При Петре Столыпине, министре внутренних дел с апреля 1906 года и одновременно премьер-министре с июля того же года, поддержка преуспевающих независимых фермеров стала официальной политикой. Ужасные беспорядки во многих сельских районах Российской империи в 1905-1906 годах утвердили правительственных чиновников и землевладельцев а мысли; что традиционная форма социальной организации деревни с ее общиной, или «миром», превратилась из оплота политической стабильности в источник беспорядков. В результате в ноябре 1906 года появился свод законов, разрешающих выход из общин и образование частных ферм. По замыслу царских государственных деятелей, новые частные земельные собственники должны были составить патриотически настроенный становой хребет нации, поддерживающий государственную власть.
На практике получилось иначе: Прежде всего, реагировали на реформы по-разному. В некоторых районах — в основном в волжских степях- крестьяне с готовностью приветствовали открывающуюся возможность раздела земли, в отличие от жителей других районов, например Крайнего Севера. Но даже там, где деревня поддерживала реформу, ее результаты были неоднозначными. Община могла, скажем, согласиться с переделом земли в оборонительных целях-чтобы предотвратить попытки некоторых крестьян выделиться и завести самостоятельное фермерское хозяйство; могла она и нарезать наделы в соответствии с традиционными представлениями о справедливости, а не с представлениями чиновников о рациональном планировании0: И хотя столыпинские реформы способствовали вымиранию общин, к 1917 году в них по-прежнему входило около половины крестьянского населения в сорока семи европейских губерниях Российской империи; а после революции реформа была и вовсе остановлена10.
Столыпинские реформы имели скорее символическое значение. Крестьяне, ставшие собственниками, приобрели политический вес пропорционально их небольшой численности, так как само их существование бросало вызов общинному духу российской деревни, в который пылко верили многие представители русской интеллигенции. Правда и то, что отношение к таким крестьянам в деревнях складывалось двойственное: невольное восхищение своими более успешными соседями всегда сочеталось с враждебностью". Быть кулаком, конечно, было намного престижнее, чем нуждаться в деньгах; у неплательщиков налогов отбирали землю, что приводило уже к полному обнищанию2.
Для большевистского режима крестьянские собственники представляли собой большую проблему как в идеологическом, так и в прагматическом смысле.
Во-первых, они, без сомнения, представляли собой «классовых врагов», часть наиболее презренной, с их точки зрения, страты — мелкой буржуазии. Во-вторых, неприятие коллективизации в среде таких крестьян было неизбежно, так как она предвещала им мало преимуществ и много потерь. Вообще в крестьянской среде бытовало представление, что кооперация — это работа «на чужого дядю», и чем усерднее и успешнее работал крестьянин, тем больше он был в этом уверен13. Таким образом, сельские собственники представляли собой не только мишень для идеологических атак, но и объект целенаправленной борьбы. В борьбе с кулаками использовалось «социальное давление»: проработка на общественных собраниях и в прессе, антикулацкая пропаганда и агитация; применялись и, экономические меры; такие как обложение кулаков более высокими налогами. Все это возымело свое действие: некоторые сельские собственники продали свою землю и уехали: К 1927 году только 3,5% земельной собственности находилось в руках «столыпинских фермеров», а 95,5% — по-прежнему у традиционных общин?*, С точки зрения советского руководства, коллективизация сельского хозяйства была совершенно необходима; но при этом к 1928 году стало очевидно, что ее поддерживает ничтожная часть крестьян. Назревало неизбежное столкновение государства с крестьянством.
Оно проявилось в форме насильственной коллективизации 1929- 1933 годов. Нанесено было два основных удара: установление квот на сдачу зерна по всей сельской местности, область за областью, и всесторонняя атака на кулаков как ключевых оппонентов коллективизации!. В подробном исследовании Сибири Джеймса Хьюза показано, как эти аспекты политического курса претворялись в жизнь на ранних этапах кампании. В марте 1929 года начала действовать система самообложения налогом, которая способствовала увеличению реквизиции зерна на местах. Каждой деревне предписывалась «норма» по сдаче зерна, которая затем распределялась по отдельным крестьянским домам в соответствии с классовым признаком. Уклоняющихся наказывали огромными (пятикратными) штрафами. Решение о наказании принималось на местных деревенских собраниях, которыми; теперь руководили «уполномоченные» — приезжие активисты, назначаемые партийным руководством15.
