Древнерусская цивилизация: основы политического строя

Древнерусская цивилизация: основы политического строя

Автор: А. Н. Поляков

О политическом строе Киевской Руси написано очень много. Единого взгляда по этому вопросу не сложилось. Можно выделить два основных подхода. Первый представляет Русь княжеством, поначалу единым, а затем распавшимся на множество более мелких княжеств. Второй предполагает, что Русь - это совокупность восточнославянских племен или городов (городовых волостей).

Первая точка зрения восходит к трудам русских историков XVIII в. (А. И. Манкиев, В. Н. Татищев, М. В. Ломоносов). Господствует она и в первой половине XIX века. Н. М. Карамзин писал о русской истории исключительно как об истории самодержавия. Схема развития древнерусской государственности, нарисованная им, можно сказать, стала классической для отечественной историографии. Согласно этой схеме, русское государство зарождается как монархия с приходом в Новгород Рюрика. Русь становится собственностью великого князя, так что он может раздавать города и волости кому захочет. Часть земель "государь" сохраняет за собой, которыми управляет через своих посадников, другую часть раздает во владение варяжской дружине. Варяги, с которыми пришел Рюрик, становятся первыми в нашей стране чиновниками. Они составляют отборное войско и верховный совет, с ними князь делится своей властью. Данный порядок вещей нарушается сохранившимися с прежних времен вольностями. Жители городов в наиболее важных или опасных случаях собираются на вече и принимают решения. После смерти Ярослава Мудрого Русь делится на уделы, возникают первые междоусобицы. Владимиру Мономаху и его сыну Мстиславу временно удается сплотить Русскую землю воедино и держать других князей в повиновении, но после смерти Мстислава Русь окончательно распадается на множество мелких княжеств. В правлении в это время сочетаются два противоположных начала: самовластие и вольность. Устав Рюриковых времен, писал Карамзин, не был отменен: везде, и в самом Новгороде, князь судил, наказывал и сообщал власть свою тиунам; объявлял войну, заключал мир, налагал дани. Но горожане столицы, пользуясь свободою веча, нередко останавливали государя в делах важнейших: предлагали ему советы, требования; иногда решали собственную судьбу его как вышние законодатели¹.

В трудах С. М. Соловьева политический строй Киевской Руси принял своеобразный вид. Как и его предшественники, он считает Русь княжеством,

Поляков Александр Николаевич - кандидат исторических наук, доцент кафедры истории России Оренбургского государственного университета.

стр. 50

но владельцем страны называет не князя, а княжеский род в целом. Великий князь киевский, в представлении Соловьева, не государь и даже не верховный глава государства, а старший в роду, причем, часто, старший физически. "Волости, - пишет он, - находятся в совершенной независимости одна от другой и от Киева, являются отдельными землями и в то же время составляют одно нераздельное целое вследствие родовых княжеских отношений, вследствие того, что князья считают всю землю своею отчиною, нераздельным владением целого рода своего"². Со времени правления Андрея Боголюбского в княжескую среду проникают иные ("государственные", по Соловьеву) отношения, которые еще долго - вплоть до начала XVII в. - будут бороться с родовым началом. Соловьев признает существование и городовых волостей. Князь и волость выглядят у него параллельными политическими структурами. Русь предстает одновременно и княжеством, принадлежащим роду Рюриковичей, и механической суммой городовых волостей, связанных между собой княжеским родом.

Вторая точка зрения распространяется во второй половине XIX века. Ее защищали Н. И. Костомаров, В. О. Ключевский, С. Ф. Платонов, А. Е. Пресняков и многие другие. По мнению Н. И. Костомарова, каждое из восточнославянских племен ("народцев", по его терминологии) с древнейших времен составляло особое политическое образование - землю. Руководили этими землями князья, но высшая власть принадлежала вечу - общему собранию. Приглашенные на княжение варяги данный порядок не изменили и не принесли с собой ничего нового. Русь первое время представляла собой всего лишь "скученность" народцев, обязанных платить Киеву дань. Полноценному объединению восточных славян способствовало принятие христианства. В противоположность сторонникам первого направления, Костомаров полагал, что рассаживание по землям сыновей киевского князя вело к более прочному единству. Но и оно не отменило древние "понятия об автономии земель и их самоуправлении". Со временем изменилось лишь наименование земель - раньше они назывались по племенам, а теперь стали носить имена главных городов. Существенные перемены в политическом строе Киевской Руси Костомаров усматривает лишь после монголо-татарского нашествия³.

В. О. Ключевский считал, что первой политической формой у восточных славян была городовая область, под которой он понимал крупный торговый округ, управляемый городом. Возникновение областей Ключевский относил к середине IX века. Затем в конце IX и в течение X веков образуются вторичные политические образования - варяжские княжества. Варяги захватывали власть в тех центрах, куда их приглашали в качестве "наемных охранителей". Во главе княжеств были вожди варяжских отрядов - конунги. Ключевский называет несколько таких княжеств: Рюрика в Новгороде, Синеуса в Белоозере, Трувора в Изборске, Аскольда в Киеве, Тура в Турове, Рогволода в Полоцке. Из соединения варяжских княжеств и городовых волостей он выводит третью политическую форму - великое княжество Киевское, которое, по его мнению, и было действительным началом русской государственности. Основную связь между различными частями Киевской Руси он, подобно Соловьеву, видел в княжеской администрации с ее посадниками, данями и пошлинами. Князья владели Русью единолично, как Ярослав Мудрый, или, что было чаще, разделяя власть между собой. При этом строгого порядка в перемещениях князей с одного стола на другой Ключевский не замечал. По мере разрастания княжеского рода отдельные его ветви расходились друг с другом, прочнее усаживаясь на постоянное княжение в своей области. В результате Русь с распадом княжеского рода вновь разделилась на городовые области, где князья превратились в политическую случайность, а власть оказалась в руках городского веча⁴.

А. Е. Пресняков, последний из крупных дореволюционных историков, занимавшийся проблемами Киевской Руси, придавал княжеской власти еще большее значение, чем Ключевский, но результат у него оказался тот же самый. В период раздробленности Пресняков рисует Русь страной городо-

стр. 51

вых волостей, где правят князья, но подлинная власть принадлежит вечу. По его мнению, древнерусский городской строй не был прямым порождением племенного порядка, а связан с деятельностью киевских князей. "Все основные элементы этого строя, - писал он, - значение главного города, "военно-правительственная старшина" (термин Ключевского. - П. А.), сотские и сотни, - все это является новообразованием на развалинах племенного быта, созданным деятельностью княжеской власти"⁵. Пресняков полагал, что основы древнерусской политической организации сложились в Новгороде и затем были перенесены в Киев.

В советской исторической науке бытовали обе точки зрения. Преобладающей из них была первая (Русь - княжество). Так считали Б. Д. Греков, С. В. Юшков, Б. А. Рыбаков, Л. В. Черепнин, В. В. Мавродин и многие другие советские историки. Вторая возродилась и стала вновь развиваться благодаря работам И. Я. Фроянова.

Представление основной массы советских историков о политическом строе "древнерусского государства" (это понятие было тогда общепринятым) довольно близко примыкает к воззрениям Н. М. Карамзина, несмотря на то, что сами они называли его апологетом самодержавия и связи с его концепцией не признавали. Под схему знаменитого русского историографа была подведена марксистско-ленинская методологическая база, но, за исключением некоторых частных моментов, основные черты строя и его развития остались такими же, как у него.

