Древнерусская цивилизация: основные черты социального строя

ДРЕВНЕРУССКАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ: ОСНОВНЫЕ ЧЕРТЫ СОЦИАЛЬНОГО СТРОЯ

Автор: А. Н. ПОЛЯКОВ

Вопрос о коренных основах древнерусского общества всегда волновал отечественную историческую науку. Историки XIX века рассматривали суть общественных отношений этого времени в основном в рамках оппозиции: князь - вече. Общим местом было представление, что князь стоял вне общественной структуры, являлся некой чужеродной силой, которую добровольно призывали в силу внутренней необходимости, мирились с ней или по каким-либо причинам изгоняли. Н. П. Павлов-Сильванский в отличие от большинства дореволюционных русских историков стремился доказать аналогию исторических путей России и Запада. Русь, как и средневековая Европа, казалась ему страной феодальной. Под феодализмом он понимал режим частного права, главной чертой которого считал раздробление верховной власти или тесное слияние власти с землевладением. Труды Н. П. Павлова-Сильванского, как выразился Б. Д. Греков¹, "испортили спящим сон", заставили многих историков, придерживавшихся установок традиционной школы, поволноваться, но к повороту в их взглядах на общественный строй в Киевской Руси не привели.

К вопросу о феодализме на Руси вернулись советские историки². Но это был качественно новый уровень исторического исследования, другой подход и совсем иное восприятие феодализма. Советские историки изучали Киевскую Русь сквозь призму теории общественно-экономических формаций. В основу общественной системы были поставлены социально-экономические связи, однако внимание обращалось главным образом на отношения эксплуатации в процессе производства. Само понятие феодализма по существу свелось к господству крупной частной собственности на землю при условии эксплуатации крепостного (или просто зависимого) крестьянства. Первым советским историком, посвятившим зарождению феодализма на Руси специальный труд, был С. В. Юшков³. Он полагал, что феодальные отношения на Руси складываются под влиянием экономического кризиса конца XII в., который вывел Русь из международного торгового оборота. С конца 30-х годов XX в. отношение к древнерусскому обществу как феодальному (в марксистско-ленинском понимании) стало господствовать. Произошло это не в последнюю очередь благодаря трудам Б. Д. Грекова⁴, ставшего признанным

Поляков Александр Николаевич - кандидат исторических наук, доцент Оренбургского государственного университета.

стр. 67

авторитетом по проблемам Древней Руси. Киевская Русь стала представляться, а порой и до сих пор представляется, страной, где господствовал класс крупных земельных собственников, эксплуатирующих феодально-зависимое крестьянство, лишенное земли.

Однако полного единства в этой области советская наука не достигла. Спорными оставались не только вопросы, связанные с путями зарождения и особенностями феодализма на Руси или датировкой его начала, но и вопросы определения общественного строя в целом. Так, Л. В. Черепнин предложил концепцию так называемого "государственного феодализма". По его мнению, зарождение феодальных отношений в Киевской Руси было связано с возникновением государственной (княжеской) верховной собственности на землю, которая преобладала в X - пер. пол. XI вв., а вотчинное землевладение - основа феодализма в традиционном для советской науки смысле - развивается только со второй половины XI столетия⁵. Данная концепция в той или иной степени была поддержана О. М. Раповым, Я. Н. Щаповым, М. Б. Свердловым, В. Л. Яниным, А. А. Горским, Л. В. Миловым и другими. Некоторые историки склонны были считать, что древнерусское общество было не феодальным, а рабовладельческим (П. И. Лященко) и, прежде чем стать феодальным, оно прошло через рабовладельческую формацию (И. И. Смирнов, А. П. Пьянков, В. И. Горемыкина).

И. Я. Фроянов, опираясь на идеи А. И. Неусыхина, относил Русь к переходной - от первобытной к феодальной - формации, вобравшей в себя элементы того и другого: общинность (без первобытности) и социальное неравенство. Он пришел к выводу, что древнерусское общество - сложный социальный организм, сочетающий в себе различные типы производственных отношений⁶.

В современной исторической науке теория формаций перестала быть догмой, но среди историков осталось еще немало ее сторонников. Часть исследователей занимается поисками новых форм и подходов. И. Н. Данилевский в своих последних трудах попытался уйти от "объективного" освещения истории и применить так называемый антропологический подход⁷. В результате проблема социального строя отодвинулась на второй план, или даже на третий.

Таким образом, сущность общественного строя Киевской Руси вряд ли можно считать до конца понятой. Проблема эта, думаю, и не могла быть решена в рамках теории общественно-экономических формаций. Господствующий метод и теоретические установки не давали возможности уложить известные исторические факты в логически стройную картину. Источники показывали, что на Руси использовались различные типы производственных отношений - рабовладение, разные виды найма, данничество, советские историки находили еще и крепостничество, но понять какой из них преобладал, не представлялось возможным. Теория требовала последовательной смены формаций в масштабах целых регионов Земли, в идеале - всего человечества. Но согласовать невероятно богатый по разнообразию и своеобразию - культурному и временному - человеческий мир практически невозможно. С одной стороны, восточные славяне до образования Русской земли жили первобытным строем; тогда на Руси, казалось бы, необходимо искать преобладание рабовладельческих отношений. С другой, в Европе в те века господствовал феодализм, стало быть, и Русь, коль скоро она принадлежит к этому времени, должна быть феодальной. То, что основная масса советских историков все-таки склонялась в пользу феодализма, связано не с фактами, а с желанием следовать теории, даже порой вопреки историческим фактам. Концепция И. Я. Фроянова возникла, как попытка примирить источник, вытекающий из него факт, и теорию, оставаясь в рамках формационной схемы. Фроянов нашел достаточно оснований (и на то время еще и смелости) утверждать, что устоявшийся в советской науке взгляд на древнерусское общество как феодальное, не имеет под собой твердой почвы. Как оказалось даже в марксистско-ленинском смысле, достаточно широко трактующем понятие феодализма, существование последнего на Руси без явных натяжек признать

стр. 68

нельзя. Это лишний раз показывает невозможность применять теоретические установки, принятые в советской науке, без того, чтобы не пострадал главный принцип науки - объективность.

Предлагаемый в настоящей статье метод исследования общественного строя Древней Руси исходит из особого понимания сущности цивилизации, как объективно существующего социального феномена. Основной признак его - наличие социального ядра, такого слоя населения, который формирует господствующие формы жизнедеятельности, образ жизни общества в целом, его внешний - города, монументальная архитектура, предметы роскоши - и внутренний облик. Отличительной чертой этого социального слоя является особое положение в обществе, дающее право и возможность человеку, к нему принадлежащему, освободиться от необходимости заниматься производительным трудом. Типология цивилизаций строится на выявлении существенных связей внутри этого социального ядра. Основа общественных отношений цивилизации - ее базис - видится в культурно-экономическом укладе: особом типе хозяйственных связей внутри социального ядра и соответствующей системе структурно важных ценностей.

В земледельческом обществе выделяются три основных типа цивилизации: полисный, вотчинный и феодальный. В основе полисного типа лежит верховное право городской общины (полиса) на землю. Чтобы владеть земельным участком (наделом-жребием), землевладельцу необходимо входить в состав полисной общины. В качестве важнейших ценностей полисный тип культивирует патриотизм, чувство солидарности и свободу. Вотчинный тип цивилизации предполагает только одного полноправного собственника земли - царя а, лучше сказать, государя, наделяющего землей остальных землевладельцев при условии несения ими военной или иной службы. Вотчинному укладу соответствуют исполнительность, преданность, угодливость. Феодальный тип зиждится на основе иерархических связей между владельцами земли. В этом случае верховные права на землю принадлежат самим землевладельцам, а отношения между ними строятся на основе вассалитета, то есть над правом одного земельного собственника здесь стоят права другого, более крупного, а над ним третьего и т. д. Важнейшей ценностью для феодального общества является верность - как сеньору со стороны вассала, так и вассалу со стороны сеньора.

