I В близком родстве с основными положениями культурно-исторической школы находилась научная методология академика Николая Саввича Тихонравова (1832—1893). И. Тэн был для него, по собственным

Н. С. ТИХОНРАВОВ

I

I В близком родстве с основными положениями культурно-исторической школы находилась научная методология академика Николая Саввича Тихонравова (1832—1893). И. Тэн был для него, по собственным признаниям ученого, в числе первых научных авторитетов. Отражение в литературе исторической эпохи, «среды», условий народной и общественной жизни были всегда в центре внимания Тихонравова. С этих позиций так же, как и Пыпин, он вел борьбу с устаревшим «эстетическим» методом. Тот поворот к историческому изучению литературы в связи с отношением ее к народности, какой совершился в середине XIX века, был закреплен в русской науке в значительной мере трудами Н. С. Тихонравова, которому также была свойственна широкая, постановка вопроса о задачах и методах истории литературы.

Характерно, что уже при выходе из университета, в 1853 г.,Тихонравов удостоился золотой медали за сочинение на тему, заданную ему профессором-историком Т. Н. Грановским: «О немецких народных преданиях в связи с историею». Соединение историко-литературных исследований с общеисторическими таким образом с самого начала было его отправным положением.<<В настоящее время, — писал он в начале своей деятельности, История литературы заняла уже прочное место в ряду наук исторических; она перестала быть сборником эстетических разборов избранных писателей, прославленных классическими; ее служебная роль эстетике кончилась, и, отрекшись от праздного удивления литературным корифеям, она вышла на широкое поле положительного изучения всей массы словесных произведений, поставив себе задачею уяснить исторический ход литературы, умственное и нравственное состояние того общества, которого последняя была выражением, уловить в произведениях слова постепенное развитие народного сознания,— развитие, которое не знает скачков и перерывов; Отдельное литературное произведение эта наука перестала рассматривать как явление исключительное, вне всякой связи с другими, перестала прила-гать к нему только чисто-эстетические требования. С изменением задачи изменилось и значение историко-литературных источников и пособий. На первый план начали выдвигаться литературные произведения, которые даже не упоминались в прежних историях литературы: вся история средневековой европейской словесности создалась только в последние четыре десятилетия. С другой стороны, стараясь объяснить появление и значение известного литературного произведения в длинной цепи других,история литературы стала дорожить теми подробностями, которые содействуют уяснению этого вопроса: отсюда любовь к полным изданиям писателей, к собиранию биографических данных,к изданию рукописей, редких старопечатных книг и т. д. Ученый писал о необходимом сближении истории литературы при такой ее трактовке с историей искусства, полного понимания всей области художественных интересов эпохи и народного быта. Здесь высказаны основные программные положения всей деятельности Н. С. Тихонравова как ученого, совпадающие, с установками культурно-исторической школы. Литература, искусство, по его словам, «возводят в идеальную форму явления общественной среды», выражают «круг идей и представлений, господствующих в известное время». Отход ученого от принципов «эстетического» метода сказался прежде всего в расширении тематики исследования: не только «классики», «корифеи» литературы, и не только с эстетической точки зрения объявлялись подлежащими изучению. Тихонравов еще в годы студенчества обратился к таким темам, как редкие русские книги, «подлые» книги народного чтения, раскол — как явление народной жизни, вольнодумцы петровских времен, масонство, деятельность Н. И. Новикова, мещанская литература, театр XVIII века, Ф. В. Ростопчин и литература 1812 года. Такие темы, давая богатый материал для истории общественной мысли, с точки зрения «эстетической» критики не представляли существенной ценности и потому оставались неисследованными. С точки зрения культурно-исторической методологии, напротив, все подобные явления, все пласты, а не только верхний слой русской литературы, были интересны и занимательны. Показателен метод исследований Н. С. Тихонравова и общий характер его работ. Их отличали библиографическая обстоятельность, документальность, строгая фактичность, критическая проверка фактов, детальная разработка аргументации. История рукописей, книг и отдельных писателей складывается у Тихонравова в конечном итоге в цельное исследование человеческой мысли, мысли общественной, господствующих и вновь возникающих настроений, входящих в летопись человеческой культуры. Уже во вступительной лекции, которой Н. С. Тихонравов открыл в 1859 г. свое университетское преподавание, он обратил внимание на недостаточное развитие истории литературы как науки, которая тогда составлялась из беллетристических статей и этюдов, не выражавших главного: смысла изучаемой эпохи.