Б. Д. Греков - один из самых авторитетных советских историков, начинал историю древней Руси с похода вещего Олега на Киев. Он писал: "Под Древнерусским государством мы понимаем то большое раннефеодальное государство, которое возникло в результате объединения Новгородской Руси с Киевской Русью". Ему предшествовал, полагал он, ряд примитивных политических образований - дулебский союз, Славия, Куявия, Артания, которые оставили с его точки зрения заметный след в феодализации восточных славян. Киевский князь казался ему признанным главой государства, представителем правящей знати, признающей над собою его власть в своих собственных интересах⁶. Первые следы разложения единого древнерусского государства он находил в конце княжения Владимира Святославича. Подразумевается отказ новгородского князя Ярослава Владимировича отправить собранную дань в Киев. Но когда Ярослав пришел к власти в Киеве, он предпринял, по его мнению, максимум усилий для поддержания целостности Руси. После Ярослава Мудрого единство страны некоторое время поддерживалось союзом наиболее сильных князей: киевского, черниговского и переяславского. Еще некоторое время это единство держалось на силе и авторитете Владимира Мономаха и, отчасти, его сына Мстислава. Но после них древняя Русь как единое целое перестала существовать. Признавая ведущими социально-экономические факторы и видя главную закономерность начала эпохи раздробленности в развитии феодализма, непосредственной причиной распада государства Греков называл рост отдельных его составных частей. В период так называемой феодальной раздробленности он не отрицал усиления политического значения городов и писал о значительном влиянии городских вечевых собраний. Однако это не повлияло на общее определение политического строя древнерусских земель как монархического.

И. Я. Фроянов предлагает концепцию политического строя на основе собственного вывода о переходной стадии социально-экономического развития древнерусского общества. Это позволило ему вернуться к идее господства на Руси городовых волостей. Первоначально он считал, что первые городовые волости (по его терминологии города-государства) возникли в конце IX - начале X веков на родоплеменной основе, а в XI в. произошла их перестройка по территориальному принципу. Структура политической власти на Руси представлялась ему похожей на устройство древнегреческих полисов. "Это - народное собрание-вече, являвшееся верховным органом власти, верховный правитель-князь, избиравшийся вечем, и совет знати"⁷. Затем

стр. 52

Фроянов в качестве предшественников городов-государств XI-XII веков обозначил так называемые суперсоюзы, объединявшие первичные союзы славянских племен. Один из них он находил на юге в Среднем Поднепровье (округа Киева), другой на севере восточнославянского мира в районе озер Ильмень и Ладога. Возникновение суперсоюзов он относил к IX столетию. В конце IX - начале X веков в результате завоеваний, осуществленных полянами, по его мнению, сложился обшевосточнославянский межплеменной суперсоюз (союз союзов)⁸. При этом роль князя и его окружения он заметно поднимает. Если не брать в расчет особенность терминологии, связанной с различиями в методологии и теоретических установках, можно заметить, что взгляды Фроянова на политический строй Киевской Руси эволюционировали от воззрений, близких Костомарову, к схеме Ключевского. В результате процесс развития древнерусской государственности стал выглядеть, по Фроянову, так: союзы племен - союзы союзов племен (суперсоюзы) - общевосточнославянский суперсоюз - города-государства.

В современной исторической науке положение почти не изменилось. Концепция И. Я. Фроянова обрела больше сторонников, чем в советский период, однако представление о Руси как феодальной монархии по-прежнему широко распространено. Отказ от марксизма историков советской школы, как оказалось временный и неполный, не привел к решительному пересмотру взглядов по этому вопросу. На закате XX в. исследователи вновь (как когда-то историки царской России) основное внимание уделяют политическому процессу, но, несмотря на это - очень мало политическому строю Киевской Руси⁹.

В это время выходят труды Н. Ф. Котляра, И. Н. Данилевского, В. В. Пузанова и других, которые в той или иной степени касаются данной проблемы. Н. Ф. Котляр, доказывая необходимость дальнейшего изучения вопросов древнерусской государственности, отмечает: "... Тема в большой степени остается мало изученной. Обобщающих же работ по ней вообще не существует". Речь идет о ситуации в русской и украинской историографии конца XX века - работа Котляра вышла в 1998 году, но и по отношению ко всей историографии политического строя Древней Руси он не далек от истины. Сам Котляр и не претендовал на всестороннее и глубокое исследование вопроса. Его взгляды мало изменились по сравнению с прежней эпохой в историографии. Он прямо заявляет: "На мой взгляд, просто невозможно отказаться от изучения государствообразующих процессов в рамках социально-экономической истории, в параметрах развития общественной формации"¹⁰. Процесс развития древнерусской государственности, очерченный им, почти не отличается от старой советской схемы. Древнерусское государство, по мнению Котляра, складывается на базе Киевского княжества Аскольда (Русской земли), которое он называет первым политическим объединением восточных славян и датирует серединой IX века. Начало государственности он традиционно (для советской науки) относит к 882 году и связывает с объединением Новгорода и Киева.

Первоначально, согласно Котляру, возникает "дружинная" форма государства. Данная мысль была высказана в 90-е годы прошлого столетия Е. А. Мельниковой. Она переводит термин, принятый у американских социоантропологов (military) и обозначает такой тип государства, в котором главную роль играет военная организация, образующая органы управления, осуществляющая сбор и перераспределение материальных благ (дани), охраняющая территорию государства и ведущая завоевательные походы. По мнению Мельниковой, у славян такой организацией была княжеская дружина¹¹. Котляр считает ее мысль удачной и заслуживающей признания. "Дружинный" порядок на Руси он ограничивает временем княжения Владимира Святославича. Русь эпохи Ярослава Мудрого видится Котляру в привычном свете - как раннефеодальная монархия. Эпоху удельной раздробленности он начинает только с 50-х - 60-х годов XII столетия. При этом Котляр убежден, что "вступление Древнерусского государства в период удельной раздробленности

стр. 53

вовсе не означало его распада..."¹². По его мнению, изменилась лишь политическая структура и форма государственной власти. Вслед за В. Т. Пашуто, он воспринимает удельную эпоху как смену раннефеодальной монархии на монархию эпохи феодальной раздробленности. Н. Ф. Котляр под давлением фактического материала сдвигает начало зарождения феодализма на Руси на более позднее время. Поэтому он вынужден отодвигать и начало существования феодальной монархии, заполняя образовавшийся пробел между первыми следами государственности и началом феодальных отношений всякого рода новшествами, не связанными с прежней советской теоретической схемой. Уступок в пользу второй точки зрения он сделать не захотел.

И. Н. Данилевский, напротив, воспринял многое из положений второго направления. Он не отрицает роли вечевых собраний и даже соглашается с Фрояновым в том, что вече в древнерусских городах собирается и в X, и в XI веках, что до него напрочь отрицали многие представители первого направления¹³. Несмотря на это, Данилевский приходит к выводу, далекому от общей схемы Фроянова. Киевская Русь, по его мнению, представляла собой раннефеодальную монархию. Правда, черты этой монархии он рисует иначе чем Котляр, и другие историки советской школы. В качестве основных политических институтов он выделяет три силы: князя, дружину (в его понимании - боярство) и городское вече. Реальная власть отдается им князю, который опирается на дружину. Русская земля как единое целое существует, по Данилевскому, до рубежа XI-XII веков. На ее месте в XII столетии складываются практически независимые государства с различной формой правления. В некоторых из них сохраняется прежняя политическая организация, то есть раннефеодальная монархия. Это Киевская, Галицкая и Волынская земли. В Новгороде формируется республиканский тип власти. В северо-восточной Руси, во Владимире, он обнаруживает деспотическую монархию, поскольку, по его мнению, здесь не было глубоких вечевых традиций.

