрадываешься сюда и трешься о мои брюки, как кошка, которая трется о дверной косяк, потому что у нее зудит, а потом трам-тарам — посмотрите на время! Ты сматываешься, а я остаюсь с этим косяком. Я ничего не имею против онанизма, но все хорошо в свое время.

— Ты не должен так о нас говорить, — всхлипнула Ирина. — Хотя бы обо мне. Это отвратительно.

— Мы сами виноваты в том, что это отвратительно! Черт тебя возьми, женщина! — Кулак Рэмси впечатался в ладонь другой руки. — Я хочу тебя трахнуть!

Даже сидя на другом конце дивана, Ирина сжалась от мучительного ощущения, что этот человек способен властвовать над ней, потянув за веревочку, прицепленную между ног, как у игрушки на колесиках. Его высказывания о ее гордости вызвали обиду. Однако влечение, вспыхивающее между ними, будоражило и казалось волнующим, особенно на фоне сдержанных и предсказуемых отношений с Лоренсом. Она не могла отказаться от участия; невозможно было противостоять той сексуальной одержимости, что захватывала ее день за днем. Влечение к нему было постоянным, и даже удаление на несколько футов казалось невыносимым.

— Я тоже хочу, — пробормотала Ирина.

— Ты обращаешься со мной как с мальчиком по вызову! Все это слишком затянулось. Ты достала меня, достала себя. Если ты права и Лоренс ничего не подозревает, еще не поздно вернуться домой и сидеть там с ним до конца жизни. Или прыгай ко мне в кровать и будь со мной. Учти, ты не сможешь угодить одновременно и мне, и ему. Мне все это надоело. Я схожу с ума. Пока я ждал тебя сегодня, не смог правильно сыграть ни одного цветного, хотя делал это даже в семь лет, когда дотягивался до стола, только стоя на деревянном ящике.

— Тебе три месяца кажутся вечностью, но я прожила с Лоренсом почти десять лет. Я должна быть уверена в себе. Пути назад у меня не будет.

— Пути назад нет никогда! Снукер хорошо учит тому, что результат удара не изменишь. У меня нет времени слушать идиотов, восклицающих: «Ох, если бы я так сильно не закрутил удар по синему…» Вы либо точно забиваете синий, либо нет. Это определяет, будет следующим красный или нет. Такова жизнь. Делаешь все, что можешь, чтобы удар был точным, а потом уже рассматриваешь последствия. И о тебе. Перед тобой шары. Надо решить, бьешь розовый или черный, и точка.

— Розовый — это Лоренс? Не думаю, что ему понравится цвет.

Рэмси не отреагировал на ее желание разрядить обстановку.

— Извини, — она нервно улыбнулась, — просто «Бешеные псы» — один из моих любимых фильмов. Там как раз есть момент, когда Стив Бушеми ноет, потому что не хочет быть мистером Розовым. Ладно, это не важно.

— В следующем месяце начинается Еран-при, — спокойно продолжал Рэмси. — Мне надо готовиться к турниру, а для этого я должен иметь возможность сосредоточиться. Я бы предпочел пригласить тебя поехать со мной в Борнмут. Впрочем, идея неосуществима.

— Ох, я бы с удовольствием…

— Хоть я и не стал чемпионом мира, — продолжал Рэмси, не обращая на ее слова внимания, — но участвовал в шести финалах и стал кавалером ордена Британской империи. Королева вручала его лично. Для отстойных это, разумеется, ничего не значит, — он успел научить ее нескольким сленговым словечкам, какими обычно кокни называют янки, — но для меня значит многое. Я не позволю себе быть игрушкой для дамочки, которой стало скучно с другим парнем, и она решила пошалить. Я не играю договорные матчи. За всю жизнь я не сыграл ни одного фрейма, зная заранее, что победа достанется другому.