Таким.образом, реквизиция зерна сама по себе была оружием против кулаков, и не единственным. Антикулацкая пропаганда стала еще более агрессивной. Например, в январе- феврале 1929 года в Новосибирске местная газета «Молодой рабочий» инициировала обвинение районной прокуратуры в чересчур мягком отношении к кулакам, расправившимся с активистами.
В это же время стало применяться другое экономическое оружие — бойкот кулаков по линии покупки их продукции и принятия на работу. Затем последовала и прямая атака на собственность — массовая конфискация и экспроприация кулацкого имущества: к маю 1929 года в Сибири было конфисковано 8000 фермерских хозяйств. А с ноября 1929-го за отказ сдать зерно полагался немедленный арест.
Люди, мобилизованные на реквизицию зерна и борьбу с кулаками, относились к разным социальным группам. Среди них встречались представители партийного руководства — так называемые «уполномоченные» и «политинструкторы», комсомольцы и милиционеры из обычной криминальной милиции, а также работники секретной полиции, которая в то время эвфемистически называлась Объединенным государственным политическим управлением — ОГПУ. В дополнение к перлюстрации писем для выявления недовольных государственной политикой и управлению сетью информаторов, созданной для предотвращения бунтов населения, сотрудники ОГПУ напрямую участвовали в рейдах по раскулачиванию.
Весной 1929 года, чтобы придать коллективизации вид демократического движения, были созданы так называемые «бедняцкие активы»: на них возлагалась ответственность за определение норм по сдаче зерна в зависимости от размеров хозяйства и их выполнение.
Вовлечение в борьбу против кулачества людей, не имеющих навыка «убеждать» и управлять, да к тому же неподконтрольных местным властям, привело к произволу, хаосу, а зачастую и насилию. Несмотря на более или менее четкое определение статуса кулака, основанное на размере собственности и привлекаемого наемного труда, среди пострадавших от экспроприации много оказалось тех, кто официально кулаком признание был". Часто раскулачиванием называли настоящее мародерство: участники рейдов конфисковывали в свою пользу все, что приглянется, не исключая детских пеленок и еды со стола. Были случаи физических расправ и изнасилований17.
С конца 1929 года наступила самая страшная фаза коллективизации. В ноябре была опубликована знаменательная статья Сталина «Год великого перелома», в которой отмечалось особое значение коллективизации для превращения Советского Союза в великую мировую державу. Началась мобилизация так называемых «двадцатипятитысячников»: рабочие-активисты из разных городов были брошены на реализацию кампании. Как правило, новоприбывшие сразу получали ответственные должности — председателя или заместителя председателя колхоза, что, разумеется, усиливало недовольство на местах18.27 декабря 1929 года Сталин выступил с речью, в которой впервые сказал о «ликвидации кулаков как класса». Декрет Центрального Исполнительного Комитета и Совнаркома от 1 февраля 1930 года оформил этот призыв в конкретную юридическую форму: полная конфискация собственности и выселение из родных мест. Дополнительно была спущена секретная инструкция от 4 февраля, согласно которой «кулацкие саботажники» высылались в отдаленные области СССР или на окраины района проживания. И снова использовались механизмы местной демократии: на общих собраниях колхозников, безземельных работников и крестьянской бедноты составлялись списки кулаков, которые затем передавались партийным властям на одобрение18.
Существовала определенная процедура «раскулачивания». Она начиналась с доказательства статуса кулака на общедеревенском собрании, которое руководствовалось официально утвержденными критериями, такими, например, как привлечение наемного труда. Однако, по воспоминаниям участников событий, на практике к кулакам могли причислить на основании побочных признаков — наличия в хозяйстве лошади, коровы или даже швейной машинки20. За этим следовала конфискация собственности, часто сопровождаемая мародерством и насилием. Так, в жалобе из Курганского района сообщалось, что в уральской деревне Белозерск «при обыске женщин и детей было форменное издевательство, раздевали донага детей и женщин. Загнали в маленькую комнату сорок человек женщин и детей и выпускали женщин по одной, при обыске у женщин снимали чуть ли не последние рубашки». Алчность властей не знала границ: в начале 1930-х годов в отчете ОГПУ Тюменской области сообщалось: медные иконы были конфискованы с целью переплавки их на тракторные детали, а золото и доброкачественная одежда (которая также подлежала инвентаризации и конфискации) — просто уворованы21.