В. В. Пузанов во всем следует за Фрояновым. Разрабатывая проблему политического строя Киевской Руси до середины XI в., он выделяет три основных типа племенных суперсоюзов, в зависимости от степени и характера объединения. Первый тип - военный союз племенных союзов с целью противостояния общей опасности. Второй - объединение союзов племен под властью одного из них. Третий тип - переход "господствующего союза племен" к прямому управлению и ликвидации местных органов власти. К первому типу суперсоюзов он относит объединение словен, кривичей и ряда финских племен IX века. Согласно Пузанову, в 60-х годах IX столетия объединительные процессы здесь возглавили норманны. После этого развитие союза, по его мнению, резко ускорилось. К 80-м годам того же века это был уже суперсоюз третьего типа. На этой стадии его центр переносится в Киев. Окончательно племенной суперсоюз с центром в Киеве складывается в правление Владимира Святославича. Киевскую Русь первой половины XI в. Пузанов представляет как сложный союз (федерацию) земель, державшийся на "триединстве" главных Полянских центров - Киева, Чернигова и Переяславля¹⁴.

Таким образом, развитие историографии политического строя Киевской Руси напоминает петлю. Дореволюционная русская наука двигалась от понимания Руси как самодержавной монархии к представлениям об ограниченности княжеской власти и затем к признанию основой древнерусской государственности городовой волости, где фигура князя, хотя и признается важной, но подлинная власть отдается городу в лице общего собрания горожан - веча. Советская историческая наука, опираясь на марксистскую идеологию, и открещиваясь от дореволюционного наследия, по сути, заново повторила этот путь. Основной задачей, стоящей перед современными исследователями, является необходимость преодолеть это "топтание на месте", опираясь на совокупное наследие как дореволюционной, так и советской историографии.

Полемика, которая велась все это время между представителями различных направлений, привела к выявлению ряда трудно совместимых между

стр. 54

собой фактов. По большому счету исследователи стояли перед проблемой: как примирить данные о появлении на Руси в XII-XIII веках городовых волостей с ведущей ролью веча главного города, фактами призвания и изгнания князей - с господством князей и почти полным отсутствием веча в более раннее время (в X-XI веках). Решали эту проблему по-разному, в зависимости от конкретной политической или социально-экономической ситуации тех лет, когда писался исторический труд, и теоретических представлений историков. Все видимые возможности объяснения развития событий (оно кажется очевидным, если следовать летописному материалу) были использованы. И всякий раз не обходилось без "насилия" над фактами. Одни видели решение проблемы в полном отрицании наличия городовых волостей (В. Н. Татищев, Н. М. Карамзин, Б. Д. Греков и большинство советских историков); другие не признавали господствующей роли князей в ранний период и не замечали особых перемен в течение X-XII веков (В. И. Сергеевич, Н. И. Костомаров, ранний И. Я. Фроянов); третьи пытались объяснить данную метаморфозу наложением княжеской власти на ранее возникшую городовую волость с последующим возвращением к исходному состоянию - по мере падения авторитета князей и ослабления их власти в ходе естественного исторического развития (С. М. Соловьев, В. О. Ключевский, С. Ф. Платонов, поздний И. Я. Фроянов). При этом выводы и формулировки историков часто не совпадали внутри каждого из этих направлений.

Центральной фигурой политической системы в Киевской Руси был князь. Пристальное внимание к нему со стороны исследователей вполне оправдано. Историки XVIII в. видели в древнерусских князьях самодержцев, подобных русским императорам. Но уже Карамзин вынужден был признать - князь делился властью с верховным советом, состоящим из представителей дружины (в традиционном понимании этого слова) и с народом, который собирался на вече, а в походах его власть ограничивалась корыстолюбием воинов.

Роль и функции князя в обществе споров обычно не вызывают. Подробно и обстоятельно рассмотрел этот вопрос И. Я. Фроянов. Он попытался осветить положение и функции князя в развитии. В X в., по его мнению, князья сохраняли в своем статусе ряд черт предшествующей родоплеменной эпохи. По-прежнему они "выступали организаторами походов в чужие страны" и обороны своей земли от внешних врагов. "В круг занятий... князя X в., - пишет Фроянов, - входило подчинение восточнославянских племен и поддержание военно-политического господства над "примученными" соседями". Князьям того времени приписывается и религиозная функция - главным образом на основании летописных данных о так называемой "языческой реформе" Владимира Святославича. В XI-XII веках, несмотря на заявленные перемены рубежа X-XI столетий, князья опять-таки изображаются, в первую очередь, как военные специалисты (по выражению Фроянова), призванные обеспечить внешнюю безопасность Руси. На князей возлагались обязанности по руководству оборонительными и наступательными операциями, и охрана торговых путей¹⁵.

При этом Фроянов отмечает, что в образе князя еще заметны черты вождя и предводителя старых времен. Князья лично участвовали в битвах, произносили зажигательные речи накануне сражения, сами следили за правильной организацией войска в походах. Второй важнейшей задачей князя Фроянов называет обеспечение внутреннего мира и порядка. Значительно расширились, по его мнению, права князя в области суда. Правда, в чем именно проявилось это расширение не совсем понятно. Фроянов рисует княжеский суд гласным и состязательным. В нем принимают участие: сам князь, народные представители, послухи (свидетели), истец и ответчик. Отмечается даже определенная архаичность суда. Это проявляется, по его словам, в требовании горожан к своему князю лично участвовать в судебном разбирательстве. Что касается указаний источников на княжеский двор как привычное место судопроизводства и повседневную загруженность князей судебными делами, то они в пользу расширения полномочий княжеской вла-

стр. 55

сти свидетельствовать не могут. Единственное о чем они говорят, так это об увеличении случаев обращения к услугам княжеского суда. Что и в правду отличает князя XI-XII веков от князя предшествующей эпохи, если следовать описанию Фроянова, так это обладание правом на законодательную деятельность. Если в X в. законодательная практика князей представляется ему сомнительной, то на XI-XII века, по его представлению, приходится интенсивная законодательная деятельность¹⁶. Он обращает внимание, что именно тогда создаются Правды Ярослава и Ярославичей, Устав Владимира Мономаха, церковные княжеские уставы. Вместе с тем Фроянов подчеркивает причастность к составлению законов представителей общества. Дополнительно, в перечень функций князя этого периода он добавляет "элементарные нити" управления волостью (полицейскую функцию) и исключает религиозные обязанности, но никаких данных в доказательство не приводит, если не брать в расчет общеизвестный факт крещения Руси¹⁷.

Наиболее основательно источники позволяют говорить о военной функции княжеской власти, предполагающей организацию походов и непосредственное руководство боевыми действиями. В летописи князья почти только этим и занимаются. Они постоянно воюют, собираются воевать или заключают мир после войны - то с врагами Руси, то между собой. Князь Владимир Мономах, перечисляя свои труды, на первое место ставит участие (или руководство) в различных боевых операциях¹⁸.

Хорошо прослеживается в источниках и еще одна, близкая к первой, функция - руководство сбором дани с покоренных племен и смердов. Князья ходили за данью не только для своих нужд, и даже не столько для своих, сколько для нужд города в целом, в котором они правили, и для членов городской общины. Вещий Олег, одержав победу над греками, разделил дань, согласно Повести временных лет, между Киевом, Черниговом, Переяславлем, Полоцком и другими русскими городами. Часть дани поделили между воинами - участниками похода. Игорь ходил "в дань" к древлянам для себя и дружины, то есть киевской городской общины. Дань, которую наложила на древлян Ольга, шла частично в Киев, частично - в Вышгород. Ярослав Мудрый две тысячи гривен, собранные с новгородских данников, отсылал в Киев, а тысячу раздавал новгородцам¹⁹.