Монолог показался ей заранее отрепетированным. Но Ирина научилась чувствовать Рэмси и не была согласна с его словами. Он привык действовать напоказ, и душой его игры была спонтанность. В шоу произошло импровизированное отклонение от сценария, вызванное ее неосторожным заявлением о предательстве «самого лучшего человека на земле», хотя ее опрометчивые действия ставили под сомнение первостепенное значение снукера. Рэмси стремительно ушел в вираж и несся вперед. Тон был неестественно сдержанным; дискуссия вышла из-под контроля. Она понимала, к чему он клонит, и невольно приоткрыла рот, едва сдерживаясь, чтобы не вскочить с дивана и не заставить его замолчать.

— Я не хочу видеть тебя до начала Гран-при, — произнес Рэмси. — И никаких любовных посланий и болтовни в трубку. По возвращении в Лондон я желаю видеть тебя у моего дома только в том случае, если ты сообщишь Лоренсу, что влюблена в меня и расстаешься с ним.

Если несколько минут назад поведение Рэмси и напоминало мелодраму, то сейчас от его ультиматума «либо он, либо я» непривычно веяло здравым смыслом. Однако ему не удалось скрыть за внешней уравновешенностью, что один ее необдуманный шаг может привести к стремительным, безрассудным и скандальным последствиям.

— И это еще не все, лапочка. Когда ты уйдешь от Лоренса, если ты от него уйдешь, я не позволю тебе жить в спальне наверху в качестве личной шлюхи. Ты выйдешь за меня замуж. Поняла? Выйдешь незамедлительно. В сорок семь лет, знаешь ли, у меня нет времени на долгую помолвку.

Это предложение, от которого подгибались колени, казалось страшнее ненападения. Манера подачи была слишком жесткой, то, что само по себе было ужасно, представлялось еще более пугающим. Заявление Рэмси отрезало путь к возможности «временно пожить раздельно» с Лоренсом и попробовать на вкус жизнь с Рэмси, как можно сделать на рынке в Боро без всякого обязательства купить. И в то же время ни один мужчина не просил Ирину выйти за него замуж, пусть и таким неподобающим тоном. Исходившая от него ярость отбросила ее, как мокрую тряпку, на три фута, затылок неожиданно стало покалывать.

— Рэмси, я не вышла замуж на Лоренса даже после десяти лет…

— Я все сказал.

Вернувшись домой, Ирина почти не пыталась скрыть следы слез на лице. Было уже за полночь, и в городе с космополитическими претензиями и провинциальной системой работы транспорта метро уже закрылось. Наслаждаясь чувством вновь обретенного абсолютизма, Рэмси не потрудился вызвать ей такси, а оставил на крыльце дома, предоставив самостоятельно выбрать тот способ добраться до дому, который ей покажется наиболее удобным. Прощание ограничилось рукопожатием, вызвавшим такой поток слез, что, остановив такси на Гроув-Роуд, она по просьбе водителя была вынуждена трижды пытаться внятно произнести адрес.

В этот вечер Рэмси оказался не единственным, кто был настроен демонстрировать свое равнодушие. Не найдя объяснения ее красным от слез глазам, Лоренс, сидевший в гостиной, сухо произнес:

— Уже поздно.

— Опоздала на метро и целую вечность ловила такси.

— Ты взяла такси? Не проще ли было следить за временем, чтобы выйти на пять минут раньше и успеть до закрытия метро?

— Потеряла счет времени. Сегодня пятница и все такси заняты, пришлось долго ждать.

Ей приходилось столько лгать, так почему было не скрыть тот факт, что она воспользовалась одной из черных машин с непомерно высокими ценами, постоянно снующих по улицам, и не рассказать, как добиралась до дому пешком.

— Почему ты не позвонила мне и не предупредила, что возвратишься так поздно? Я волновался. — Голос был вовсе не взволнованный, напротив, по его тону угадывалось, что он с удовольствием заплатил бы какому-нибудь хулигану, чтобы он стукнул ее по голове в безлюдном месте.

— Поиски работающего таксофона задержали бы меня еще больше. — Ирина говорила устало, эмоции не затрагивали сердце.

— Если ты вызвала такси, значит, автомат ты все же нашла. — Лоренс не желал смириться. — Кроме того, странно, что у Бетсине было с собой мобильного. — Тон, которым Лоренс произнес имя ее подруги, говорил о том, что он сомневался в их встрече. Вероятно, одной из жертв в пользу лжи стала способность говорить правду.