Когда все имущество было разобрано, семью кулака выгоняли из дома; наиболее «опасных» рано или поздно ссылали, сажали в тюрьму или даже казнили. Возможно, для некоторых репрессированных расстрел казался лучшей долей в сравнении с заключением в трудовые лагеря, сеть которых широко разрослась в связи с наплывом заключенных и так называемым «спецпоселением».
Между январем и маем 1930 года более 200 000 семей стали жертвами депортации; существенную часть репрессированных (около 40 %) составляли дети. Депортированных грузили в переполненные товарные вагоны и везли за тысячи километров от дома. Люди ехали в тесноте и антисанитарных условиях, без подходящей одежды, еды, а иногда и без воды. Это приводило к обезвоживанию и инфекционным заболеваниям, от которых чаще всего гибли дети (например, при транспортировке на Крайний Север — 80% от общего числа умерших)22.
Когда высланные кулацкие семьи приезжали в места назначения, их жизнь не становилась лучше. Районы, которым было приказано принять спецпоселенцев, готовились к их приезду бестолково, да и в любом случае на такое количество новоприбывших (67 000 только в одном Архангельске) не хватило бы и без того скудных местных ресурсов. Временное жилье — грязное, сырое, холодное, без воды и канализации — устраивали, как правило, в недействующих церквах и тюрьмах. Чистой воды и пищи катастрофически не хватало. И снова больше всех страдали дети; в таких условиях бушевали корь, свинка и гастроэнтерологические заболевания. В период с 31 марта по 10 апреля в архангельской больнице умерли 335 детей, прибавьте к этому числу еще 252 ребенка, умерших вне стен больницы. В начале мая в городе Котлас умирало по 30 детей в день. В1931 году условия немного улучшились, но к 1932/1933 году, когда во всех деревнях свирепствовал голод, положение снова стало ужасным. По словам одного из переживших такие испытания, «особенно гибли малыши». Житель Архангельска, приславший анонимное письмо в «Правду», писал, что трупы детей свозились на кладбище по три-четыре сразу, часто без гробов — просто в ящиках23. Жизнь кулацких детей, прошедших через голод и эпидемии, сравнима с жизнью детей из беднейших крестьянских семей до 1917 года. Ручной труд и попрошайничество, недоступность образования были знакомы им с ранних лет. Дочь одного крестьянина, обвиненного в кулачестве, вспоминает: «В 1935 году в поселке открыли школу, сестренка с братиком пошли учиться, а мне ходить в школу было не в чем, да и дома надо было кому-то управляться»24. В начале 1930-х годов, по крайней мере в некоторых местах, кулацких детей не принимали в ясли и детские сады25. Их не брали в пионеры даже после того, как членство в пионерской организации стало общераспространенной практикой, а не привилегией детей с безупречным классовым происхождением, доказавших свое идеологическую преданность26.
Несмотря на то, что с первых дней своего существования советское государство объявило себя мировым чемпионом по заботе о детстве, классовая принадлежность детей определялась их происхождением, так что кулацкие отпрыски неминуемо страдали вместе со своими родителями. Даже те кулаки, которым разрешили поселиться недалеко от родных мест, ужасно бедствовали: соседи боялись или не хотели им помогать, и единственно возможным прибежищем для них была землянка в лесу или какой-нибудь сарай. Да и много лет спустя, уже после завершения коллективизации разоблачение в кулацком происхождении вело к исключению из высшего учебного заведения или увольнению с работы, если только человек не очищался от наследственного греха, отрекшись от своей семьи27. Те, кому удавалось выжить физически, сталкивались с новой проблемой. В Советском Союзе всегда, и до введения внутренних паспортов в 1932 году, документам, удостоверяющим личность, придавалось чрезвычайное значение. Кулаку же требовался документ, скрывающий его социальное происхождение, что приводило к фальсификации имен и мест рождений. Разумеется, если такой человек был пойман с фальшивыми документами, это клеймо оставалось на нем на всю жизнь. И все же риск того стоил, так что когда началась массовая пропаганда переселения из деревень в города, для многих это стало единственной возможностью спастись от голода и получить шанс на новую жизнь и работу, вдали от подозрительных соседей.
Как явствует из донесений секретных агентов, такого рода фальсификация была широко распространена в те годы28. Этот факт подтверждают также воспоминания и рассказы очевидцев, которые подчеркивали, что такие подделки были предметом гордости, а не стыда. Один человек, 1916 года рождения, благодарил судьбу за то, что прилежно учился письму в школе: благодаря атому 8 конце 1931 года он сумел ловко подделать подпись коменданта на документе, дающем право спецпоселенцу свободно перемещаться29. Уловки такого рода нередко заканчивались успешно, давая лазейку в новую жизнь, а значит, возможность уцелеть — «несмотря на смерть и лишения, которые с такой жестокостью и безнаказанностью обрушивали на нас»30.