Не вызывает сомнений и судебная функция княжеской власти. Об этом говорят самые разнообразные источники, начиная от актового материала, законов и уставов, отражающих судебную практику князей, до литературных произведений и летописей. Сведения о княжеском суде есть в церковном уставе Владимира Святославича ("... и съ княжения въ съборную церковь от всякого княжа суда десятую векшу..."), церковном уставе Ярослава²⁰, договорах Новгорода с князьями²¹. Настоящий памятник княжеской судебной деятельности представляет собой Русская Правда. Тот же Владимир Мономах пишет о своих занятиях судом как о повседневной практике²².

Законодательная функция княжеской власти, если иметь в виду известные факты составления князьями Русской Правды и различных уставов, кажется очевидной. Однако, как заметил Фроянов, законотворчество не было сугубо княжеским делом - все перечисленные законодательные акты создавались совместно с представителями городской общины²³ и, не исключено, принимались на вече, как Псковская и Новгородская судные грамоты. Это, во-первых. Во-вторых, все перечисленные документы связаны только с одной стороной общественной жизни, а именно той, что напрямую касается судебных полномочий князя. Сфера законодательной деятельности князей, таким образом, ограничивалась чрезвычайными случаями в жизни русичей и совершенно не касалась повседневности, которая, по всей видимости, регулировалась обычаями. Более того, сам княжеский суд представлял собой обычай. Население стремилось, чтобы судил лично князь потому, что он наделялся общественным сознанием особыми качествами. Князь судил по правде, то есть по справедливости, и сам совершенно не нуждался ни в каком письменном законе, как в этом не нуждалось и общество, пока судебных происше-

стр. 56

ствий было не так много и князь имел возможность лично участвовать в процессе. Время изменило это положение вещей. По мере усложнения общества, суды становились все более частым явлением, что, кстати, и отметил Фроянов по отношению к XI и XII векам. Появление Русской Правды можно объяснить стремлением князей освободиться от повседневных занятий судом, переложив их на своих людей. Для того чтобы общество успокоить, и была создана письменная "Правда", основанная на обычае и княжеской судебной практике. Иначе говоря, Русская Правда предназначалась не для самих князей, а для княжеских людей, которые, как и тот, которого они представляют и от чьего имени судят, "оправливали" людей по правде.

В чем заключается полицейская функция княжеской власти или шире - административная, трудно себе представить. Современное понимание администрирования (управления) предполагает повседневные распоряжения исполнительной власти, действующей в рамках национального законодательства и реагирующей на требования дня. Повседневные распоряжения князей касались главным образом суда, организации военных походов и тому подобных мероприятий. Много времени князья уделяли своему личному хозяйству. Владимир Мономах, советуя молодым князьям как стать хорошим правителем, говорит в основном об обязанностях полководца и судьи. Еще упоминаются думы с дружиной - совещания городской старшины, (безотносительно к цели и характеру совещаний), домашние дела и защита убогих от сильных ("а всего же паче оубогых не забывайте но елико могущее по силе кормите и придавайте сироте и вдовицю оправдите сами а не вдавайте силным погубити человека"²⁴, то есть речь идет о благотворительности и все том же суде). Власть в Древней Руси не делилась на исполнительную и законодательную. Деятельность древнерусских князей проходила в такой системе координат, в которой понятие администрирования просто теряло смысл. Князь был сам себе закон и сам себе исполнитель. В той мере, конечно, в какой позволяло ему общество.

Религиозная функция княжеской власти обоснована менее всего. Ссылка на "языческую реформу" Владимира - очень зыбкое основание. Многие историки, упомянутое в летописи возведение святилища шести богов, называют реформой²⁵. В монографии Б. А. Рыбакова, посвященной язычеству Древней Руси, ей уделено сорок две страницы. Однако доказательству того, что установка новых идолов в Киеве была именно реформой - всего три абзаца. В ряду доводов: различия в количестве богов, упомянутых в договорах с греками и перечне богов, которым Владимир поставил святилище; отсутствие в пантеоне Владимира Святославича Белеса - одного из главных славянских богов; сооружение святилища неподалеку от княжеского терема в отличие от прежнего идола Перуна - времен Игоря, который, по мнению Рыбакова, стоял на другом холме; расширение круга лиц, участвовавших в жертвоприношениях. Ни один из этих доводов нельзя признать убедительным. Клятва именем богов и строительство святилища, которое с клятвой совершенно не связано - вещи не сопоставимые. Различия в количестве богов здесь вызваны не реформой, а тем, что события эти не имеют друг к другу никакого отношения. Ожидать в этой ситуации, каких бы то ни было совпадений, по меньшей мере, странно. В летописях и других письменных источниках встречаются не одно, и не два списка славянских богов и все они разные, значит ли это, что каждый раз мы имеем дело с очередной языческой реформой? Отсутствие Велеса в "храме" Перуна не обязательно вызвано преобразованиями. Владимир не отменял культ Велеса и никак его не изменял. Его идол стоял в Киеве на Подоле, о чем сам Рыбаков и пишет²⁶. Расположение святилища и упоминания об участниках жертвоприношений никаких данных о реформе - ни прямых, ни косвенных - не содержат.

Строительство нового языческого капища, как и возведение нового христианского храма, мягко скажем, не всегда означает религиозную реформу, в последнем случае - практически никогда не означает²⁷. Летописец, рассказывая о возведении Владимиром кумиров "въне двора теремьнаго", не делает

стр. 57

никаких намеков, что тем самым он как-то касался основ славянского языческого культа. Весь пафос сообщения направлен на то, чтобы показать, что с приходом в Киев Владимира произошло усиление язычества, наступила языческая реакция, означавшая, в том числе, умножение гонений на христиан и полное падение нравов с точки зрения христианского летописца. Тем чудеснее должен был показаться внезапный поворот, сделанный Владимиром в 988 году. Состав богов в пантеоне, возможно, и в самом деле не случаен, но это совсем не значит, что речь идет о реформе язычества. Выбор идолов для святилища можно объяснить иначе. Арабский путешественник Ибн-Фадлан, описывая место поклонения русов, которое он сам видел в Булгаре, рисует его очень похожим на то, что построил Владимир. "И как только их корабли прибывают к этой пристани, тотчас выходит каждый из них, [неся] с собою хлеб, мясо, лук, молоко и набиз, чтобы подойти к длинному воткнутому [в землю] бревну, у которого [имеется] лицо, похожее на лицо человека, а вокруг него маленькие изображения, а позади этих изображений длинные бревна, воткнутые в землю... И вот он берет некоторое число овец или рогатого скота, убивает их... и оставляет между тем большим бревном и стоящими вокруг него маленькими и вешает головы...". Согласно сообщению Ибн-Фадлана, большое бревно изображало главного бога, а малые - его жен, дочерей и сыновей²⁸.