Напротив, вся деятельность Тихонравова, все содержание его научных трудов и лекционных курсов сводилось к выявлению развития жизни и связанной с ним смены понятий и идеалов. Тихонравов не специализировался ни на каком определенном писателе, вопросе или периоде русской литературы: он изучал ее всю, от первых русских летописей до своего современника Тургенева. Это давало ему возможность широко взглянуть на характер литературного развития. Еще значительно раньше Пыпина, в самом начале своей педагогической деятельности, в той же вступительной лекции 1859 г., Тихонравов высказал важную в методологическом отношении мысль о непрерывности и преемственности исторического развития литературы, вследствие чего, по его убеждению, нельзя изучать новую русскую литературу «вне всякой связи с предшествующим литературным развитием». На этом основании историю новой русской литературы Тихонравов начинал обозрением второй половины XVII века, принципиально настаивая на том, что новая эпоха русской литературы начинается не реформами Петра I, а первыми проблесками западного влияния, без чего невозможно понять литературу Петровской эпохи и всего XVIII века, невозможно понять, «как при иноземном влиянии, стиравшем личность народа, сохранилась эта личность». Только такой взгляд и обеспечивал, по словам Тихонравова, беспристрастную оценку жизни всего русского общества XVIII века, делал невозможными крайние взгляды на реформы Петра, укреплял «веру в нравственную силу европейского просвещения». Эти первые проблески западной культуры Тихонравов прослеживал в русской жизни начиная с XV в.; в XVII веке он обнаружил оживленную литературную жизнь и борьбу, появление светских жанров (драматические произведения, бытовая и сатирическая повесть, силлабическое стихотворство) и, прослеживая постепенное развитие и усвоение западных влияний строил представление о цельности литературного развития в России XV—XIX вв.

В то же время история русской литературы интересовала Тихонравова прежде всего по ее связи именно с русской действительностью. Первоочередное внимание Тихонравова было направлено на таких писателей,, как Кантемир, Новиков, Державин, Гоголь, составивших обличительно-сатирическое направление русской литературы, в котором ученый усматривал национально-самобытное начало, определяемое особенностями русской социальной действительности.