— Признаю, я не подумала о звонке, когда была возможность, — сбивчиво оправдывалась Ирина. — Знаешь, может, нам все же купить себе мобильные телефоны.

— Да, это было бы классно. Ты могла бы звонить мне, а я тебе, при этом я не узнал бы, где ты находишься, если бы ты не захотела сказать.

Ирина держалась, позволяя обжечь лицо долетавшим до нее каплям ядовитой слюны.

— Если хочешь знать настоящую причину опоздания, я объясню — мы с Бетси поссорились. Нам потребовалось время, чтобы все уладить. — Объем работ для изобретения этого оправдания был огромен. Она даже поразилась, зачем ей это надо. Уже почти два часа, в вечер у нее был очень сложный.

— По какому поводу?

Ирина лихорадочно перебирала детали разговора с подругой, выискивая то, что можно было бросить, как кость, однако ничего подходящего не приходило в голову.

— Не хочу загружать тебя всякими глупостями. Скажу только, что Бетси очень хорошо к тебе относится. Она говорит, что ты замечательный.

— Рад, что хоть кто-то так думает. — Лоренс встал и направился в спальню.

Отсчитывая десять последних дней до начала Гран-при в Борнмуте, Ирина царапала крестики на стенах собственного ГУЛАГа, отмечая неумолимый ход времени, приближавший ее к дате собственной казни.

Страшные и реальные картины смерти ежедневно мелькали в голове. Она не так далеко зашла, чтобы сунуть голову в газовую духовку, однако каждый раз, пересекая главную улицу в Боро, представляла, как на нее несется огромный грузовик. Она проклинала ИРА, прекратившую террористические акции, тем самым превращая в пустую фантазию внезапный взрыв в метро. Проходя мимо строительной площадки роскошного жилого комплекса, она не вполне желала, чтобы на нее свалились две поперечные железные балки, но все же поглядывала на здание, возвышавшееся на два этажа над головой. Полеты фантазии были болезненно-глупыми, но, как и видения подходящего к ее дому Рэмси, пары на ковре и случайного ДТП, они отталкивали и пугали. Это же относилось и к другому видению: Лоренс просматривает ее записные книжки с целью обзвонить друзей в связи с ее безвременной кончиной. Бетси спрашивает его: «Кто-нибудь сообщил Рэмси?» Лоренс недоумевает, почему Рэмси должен быть во главе списка, тогда как совсем недавно он уговаривал Ирину отправиться с ним на ужин. В обычном настроении или нет, Бетси в любом случае ведет себя сдержанно, хотя могла бы и сама сообщить Рэмси печальную новость. На похоронах Лоренс крайне удивлен, почему на фоне всех скорбящих Рэмси выглядит почти обезумевшим от горя. Наконец в его голове словно что-то щелкнет, он вспоминает о дне рождения Рэмси, о раздражающей отстраненности Ирины в день его приезда из Сараева, о ее вспыльчивости, о необъяснимом отсутствии в течение дня… Сначала Лоренс, разумеется, разозлится, но, оставшись без Ирины, на которую можно было бы выплеснуть злость, направит поток эмоций в горе. Возможно, любовь к одной женщине сцементирует дружбу двоих мужчин. (Все это, конечно, чушь, но весьма заманчивая.) Но дело в том, что Ирина не желала подобного после смерти. Лишь при единственном условии она осмелилась бы допустить, что Лоренс узнает о ее любви к другому мужчине — в случае, если она не станет свидетелем последующего развития событий.

Лоренс сделал обязательными посещения Лас-Вегаса каждые три-четыре года. Его родители считали «мозговой центр» местом странным и претенциозным, он же в свою очередь считал работу инструктора по гольфу скучной и пресной — налицо полное отсутствие взаимопонимания. Брат Лоренса был наркоманом, постоянно таскающим у отца деньги, более амбициозная сестра работала в «Уол-марте» в Фениксе. Но Ирину это не заботило, она не была частью семьи Лоренса. Она была егосемьей. Учитывая, как много времени Лоренс тратил на книги и политику, на общение его оставалось совсем мало, поэтому она была еще и единственным его другом. Ответственность, как результат, никогда не гнетет. Сейчас же она навалилась тяжким грузом.