Вполне вероятно, что и Владимир поставил рядом с Перуном образы его ближайших родственников - жены и детей, а не чуждых громовержцу иноплеменных или даже иноязычных богов. Данная версия, разумеется, нуждается в дополнительной проверке. Но и в таком виде она дает достаточно оснований, чтобы усомниться в правильности традиционного, ныне наиболее распространенного, объяснения сути Владимирова пантеона. Следовательно, и предположение о существовании религиозной функции княжеской власти не может иметь почву. Эту функцию в языческой Руси на самом деле выполняли жрецы. Среди них Б. А. Рыбаков называет волхвов, волшебников, облакопрогонителей, ведунов, чародеев, кощунников, кудесников, баянов, потворников и других²⁹. По данным Ибн Русте, иные из них повелевали князьями, "как будто бы они их (русов) начальники". Жрецы могли потребовать принести любую жертву богам - лошадьми, женщинами или мужчинами. "Если знахари [жрецы] приказывают, - пишет Ибн Русте, - то не исполнить их приказания никак невозможно". Подобные сведения содержатся и у западных хронистов, рассказывающих о балтийских славянах³⁰.

Между князем и жрецом действительно есть нечто общее, но это общее не объединяет их в единое "сословие" и не приводит к взаимному проникновению в дела друг друга. Если взглянуть на деятельность князей в контексте функционирования политической системы в целом, обнаружится довольно любопытная картина. Оказывается, функционально князь был по существу лишней фигурой. Уже отмечалось, что древнерусские князья делили свои обязанности по выработке и принятию законов с представителями городской общины - то же самое было и с другими функциями, в том числе и теми, которые выглядят, как исключительно княжеские. Кроме князей крупными войсковыми соединениями на Руси командовали посадники и тысяцкие (воеводы). Помимо княжеского суда существовал суд посадника, суд тысяцкого и суд епископа. За данью так же нередко ходили под руководством воевод, а не князей. Выходит, общество вполне могло обойтись без князя - практически в любой сфере деятельности у него были дублеры. И, надо заметить, известны случаи, когда князья действительно выполняли декоративную роль. Поражает то, что это проявилось уже в самом начале существования древнерусской цивилизации. Достаточно вспомнить, что новгородцы взяли к себе Владимира Святославича, когда он был совсем еще юным и реально выполнять свои обязанности не мог. Каково было его положение в Новгороде, можно себе представить на основе более поздних данных. В Ипатьевской летописи под 1153 годом стоит примечательный в этом смысле рассказ о молодом Ярославе Владимировиче Осмомысле, который оказался на галиц-

стр. 58

ком княжеском столе после внезапной смерти отца. Галич тогда стал объектом нападения со стороны Изяслава Мстиславича. Непосредственно перед битвой, галицкие мужи заявили своему юному полководцу: "...Ты еси молодь, а поеди прочь и нас позоруи... ты еси оу нас одинъ. оже ся тобе што оучинить то што намъ деяти, а поеди княже к городу. Ать мы ся бьемъ сами съ Изяславомъ..."³¹. Ярослава не допустили к сражению, опасаясь за его жизнь. Как видно князь был нужен городу вовсе не в качестве военачальника. Князя берегли, им дорожили, а он только наблюдал, как за него все делают галицкие мужи.

В то же время - и это хорошо известно - ни один стольный город в древней Руси, включая знаменитый своими вольностями Новгород, не мыслил себя без князя и страдал, если его по какой-либо причине не было³². Бывало и так, что горожане сносили нестерпимые унижения, но не выгоняли его, боясь остаться вообще без князя. Скорее всего, это объясняется тем, что князь в Киевской Руси, как и жрец в языческие времена, был и оставался сакральной, мистической фигурой, обладающей при этом вполне реальной властью. Отголоски божественного происхождения князей можно найти, например, в "Слове о полку Игореве", где в одном месте князь Игорь назван внуком Трояна, а в другом все русские князья - Дажьбожьими внуками³³. В сцене побега Игоря из плена он представлен оборотнем, который превращается в различных зверей и птиц. Подобная репутация была и у полоцкого князя Всеслава Брячиславича, о чем нам сообщает как "Слово", так и летопись³⁴. Фроянов подчеркивает, что в русском эпосе князья зачастую ведут происхождение от мифического Змея - бога подводной стихии. Он пишет, что в Киевской Руси "на князя смотрели как на существо высшего порядка, наделенное сверхъестественными способностями..."³⁵.

Подобным образом высказывался в свое время и СМ. Соловьев³⁶. "К доказательствам сакрализации князя в IX-X вв., - считает А. П. Толочко, - необходимо добавить указания летописи на сроки правления Олега и Игоря - соответственно 30 (33) и 33 года, основанные на магических троичных формулах". В "Слове о полку Игореве", по его мнению, отчетливо отразилась антропоморфная концепция государства, "в которой князь - голова, народ (земля) - тело". Напомню, как это звучит в "Слове": "Рекъ Боянъ... "Тяжко ти головы кроме плечю, зло ти телу кроме головы", Русской земли безъ Игоря!". А. П. Толочко подчеркивает существование в языческой Руси представлений о магической связи правящего рода, а вместе с тем и личности каждого его представителя с вверенной его власти (попечению) землей. "Эта связь, - пишет он, - настолько прочна, что князь и земля предстают своего рода неразъединимым целым"³⁷. Таким образом, князя и языческого жреца объединяет мистическая связь с потусторонним, но разъединяет функциональное назначение. Более того, если иметь в виду упомянутое ранее сообщение Ибн Русте о знахарях, понукающих царями, нельзя исключать и того, что между князьями и жрецами наблюдалось определенное соперничество за власть и влияние над людьми.

Пределы княжеской власти - один из важнейших вопросов, имеющих неоднозначное решение. Историки "монархического" направления в целом склонны завышать силу и возможности князей, а представители "вечевой школы", наоборот, - занижать. Дело здесь не только в субъективности исследователей и логике направления, которой историки стараются вольно или невольно следовать, но и в противоречивости данных, содержащихся в источниках. Князья в них предстают то в одном, то в другом облике.

Можно не сомневаться - князья обладали внушительной по древнерусским меркам силой. Киевский князь Святополк Изяславич говорил "смысленым" киевлянам, что имеет 700 отроков, то есть военных холопов. Это была личная "гвардия" князя, полностью ему преданная. С такой силой никто из мужей в одиночку (со своими отроками) не мог ему противостоять, да и вряд ли помышлял об этом. Но эта сила - ничто, по сравнению с городской дружиной. Заставить подчиниться целый город князь не мог, а вот держать

стр. 59

его в страхе время от времени удавалось. Киевляне, изгнав в 1068 году Изяслава Ярославича из города, с ужасом ждали его возвращения. Просили его братьев Святослава и Всеволода заступиться за них. Грозили покинуть Киев: "... Аще ли не хочета то нам неволя зажгоша град свои ступим въ Гречьску землю...". Но воспрепятствовать ему снова вокняжиться в городе не смели. Князь-оборотень Всеслав Брячиславич, на которого они возлагали надежды, обманул ожидания, сбежав к себе в Полоцк. Организовать сопротивление без князя они, полагаю, могли, но не стали этого делать. Вероятно, в связи с тем, что Изяслава, после бегства Всеслава, некем было заменить. Младшие братья изгнанника в качестве альтернативы пока не рассматривались. Изяслав этим воспользовался в полной мере, отомстив горожанам руками своего сына Мстислава. Прибыв в Киев раньше отца, он устроил суд и расправу над киевлянами, которые освободили из погреба Всеслава. Около 70 человек казнил, часть - сколько именно в летописи не сказано - ослепил, некоторых наказал без всякого разбирательства³⁸.