II

В методологическом отношении в наследии Тихонравова наибольший интерес представляет разбор трехтомного сочинения А. Д. Галахова (1807—Г892) «История русской словесности,древней и новой». Этим разбором, написанным в 1876 г. по случаю.присуждения уваровских премий, открывается собрание сочинений Н. С. Тихонравова, причем ввиду его общего характера и методологического значения ему дано там новое заглавие, не принадлежащее самому Тихонравову: «Задачи истории литературы и методы ее изучения». Рецензия, как это не однажды бывало с Н. С. Тихонравовым, разрослась до огромных размеров (126 страниц печатного текста) и превратилась в глубокое и принципиальное монографическое исследование вопроса. В сущности, здесь дано негативное, построенное на отталкивании от труда А. Д. Галахова, изложение исторического метода изучения литературы. Вслед за С. П. Шевыревым А. Д. Галахов считал нужным рассматривать всякое произведение с двух точек зрения: 1) ис-торической (в отношении литературных памятников к современному им состоянию общества) и 2) литературной (в отношении к требованиям жизни, к законам словесного искусства). В своем изложении истории русской литературы Галахов сам ставит себе как будто бы историческое требование от истории литературы— «как такой науки, главный предмет которой — духовные стремления лиц и народов, выражаемые словом и притом в известной форме». На самом же деле, как отмечал Тихонравов, декларативно признавая историческую точку зрения, на всем протяжении своего труда А. Д. Галахов остался на устарелых позициях и отдает предпочтение «литературной», «эстетической критике»; ею он руководствуется и в выборе материала, и во всей трактовке, например, допетровской (древнерусской) литературы, относительно которой он предпочитал исторической точке зрения точку зрения литературную, хотя материал этому сопротивлялся и давал как раз большие возможности для исторической характеристики времени. Даже «Россияду» Хераскова Галахов пытается рассмотреть с эстетической точки зрения, хотя известно, что «Россияда» «не принадлежит к числу произведений, которых художественная оценка могла бы повести к поучительным выводам». Симеон Полоцкий, Феофан Прокопович, «Повесть о Фроле Скобееве», «Недоросль» Фонвизина, творчество Богдановича, Озерова рассматриваются Галаховым с эстетических позиций, с длинными выписками из сочинений древних и новых вечных «законодателей» искусства, причем чаще всего за руководящими воззрениями Галахов обращается не к авторитетным ученым сравнительно-исторического направления, каковы братья Гриммы или В. Гумбольдт, а к таким дилетантам, как Э. Арнд, или к последователям устаревшей «эстетической» школы, вроде Циммермана; часто берет общие положения из вторых рук. Таким образом, у Галахова явно превалирует «эстетическая» критика. «Историческая» же точка зрения является у него как бы противовесом строгих приговоров «эстетической» критики,— «элементом, смягчающим ригоризм критики „литературной"». При таком построении, пишет Тихонравов, история литературы рискует превратиться в сборник эстетических рецензий, слабо связанных между собой, или в субъективный «литературный» комментарий к хрестоматии. Разбор Тихонравовым сочинения Галахова сводится к категорическому отрицанию «эстетического» догматизма как антиисторического направления, вышедшего из так называемой ложно классической теории и не соответствующего современному уровню подлинной филологической^ьщуюу Главными произведениями литературы, достойными изучения, Тихонравов признает не произведения какого-нибудь писателя, награжденного титулом «классического», а «литературные произведения массы, многоразличные проявления национальности в слове». «Эстетическая» критика, отдавая должное красотам законченного литературного произведения, не проявила никакого интереса к условиям и процессу его создания, к породившей его эпохе народной жизни. Тихонравов же, как представитель культурно-исторической школы, именно в этом видел единственную возможность уяснения литературного процесса. Только исторический метод, по его мнению, обеспечивает научное беспристрастие и объективность. Тихонравов указал на несвоевременность книги Галахова по ее методу: на современный сравнительно-исторический метод в ней нет даже указания; главный предмет современных историко-литературных изучений—литературные произведения массы, проявления национальности в слове — не получил в труде Галахова подобающего места. Оставаясь на «эстетических» позициях, Галахов не проявил интереса к изучению исторических вопросов, которые стали центром внимания новейшего литературоведения, например, к вопросу о византийском влиянии на литературу сербов, болгар и русских. Галахов в своем труде походя отметает византийскую литературу, как «литературу упадка и бессилия»,как «мертвую схоластику». «Эстетическая история литературы,— замечает по этому поводу Тихонравов,— любит успокоиваться на приговорах, не основанных на критическом изучении фактов; но зато первое прикосновение исторической критики и разбивает ее воздушные замки». Изучение византийской литературы, указывает Н. С. Тихонравов, имеет большое значение для исследования южнославянских и древнерусской литератур, делает возможной историю древней русской литературы. Некоторые византийские памятники остаются единственными представителями утраченных восточных произведений, и наоборот — славянские рукописи сберегли для исследователей византийской литературы немало переводных памятников, утраченных в греческих подлинниках. Византийская словесность оставила также глубокий след в русской народной литературе — через область поверий, легенд, духовных стихов и «апокрифов».