Хотя колхозники официально были прикреплены к земле (право на автоматическое получение паспорта в 16 лет у всех сельских жителей появилось только в 1980 году), нищета и весьма скудные возможности сельской жизни, с одной стороны, и потребность городов в рабочей силе-с другой, постепенно разрушали эту крепостную зависимость.
К концу февраля 1930 года, т.е. уже через несколько недель после начала новой фазы коллективизации, остервенение, с которым на местах выполнялся призыв «ликвидировать кулачество», вызвало беспокойство у партийного руководства. И 1 марта Сталин произнес свою знаменитую речь «Головокружение от успехов», возложив вину за «перегибы» на местные партийные органы. Призыв к сдержанности, не снискавший популярности в массах, привел лишь к снижению темпа коллективизации, а не к ее прекращению. В октябре 1930 года сверху вновь спустили инструкцию: придерживаться твердой линии, — и только отмена массовой депортации в мае 1933-го обозначила завершение сплошной коллективизации и полное подчинение крестьянства государственной машине, несмотря на то что 30% земель по-прежнему находилось в частных руках.
Как бы то ни было, в начале 1930-х годов и позже процедура обвинения, конфискации имущества и высылки кулаков, сопровождаемая жестокостью и унижениями, продолжала осуществляться. Большую роль играл человеческий фактор, а не год, в котором происходило раскулачивание. «Все зависело от человека», как говорили русские люди по поводу отношений с государственной бюрократией. Сочувствующий председатель колхоза мог оттянуть или смягчить раскулачивание, мог снабдить семью с ярлыком «кулацкая» удостоверениями личности, необходимыми для переезда в другое место. Имеются свидетельства о том, что довольно значительное число должностных лиц помогали раскулаченным подобными способами (конкретные примеры приведены во второй главе книги). Однако со временем председателям колхозов становилось все труднее защищать своих односельчан, так как именно с них опрашивали показатели раскулачивания, а если показатели не отвечали требованиям — увольняли с работы.
Плоды раскулачивания и коллективизации не заставили себя ждать: сельское хозяйство во многих областях Советского Союза пришло к разорению. Иногда деревни открыто восставали против властей, чаще всего против конкретных активистов, которых убивали pour епсоигадег les autres — для острастки остальных. В конце 1932 года, согласно записям
Лазаря Кагановича, сделанным им во время пребывания на Северном Кавказе с ноября 1932 по февраль 1933-го, «классовая борьба у кулаков принимает формы изуверского террора: облили бензином и подожгли уполномоченного крайкома, избили и издевались над зампредседателя сельсовета, женщиной»31. Однако чаще кулаки пытались лишь уклониться от новых порядков или совершали саморазрушительные действия: резали скот, чтобы не дать его реквизировать, спивались, — а многие просто пассивно терпели32. Сокращение посевов привело к снижению урожаев и, как следствие, к голоду 1932-1933 годов, которому сопутствовал продуктовый кризис в больших городах, т.е. произошло то, чего большевики хотели избежать с помощью коллективизации. В этот период в сельской местности были зарегистрированы случаи людоедства: в Западной Сибири, например, переселенка из Белоруссии убила своего четырехлетнего сына и приготовила из него еду. В свое оправдание женщина сказала, что таким образом «думала сберечь хоть старшенького». О подобных случаях не писали, пресса хранила полное молчание об ужасах голода и, наоборот, много внимания уделяла скандальным историям с кулаками, иногда приобретавшими фантастический характер. В начале 1933 года эпидемия, возникшая в Западной Сибири в результате быстро распространившейся среди недоедающих людей инфекции, была объявлена «кулацким террором»: по утверждению прессы, нечестивые враги Советской власти подсыпали яд в запасы воды33.