Не было дня, когда она не бросалась к телефону, стоило Лоренсу уйти на работу, или не нащупывала бы в кармане монету в двадцать пенсов, проходя мимо таксофона. Ощущение сродни тому, как бросивший пагубную привычку курильщик ищет глазами пачку сигарет, приговаривая: «Ведь одна затяжка, всего одна не страшно, правда?» Рэмси может выставить целую серию ультиматумов под воздействием коньяка, но стоит ему услышать в трубке ее дрожащий голос, он, несомненно, испытает прилив радости, а через несколько минут она уже будет мчаться в Хакни, в его объятия.

Возможно, с твердой решимостью Рэмси справится так же легко, как с жестким куском мяса, вымочив его в целой бутылке бароло. Но временные меры не спасут. Она обязана принять решение. Как верно заметила Бетси, поминутное перевязывание шнурков кроссовок не сделает упражнения менее обременительными. Ирина временно лишилась возможности совершать ежедневные пешие прогулки — коварное желание неотступно подталкивало изменить маршрут через реку в Ист-Энд, — что должно было давать повод для приступов сентиментальной жалости к себе. Но Ирина, напротив, сочувствовала Бетси, обремененной чужой тайной, которую не желала знать и которая заставляла бы ее всякий раз ощущать себя предателем, оказавшись в обществе Лоренса. Ей было жаль Рэмси, пригласившего давнюю знакомую на ужин с суши, не предполагая, что всего после двух затяжек эта застенчивая, скромная особа превратится в ненасытного сексуального монстра, позволившего допустить мысль о нарушении важного мужского «правила» держать руки подальше от женщины друга. Людей, нарушавших это правило, он всегда презирал. Теперь же Рэмси вынужден презирать самого себя. Вместо того чтобы сосредоточиться на призе в шестьдесят тысяч фунтов, ему приходилось переживать душевную бурю, обдумывая при этом, как сохранить ровные отношения со своим соперником, беспомощность которого столь очевидна. Пассивность в романтических отношениях приводила его к нежелательным последствиям во всех шести финалах в карьере, когда главный приз выскальзывал из его пальцев, оставляя единственным трофеем глоток воды «Хайленд спрингс».

Но больше всего, разумеется, Ирине было жаль Лоренса. Несколько раз она замечала на его лице выражение маленького ребенка, брошенного матерью в Диснейленде. Самыми яркими эмоциями были тоска, недоумение и опустошенность. Он был наказан, но понятия не имел за что. Близкий человек, восхищавшийся им, теперь сводит с ума. За последнее время она не сказала ему и двух слов по-русски и многие месяцы не приветствовала его восклицанием «Лоренс Лоренсович!».

Всякий раз, когда он делился с ней успехами в работе, например признанием его точки зрения «Форин полнен», Ирина скучала и лишь делала вид, что слушает. Когда Лоренс принес домой опубликованную статью, она оставила ее лежать непрочитанной на обеденном столе, пока он украдкой не сунул ее в портфель. Даже его появление в комнате казалось достаточным, чтобы вызвать у нее приступ раздражительности и клаустрофобии. Всякий раз, когда он предлагал посмотреть «Ночь в стиле буги», или погулять в воскресенье днем, или отправиться вместе за овощами на рынок Боро, она поводила плечом, отвергая приглашение, либо настаивала, что полезнее уделить это время работе. Совсем недавно она готовила сложные блюда, чтобы порадовать его, теперь же продумала систему питания более тщательно с целью меньше времени проводить на кухне. Все, что бы он ни делал, казалось неправильным, а в попытках было мало пользы. Она бы все могла объяснить ему, будь совершенно точно к этому готова, но поведение его подсказывало, что предстоящее объяснение страшит его. Лоренс предпочитал оттягивать этот момент насколько возможно.

Среди действующих лиц драмы — она не сомневалась, что все происходящее банально, как банальны колоссальный жизненный опыт, рождение, смерть, любовь и предательство, — существовал лишь один персонаж, к которому она не испытывала ни малейшей симпатии. Будь ее чувства не столь переменчивы, Рэмси с легкостью мог бы сосредоточиться на Гран-при. Бэтси приняла бы на себя тяжкий груз горьких размышлений Ирины о Джуд Хартфорд. Лоренс был бы на седьмом небе от счастья.