Особенно строгому критическому разбору Тихонравов подверг ту часть работы Галахова, в которой излагалась древняя (допетровская) русская литература, к изучению которой Галахов не имел никакой склонности, а потому не имел в этой области и глубоких познаний. У него здесь — только «бледные и общие очерки литературных памятников» по их внешним, несущественным признакам. Периодизация древнего периода развития нашей литературы у Галахова искажена: он размещает литературные произведения по столетиям совершенно произвольно, произведения одной категории или одного литературного цикла не связаны в его изложении общей исторической нитью; о характеристике древнерусской литературы по областям нет и помина. «Приверженцы литературной критики и философской эстетики,— замечает Тихонравов,— не любили отодвигать начало литературной истории в слишком далекую древность». Сюда же относил он и В. Г. Белинского, который начинает «период литературы» каждого народа «с эпохи изобретения книгопечатания», до которой существовала якобы только разрозненная и случайная «письменность». Новая историко-литературная школа углубила свои интересы в доисторические времена общих арийских предков индоевропейских народов, и характеристика древних периодов отдаленной национальной старины сделалась необходимым введением в историю языка и литературы народа. Тихонравов неустанно разъяснял в своих сочинениях, что древняя русская литература при внимательном рассмотрении «не представляет того безотрадного однообразия», в каком видят ее иные поверхностные исследователе, считающие эту литературу исключительно религиозной и официозной по своему содержанию и характеру: «Как бы ни тяжелы были порою вериги, наложенные церковно-византийскою письменностью на нашу, но не могла же народная фантазия сдержаться теми монотонными поучениями, которыми награждала ее Византия, не могли же удовольствоваться этою официальною литературою». Односторонности и сухости в этой литературе с давних пор противостояли произведения светского, повествовательного, легендарного характера, приходившие часто из той же Византии, а с XVI века—литературные произведения латинского Запада, которые были так же «отречены», как и произведения народного творчества, что, однако, не могло сдержать их развития. Галахов остается в стороне и от вопросов народности и народной поэзии, которою он пренебрегает. Характерным для «эстетической» критики считал Тихонравов

и нелюбовь к изучению переходных эпох, например, литературы Петровского времени, которая у Галахова рассмотрена односторонне и бегло, по одним только печатным произведениям, более или менее официальным, в то время как рассмотрение староверческой и т. п. литературы противоположного лагеря могло бы придать исторической картине необходимую полноту. «Эстетическая» позиция сильно повредила и самому построению работы А. Д. Галахова. «Эстетическая критика любила для каждой эпохи выбирать великого человека, избранного представителя, в котором выражаются с особенною силою духовные стремления и умственные интересы времени»,— пишет Н. С. Тихонравов. Верный этому принципу, Галахов для каждого царствования выставляет литературного представителя, вождя общественной мысли, «оставляя менее заслуг на долю самого общества»,—замечает Тихонравов. От этого, по словам Тихонравова, книга Галахова «как будто имеет в виду характеризовать не литературу известной эпохи, а литературные произведения отдельного лица, насильственно выдвинутого из того времени, которое его воспитало и которое окружало и определяло его деятельность всею совокупностью своих духовных стремлений и средств».В угоду принципу симметрии, которым отличалась история литературы, построенная на началах «эстетической» критики,творчество Карамзина относилось Галаховым к царствованию Александра I, когда уже успела обнаружиться реакция карамзинскому направлению, и притом рассматривалось вне связи с другими литературными и общественными явлениями той же эпохи. «Таким образом,— заключает Тихонравов,— из книги г. Гал а х о в а читатель не знакомится, так сказать, с генезисом литературного явления или даже направления: оно рассматривается как нечто готовое, неизвестно чем вызванное к жизни». От этого в труде Галахова, при всей его заботе о «симметрии», не получилось ни системы, ни определенности; изложение истории новой русской литературы получило у него вид сборника критических статей о различных явлениях русской литературы, взятых «вне связи со временем и обществом». Очень большое значение придавал Тихонравов источниковедческой стороне дела. Недостатки книги Галахова в значительной мере он объясняет состоянием источников и пособий. Он отмечает «бедность подготовительных работ»: «Масса безличных литературных произведений древней России представляет пока поле, почти не тронутое исторической критикою».Много внимания обращено на незнакомство Галахова непосредственно с самими древними рукописями, о которых он знает только по чужим исследованиям, отчего на каждом шагу возникают в его труде несообразности и ошибки. «Только непосредственное знакомство с неизданными литературными памятниками древней России могло бы поставить г. Г а л а х ов а в самостоятельное отношение к пособиям, которым он пользовался при составлении исторического обзора древнерусской литературы, и избавить его от путаницы, смешения одного памятника с другим, ссылок на памятники несуществующие и неверных определений содержания и состава существующих» 16в. Такое же преобладание «эстетического» интереса над историческим отмечал Тихонравов в рецензии на книгу П. Загарина.