Киевская Русь складывалась как цивилизация на основе языческих ценностей и традиций, которые не исчезли и после принятия христианства. Если читать только литературные произведения, может сложиться впечатление, что общество XI - XIII вв. уже полностью пропитано христианскими ценностями. Противоречит этому только "Слово о полку Игореве", из-за чего его время от времени пытаются объявить поздней стилизацией или же просто подделкой. Действительно, подобного произведения, в котором автор открыто исходил бы из языческого мировоззрения, пока больше не известно. Однако, данные о значительной роли языческой традиции в Киевской Руси - не от первого лица, как в "Слове о полку Игореве", а от третьего - все-таки есть. Я имею в виду поучения против язычества. Из них становится ясно, что население Руси не только в XI или в конце XII в., но и в XIII и даже XIV вв. продолжало следовать языческим обычаям. Это значит, что и поведение, и определяющая его система ценностей во многом, не полностью, конечно, оставались тогда языческими. Дополнительные данные в этом отношении предоставляют найденные археологами предметы быта и ювелирные изделия, и даже украшения христианских храмов.

В "Слове некоего христолюбца", написанном в XIII - XIV вв. читаем: "...Тако и сей не мога терпети хрестьян двоеверно живущих, и верують в Перуна, и в Хорса, и в Мокошь, и в Сима, и в Ръгла, и въ Вилы, ихъ же числом 39 сестрениць. Глаголять невегласи и мнять богинями и так покладывахуть имъ теребы, и куры имъ режуть, и огневе молятся, зовущее его Сварожичемъ, и чесновиток богомъ же его творят. Егда же у кого будет пиръ, тогда же кладут въ ведра и въ чаши и пьють, о идолехъ своихъ веселящееся... иже

стр. 69

въ вере и во крещеньи тако творятъ не токмо невежи, но и вежи - Попове и книжници...Того ради не подобает крестьяномъ игръ бесовъских играти, еже есть плясанье, гуденье, песни мирьскыия и жертвы идольския, еже моляться огневе под овиномъ, и Вилам, и Мокоше, и Симу, и Рьглу, и Перуну, и Роду и Рожанице... Не тако же зло творимъ просто, но смешаемъ некия чистыя молитвы со проклятьимъ моленьемъ идольскыим"⁸. Выходит, и в XIII, и в XIV веке, на Руси были прочно живы не только обычаи язычников - люди по-прежнему верили в старых богов: божества из семейства Перуна, которым Владимир поставил кумиры в 980 (978) г., не исчезли, им приносили жертвы и посвящали праздники. И это делали люди, считавшие себя христианами, причем среди них были не только "невежи", как пишет автор поучения, но и "вежи" - попы и книжники.

Судя по археологическим данным, древнего русича и после крещения Руси повсюду сопровождали вещи с языческой символикой. Среди них известны пряслица, гребни, домашняя утварь (ковши, солонки и т. п.), обереги, серебряные или золотые наручи, гусли, фигурки домовых и многое другое. Языческой символикой пронизан женский головной убор, в целом и орнамент на избах. Здесь мы встречаемся с изображениями ящера, сокола, грифона, символов солнца, земли, воды, здесь и личины языческих богов, и волчьи головы, и кони, и "хляби небесные", и т. п.⁹.

"Слово о полку Игореве" в этом окружении выглядит уже не как исключение, а как счастливая находка, за которой стоит целый пласт литературы, не дошедшей до нас, созданной знатоками-книжниками, из тех, что не гнушались веселиться на пирах перед идолами Перуна и Дажьбога. Одним из них, видимо, и был автор "Слова" о несчастном походе новгород-северского князя. "Слово о полку Игореве" дает нам по истине бесценные сведения из первых рук, точнее из первых уст, не обличающих язычество в русском христианстве, а исповедующих это язычество. Автор "Слова" отражает взгляды большинства населения Киевской Руси. И потому его поэма является ценнейшим источником о подлинном мировоззрении древних русичей, действительных устоях древнерусского общества.

В "Слове" Игорь и его полки действуют в особом мире. Здесь трудно различить где сравнение, где метафора, где жизнь, а где образ, кто здесь Бог и где Дьявол. Великое Солнце преграждает своим внукам путь, губит их жаждой. Черные тучи и злые Ветры осыпают русичей стрелами. Силы Зла и силы Добра как будто сговорились. Перед нами образец языческого восприятия мира, где нет границ между тем и этим светом, где всё друг с другом взаимодействует: солнце, ветры, звери, люди, духи. Нет ни безусловного Добра, ни безусловного Зла. Человек общается и с тем, и с другим. Мыслимо ли в христианской системе ценностей, чтобы раб божий укорял Бога за ниспосланные ему испытания, как это делает Ярославна в "Слове" по отношению к Солнцу? Мыслимо ли, чтобы христианин называл дьявола господином, как это делает Ярославна по отношению к злому Ветру?

Ценности, которых придерживается автор "Слова" и его герои, - храбрые русичи, плоть от плоти этого мира. Здесь нет, присущего христианским авторам, уничижения, призыва к смирению и укрощению гордыни. Здесь нет грубой лести и раболепства, обращения к страху божьему и покаянию. В "Слове" жизнь торжествует над смертью, являя торжество человеческого духа и силы. Здесь мы видим призыв к войне, жажду мести за поруганную честь, ради всего того, что так дорого безымянному древнерусскому поэту.

Наиболее заметное место среди ценностей в "Слове о полку Игореве" занимает "Русская земля". В тексте поэмы этот термин встречается 21 раз, выражая патриотические чувства русских воинов и выступая как главный оправдательный мотив Игорева похода. И это только при первом, поверхностном взгляде! Если же присмотреться внимательнее, значение Русской земли в системе ценностей русичей окажется еще более существенным.

Оправдательным мотивом похода являются также "слава" и "честь". Русичи идут на половцев "ищучи себе чти, а князю - славы"¹⁰. "Славу" поют

стр. 70

различные народы киевскому князю Святославу. Славой прадедов звенят черниговские вой князя Ярослава. Игорь и Всеволод, по словам Святослава, хотели "переднюю" славу похитить, а "заднюю" поделить. "Слава" встречается в тексте поэмы 15 раз. Два раза как прославление (автор славит участников похода в конце поэмы), два раза в смысле песни, остальные в значении обычной воинской славы. Для создателя поэмы "слава" одна из определяющих поведение русичей ценность. В ряде случаев автор "Слова" прямо указывает, чем именно прославились герои его поэмы. Куряне своим воинским искусством: они под трубами повиты, под шеломами взлелеяны, с конца копья вскормлены, пути им ведомы, луки у них напряжены, сабли заточены, и скачут они словно серые волки в поле. Слава черниговцев в их неустрашимости: они могут без щитов, с одними ножами, или даже только кликом, полки побеждать. Святослав славен своей победой над Кобяком. Ярослав Галицкий тем, что заступил королю путь и затворил Дунаю ворота. Старый Владимир своими многочисленными походами. Олег Святославич, которому автор поэмы, в общем-то, сочувствует, называя его "Гориславичем", мечом крамолу ковал и сеял стрелы по земле. При нем Русская земля страдала от междоусобиц, погибало достояние Дажьбожьего внука, и вороны граяли над трупами. Всеслав Полоцкий волком рыскал по всей Руси вплоть до Тмутаракани, хотел перескочить путь Великому Хорсу. Стремление добыть славу путем воинского подвига вполне естественно для князей и храбрых русичей, ведь они воины. Однако, по убеждению автора поэмы, добрая слава рождается не сама по себе, не при любом воинском подвиге, о чем достаточно красноречиво говорят рассказы об Олеге и Всеславе. Настоящая слава достигается, только если этот подвиг совершен во имя Русской земли - высшей ценности, как это делали в свое время Старый Владимир, Ярослав Галицкий и Святослав Киевский. Это должны были делать и черниговцы, но не сделали, о чем сожалеет Святослав в своем "золотом слове". Это должны были делать и куряне, но не смогли, ибо пошли в поход рано и одни, потерпели поражение и вместо славы заслужили хулу. Таким образом, две важнейшие ценности - патриотизм и слава, которые исповедовали русичи, судя по "Слову о полку Игореве", оказываются прочно связанными между собой, практически неотделимыми. По настоящему прославленным человеком на Руси мог быть только патриот, все свои подвиги посвятивший милой сердцу Родине.