Вечером, за два дня до начала турнира в Борнмуте, Лоренс предложил посидеть в тишине и выключил телевизор.

— Послушай, я знаю, тебе не интересен снукер. — Колени разведены в стороны, руки уперты в диванные подушки, положение тела говорило о готовности к конфронтации. — Но ты ведь ничего не имеешь против Рэмси?

Холодная белая волна окатила лицо Ирины, оставив ощущение покалывания, словно она нырнула в Северный Ледовитый океан, полный шипов и булавок. Она не была готова к такому повороту. Если бы можно было подготовить список причин, возможно, даже целую речь. Впрочем, хватило бы и тщательно продуманного признания. Неуверенные шаги могли все испортить.

— Я ничего не имею против снукера, — слабо проговорила она.

— Я хотел сказать, что история Рэмси весьма любопытна, верно? В детстве он проявил завидный талант, затем исчез из поля зрения, потому что такие дети тоже растут, затем, согласно легенде, скатился на дно, но взял себя в руки и, благодаря несомненному природному таланту, поднялся почти на самый верх. Не совсем, конечно, но он выделяется на фоне остальных. Участвовал в шести финалах и ни разу не выиграл титул. Вот так получился парень, стареющий, но не переживший расцвет, не державший в руках главный приз. Снукер — это все, что он знает в жизни. Что происходит с такими ребятами? С теми, которым нечего ждать от будущего, кроме рухнувшей жизни. Где ему искать новый смысл?

Пот струился у нее между грудями. Лоренс старался избегать главной темы, но и садистское желание поиграть в кошки-мышки ей тоже не нравилось.

— Полагаю, в иной сфере, — ответила Ирина.

— В другом виде спорта? Вникать в совершенно новую игру?

— Насколько я знаю, — она с удивлением констатировала, что еще способна говорить, — после завершения карьеры в снукере игроки часто уходят в гольф.

— Но в гольфе нет и доли той элегантности. Нет стратегии, построения схем — продумывания на дюжину шагов вперед, составления масштабного полотна игры. Имело бы смысл скорее перейти в шахматы, но для этого нужны мозги. А у него их нет.

— Рэмси вовсе не глуп.

— Он в шестнадцать бросил школу. Да, он часами может рассуждать о достоинствах и недостатках активной игры. Но не стоит заводить с ним разговор о кооптации новых лейбористов в программу тори. Это бесполезно, я однажды попробовал. А ведь это его страна.

— У вас разные сферы интересов, — спокойно продолжала Ирина, мечтая, чтобы Лоренс скорее прекратил изображать из себя интеллектуала.

— Я понимаю, почему из снукера уходят в гольф, — продолжал Лоренс продвигать свой тайный план. — В нем нет открытого противостояния. Вам предстоит обойти противника, действуя бок о бок, по очереди. Когда вы у стола или на газоне, соперник немногое может сделать, в отличие от гладиаторских футбольных матчей или даже теннисных. Да, снукер и гольф для неженок.

— По-твоему, настоящие мужчины наносят только прямой удар?

— Да. Только так. Но ведь Рэмси не назовешь мачо.

— По-твоему, он трус?

— Каждый спортсмен подбирает тот вид, который соответствует его характеру. Он слаб, поэтому избегает испытаний, требующих физической силы, как и лобовых столкновений с другими мужчинами. В снукере противник представлен несколько абстрактно. Положение шаров на столе может быть смоделировано компьютером. В конечном счете все игроки в снукер борются сами с собой, с личными качествами. Рэмси играет против себя и проигрывает.

— Возможно, в определенном смысле, — признала Ирина. — Но он стоит еще очень ровно.

— Значит, происходящее с Рэмси привлекает твое внимание?

— Да, Рэмси привлекает мое внимание, — напряженно ответила она, разглядывая свои руки.

— Хорошо. На следующей неделе Гран-при. Рэмси будет участвовать в турнире в Борнмуте, а до него на поезде совсем близко. Снимем номер с завтраком, посмотрим на состязание.