Коллективизацию нельзя рассматривать только как несправедливое притеснение сельского населения со стороны партийного руководства. Наиболее рьяными активистами зачастую оказывались советские граждане из низов, которые искренне верили, что кулаки действительно угрожали советской демократии и национальному процветанию. Кампания «двадцатипятитысячников» доказывает это. В Ленинграде всего за две недели была собрана необходимая квота в 4390 рабочих-активистов, а по всему Советскому Союзу количество добровольцев превышало потребности почти в три раза; 30% «двадцатипятитысячников» остались в деревнях даже после выхода Декрета от декабря 1931 года, разрешавшего им вернуться на свои рабочие места в городах34. Да и сами крестьяне рвались в бой — из чувства страха, по убеждению или из корыстных интересов. Традиционные методы коллективного осуждения, как, например, самосуд (стихийные суды, которые часто заканчивались коллективным насилием) и высмеивающие обряды36 легко вписались в гонения на кулаков. Еще во времена Гражданской войны группы крестьян называли своих кровных врагов «кулаками»36, а когда интенсивная пропаганда сделала это слово привычным для уха, случаи кровной мести участились.
События недавней истории тоже сыграли значительную роль. Коллективизация началась всего через восемь лет после окончания Гражданской войны, и вражда тех времен, в том числе поддержка, оказанная крестьянами оппонентам большевиков, еще не забылась. Люди считали, что саботаж коллективизации угрожал самому существованию советского государства, и принимали на веру официальные заявления вроде такого: «или мы ликвидируем кулаков как класс, или кулаки вырастут в класс капиталистов и уничтожат диктатуру пролетариата»37.
Вдобавок молодым активистам на всем протяжении 1920-х годов прививалась риторика «классовой войны», когда обычная зависть к чужому успеху обращалась праведным гневом в адрес общественных паразитов. Даже в начальной школе обращали внимание на социальное происхождение учеников. Скажем, в учреждениях, находящихся в подчинении Первой опытной станции Наркомпроса в Калужской области, детей спрашивали, кто такие «буржуи», чем богатые отличаются от бедных и т.д. Ответы у пя-тисемил етних детей отскакивали от зубов: «буржуи» — это хозяева мира, у «богачей» двухэтажные дома, а у бедняков нет работы, «кулаки» живут в кирпичных домах, а не в деревянных, и т.д.38
Таким образом, политика «разделяй и властвуй» была усвоена всеми, начиная с самого низового уровня. Усвоение этой политики оказалось тем более эффективным, что учителя, активисты, журналисты и другие труженики «фабрики оболванивания» обычно не были беспринципными оппортунистами и карьеристами. Они искренне верили в правдивость своих репортажей и правоту идеи, которую доносили до населения. Несмотря на жесткую цензуру, установленную еще в 1918 году, пресса отображала мнение «сознательного» народа, публикуя материалы рабкоров и селькоров — непрофессиональных журналистов, освещавших местные проблемы и события в центральных и провинциальных газетах и журналах. Эти люди мало сочувствовали голодающим и бездомным крестьянам, поскольку были убеждены, что расправа с эксплуататорами — неотъемлемая часть борьбы за социальную справедливость.
«Из тьмы в свет»
Чтобы, оглядываясь назад, понять, почему активисты без возражений поддерживали крайне несправедливую большевистскую политику коллективизации, необходимо помнить о ее втором направлении — о стремлении цивилизовать отсталую в культурном отношении часть населения, вытащить деревню «из тьмы в свет». С тьмой в буквальном смысле слова должна была покончить электрификация. (На самом деле многие советские деревни оставались без электричества до 1960 года, а некоторые — и вплоть до начала XXI века. Однако одним из широко распространенных образов большевистской пропаганды 1920-х было изображение седой деревенской старушки, в восторге глядящей на «лампочку Ильича», которая воспринималась как личный подарок от Ленина). Кроме того, просвещение российской деревни предполагало всеобщее образование.
Со второй половины 1920-х годов сельские дети считались особенно важной социальной группой, они одновременно служили и основной мишенью пропаганды, и потенциальными пропагандистами. Отчасти это объясняется тем, что советизация в принципе была направлена главным образом на детей. Чиновникам министерства просвещения царской России мерещились политические мотивы в любых проявлениях социальной активности, так что даже родительские комитеты разрешили только с декабря 1905 года, и то в ограниченной форме, а общественных организаций учащихся практически вовсе не существовало. В то же время сразу после Февральской революции 1917 года политическая активность детей значительно возросла. Они стали посещать школьные собрания и имели своих представителей в школьных комитетах, участвовали в местных общегородских собраниях и политических демонстрациях, а в некоторых случаях даже учреждали собственные политические организации. В газете «Красные зори», которая недолгое время выходила в Петрограде (1919), одна девочка из Вологды с мстительной гордостью описывает, как ей и ее товарищам удалось сорвать митинг кадетов: они устроили коллективное голосование, забросали президиум оскорбительными записками и выкрикивали лозунг «Да здравствует рабочий класс!»39.