III

Тихонравов не раз в своих сочинениях заявлял себя сторонником и пропагандистом «сравнительно-исторического» метода, основы которого он унаследовал от Буслаева, что, однако, не противоречит традиционному причислению его к культурно-исторической школе (как, впрочем, и Пыпина, который также много сделал в направлении сравнительно-исторических изучений. Н. С. Тихонравов действительно немало сделал на основе сравнительно-исторических принципов, в частности, указывал на необходимость исследования древнеславянских памятников сравнительно с памятниками византийской литературы, по которым нередко можно судить об утраченных древнерусских произведениях и, таким образом, строить историю древнерусской литературы. Тихонравов предсказывал большое будущее таким изучениям, и они действительно заняли это место, присутствуя, например, в исследованиях главы советской медиевистической школы Д. С. Лихачева, указывающего на великую миссию древнеславянской литературы-посредницы, присоединившей все славянские страны через Византию к общеевропейскому культурному развитию 168. Эта мысль чрезвычайно сродни высказываниям на тот же предмет Пыпина и Тихонравова, хотя и не получила в них той детальной разработки и доказательности, которыми она отмечена у Д. С. Лихачева. Образцом сравительно-исторического исследования считается реферат Тихонравова о ереси стригольников в XIV—XVI вв., представившейся ученому точным сколком с еретического учения немецких «крестовых братьев». П. Н. Сакулин отмечал, однако, что у Тихонравова «явственно выступает тенденция отдавать предпочтение историко-культурному изучению перед историко-литературным» и что он в большей степени, чем Буслаев, «придает значения историко-культурному содержанию памятников, независимо от их литературной формы». «Главной задачей историка литературы Тихонравов признает изучение историко-культурной жизни в памятнике слова»,— констатирует П. Н. Сакулин. «Редко мелькает у Тихонравова мысль об эстетическом значении литературы»,— пишет он несколько ниже. И далее: «Как бы то ни было, метод Тихонравова с полным основанием можно назвать не только сравнительно-историческим, но и историко-культурным (как и у Пыпина)». Рост культурного самоопределения народа, его идейная и литературная жизнь — основная тема научных изысканий Тихонравова. «Это — вопрос историко-культурный,— замечает П. Н. Сакулин,— для которого понадобилось привлекать очень много материала, не имеющего чисто литературного значения. Его метод я уже назвал историко-культурным; Тихонравов следит не за развитием литературы и ее форм, а за развитием народного самосознания, выразившегося в литературе». Необходимо все же отметить, что Тихонравов в своих исследованиях по истории русской литературы, древней и новой, первым применил сравнительный метод, вводя параллельные экскурсы в историю западноевропейской литературы, что чрезвычайно важно при исследовании, особенно таких тем, как ранний русский театр, русское просветительство и т. п. Именно эти темы и занимали Тихонравова. Большое значение придавал он изучению заимствований. «Указание литературных заимствований,— писал он в специальной работе,,0 заимствованиях русских писателей",— имеет свою полезную сторону. Оно открывает нам, из каких элементов сложилась деятельность писателя, и какими пришлыми чертами определился характер литературы». В значительной мере благодаря трудам Тихонравова культурно-историческая школа развила в себе одно качество — широкое применение филологического метода всестороннего историко-критического изучения памятников литературы по их источникам. «Прежде чем произносить суд над писателем, определять значение его деятельности, нужно изучить все, что вышло из-под пера его,—писал он;—тогда суждение о нем не будет односторонним и шатким, потому что тогда только будет иметь под собою твердое основание».