Данные "Слова о полку Игореве" о Русской земле как о важнейшей ценности того времени подтверждаются другими памятниками древнерусской литературы. Независимо от происхождения автора и места создания произведения, главные помыслы и чувства в них чаще всего обращены к Руси в целом, а не к собственному городу. Например, черниговский игумен Даниил, согласно его "Хождению", будучи в Палестине, ощущал себя посланцем всей Руси, а не Чернигова, и почет, который там ему был оказан, связывал с уважением именно к Русской земле¹¹. В "Слове о законе и благодати" середины XI в., киевский книжник Иларион писал о русских князьях: "Не въ худе бо и неведоме земли владычьствоваша, нъ въ руське, яже ведома и слышима есть всеми четырьми конци земли"¹². И. С. Чичуров справедливо видит в этих словах гордость Илариона за свою страну, осознание им ее достойного места в ряду многих других народов¹³. Настоящим патриотическим гимном является "Слово о погибели Русской земли": "О светло светлая и украсно украшена земля Руськая! И многими красотами удивлена еси: озеры многыми, удивлена еси реками и кладязьми месточестьными, горами крутыми, холми высокыми, дубровами частыми, польми дивными, зверьми разноличьными, птицами бещислеными, городы великыми, селы дивными, винограды обителными, домы церковьными и князьми грозными, бояры честными, вельможами многами - всего еси исполнена земля Русская..."¹⁴. Глубоким патриотизмом проникнута "Повесть о разорении Рязани Батыем": "Надо было обладать чрезвычайной стойкостью патриотического чувства, чтобы, несмотря на страшную катастрофу, ужас и иссушающий душу гнет

стр. 71

злой татарщины, - пишет Д. С. Лихачев, - так сильно верить в своих соотечественников, гордиться ими и любить их"¹⁵. Даже в эпоху так называемой политической раздробленности и самостоятельности крупных городских центров, жители русских городов помнили о своей связи с Киевом, ощущали себя единым целым - гражданами Русского мира. Может быть, поэтому в русских былинах невозможно найти никаких следов раздробленности. "Родиной для былин была Киевская Русь на всем ее протяжении... Киев - материальный, духовный и территориальный центр..."¹⁶.

В "Слове о полку Игореве" заметно звучат и такие ценности как свобода и братство (солидарность, взаимопомощь). Об этом говорят несколько эпизодов в "Слове". Описание похода здесь начинается с рассказа о солнечном затмении. Светлое солнце, накрыв воинов Игоря тьмою, предвещало им скорую гибель. Чем и объясняются слова, сказанные тогда князем: "Луце жъ потяту бытии, неже полонену быти; а всядемъ, братие, на свои бръзыя комони, да позримъ синего Дону". Игорь и его спутники после затмения, осознав, что идут на верную смерть, хотят если не победить, то хотя бы взглянуть на Дон. Прославиться если не победой, то хотя бы своим стремлением идти до конца.

При этом Игорь произносит фразу, по смыслу схожую с той, что говорил в Болгарии Святослав Игоревич, идя в последний бой: "...Да не посрамим земли Русские, но ляземы костью ту. и мьртвы бо сорома не имаеть. аще ли побегнемъ то срамъ нам и не имамъ оубегнути, но станемъ крепко, азъ же предъ вами пойду, аще моя глава ляжеть. тоже промыслите о себе"¹⁷. За готовностью погибнуть, стоит забота о чести и славе русских воинов, а в конечном счете - Русской земли. Кодекс поведения русского воина, как следует отсюда, предписывал предпочитать смерть плену или бегству. Этим русич добивался на родине доброй славы о себе. И дело тут не только в том, что он сражался до конца, был стойким и храбрым, как и положено воину, главное в другом - он умирал свободным, а не рабом. Лев Диакон оставил нам сведения, вполне объясняющие такое поведение русских воинов: "...Убитые в сражении неприятелем, считают они, становятся после смерти и отлучения души от тела рабами его в подземном мире. Страшась такого служения, гнушаясь служить своим убийцам, они сами причиняют себе смерть. Вот такое убеждение владеет ими"¹⁸.

Трудно сказать насколько стойкими оказались эти представления в древнерусском обществе, в какой мере они продолжали жить в сознании русича после принятия христианства. Учитывая роль языческого мировоззрения в целом, надо полагать, что подобные убеждения продолжали существовать на Руси еще долго и прочно. В любом случае это означает, что "свобода" личности ценилась на Руси достаточно высоко. Об этом же свидетельствует еще одна примечательная фраза в "Слове о полку Игореве". Сообщая о последствиях поражения Игоря, автор поэмы говорит: "Уже снесеся хула на хвалу; уже тресну нужда на волю; уже връжеся дивъ на землю". Речь идет о том, что на Русь вместо славы (хвалы), которую ожидали, пришла хула, а вместо воли - нужда, то есть притеснение. Под "землей" подразумевается Русь, на нее обрушился Див, олицетворяющий зло. Но автор считает важным отметить не только военные последствия поражения, он перечисляет ценности, которые оказались, с его точки зрения, нарушенными после гибели полков Игоря. Это слава (хвала), воля (свобода) и (Русская) земля. Значит, эти понятия и для него были главными.

О значении личной свободы для русского общества красноречиво говорят пословицы. "Вольность всего лучше (дороже). Воля - свой бог" - именно такое отношение к свободе сложилось у русского народа. Часто высказывается мнение, что на Руси сформировалось какое-то особое понимание свободы, отличающиеся от "европейского". "Место личной свободы, - пишет И. Н. Данилевский, - в российской духовной культуре заняла категория воли". "Воля" согласно В. И. Далю означает "данный человеку произвол действий; свобода, простор в поступках; отсутствие неволи". В пословицах рус-

стр. 72

ского народа данное понимание свободы прослеживается довольно отчетливо: "Кто силен, тот и волен"; "Своя воля: хочу смеюсь, хочу плачу"; "Как хочу, так и ворочу"; "Никто мне не указ"; "В чистом поле четыре воли: хоть туда, хоть сюда, хоть инаково"¹⁹. Но и древние греки, и средневековые европейцы так понимали свободу. Аристотель пишет: "...Жить так, как каждому хочется; эта особенность... есть именно следствие свободы... Отсюда уже возникло стремление не быть вообще в подчинении...". В своде феодальных законов XIII в. "Семь партид", составленного при короле Лиона и Кастилии Альфонсе X, говорится: "Свобода - это естественная способность человека делать все, что он захочет..."²⁰.