Это был не первый и не последний случай насилия над горожанами. Вспомним хотя бы избиение новгородцев Ярославом Мудрым или того же Святополка Изяславича, который, согласно Патерику, "много насилиа людемь сътвори... домы бо силных до основаниа без вины искоренив и имениа многых отъем". Расправы без суда и следствия над отдельными горожанами были, видимо, частым явлением. Косвенно об этом говорят слова Владимира Мономаха: "...Ни права ни крива не оубиваите ни повелевайте оубити его... не дайте пакости деяти отрокомъ ни своимъ ни чюжимъ ни в селех ни в житех...". Прямое свидетельство княжеского "беззакония", будто иллюстрирующее слова Владимира Мономаха, представляет один из рассказов Киево-Печерского патерика. Речь идет о насильственной смерти святого Григория Чудотворца. Преподобный Григорий отправился тогда на Днепр за водой. Навстречу ему попался юный князь Ростислав Всеволодович, брат Владимира Мономаха, который ехал в монастырь ради благословения. Обычная встреча, которая могла закончиться взаимными поклонами, привела к гибели святого старца. Княжеские отроки, увидав инока, "начаша ругатися ему, метающее словеса срамнаа"³⁹. В ответ старец пригрозил им скорой гибелью в воде. Князь же, "страха божия не имея", велел его самого утопить. Григорию связали руки и ноги, повесили камень на шею и - в Днепр. Поразительно, но вся сцена разворачивалась на виду у Печерского монастыря. Ростислав же, кроме божьей кары, никакого наказания за это не понес.

В летописях немало примеров слабости князей. Ярославу Мудрому в свое время пришлось просить прощения у новгородских граждан за убийство нарочитых мужей, только бы они помогли ему в борьбе за Киев. Позже новгородцы буквально принудили Ярослава продолжить борьбу за киевский княжеский стол. Святополк Изяславич не мог заставить новгородцев принять своего сына. Князь Владимир, брат Изяслава Мстиславича, оказался не в силах помешать киевлянам убить Игоря Ольговича. Более того, киевляне "оудариша и Володимера бьючи Игоря". Изяслава Ярославича, как уже упоминалось, киевляне выгнали из города. По летописи, это был первый явный случай изгнания князя, но еще Мстислава Владимировича, которого Патерик называет "лютым", горожане вынудили покинуть Киев, "не прияша его"⁴⁰. А в XII веке практика изгнания и призвания князей становится, чуть ли не общепринятой. Игоря Олеговича, прежде чем убить ведь тоже выгнали, причем с боем, загнали в болото, а затем заточили в поруб⁴¹. Такого рода примеры можно было бы продолжить, но и приведенных фактов достаточно, чтобы сделать вывод - княжеская власть была далеко не безграничной. Князь обладал свободой действий лишь до тех пор, пока городская община не переставала считать его своей "головой" (причины этого могли быть разными). Не мог князь противостоять и общему решению горожан, принятому на вече (как в случае с Владимиром Изяславичем).

По мере развития древнерусской цивилизации, все отчетливее становится заметным стремление городов ограничить роль и влияние князей. Осо-

стр. 60

бенно четко это видно в соглашениях князей с Новгородом. От князя требовали соблюдения новгородской пошлины, то есть правовых обычаев, по сути, связывая его деятельность по рукам и ногам. Ему запрещали раздавать волости без новгородского посадника и лишать волостей "без вины", то есть без судебного разбирательства, в котором принимал участие все тот же посадник. Ему предписывали назначать на должности только новгородцев. Более того, ему указывали, на каком расстоянии от города бить свиней и оговаривали, куда он может поехать по тем или иным делам, а куда не имеет права, и тому подобное⁴².

В XII в. во всех древнерусских землях князь вступал в свои права, только после принесения клятвы горожанам. Вот один из таких случаев. В 1150 г. киевляне говорили Изяславу Мстиславичу: "...Ты нашь князь поеди же къ святой Софьи. Сяди на столе отца своего и деда своего". Очевидно, от князя требовали соблюдения определенных правовых процедур, торжественно проходивших в Святой Софии или на площади около нее, где всегда заседало киевское вече⁴³. Крестоцелование князя горожанам упоминается и в сцене утверждения на киевском столе Игоря Ольговича и многих других случаях. Необходимо только заметить - клятва эта была обоюдной. С одной стороны, определенные обязательства брал на себя князь, которые тут же и оговаривались, с другой - городская община. "Святославъ же съседъ с коня и на томъ целова хрестъ к нимъ оу вечи... и на томъ целоваше вси Кияне хресть и с детми оже подъ Игоремь не льстити..."⁴⁴. Нарушение клятвы любой из сторон вело к разрыву соглашения. В отличие от договора между сеньором и вассалом, являвшимся краеугольным камнем феодальной системы в средневековой Европе, подобный договор заключался между правителем и коллективом землевладельцев, отношения между которыми строились на равноправии. Кроме того, следствием его было не наделение землей - с обеих сторон выступали люди, которые и так были землевладельцами, а наделение крупнейшего землевладельца, обладавшего в силу происхождения определенными качествами, властными полномочиями.

Князь в своей деятельности опирался на ближайшее окружение. Традиционно этот круг княжеских помощников принято называть дружиной. Да и сами князья в летописи нередко говорят о дружине в этом качестве. Однако собственное значение этого слова, как оказалось, совсем иное. Внимательно присмотревшись, можно заметить, что дружиной называют свое окружение не только князья, но и бояре, и простые горожане, и даже паломники.

Что же представляла собой княжеская дружина? Вопреки устоявшемуся мнению, отроки и детские (вольные слуги князя) скорее всего в нее не входили. Источники никогда не называют их дружиной - ни малой, ни какой-либо еще. Как правило, в том контексте, в котором речь идет о дружине, нет отроков, и, наоборот, где говорится об отроках - отсутствует дружина. А. Е. Пресняков, рассматривая состав княжеской дружины, отмечает противоречивость данных по этому вопросу. По его словам, "отроки то объемлются термином "дружина", то противопоставляются дружине"⁴⁵. На самом деле, источники, на которые он ссылается, позволяют говорить лишь о противоположности этих понятий. В летописном отрывке - об убийстве Глеба Владимировича - между словом "дружина" и выражением "отроци Глебови оуныша"⁴⁶ стоит большой и разнородный материал, не позволяющий напрямую связывать их друг с другом. После рассказа о том, что Глеб спешно отправился в Киев с малой дружиной (имеется в виду небольшой отряд), сообщается о прибытии отряда в Смоленск, о Ярославе Мудром, который, узнав о смерти отца, посылает эту весть Глебу, о слезах, которые пролил Глеб, получив ее, о глебовой молитве, о прибытии посланников Святополка. И только после этого упоминаются отроки Глеба, которые могли сопровождать князя наряду с малой дружиной, а не в качестве ее самой. Говорить о том, что отроки упомянуты здесь как часть "малой дружины" оснований нет.

В известном рассказе Повести временных лет о мести княгини Ольги, в котором "дружина" и "отроки" задействованы в одной сцене и упоминаются

стр. 61

вперемешку, связывать их между собой так же вряд ли имеет смысл. "Малая дружина" и в данном случае обозначает "небольшой отряд", малую часть всей дружины княгини: "Ольга же поимши малы дружины легько идущи приде къ гробу его". Дружина Ольги - это ее ближайшее окружение, а отроки - слуги. "...И повеле Ольга отрокомъ своимъ служити пред ними [древлянами], - говорится в летописи, и далее -...повеле отрокомъ своимъ питии [ити?] на ня а сама отиде кроме и повеле дружине [своей] сечи Деревляне..."⁴⁷. Дружина и отроки здесь явно не одно и то же. А. Е. Пресняков в этом месте так же видит их противопоставление⁴⁸.