IV

Яркой особенностью исследовательской работы Н. С. Тихонравова было то, что вся она строилась исключительно на прочной базе первоисточников, на результатах изысканий, отличалась духом строгой объективности и научного критицизма. Тихонравов был горячим пропагандистом именно такого метода, постоянно указывал он на необходимость основательного знакомства с памятниками литературы, тщательного изучения и интерпретации источников, печатных и рукописных. Он особенно требовал доказательных суждений о литературе. По свидетельству одного из бывших студентов (А. Карнеева), в лекциях Тихонравова о Ломоносове, Сумарокове, Новикове, Карамзине и Жуковском «на глазах увлеченного слушателя происходит буквально перекрестный допрос литературных памятников, писем, автобиографий и воспоминаний, записок и мемуаров, альманахов, черновых бумаг и т. п. Каждый факт проверяется другим, ни одна мелочь не обходится без строгой критической оценки...». Непосредственное знакомство с рукописями Тихонравов признавал необходимым даже при исследовании литературы XVIII и XIX вв. Что же касается древней литературы, то тут необращение к архивному и рукописному материалу, по мнению ученого, вообще лишает исследователя возможности высказать самостоятельные и верные суждения. С этим связана другая важная задача — издание памятников.

С 1859 г. Тихонравов издавал «Летописи русской литературы и древности» (до 1863 г.; всего издано восемь выпусков), где было собрано много исследований (самого Тихонравова и привлеченных им лиц) и редких документов по истории древней и новой русской литературы, особенно литературы народной,— из общественных библиотек и частных собраний. В «Летописях» впервые были напечатаны такие первостепенные памятники древней русской литературы, как «Житие протопопа Аввакума» (под редакцией самого Тихонравова), повесть о Савве Грудцыне (открытая им же), повести о Еруслане Лазаревиче, о Шемякином суде, «Слово о злых женах», ряд драматических произведений и многое другое. В 1863 г. им изданы были два тома «Памятников отреченной русской литературы»—подготовительный материал к широко задуманной, но не осуществленной им вполне работе «Отреченные книги древней России». В опубликованных после смерти Тихонравова семи очерках этого труда 178 рассмотрены пути распространения «отреченных» книг в древней России, их источники и многие относящиеся к этому роду литературы конкретные предания, легенды, апокрифические жития святых и т. п. Два специальных очерка посвящены исследованию «Палеи», как важного памятника древнерусской литературы, заменявшего ветхозаветные книги Библии. Апокрифическая «отреченная» книга интересовала Тихонравова как проявление демократической «народной» литературы, в которой христианские догматы и сказания смешались со старинными языческими верованиями. В обоих изданиях («Летописях» и «Памятниках») было опубликовано по редким рукописям, иногда — в нескольких редакциях, множество житийных произведений, народных легенд, былин, духовных стихов, раскольнических сочинений, пьес XVII века и т. п. Ничем этим не интересовалась «эстетическая» школа, пренебрегавшая народной литературой. Тихонравову же случалось принципиально защищать права этой литературы, протестовать против' аристократического пренебрежения ею. «Теперь,— говорил он в лекциях, нельзя уже строить на отвлеченных началах теорию и историю литературы: законы исторического развития родов и видов литературных произведений выводятся из наблюдений над народною жизнью, народной литературой. История теснила теорию: если и заходит речь о теории поэтических родов, то только в смысле их исторического развития»- «Шляхетские" писатели XVIII века,— писал он в статье „Калики перехожие",— с высокомерием смотрели на произведения „подлой", т. е. народной, поэзии, боялись ссылаться на них и свой антиисторический ригоризм передали в наследство ученым начала текущего столетия». Изданные Тихонравовым сборники, значение которых достаточно весомо и само по себе, принесли огромную пользу науке и сильно способствовали дальнейшим исследованиям. Так, в основу известной диссертации А. Н. Веселовского «Славянские сказания о Соломоне и Китоврасе и западные легенды о Морольфе и Мерлине» (1872) и ряда других его работ были положены тексты, изданные Тихонравовым. Н. С. Тихонравов осуществил издание «Слова о полку Игореве» (1866; повторено с исправлениями в 1868 г.), в котором блестяще применил свой опыт, обширнейшие библиографические познания и критическое чутье и предложил множество исправлений в первопечатный текст 1800 г., опираясь на опубликованную в 1864 г. П. П. Пекарским екатерининскую копию памятника. Существенным вкладом в изучение «Слова» в этом учебном, по чисто внешней установке, но в сущности научном издании были соображения Тихонравова о датировке погибшего списка, об имеющихся в древнерусской литературе его аналогиях («Моление Даниила Заточника», былины, духовные стихи), что опровергало скептический взгляд на «Слово» как на явление исключительное в русской письменности; разъяснение «темных» мест, а также и в высшей степени поучительные приемы критико-текстовойработы.