Нередко можно встретить мнение, что "всем членам древнерусского общества, кроме самого правителя, в свободе отказывалось"²¹. Данное представление о Древней Руси опирается на ретроспекцию московских порядков XVI - XVII веков и на самом деле не имеет фактической основы. Более того, оно противоречит фактам. В Правде Ярослава из 17 статей - 10 посвящены правам личности (речь идет о членах городской общины: они вооружены, ходят на пиры, владеют рабами и другим движимым и недвижимым имуществом). Они защищают жизнь и здоровье свободного человека. Еще четыре статьи посвящены имуществу свободного. Оскорбление, нанесенное свободному со стороны холопа - в этом смысле можно рассматривать статью 17 об ударе холопом свободного и последующим укрывательстве со стороны его хозяина - наказывалось штрафом в 12 гривен, что более чем в два раза превышает сумму, назначаемую за убийство чужого раба. Стремление защитить честь и достоинство свободного мужа можно усмотреть в статьях: 8 - об усе и бороде, штраф за повреждение которых был такой же (12 гривен), а это, кстати, более чем полвоза ржи (ее рыночная стоимость в XIII в. составляла 9 гривен) или более сорока бобровых шкур (10 гривен²²), по меньшей мере, 8 коров (корову в сер. XII в. можно было купить за 1 - 1,5 гривны), 6 рабынь (в берестяной грамоте N 831 упоминаются рабыня ценой в 2 гривны, а также раб и рабыня общей стоимостью 7 гривен²³); ст. 9 - об угрозе ударить мечом (за это давали 1 гривну) и ст. 10 - об оскорблении действием ("Аще ли ринет мужь любо от себе любо к собе...", штраф за это - 3 гривны). Между тем в Правде Ярослава нет ни одной статьи, защищающей личность князя (отдельно от других членов городской общины) и даже его имущество. Они появляются только в Правде Ярославичей и касаются лишь имущества, но не личности князя. В пространной редакции Русской Правды количество статей, посвященных княжеской собственности, стало гораздо больше, но остались и все статьи о правах свободной личности. По данным Церковного устава Ярослава закон на Руси защищал честь и достоинство не только свободного мужчины, но и свободной женщины. Подлежало наказанию оскорбление, нанесенное ей со стороны чужого мужа: "Аще кто назоветь чюжую жену блядию... за срам ей 5 гривенъ злата [5 гривен, если это будет жена великого боярина, за других полагалось меньше]"²⁴. Подобный эпизод отразился в берестяной грамоте N 531 (к. XII - нач. XIII вв.): "От Ане покло ко Климяте. Брате господине, попецалоуи о моемо ороудье Коснятиноу. А ныне извета емоу людеми како еси сьтроу мою коровою и доцере блядею...". По словам В. Л. Янина, речь идет об оскорблении сельских жен (даже не боярских!)²⁵. Анна просит Климяту позаботиться о деле, связанном с обидой ее сестры и дочери.

О значении "свободы" для русича говорит и то, что служба князю, да и служба вообще воспринималась на Руси как рабство. Это следует из слов Даниила Заточника: "Зане князь щедр отец есть слугам многиим... Доброму бо господину служа дослужится слободы, а злу господину служа дослужится болшей роботы"²⁶. Б. А. Романов писал по этому поводу: ""Работа" (производительный труд) противополагается у него [Даниила Заточника] "свободе" (дослужиться "свободы" или "большие работы"). Да и самое слово "работа" в эснове своей имеет "раба": "работа" означает и "рабство", "работное ярмо" - это и рабское и трудовое иго, "работать" (трудиться) и "работить" (порабо-

стр. 73

щать) - одного корня... личный труд в сознании "свободного" мужа неизменно котировался как признак подчинения и неволи. Соответственно и "свободный" муж как-то не мыслился без раба (и робы), раб - это непременная принадлежность быта "свободных". А те, кто рабов не имел, стремились ими обзавестись правдами или неправдами. Служилые люди типа тиунов видимо и в самом деле жили неплохо: пили с князем мёд, ходили в красивых и богатых одеждах (по выражению Даниила Заточника - в "черлене сапозе"), выступая от имени князя на суде, злоупотребляли своим положением, но "холопье имя" лишало их главного - свободы. Тот же Романов подчеркивал: "Ничто не может в глазах бывшего свободного "мужа" компенсировать утраты личной свободы: "Не лепо... бо были котлу во ушию златы кольца, но дну его не избыти черности и жжения; тако же и холопу: аще бо паче меры горделив был и буяв, но укору ему своего не избыти - холопья имени""²⁷.

О значении для русича такого понятия как "братство" косвенно свидетельствует речь Игоря во время солнечного затмения: "Хощу бо, - рече, - копие приломити конець поля Половецкаго, съ вами, русици, хощу главу свою приложити, а любо испити шеломомь Дону". Поразительно, но братство и чувство солидарности оказываются сильнее, чем угрозы высших сил. Ради своей дружины Игорь готов презреть любые знамения. Подобно ему воевода Вышата в 1043 г., согласно летописи, говорил: "...Аще живъ буду то с ними [дружиной] аще ли погибну с дружиною..."²⁸. В 1043 г. князь Ярослав послал своего сына Владимира с киевским войском на Царьград. Но буря разметала корабли русичей. И тогда они решили возвращаться на родину пешком. Никто из княжеского окружения поначалу не рискнул возглавить их. Сделал это Вышата. Тогда он и произнес эти слова. И здесь мы видим братскую солидарность, которая сильнее угрозы смерти.

Центральное место среди этих ценностей занимает понятие, в основном косвенно отразившееся в источниках, и потому часто не замечаемое исследователями - это "свобода". "Братство" мыслилось как единение свободных людей, взаимопомощь между ними, "Русская земля" - как братское сообщество русских людей (русская дружина), родина и гарантия свободы. "Честь" и "слава" зарабатывались в борьбе за свободу Русской земли, а значит и за свободу любого русича. Так "Русская земля", "свобода", "братство" (солидарность, взаимная верность), "честь и слава" - соединялись в неразрывную цепь ценностей, определявших поведение свободного мужа в Киевской Руси.

За этой системой ценностей стоят люди, основной труд которых - война; половину жизни они проводили в пирах и охоте. Пили хмельной мед и пиво, любили веселье - "А мы уже, дружина, жадни веселия", говорит автор "Слова о полку Игореве", развлекались с наложницами, внимали скоморохам, гуслярам и гудцам, участвовали в "бесовских" играх и плясках. Это их стараниями Русь стала такой, какой мы ее знаем: полной жизни и света. По их заказу строились белокаменные храмы, словно богатыри, выраставшие из-под земли, ковались золотые и серебряные кольца и колты, писались иконы. Ради их любопытства и славы их собирались книжниками изборники и летописные своды. Это их имена мы в основном и знаем. Примерно в тех же ценностных координатах проходила жизнь и всех остальных жителей Киевской Руси - смердов. И хотя основным их занятием было земледелие, а не война, они тоже были воинами, жили общинами и ценили братскую взаимопомощь, волю и Родину. Так же как в более позднее время это делали русские крестьяне и особенно казаки. И центральные дружинные слои, и окружавшие их смерды мыслили тогда одними понятиями и прекрасно понимали друг друга.