— То есть, — Ирина подняла неуверенный взгляд, — ты хочешь поехать?

— Не слышу энтузиазма в голосе. — В одно мгновение кажущаяся враждебность исчезла, руки спокойно легли на колени. — Просто, — продолжал он с грустью, — мы никуда не ездили в последнее время. Я ведь и раньше бывал на соревнованиях, а ты нет. А когда ты лично знаком с одним из игроков — это же совсем другое дело…

Ирина вытерла пот со лба рукавом рубашки.

— Посещать турнир по снукеру очень по-британски, — продолжал Лоренс. — Это, может, и не слишком поучительно с точки зрения исследования культуры нации. — Отрывистый кашель. — Вернее, весьма поучительно. — Лоренс смутился. Он знал, что плохо выражает свои мысли по-русски, но ведь английский — другое дело.

— Я с удовольствием посмотрю с тобой все матчи, — осторожно произнесла Ирина, стараясь дышать медленнее и ровнее. — Но не ты ли всегда говорил, что лучше смотреть игру по телевизору?

— Знаешь, я скучаю по атмосфере. Да и с Рэмси можно будет провести время.

Отлично, значит, он не догадывается. В противном случае из чувства самосохранения Лоренс побоялся бы использовать Рэмси в качестве приманки. Перед глазами появилась картинка их троих, ужинающих в ресторане, — что ж, остается надеяться, что на ее лице не отразился ужас.

— Кстати, Рэмси сказал, у него оптимистичный взгляд по поводу Гран-при.

— Ты говорил с Рэмси? — резко спросила она.

— Разумеется. Теперь у меня есть три билета.

— Как у него дела? — Хочется верить, что страсть не рвется из нее с каждым звуком.

— Если б я знал. Он, конечно, не слишком общительный человек, но на этот раз разговаривал со мной так, словно я налоговый инспектор. Может, он не очень любит говорить по телефону?

— Нет, не думаю, что не любит. — Перегруженный тайным смыслом диалог хорош в пьесах, но в жизни звучит отвратительно.

— Ну, что скажешь?

— Если ты хочешь поехать куда-то со мной вместе, может, лучше нам побыть вдвоем?

— Вдвоемтебя последнее время не устраивает. Вот я и подумал пригласить третьего. Для разнообразия.

— Мне не нужно такое разнообразие, — с чувством произнесла Ирина.

— Ладно, — печально кивнул Лоренс. — Я только предложил.

— Что ж, ты сам сказал, я не большой любитель снукера, — осторожно заметила она, — чтобы проделать путь до Борнмута. Но можем вместе посмотреть турнир по телевизору. Стартовые матчи показывают поздно, так ведь? После половины двенадцатого, кажется? Может, сначала где-нибудь перекусим? Представим, что у нас свидание.

Лоренс воспрянул духом:

— Хорошо, раз тебе так хочется.

Выражение борьбы и надежды на его лице было душераздирающим. Последнее время Ирина редко проявляла благосклонность, и Лоренс предавал ему преувеличенно большое значение, что порой приносило лишь вред, но несло в себе оптимистическую надежду на то, что когда-нибудь ее милость снизойдет и до него. Ирина смущалась, когда бывала добра к Лоренсу, и еще больше смущалась оттого, что смущалась. Поскольку ее не заботило собственное к нему отношение, она позволяла вести себя так, как хотела. Это давало «власть», хотя и было несколько странно.

— Да, я предпочла бы именно так, — мягко сказала она и подумала: «Как же мне захотеть этого захотеть?»На мгновение Ирина вспомнила свою прошлую жизнь, в которой перспектива ужина с Лоренсом и последующего просмотра матча по снукеру казалась волшебной.

Предлагая перекусить, Ирина имела в виду заведение, подобное «Тас», или дешевый турецкий ресторанчик, что в десяти минутах ходьбы от Боро-Хай-стрит. Однако Лоренс решил устроить настоящий праздник и заказал столик в клубе «Гасконь», цены в котором всегда заставляли их ограничить дегустацию истинных шедевров баскской кухни особыми случаями.