Что касается "детских", в источниках можно обнаружить еще более очевидное разграничение этих двух понятий. Под 1149 г. в Лаврентьевской летописи читаем: "... И дружина его по нем и изломи копье свое в супротивье своем бежащим же пешим по гробли к городу оулучи и сам по них дружине же не ведущим его токмо от менших его детьскых 2 видев..."⁴⁹. Дружина, согласно данному сообщению, ничего не ведала о судьбе князя - его, идущего вслед за пешцами, видели двое детских. Здесь детские - не дружина князя, а его меньшие люди, слуги.

Отроки и детские выполняли различные поручения князя, действуя от его имени. Их право занимать какие-либо должности маловероятно. Попытки князей сделать это наталкивались на жесткое сопротивление общества. Примером тому может служить судьба князей Ростиславичей, приглашенных в Ростово-Суздальскую землю после убийства Андрея Боголюбского. "Седящема Ростиславичема в княженьи земля Ростовьскыя, - говорится в летописи, - роздаяла бяста по городомъ посадничьство Руськым дедьцкимъ они же многу тяготу людем симъ створиша продажами и вирами"⁵⁰. Поведение Ростиславичей представлено здесь как нарушение принятых в обществе норм и законов, что должно было объяснить дальнейшие события, изложенные в летописи - изгнание князей.

Источники обычно не позволяют разобраться, что скрывается под словом "дружина". Часто по контексту можно понять, что речь идет о войске (обычно в том случае, когда рассказ посвящен какому-либо военному походу), но определить каком именно - городском или лично княжеском - как правило, невозможно⁵¹. В редких случаях, когда это можно сделать, выясняется, что дружиной называется все-таки городское войско, а не княжеское⁵². И только иногда источники предоставляют возможность увидеть хотя бы приблизительный состав собственно княжеской дружины. В Повести временных лет под 987 годом читаем: "...И созва князь боляры своя и старца. Речь Володимеръ се придоша послании нами мужи да слышимъ от нихъ бывшее и речь скажите пред дружиною...". Здесь Владимир называет своей дружиной бояр и старцев градских, которых собрал, чтобы выслушать прибывших посланцев, ранее отправленных в разные земли с целью испытания вер. Под 996 годом дружиной названы бояре и гриди: сотские, десятские и нарочитые мужи. Точно так же нарочитых мужей, управлявших землей, называли дружиной и древляне⁵³. Скорее всего, княжеская дружина в собственном смысле - это не личное его войско, и вообще не войско, а городская старшина (старейшие люди), которые, вместе с князем, принимали участие в управлении государством. При этом нельзя забывать, что настоящее значение этого слова - близкое окружение, круг друзей-товарищей, община, в которую входил тот или иной человек, и в зависимости от контекста под дружиной могла пониматься и городская община в целом, и ее часть, и войско, если речь в источнике шла о каком либо военном походе. Для князя его ближайшим окружением, кругом его товарищей была городская старшина, люди старейшие.

Среди должностных лиц, составлявших княжескую дружину, источники называют десятских, сотских, тысяцких и посадников. В ряде летописных статей X-XI веков упоминаются старцы градские. Сотенное деление древнерусских городов хорошо известное явление⁵⁴. Сотни и тысячи, прежде всего, форма военной организации - в первобытные времена племенных, а в эпоху

стр. 62

цивилизаций городских общин. Тысяцкие, сотские и десятские - главы соответствующих подразделений в данной системе; в мирное время сотни могли выполнять и другие, в частности судебно-административные функции. Вполне возможно, что большинство из них - десятские, сотские и тысяцкие - назывались в совокупности "старцы градские" или "люди старейшие".

Наряду с княжеской темой, предметом постоянного обсуждения является вечевой строй Киевской Руси. Историография этого вопроса обширна. К настоящему времени сложились две основные точки зрения, которые по-разному характеризуют происхождение, состав, полномочия и место веча в государственной структуре Русского мира.

Согласно первой точке зрения, вече - это народное собрание, в котором участвовали широкие слои древнерусского города, и даже его округи. В этом качестве оно рассматривается как наследие первобытных времен и зачастую противопоставляется княжеской или вообще государственной власти. Данное представление о вече в той или иной степени разделяют М. Н. Покровский, Б. Д. Греков, М. Н. Тихомиров, И. Я. Фроянов и другие. М. Н. Покровский называет древнерусское вече "самодержавной армией" и, своего рода, солдатским митингом. По его мнению, в нем участвовали все взрослые мужчины, способные носить оружие. "Перед нами, - пишет он, -... вооруженный город: народное ополчение с правами верховного учредительного собрания"⁵⁵. Б. Д. Греков определяет вече как народное собрание (классового и доклассового общества) для обсуждения и решения общих дел⁵⁶. С ним практически полностью солидарен М. Н. Тихомиров⁵⁷. И. Я. Фроянов изображает вече как "верховный демократический орган власти, развивавшийся наряду с княжеской властью". Среди его участников он видит представителей всех социальных слоев города и его окрестностей. Согласно Фроянову, вече ведало вопросами войны и мира, сбором финансовых средств, сменой князей, землевладением, заключением международных договоров и многими другими вопросами⁵⁸.

Промежуточную позицию занимает С. В. Юшков. По его мнению, городское вече - массовое собрание, в котором наряду с феодалами, могли участвовать торговые и ремесленные слои древнерусского общества. Вместе с тем, он считает вече игрушкой в руках руководящих элементов города. "Нам думается, - отмечает Юшков, -.., что основной социальной силой, которая направляла деятельность веча, были феодальные городские группы, а не широкая городская демократия торговцев и ремесленников"⁵⁹.

Согласно второй точке зрения, вече - это, прежде всего, совещание крупных феодалов (землевладельцев), орган "феодальной демократии", а не выражение воли народа. Подобным образом рассуждают В. Т. Пашуто, П. П. Толочко, В. Л. Янин, М. Х. Алешковский и другие. Так, по мнению П. П. Толочко, киевское вече было органом местного боярства⁶⁰. Согласно В. Л. Янину "общегородское вече Новгорода... являло собой представительный от концов орган, участником которого были только усадьбовладельцы, то есть феодалы, в первую очередь бояре"⁶¹.

Существенным препятствием для понимания древнерусского веча является определение его как органа власти, что делают сторонники и первого, и второго направления. Однако правильней называть вече не органом власти (то есть учреждением), а способом решения вопросов. Не случайно в древнерусских текстах оно часто заменяется формулой, обозначающей город или горожан - "весь Новгород", "все кияне" и т. п. Вспомним жалованную грамоту Изяслава Пантелеймонову монастырю: "Се езъ князь великыи Изяславъ Мьстиславичь, по благословению епискупа Нифонта, испрошавъ есми у Новагорода святому Пантелеймону землю село Витославиць..."⁶². В этих словах заключается глубокий смысл. Изяслав, согласно документу, выпрашивает село не у веча, и земля, как следует отсюда, принадлежит не вечу (о чем пишет В. Л. Янин⁶³) - разрешить или нет князю передать село монастырю решает Новгород, и земля принадлежит, стало быть, Новгороду. Делает он это, естественно, на вече. Но вече здесь способ, а не учреждение с какими-либо пол-

стр. 63

номочиями, способ старый и единственно возможный для любого коллектива, который сам желает решать свою судьбу. Людей, собирающихся вместе, чтобы выразить свою волю, относительно себя самих или своего имущества, нельзя называть собственным органом.