Несколько древних литературных памятников было открыто самим Н. С. Тихонравовым и напечатано по материалам принадлежавшего ему обширного собрания рукописей и старопечатных книг. Из них особенно большую ценность представляют новый список «Девгениева деяния», заключающий в себе народную редакцию этой старорусской повести, которая была известна только в одном списке, и совершенно неизвестный до того памятник паломнической литературы — «Хождение инока Варсонофия в Иерусалим в 1456 году».

V

Все основные принципы новой школы, примененные к исследованию старинной литературы, Тихонравов считал обязательными и в отношении литератур нового времени. «История нашей новой литературы служит часто предметом беллетристических упражнений и поверхностных этюдов»,— писал он уже в самом начале своей научной деятельности. В развитии новой русской литературы Тихонравов прослеживает движение от подражательности к самобытности, начавшееся уже в XVIII веке. Так, В. Лукин, по его наблюдениям, делает важный шаг, пропагандируя связь комедии с общественной жизнью народа, но в своих комедиях, кроме «Мота», все еще остается подражателем французов, не понимая, что «переложение чужих комедий на русские нравы есть ложь». «Корион» Фонвизина, приспосабливающий французскую комедию Грессе к русским условиям,-— следующий важный шаг, переход от переводов к «Бригадиру» и «Недорослю». В деятельности Н. И. Новикова много занимавшийся им Тихонравов ценил передовые западные веяния, противопоставленные «жалкому обезьянству» «щеголей и щеголих» тогдашней эпохи. Тихоиравова особенно подкупала обращенность работы Новикова к просвещению средних сословий, а также то, что «среди звуков торжественных лир» Новиков первым показал «оборотную сторону медали своего блистательного времени» «издержки» крепостничества. Большое значение придавал ученый нравственно-философским исканиям Новикова в московский период его жизни,— чаяниям будущего «людского братства» на началах свободы мысли и веры. Список литографированных курсов лекций Н. С. Тихонравова содержится в книге Н. К. Гудзия «Николай Саввич Тихонравов». Оригинален вклад Тихонравова в разработку вопроса о русском сентиментализме и романтизме, о литературной реформе Карамзина. В лекциях он высказывал мысль, что ту литературную реформу, которую приписывают Карамзину, на самом деле надо считать следствием деятельности людей из круга Новикова; Карамзин только воспользовался результатами этой реформы. «Наша историческая память,— говорит ученый,— очень слаба, так что часто бывает, что один исторический деятель заслоняет другого». Творчество Карамзина Тихонравов рассмотрел очень широко, проследив влияния, оказанные на него литераторами круга Новикова, и пришел к выводу, что вся деятельность Карамзина прочнейшим образом связана с деятельностью Новикова.