В Киевской Руси, как и в любой земледельческой цивилизации, в основе экономических связей внутри социального ядра лежали условия владения землей. Отношения между землевладельцами зависели от того, кому принадлежало верховное право на землю. Крен, который был сделан в пользу взаимоотношений между свободным и трудящимся слоями древнерусского об-

стр. 74

щества, оставил без внимания особенности связей внутри социального ядра древнерусской цивилизации. Точнее, особенности эти замечались, но им не предавалось должного значения. Советские историки наблюдали на Руси неразвитость отношений вассалитета, а некоторые отрицали его феодальный характер²⁹, с трудом находили условное землевладение. М. Н. Тихомиров, целенаправленно искавший его, указал лишь на милостников. Фроянов по этому поводу заметил: "Если князь жаловал своих слуг деньгами, оружием и конями, то от этого они феодалами не становились"³⁰. Боярство вообще выходит за рамки такого рода отношений. Еще в начале XX в. А. Е. Пресняков писал, что данных о княжеских земельных пожалованиях как источнике боярского землевладения нет³¹. После десятилетий поисков, которые предпринимали советские исследователи, в начале XXI в. столь же категорично заявляет Данилевский: "Древнерусский дружинник не получал за свою службу (и на ее время) земельного надела, который мог бы обеспечивать его всем необходимым"³². Пожалования, которые упоминают источники, касаются не земли, а доходов. Фроянов пишет: "...Передача в кормление городов и сел носила неземельный характер. Ведь передавалась не территория, а право сбора доходов с жившего на ней населения"³³.

Жизнь крупных древнерусских "феодалов" - бояр и князей - представлялась не совсем такой как на Западе, даже совсем не такой. В исторических трудах советского времени вместо иерархической лестницы они чаще всего образуют корпорации совершенно иного рода, особенно если речь идет о новгородских феодалах. В. Л. Янин называл государственное землевладение в Новгороде синонимом корпоративного боярского владения землей. О. В. Мартышин именовал новгородское государство коллективным феодалом³⁴. К тому же, признавалось, что члены этих объединений все вопросы, связанные с землей, решали на вече, а это характеризует данную корпорацию не иначе как землевладельческую общину. А. А. Горский относит земельные владения X в. к совместной (корпоративной) собственности военно-дружинной знати. А. В. Куза говорил о древнерусском городе как о землевладельческой корпорации. Горожане "оказываются корпорацией землевладельцев, - писал он, - которым в совокупности принадлежит территория города". По его словам, в этом кроется социальная основа городского строя Руси. Поэтому древнерусский город нередко представлялся советским историкам как коллективный замок крупнейших земельных магнатов определенной округи³⁵.

На Руси - это хорошо известно - вместо замков бояре и князья жили в городах. О связи древнерусского "феодала" с городом писали даже такие столпы советской историографии как М. Н. Тихомиров и Б. Д. Греков. Тихомиров отмечал, что в XI - XIII вв. "всюду появляется свое, местное боярство, крепко приросшее корнями к определенному городу". Б. Д. Греков, говоря о картине, рисуемой древнейшей Правдой, а это XI век, писал: "...Мужи-рыцари связаны с мирами-общинами, живут на их территории, где и стоят их крепко сложенные хоромы...". Община-мир, по Грекову, - это то же самое, что и вервь, и то же, что и город. Проанализировав Русскую Правду, он пришел к выводу: "К отождествлению верви миру мы получаем право прибавить еще и "город", понимая этот термин в смысле городского округа, т. е. того же мира, во главе которого стал город". Греков признает и то, что в XI - XII вв. на Руси пробуждается деятельность вечевых собраний главных городов, решения которых были обязательны для всей зависимой от них территории³⁶. Город-община как ни странно - совсем не редкость в трудах советских историков. В существовании городских общин были убеждены М. Н. Покровский, Я. Н. Щапов, А. В. Куза, В. А. Буров, Ю. Г. Алексеев и другие историки, видевшие Русь феодальной, не говоря уже о И. Я. Фроянове и А. Ю. Дворниченко, отрицавших наличие феодализма на Руси³⁷.

Итак, многие советские исследователи, в том числе сторонники феодализма, замечали такие особенности отношений в социальном ядре Киевской Руси как корпоративное (в смысле общинное) землевладение, отсутствие земельных пожалований боярам со стороны князей и, как следствие, - услов-

стр. 75

ного владения землей, отсутствие (или слабую развитость) вассальных отношений между боярами и князьями, связь князей и бояр с городами, существование городских общин и усиление городов в эпоху раздробленности. Все это совершенно не укладывается в понятие феодализма в "европейском" смысле слова и существенно отличается от средневековых порядков в Европе, то есть реального феодального строя.

В советскую формационную схему не вписывается и значительный археологический материал. Материальная культура (в особенности следы жизнедеятельности знати) довольно точно отражает характер социально-экономического строя цивилизации и позволяет яснее понимать многие письменные - часто слишком короткие и двусмысленные - источники. Между типом цивилизации и материальной культурой прослеживается достаточно очевидная связь. Так, для вотчинного типа характерно наличие величественных царских дворцов, которые воплощают могущество их владельцев, а центральное положение в городах указывает на соответствующее место в обществе. В древнем Египте - классической вотчинной цивилизации - дворцы фараонов занимали в городах целые кварталы. Так, дворец в Александрии - столице Египта в эпоху Птолемеев, занимал треть городской территории. Резиденция персидских царей - Персеполь - была возведена на террасе площадью 500 на 300 м на высоте более 15 метров³⁸. Для феодального типа свойственно распространение укрепленных замков, стоящих вне города. В средневековой Европе замки служили крепостью для защиты от врагов и одновременно жилищем феодала, они являлись средоточием политической, судебной, административной и военной власти над округой. В X - XI вв. замки буквально усыпали Европу. Разбросанные по округе крепости, словно укрепленные хутора, свидетельствуют о феодальном типе отношений в обществе. Для полисного строя присуще наличие городов с полицентричной структурой, в основе которой важнейшие жизненные центры городской общины: площадь для собрания граждан и центральная крепость с главным храмом. Древнегреческий полис имел обычно правильную планировку: ряды домов шли строго параллельно друг другу. Одним из главных центров города была агора, служившая местом народных собраний, а так же рыночной площадью. На агоре или неподалеку располагались правительственные здания полиса. Главный храм обычно находился в городской цитадели, которую греки называли акрополем, то есть "верхним городом". Похожими на них были города-полисы этрусков. Как городская община была организована столица обширного африканского царства Батум (XIX век). Город был окружен валом и специальными волчьими ямами. В него вели восемь ворот, по числу кварталов. Имелась площадь, служившая местом сбора народного собрания и одновременно торга³⁹.

Древнерусский город величественных княжеских дворцов не знал. Палаты князей по большому счету сравнимы с боярскими хоромами, а так называемый княжеский "замок", по сути, то же самое, что и боярский загородный двор или же на самом деле городской детинец. До нас не дошло ни единого сооружения действительно дворцового характера, принадлежавшего князьям, ни в целом виде, ни в остатках. Киевская Русь не оставила нам ни одного княжеского дворца - памятника зодчества - даже в воспоминаниях современников, кроме разве что архитектурного ансамбля в Боголюбово, но и он, если посмотреть внимательнее, не является исключением. В летописи Боголюбово называется городом и сравнивается с Вышгородом. "...Якоже Вышегородъ от Кыева тако же и Бълюбыи от Володимеря..." - пишет летописец. Имеется в виду, что князь построил не замок-резиденцию в полном смысле этого слова, а именно город, ставший пригородом Владимира, как Вышгород являлся пригородом Киева. Посреди города христолюбивый Андрей поставил каменный храм (а не дворец!) и богато его украсил иконами, золотом и прочими драгоценностями. Такую же бурную деятельность он предпринял и во Владимире. Что же касается сооружения дворца - летопись об этом умалчивает. Княжеские постройки называются здесь домом. Наряду с

стр. 76

боярскими домами, после убийства Андрея его разграбили местные горожане⁴⁰. Археологические раскопки, как и следовало ожидать, не выявили здесь величественного княжеского дворца. Границы терема Андрея Боголюбского едва различимы и вовсе не поражают своими размерами.