Она не стала подбирать для вечера особый туалет (последнее время ее гардероб подходил лишь для прогулок по Ист-Энду), но все же постаралась одеться респектабельно. Чего нельзя было сказать о Лоренсе.

— Ты собираешься идти в этом? Но ведь клуб «Гасконь» шикарное местечко!

На нем, по обыкновению, были мешковатые брюки и такая же фланелевая рубашка, что и в момент их знакомства. Ирина должна была давно привыкнуть к его неряшливой манере, но сейчас она испортила ей настроение. Рэмси, несомненно, оделся бы с большим вкусом.

Лоренс в ответ только пожал плечами:

— Если мне придется платить такие деньги, я хочу хотя бы чувствовать себя комфортно.

Ирина вытаращила глаза:

— Я буду выглядеть по-идиотски! На мне костюм и туфли на каблуках, а рядом мужчина, одетый как бродяга!

— Как ты полюбила британские выражения, — пробурчал Лоренс, направляясь в спальню. — Только на один вечер.

Через несколько минут он вернулся в синих брюках и рубашке цвета аквамарин. К несчастью, годы, проведенные рядом с художницей, не научили его сочетать цвета.

— Эти два цвета не смотрятся в одном ансамбле, — недовольно пробормотала Ирина.

— Оттенки синего не могут не сочетаться, — с высокомерной уверенностью заявил Лоренс.

— Я оформила огромную часть книги в синем цвете и уверяю тебя, что могут.

Лоренс шел в сторону моста Блэкфрайарз, нахмурив брови и подавшись вперед, словно боролся с непрекращающимися порывами ветра. Он делал мелкие шаги, но двигался довольно быстро. Ирине было трудно идти по брусчатке на каблуках, и она едва поспевала следом.

Сидя в темном зале ресторана, украшенном экзотическими цветами, Лоренс ворчал, что их столик окружен другими столами: «Никакой романтической атмосферы». Ирина с трудом сдержалась, чтобы не заметить, что романтическую атмосферу можно создать и у стойки бистро с тарелкой говяжьего рагу. Апатично пролистывая меню, она колебалась с выбором. Лоренс предложил заказать комплексный обед из пяти блюд и подходящее вино — еще добрых шестьдесят фунтов, которые должны были поспособствовать тому, чтобы к Гран-при они оба впадут в состояние молчаливой расслабленности. Ирина согласилась лишь для того, чтобы не сосредоточиваться на выборе блюд. Начинающийся со споров об одежде вечер не предполагал стать приятным. Не желай она так отчаянно увидеть Рэмси Эктона по телевизору, обязательно напилась бы до невменяемого состояния.

Заказ был принят, и, взяв бокал с коктейлем из шампанского и арманьяка, Лоренс склонился над столом.

— Итак, — он внимательно посмотрел на нее, — каку тебя дела?

Ирина отпрянула, словно он навел на нее дуло пистолета.

— Нормально, — ответила она, сохраняя непроницаемое лицо. — Первые иллюстрации для «Поступка мисс Дарование» получаются неплохо.

Он несколько минут пристально смотрел на нее, затем, флегматично кивнув, откинулся на спинку стула и вздохнул.

— Надеюсь, ты ничего не имеешь против. В тот вечер, когда ты задержалась с Бетси, я украдкой взглянул на твои рисунки. Они меня шокировали. В хорошем смысле. И все же не кажется тебе, что подобные иллюстрации больше подходят для взрослых?

— В смысле?

— Ну, они слишком чувственные.

— У детей тоже есть чувства.

— Главный герой калека в инвалидном кресле. Не слишком позитивный взгляд.

— Физическая ущербность не означает, что человек не может быть прекрасен.

— Мне всегда казалось, что герои детских книжек должны быть привлекательными.

— Например, Спящая красавица? В этом классическом произведении у героини была грудь, и ее разбудил поцелуй. Герой был поражен красотой принцессы и хотел на ней жениться. Только сейчас в детских книжках не делается акцент на пол, они призваны научить убирать на место игрушки или объяснить, что малыш из Сомали ничем не отличается от других ребят.

Дата добавления: 2015-09-29