Понимаемое таким образом, вече легко обнаружить и в тех случаях, когда оно прямо не называется. Вечевые собрания скрываются не только за словом "сдумаша", как считает Фроянов, но и в таких выражениях, как "и реша себе", "призваша", "выгнаша", "послаша", "не прияша", "ркоша", "созва", "целоваше... крест", "съехашася", "даша", "отяша" и т.п. Таких упоминаний о вече в летописных источниках не так уж и мало. В трех летописях - Новгородской Первой, Ипатьевской и Лаврентьевской - можно найти 205 указаний на вечевые сходки. Из них 62 прямых и 143 косвенных. 112 находятся в Новгородской Первой летописи, 58 - в Ипатьевской (включая Повесть временных лет), 35 - в Лаврентьевской летописи. В качестве городов, где проходили вечевые собрания, названы Новгород, Киев, Смоленск, Чернигов, Галич, Владимир, Суздаль, Звенигород, Вышгород, Полоцк и другие - практически вся Русь.

Обычай в случае необходимости сходиться вместе для принятия согласованного решения, восходит к первобытной эпохе, когда славяне, как и многие другие народы, жили в народоправстве и счастье и несчастье считали общим делом. После зарождения цивилизации этот обычай один из самых стойких, использовался всеми слоями населения Киевской Руси. Он был принят как в социальном ядре - среди бояр и гридей, так и среди смердов. К нему прибегали воины во время похода, городские концы и улицы, мятежники. Факты такого рода неоднократно приводились исследователями⁶⁴.

Особое место среди вечевых сходок занимает совещание членов городской общины - основной структурной единицы древнерусской социальной и политической системы. Состав городского веча достаточно надежно определяется на основе вечевых грамот. Вот текст одной из них, датируемой серединой XV века: "По благословению господина преосвященнаго архиепископа богоспасаема Великаго Новагорода владыкы Еуфимиа. По старой грамоте по жаловалнои, се пожаловаше посадникъ Великого Новагорода Дмитрии Васильевичь и еси старый посадники, и тысяцьскои Великого Новагорода Михаило Андреевичь и еси старый тысяцьскии, и бояре, и житьи люди, и купци, и весь господинъ Великыи Новъгородъ, на вече на Ярославле дворе, и дахом сию грамоту..." (выделено мной. - А. П.) ⁶⁵. Согласно отраженной в начальном протоколе формуле, на вече сходились все должностные лица города (люди старейшие), бояре, житьи люди и купцы. Выражение "весь господинъ Великыи Новъгородъ" является обобщением.

Среди упомянутых здесь участников веча самая загадочная категория - "житьи люди", которая в ранних текстах не встречается. Первое упоминание о них находится в Рукописании Всеволода XII в., но оно признается поздним наслоением, привнесенном переписчиками. В новгородских актовых документах житьи люди начинают встречаться только с конца XIV века, а в летописи первое упоминание о них датируется 1380 годом. О "житьих" известно, что они были землевладельцами, часто не менее крупными, чем бояре. Но при этом они не имели права занимать высшие городские должности - это было привилегией бояр. По мнению О. В. Мартышина, житьи люди лингвистическое новообразование XIV века. До этого, как он полагает, они назывались "добрыми", "нарочитыми" и "городскими" мужами. "Суммируя эти характеристики, - пишет Мартышин, - получаем, что добрые - это состоятельное городское население, стоящее ниже боярства"⁶⁶. Если все это действительно так, житьи люди, есть не что иное, как бывшие "гриди". Таким образом, новгородская вечевая формула в качестве участников схода называет только землевладельцев (купцы здесь не исключение⁶⁷) - членов городской общины, а не всех жителей города. Собственно говоря, это следует и из самого определения городской общины (объединение землевладель-

стр. 64

цев) и родового понятия "вечевой сходки" (способ решения общих дел, в данном случае членами городской общины).

Выражения "весь Новгород", или "все новгородцы", "все кияне" и тому подобные, по всей видимости, имеют совсем иное значение, нежели ему придают сторонники первого направления, доказывая всенародный характер вечевых сходок. Под "всеми новгородцами" или "киянами" древнерусские книжники могли понимать не жителей города в целом, а только полноправных горожан. Косвенно это подтверждает одно любопытное сообщение летописи. Под 1212 г. новгородский летописец сообщает: "Того же лета безь князя и безъ новгородцовъ в Новегороде бысть пожаръ великъ". Трудно себе представить, чтобы город покинули все его жители, включая рабов, ремесленников, гостей и т. п. Вероятнее всего, речь идет именно о горожанах Новгорода, а не всех его обитателях. Дополнительным подтверждением служит небольшой размер вечевой площади в Новгороде, где по наблюдению В. Л. Янина могли поместиться только 300 - 500 человек⁶⁸.

Мнение о представительстве на городском вече широких слоев населения в значительной мере покоится на изначальной установке, которая и позволяет трактовать краткие летописные сообщения в нужном свете. Речь идет о традиционном противопоставлении князя и его дружины так называемой "земщине" - широким слоям городского населения, якобы обладавших отдельной от князя организацией. Такое противопоставление не имеет смысла. Современные исследования социального строя Киевской Руси и широкомасштабные раскопки древнерусских городов рисуют совсем иную картину.

По данным различных источников, городскими жителями, кроме князей, были бояре, гриди, огнищане, их рабы, духовенство, купцы, гости, варяги и колбяги (иностранцы и иногородние). Кому же противостоял князь? Ни один из перечисленных слоев городского населения не подходит в качестве основного связующего начала противостоящей князю организации. Бояре и гриди, как это хорошо известно, составляли основу дружины - сообщества, возглавляемого князем. Огнищане находились на службе у князя в его дворе-огнище, в силу чего не могут рассматриваться отдельно от него. Рабы тем более не подходят под основание особой земской организации. Так же исключаются духовенство и, естественно, гости, варяги и колбяги. Маловероятны в качестве организующей силы и купцы, которые, как и бояре, были землевладельцами, и нередко принимали участие в княжеских усобицах. Может быть, основу земской организации составляли ремесленники, которые, якобы, населяли отдельные районы города? В действительности категория свободного ремесла в источниках едва ли различима. В Русской Правде ремесленники находятся в окружении рабского населения и сами являются рабами. В летописях ремесленники практически не упоминаются. Археологически ремесленные посады так же не выявлены. Раскопки Новгорода совершенно отчетливо показали, что в древнерусском городе преобладало так называемое "вотчинное ремесло" и ремесленные мастерские составляли неотъемлемую часть боярской усадьбы⁶⁹. Свободное ремесло существовало лишь в виде наемных ремесленных общин-артелей, работавших все в тех же боярских мастерских. Но члены этих общин не ремесленники, в привычном для нас смысле, а скорее древнерусские "пролетарии", наймиты. Выходит в состав "земщины" вообще включать некого. Это означает, что в древнерусском городе просто не могло быть никакой отдельной от князя и дружины организации.

Если под "земщиной" понимать смердов - основное сельское население, нужно будет исключить из этого понятия горожан. К тому же, отношения между князем и дружиной, с одной стороны, и смердами, с другой, хорошо известны. Они по своему типу носят "вертикальный" характер. Смерды жили отдельно, принуждались к тем или иным работам и платили дань. Если это и есть "земщина", то общий ее облик видится в совершенно извращенном виде.

Судя по всему, город в древней Руси представлял собой единый социально-политический организм, состоящий из землевладельцев, возглавляе-

стр. 65

Дата добавления: 2015-09-29