Как известно, не было на Руси и замков. Наивной выглядит попытка объяснить их отсутствие особенностями природного ландшафта. Н. П. Павлов-Сильванский писал: "В удельной Руси не было замков, потому что здесь не было гор"⁴¹. Дело, конечно, не в том, что не хватало холмов с крутыми и обрывистыми склонами - они были заняты городами.

Крупнейшие древнерусские города имели структуру, характерную для полисов. Ядром Киева - метрополии всех русских городов, были мощные укрепления Владимира и Ярослава, располагавшиеся на крутом, изрезанном оврагами берегу Днепра. "Почти в центре последнего размещалась площадь с огромным Софийским собором и митрополичьим двором - местом вечевых собраний киевлян"⁴². В основе уличной планировки были сквозные магистрали, шедшие вдоль и перпендикулярно Днепру. Они связывали воедино три главных общественно-политических и экономических центра города: вечевую площадь, которая, судя по летописи, была оборудована специальными скамьями для участников веча, княжеский двор и торг с гаванью⁴³. Подобным образом были устроены Новгород, Смоленск, Владимир на Клязьме и другие крупные города.

Это придает совсем иной вес и значение ряду давно известных письменных источников. Особое место среди них занимает грамота Изяслава Мстиславича новгородскому Пантелеймонову монастырю (1134 г.). По ее данным именно город на Руси являлся верховным собственником на землю. "Се езъ князь Изяславъ Мьстиславичь, - говорится в документе, - по благословению епискупа Нифонта, испрошавъ есми у Новагорода святому Пантелеймону землю село Витославиць и Смердъ⁴⁴ и поля Ушьково, и до прости..."⁴⁵. Грамота показывает: кому бы эти земли не принадлежали (спор по этому поводу идет между И. Я. Фрояновым и В. Л. Яниным⁴⁶), новгородская община могла изъять их и передать другому. Следовательно, община города была верховным собственником земли, независимо от того находилась ли эта земля в частном, совместном или общем владении.

Данные грамоты Изяслава подтверждаются летописными источниками. Под 1279 г. в Новгородской Первой летописи находятся сведения, отражающие схожую ситуацию: "Испроси князь Дмитрии у Новагорода поставити собе город Копорью..."⁴⁷. Любопытные факты содержатся в сообщении Ипатьевской летописи 1150 года. Речь идет о борьбе за Киев между Юрием Долгоруким и Изяславом Мстиславичем. В Киеве в начале укрепился Изяслав, но затем он потерпел поражение от Владимира Галицкого, который стоял на стороне Юрия. И вот, Изяслав Мстиславич замечает, как одни киевляне плывут в насадах к Юрию, а другие перевозят суздальцев через реку и он уезжает во Владимир Волынский. Тем не менее, часть киевлян ушла вместе с Изяславом. Через определенное время он им говорит: "Вы есте по мне из Рускы земли вышли своихъ селъ и своихъ жизнии лишився..."⁴⁸.

Слова эти не раз привлекались исследователями для подтверждения мысли о существовании боярского землевладения⁴⁹. Фроянов рассматривал их как доказательство общности хозяйственных и политических интересов бояр и князей. "...Судьба князя, - пишет Фроянов, ссылаясь на данный текст летописи, - судьба бояр. Потеря князем волости-княжества означала утрату его боярами доходов, поступавших от населения в виде различных кормов...". Волостные сборы (корм) Фроянов видит здесь в слове "жизнь"⁵⁰. Такое толкование этого слова не единственное. А. П. Толочко, например, считает "жизнь" аналогом западноевропейского "аллод", то есть под "жизнью" он понимает отчуждаемое наследственное владение⁵¹.

Как бы то ни было, кроме доходов, если принимать точку зрения Фроянова, киевляне, ушедшие из Киева, потеряли и свои земельные владения - села. Если следовать за Толочко, данный факт становится еще более выпук-

стр. 77

лым и очевидным. Но хотелось бы обратить внимание вот на что. Киевляне лишились сел, когда покинули свой город, решив разделить свою судьбу с участью любимого князя. Частное землевладение здесь оказалось тесно связанным с верностью своему городу-общине, а не князю, что ложится в ту же плоскость отношений, которая выясняется на основе новгородской грамоты 1134 года. Кроме того, из этого сообщения ясно, что система отношений, выявленная на основе грамоты Изяслава, не является особенностью Новгорода, в связи с чем, новгородские материалы, гораздо более многочисленные, приобретают особое значение. Новгородская Первая летопись знает примеры, когда городская община лишает земли своего члена за определенные провинности. Под 1209 г. стоит сообщение о том, как после неудачного похода новгородцы собрали вече и подвергли остракизму своего посадника Дмитра, обвинив его во всевозможных грехах. Среди прочего новгородцы "житие ихъ [Дмитра и Мирошки] поимаша, а села ихъ распродаша и челядь, а скровиша ихъ изискаша и поимаша бещисла, а избытъкъ розделиша по зубу, по 3 гривне по всему городу..."⁵².

В источниках можно найти и факты пожалования земли со стороны города (правда, поздние). В духовной Остафия Ананьевича конца XIV в. есть такие строки: "А что Новгородъ пожаловалъ отца моего и меня и далъ грамоту на Волжане, и в томъ у отца моего и у мене купилъ Александръ посадникъ четвертую чясть..."⁵³. Пожалование со стороны городской общины, вероятно, имеется в виду и в сообщении новгородского летописца под 1436 г.: "Того же лета послаша новгородци на отвод земли на Бежичкыи верхъ посадникъ Григории Кюрилович.., а князь великой своих бояръ не посла, ни отцины новгородчкои нигде же новгородцом не отведе, ни исправы не учини"⁵⁴. Городское пожалование позволяет усматривать здесь, во-первых, то, что в качестве действующего лица обозначен посадник - полномочный представитель новгородской общины, во-вторых, то, что действует он не сам по себе, а на основании поручения новгородцев, то есть по решению веча, в-третьих, то, что целью поездки посадника является обвод земли, то есть определение границ земельных участков. Практика городских пожалований отражается и в грамоте новгородского веча сиротам Терпилова погоста, датируемая началом XV века. В ней речь идет не о земельной даче, а определении размера поралья и потуга. Тем не менее, в грамоте запечатлено и верховное право города закреплять земельные угодья за тем или иным владельцем: "А цемъ владелъ Савелии Григорьевичь и его братья, землею и водою, и лесы, и полешими месты солоными в Унскои губе, и всякими ловищами, и имъ темъ владети и детямъ ихъ"⁵⁵. Здесь город выступает как гарант земельного права Савелия и его братьи и, не исключено, как источник этого права.