Из Карамзина же он затем выводит Жуковского. Точка зрения Тихонравова на Жуковского совершенно оригинальна и необычна: он относит его к устарелой, ложно-классической, так называемой «старо-берлинской школе», враждебной Гете и особенно романтикам. Этих устарелых писателей («ни,колаитов») он по преимуществу переводил, тогда как представители новой романтической школы Германии 90-х годов и начала XIX века, по мнению Тихонравова, «совершенно неизвестны Жуковскому» 196. «Совершенно неожиданно для себя сопричисленный к лику романтиков,— говорит Тихонравов,— Жуковский никогда не сходился с романтиками в главных положениях» 197, особенно в понимании Шекспира, которого он не принимал, как непринимал и по-народному «грубого» Крылова. Будучи только мечтателем, отвращающим взор от действительной жизни, Жуковский, по словам Тихонравова, не мог быть верным изобразителем быта и жизни; он был чужд «тех сомнений и тревог, которыми одушевлялись первые приверженцы романтической школы».

В последние годы жизни Н. С. Тихонравов был занят большим, многотомным, так называемым «десятым» критическим изданием сочинений Гоголя, к которому он применил все приемы научной редакторской подготовки, известные ему по работе с плохо сохранившимися средневековыми рукописями. Конечно, деятельность Н. С. Тихонравова и его историко-литературная методология не могли не страдать известной исторической ограниченностью,— на это справедливо указывал в своей работе о Тихонравове Н. К. Гудзий. К ним прежде всего следует отнести характерную для культурно-исторического метода недооценку эстетического анализа памятников и их художественной специфики, отождествление истории литературы и истории общественной мысли, письменности, религиозно-общественных движений и т. п.; оперирование идеей «среды», которая, однако, не покрывала понятия «социальной среды» и не учитывала обусловливающих эту «среду» социально-классовых факторов. Его историко-культурная методология, бывшая в свое время несомненным шагом вперед, в 60-е, 70-е и особенно в 80-е годы, когда отчетливо осознавалось значение историко-литературных работ Чернышевского и Добролюбова и появились уже первые работы Плеханова, по замечанию П. Н. Беркова, «представляла уже факт научного застоя». Кроме того, Н. С. Тихонравову, с его исключительно «историческим» взглядом, свойственно было переоценивать произведения народного творчества и безымянной письменной старины за счет некоторых известных писателей XVIII и XIX вв., к которым он относился сдержанно, а иногда и отрицательно. Принципиальное значение для Тихонравова имела его ранняя работа о Ф. В. Ростопчине, где автор намеревался продемонстрировать тот материал, который должен привлекать к себе внимание историка литературы. «Выбор Тихонравовым Ростопчина и его сочинений,— пишет Н. К. Гудзий,— не мог убедительно подтвердить его точку зрения на задачи подлинно научного построения истории литературы. Тихонравов незаслуженно придал Ростопчину большее значение, нежели он занимает в истории литературы. Его роль в русском литературном процессе, сама по себе совершенно, незначительная, не оставившая после себя сколько-нибудь заметных следов, Тихонравовым чрезмерно преувеличена и никак не может быть принята в расчет при определении основных движущих сил литературного процесса».

Н. С. Тихонравов основал целую школу исследователей, особенно в изучении древней литературы и письменности. Существенным признаком этой школы явился интерес к живой струе апокрифической и «отреченной» литературы, в которых полнее и свободнее, чем в литературе официально-церковной, чуждой житейских интересов, проявилось русское народное творчество. Прямыми учениками и слушателями университетских курсов Н. С. Тихонравова были такие крупные ученые-филологи, как П. Н. Сакулин, М. Н. Сперанский, В. М. Истрин, А. Д. Карнеев, В. Е. Якушкин, А. А. Шахматов, М. И. Соколов, С. О. Долгов, A. Д. Григорьев, историк В. О. Ключевский и др. Под влиянием его подвижнического труда многие русские ученые занялись разысканием, изданием и критическим осмыслением памятников литературы.

ФГБОУ ВПО «ОРЛОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ»

Филологический факультет

Кафедра истории русской литературы XI-XIX вв

Реферат по истории литературоведческих учений на тему:

«Содержание и значение научной деятельности Н.С. Тихонравова»

Выполнила студентка 5 курса 4 группы

Дюмина Кристина

Орел 2012 год.

Дата добавления: 2015-09-29