Косвенно о городских пожалованиях могут говорить и названия земельных угодий, образованные от способа приобретения. Среди них древнерусские источники знают "жребий", "отчину", "добыток", "куплю" и некоторые другие (в духовной Остафия Ананьевича кроме "пожалования" перечисляются "отчина", "дедина" и "купля"). Особое внимание привлекает "жребий". В новгородских берестяных грамотах и сопутствующих археологических материалах "жребий" в значении земельного надела встречается, начиная с XI века. Во время раскопок 1999 года было найдено сорок деревянных цилиндров-бирок от мешков, предназначенных для сбора дани. На цилиндре под N 35 (конец XI в.) обнаружена надпись: "Жеребино Е [5]" - ее переводят, как "собранное по жеребьям (участкам)". В грамоте N 390 (1281 - 1299 гг.) находим пример раздела земли по жеребьям: "Бологожь 2 жеребья. Козьлеско, Плутьць 2 жеребья. Во Подогореи плисина 2 жеребья... А Бориславу другая сторона Нетьца по Цьрьтово руцьи и до вьрховья...". На основе грамоты N 477 (вт. пол. XIV в.) можно составить представление, какие земли могли входить в жеребья: "Поклоно Ане от Микыфора з Дорофеева жеребья. Что еси дала пожню в Быко(в)щине, Шюего отимаеть, другую Ошпоко. Землици мало, а пожни отимають. Ничимь способити, не оче и седети. А ныне дай ми то место Быковщину"⁵⁶. Здесь Дорофеевым жеребьем называется "землица"

стр. 78

(видимо, пашня - "орамая земля"⁵⁷) и пожни - сенокосные угодья в районе Быковщины - урочища, которым изначально, по жребию, владел некий Дорофей. Микифор приобрел земельный надел у Анны, направился туда, но столкнулся с тем, что соседи не признали его права на участок. В грамоте он просит Анну прислать ему документы, подтверждающие совершенную между ними сделку. Конечно, слово "жребий" было многозначным. Но в значении земельного участка оно подразумевает вполне определенную вещь: то, что получено в результате раздела по жребию. Раздел мог осуществляться среди совладельцев. Но мог происходить и среди членов городской общины в целом. Примеры такого рода известны в истории. Не исключено что, жребиями называли и первоначальные наделы, полученные в момент возникновения общины. Если так, перед нами еще одно свидетельство верховной собственности города на землю. Любопытно, что древнерусское "жеребье" полностью совпадает с названием земельного надела в древнегреческих полисах, где владения граждан назывались клерами - буквально жребиями.

В совокупности все перечисленные источники показывают, что городская община в лице веча полностью распоряжалась всем земельным фондом города и волости. Существование верховной собственности на землю города-общины предполагает, что частное, и совместное землевладение на Руси было обусловлено принадлежностью земельных собственников к городской общине. А отношения между собственниками земли строились на основе равноправия. Это, кстати, делает совершенно безнадежным поиск вассалитета и земельных пожалований боярам со стороны князей и, следовательно, практически не оставляет шансов обнаружить на Руси условное землевладение феодального типа.

Хозяйственной ячейкой социально-экономической системы в Киевской Руси было село. В Повести временных лет село упоминается уже в начальной недатированной части: "...Радимичи и Вятичи и Северъ одинъ обычаи имя-ху... браци не бываху въ них и игрища межю селы схожахуся на игрища на плясанье..."⁵⁸. Под словом "село" в Киевской Руси подразумевали участок освоенной земли с находившимся там двором хозяина, который постоянно мог там и не жить, имея основной двор в городе. Исследователи обычно характеризуют село как "участок земли с дворовой усадьбой"⁵⁹, "участок возделываемой земли с хозяйственными постройками"⁶⁰, "владельческий поселок, где господская усадьба с ее жилым домом и службами окружена хижинами зависимых крестьян и рабов" (Н. Н. Воронин⁶¹), "владельческое поселение, где был двор феодала и дворы зависимых от него людей" (М. Г. Рабинович⁶²). Согласно археологическим данным площадь абсолютного большинства древнерусских сельских поселений укладывается в пределы от 0,5 до 2 га. По наблюдениям В. В. Седова из 44 сельских поселений Смоленской земли 52,3% имели от 3 до 8 "дворов", 34,1% - свыше 8 "дворов" и 13,6% - 1 или 2 "двора"⁶³. Необходимо оговориться - дворы как закрытый комплекс нигде археологами не обнаружены. Находят остатки жилищ с прилегающими к ним хозяйственными постройками, а вот следов ограждений, как в городе, обнаружить не удается.

Источники позволяют раскрыть содержание понятия "село" и более конкретно. В состав села Витославицы, переданного вместе со смердами Пантелеймонову монастырю, входили земля, вода (река или озеро?) и пожни: "А въ тое земли, ни въ пожьни, ни въ тони не въступатися ни князю, ни епископу, ни боярину, ни кому. А кто почьнеть въступатися въ тое землю, и въ воду, и въ пожьни... въ второе пришьствие станеть тяжатися съ святымъ Пантелеимономъ"⁶⁴. В селе Дросенском, переданном Смоленской епископии князем Ростиславом, находились изгои и земля (видимо, пашня), а в селе Ясенском ко всему этому еще и бортник⁶⁵. В Игоревом сельце, упомянутом в летописи под 1146 г., был устроен двор с церковью Святого Георгия и со всевозможными запасами: вином, медом, "тяжким товаром" (железом и медью) и гумном со стогами сена. В одном из монастырских сел, согласно житию Феодосия Печерского, находился хлев со скотиною⁶⁶. В берестяной грамоте N 510,

стр. 79

датируемой концом XII - началом XIII веков, речь идет о селе, в котором находились челядь, скотина, кобылы и рожь⁶⁷. Согласно духовной Климента 1270 г. в двух его селах имелись лошади, обилье и борть. В купчей Василия середины XV в. говорится о селе, в состав которого входили: двор, дворище, орамые земли, пожни, ловища, путики и "полешии лесы"⁶⁸. Последние сообщение рисует наиболее полный образ древнерусского села, данные которого, думаю, справедливы и для более раннего времени (X - XIII вв.).

Среди владельцев сел, источники упоминают князей, бояр, церковь, горожан и смердов. Самые ранние сведения относятся к селам князей. Однако эти сообщения, к сожалению, носят полулегендарный характер. Это, прежде всего данные о селах княгини Ольги. Вот одно из сообщений, стоящее в Повести временных лет под 947 г.: "Иде Вольга Новугороду и оустави по Мьсте повосты... и ловища ея суть по всей земли... и есть село ее Ольжичи и доселе..."⁶⁹. Из летописного известия можно понять, что и сам летописец и, видимо, местные жители, считали (в конце XI или начале XII в.), будто одно из сел, стоящее на пути, где проезжала княгиня Ольга, было основано княгиней или поначалу ей принадлежало, но не ясно действительно ли это было так. Б. Д. Греков был уверен, что Ольжичи и в самом деле принадлежали Ольге, но свою уверенность никакими фактами не подкрепляет⁷⁰. Он указывает также еще на одно село княгини Ольги - Будутино, куда она якобы сослала свою ключницу Малушу, но и здесь доказательства не приводятся. Хорошо известно село Владимира Святославича Берестово⁷¹. Но оно, как замечает Фроянов, больше напоминает загородную княжескую резиденцию, нежели село в классическом для Древней Руси смысле. "Владимир часто сиживал там, - пишет он, - разгонял скуку с наложницами, здесь и умер"⁷².

Начиная с XI в., в источниках встречаются боярские и монастырские села. "Упоминания о боярских селах, - отмечал А. Е. Пресняков, - случайны и немногочисленны, но это упоминания мимоходом, как о явлении обычном". Правда, Пресняков боярских сел в XI в. не находит и пишет, что впервые они появляются только в известиях XII столетия⁷³. По мнению Фроянова, боярские села, несомненно, существовали в XI веке. Об этом говорят, по его словам, данные Патерика, согласно которому бояре наряду с имением (имуществом), отдавали монастырю и свои села⁷⁴. Греков обращает внимание на факты, отразившиеся в житии Феодосия Печерского. Из него становится известно, что отец Феодосия имел недалеко от Курска село, в которое, будучи отроком, ходил вместе с рабами и будущий игумен Печерского монастыря. Кроме того, Феодосии прислуживал властелину того города, о котором Греков пишет так: "Перед нами богатые курские вельможи, которым служил сын землевладельца небольшой руки...отсюда неизбежен вывод, что курские вельможи тоже были землевладельцами, только крупными, служить которым не было зазорно...". Греков полагает, что села у бояр появились еще в X веке. Основным доводом ему служит убеждение, что могущество бояр основывалось не на сокровищах, а на земле⁷⁵.

Рассуждения Грекова, хотя и не лишены логики, носят слишком умозрительный характер. Тем не менее, сделанный им вывод, что боярское землевладение появляется не в XI и тем более не в XII, а еще в X столетии, то есть тогда, когда, по нашим наблюдениям, возникают первые городские общины и происходит становление древнерусской цивилизации, представляется вполне вероятным. Можно спорить по поводу того, какое значение боярское землевладение тогда имело, какое место занимало в хозяйстве и сознании людей, но нельзя в принципе отрицать возможность его существования.

К тому же, кое-какие сведения на этот счет летопись все-таки дает. Согласно Повести временных лет, князь Владимир, крестив Киев, отправил попов приводить к Христу по всем "градом и селомъ... нача поимати оу нарочитое чади дети даяти... на оученье". Здесь, как видим, содержатся данные о существовании многих сел вокруг Киева в конце 80-х гг. X столетия, которые принадлежали, по всей видимости, нарочитой чади. Косвенно о частном землевладении в X в. говорит и сообщение об убийстве Люта Свенельдича: "Ловъ

стр. 80

деюще Свеналдичю именемъ Лютъ ишедъ бо ис Киева гна по звери в лесе и оузре и Олегъ [Святославич] и речь кто се есть и реша ему Свеналдичь и заехавъ уби и бе бо ловы дея Олегъ..."⁷⁶. Суть известия в том, что Олег убил Люта не за то, конечно, что тот был Свенельдич, а за то, что он де, увлекшись, забрел в лес, где охотился древлянский князь. Вероятнее всего эти лесные угодья входили в состав княжеского села - иначе жестокость князя не поддается никакой мотивировке. Можно предположить, что Лют начинал охоту в своих собственных угодьях, с чем и связано замечание летописца о том, что он "ис Киева гна по звери в лесе". Получается, что и бояре в то время обладали своими лесными угодьями, входившими в их села. Решительность, с какой Олег расправляется с боярским сыном, подчеркивает, с какой ревностью относились к нарушениям межей своих владений князья, а, видимо, и другие землевладельцы уже в X веке.

Не сложилось единого мнения и о времени возникновения церковного (монастырского и кафедрального) землевладения. Одни историки считают, что церковь обзаводится селами с момента своей организации, другие только во второй половине XI века⁷⁷. Первые сведения о церковном землевладении связаны с историей Печерского монастыря. Монашеская братия обладала селами, согласно житию Феодосия⁷⁸, уже во времена его игуменства. Подобные данные содержит и Киево-Печерский патерик⁷⁹. Отражают ли они самые первые факты церковного землевладения? С полной уверенностью ответить на этот вопрос нельзя. Практика, применяемая древнерусскими князьями и городами, снабжать вновь образованные монастыри или епископии различными источниками доходов, в том числе и селами (вспомним, хотя бы случай с Пантелеймоновым монастырем или пожалование князя Ростислава при образовании Смоленской епископии), позволяет предполагать, что церковь могла обзавестись селами гораздо раньше отмеченных фактов, в том числе сразу после крещения Руси. Поскольку церковь была тогда слаба, не удивительно, что землевладение этого типа не отразилось в источниках.

Источники, в особенности летописи, часто не указывают конкретных владельцев сел, отмечая только лишь близость последних к тому или иному городу. Или же летописец ограничивается указанием на горожан как владельцев сел, не поясняя, кто именно имеется в виду: бояре, гриди, князья или кто-то еще. Под 1135 г. в Ипатьевской летописи читаем: "...Иде Ярополкъ съ братьею своею... на Всеволода, на Олговича и поимаша около города Чернигова села". В Новгородской Первой летописи под 1167 г.: "...А новоторжьци отступиша к Новугороду, и много пакости творяше [князья Святослав и Андрей] домомъ ихъ и села их потрати". В той же летописи под 1359 г. говорится о селах жителей Словенского конца Новгорода: "И прияша слово его, и разидошася; и взяша села Селивестрова на щитъ, а иных селъ славеньскыхъ много взяша..."⁸⁰.

О селах смердов речь идет в летописном сообщении о Долобском съезде князей в 1103 году. Не исключено, что смердьим селом были поначалу и Витославицы, переданные Пантелеймонову монастырю князем Изяславом Мстиславичем вместе с самими смердами.

Нередко частное землевладение при более внимательном отношении к источнику оказывается частью общего, коллективного земельного владения. В. Л. Янин, ссылаясь на грамоту Славенского конца Саввино-Вишерскому монастырю, датируемую XV в., обращает внимание на существование кончанского землевладения. По его мнению, данный вид землевладения является результатом развития административной системы Новгорода. Земельная собственность конца, полагает Янин, возникла путем трансформации общегосударственной корпоративной собственности. "Ведь если бы кончанское право было исконным, - пишет он, -... князь вынужден был бы просить участок не у Новгорода (В. Л. Янин имеет ввиду грамоту Изяслава Пантелеймонову монастырю. - А. П.), а у одного из концов"⁸¹. Думаю, в рассуждениях исследователя не учитывается, что кончанское и общегородское землевладение Новгорода могло существовать одновременно, как в XIV - XV вв., так и в

стр. 81

XII в., когда князь Изяслав выпрашивал село у города, а не у конца. Наличие общей корпоративной собственности не отрицает существования более мелких видов совместного землевладения - кончанского или уличанского - и наоборот.

Ряд фактов совместного владения землей, приводит И. Я. Фроянов. В них он усматривает свидетельства длительного существования традиций, связанных с бытованием большой семьи. Это сведения купчей Спасского Ковалева монастыря рубежа XIV - XV в., купчей Зиновия Харитоновича середины XV в., купчей Филиппа и других. Везде, замечает он, мы видим совладельцев, являющихся боковыми родичами⁸². В справедливости мнения Фроянова вряд ли можно сомневаться, но вместе с тем необходимо заметить, что новгородские актовые документы предоставляют и такие факты, которые говорят о совместном владении без какой-либо родственной связи. В "данной" Палеостровскому монастырю на Палий остров (1415 - 1421 гг.) в качестве дарителей выступают 23 человека, не считая детей, братьи и прочих "скотников" и "помужников" Толвуйской земли, число которых никак не определено. Среди них встречаются как явные родственники - "Селифонтъ Твердиславль с детми", "Яков Сидоров с братом", или возможные родственники - "Павле Захарьинъ с братьею" - так и совсем не родные друг другу люди - "посадникъ новгороцкеи Ондреи Ивановичь, тысячкы новгорочкыи Дмитри Васильевичь", "Селифон Твердиславль"⁸³. Следует согласиться с мнением И. Я. Фроянова, что данные материалы, хотя и относятся к XIV - XV вв., "обладают внушительной ретроспективной силой", поскольку, как он пишет, генетически восходят к первобытным временам⁸⁴. Новгородские раскопки последних лет дают еще большие основания не сомневаться в этом. Берестяная грамота N 850, найденная в 1998 г., прямо указывает на совместное землевладение во второй четверти - середине XII века: "Покланянье от Бъръза и отъ Поутеши и отъ въхое дроужине къ Петръкоу Се еси въдале землю н[а](мъ)... и Святопъ(лъ)къ а ныне п..."⁸⁵. Текст послания в высшей степени любопытен. Мне уже приходилось отмечать, что "дружина" означает здесь часть городской общины. К этому следует добавить - грамота рисует эту часть общины вполне конкретно. Дружина Путыии и Борзы не просто объединение - это коллектив землевладельцев.

Дата добавления: 2015-09-29