Однако по мере того как росла политическая активность большевиков, эта всеобщая свободная общественная деятельность все больше и больше подпадала под их контроль. Можно сказать, что с окончанием Гражданской войны было покончено со стихийной социальной активностью взрослых, а с конца 1921 года партия всерьез озаботилась взятием под контроль политической активности детей, в особенности от девяти до четырнадцати лет. Дети старше четырнадцати находились уже под контролем комсомола, созданного в 1918 году. Во время Гражданской войны к комсомолу примкнуло некоторое количество младших детей, но в мирное время правила приема сделали более строгими, так как стало очевидным, что присутствие в организации младших детей мешает серьезным дискуссиям на собраниях и лишь ослабляет роль комсомола в политике переходного периода.
Как следствие, в конце 1921 года руководство комсомола поставило вопрос о создании отдельной политической организации для детей младшего школьного возраста. Сначала приняли прагматическое решение: прибрать к рукам уже существующее и хорошо организованное скаутское движение. Не все активисты поддержали эту идею, многие выступали против «наследия империализма и буржуазии», хотя и признавали, что в нем есть некоторые прокоммунистически настроенные лидеры. Они утвердились в своих сомнениях, когда в 1922 году международное скаутское движение признало скаутские организации русских эмигрантов. Такое развитие событий исключало какое бы то ни было сотрудничество между скаутами и советским молодежным движением. В результате в мае 1922 года в Москве родилась новая советская организация — юных пионеров. В том же 1922 году скаутское движение было запрещено, а пионерская организация стала стремительно монополизировать политическую активность детей и к началу 1930-х годов контролировала всю внешкольную жизнь младших школьников.
По административной линии пионерская организация подчинялась комсомолу. Но в отличие от партии и комсомола, она не организовывала конгрессы и конференции, на которых обсуждались серьезные политические вопросы, а проводила только «слеты» для чествования пионерских достижений. Тем не менее эффективность пропагандистской работы в пионерском движении была чрезвычайно высокой: для этой цели издавались специальные книги, брошюры, журналы и газеты. В начале 1924 года вышел первый номер журнала «Пионер», посвященный похоронам Ленина, а к 1 925 году у организации появилась собственная газета — «Пионерская правда», которая в 1926-м стала официальной газетой всесоюзного пионерского движения40.
И все же самым важным инструментом советизации молодого поколения оставалась школьная система, Следует уточнить, что в первые годы советской власти не все дети имели возможность учиться. Закон о всеобщем начальном образовании вышел только в 1930-м с тем расчетом, что к 1932 году он полностью претворится в жизнь. Но в реальности этот процесс занял намного больше времени, отчасти потому, что школы плохо финансировались, в них царил беспорядок, не хватало оборудования и компетентных учителей, способных применять новые методики обучения, спущенные Наркомпросом. Школьная программа упорядочивалась медленно, первые инструкции по согласованию программы обучения появились в середине 1920-х годов. Но и после этого учителя сохраняли достаточную свободу выбора этом, что касалось учебников или объяснительного материала. Как бы то ни было, к концу 1920-х годов среди преподавательского состава в советских школах высокий процент составляли совсем молодые учителя, едва отличающиеся по возрасту от своих учеников. Они получили образование — полностью или по большей части — уже при советском режиме и горели желанием передать школьникам все, что знали сами об эгалитаризме, интернационализме, рациональном коллективизме и социальной справедливости41. Этих молодых энтузиастов по распределению отправляли в отдаленные районы, где открывались новые школы, необходимые для внедрения всеобщего начального образования. Сеть школ быстро росла; к 1939 году более 80% целевой возрастной группы посещали начальную школу, при этом уместно предположить, что еще большее число детей ходили в школу в какие-то периоды своего детства но не на регулярной, не на беспрерывной основе42.
Школьная система должна была не только развивать интеллектуальные способности детей, но и закладывать основы коммунистической морали, воспитывать советский патриотизм и социальную активность: На заре советской эпохи в детях видели не просто «будущих граждан», которых следовало обучать современной политике, чтобы они могли впоследствии участвовать в общественной жизни; на них возлагали основную надежду как на преобразователей общества. В школьных учебниках и пропагандистских материалах приводились в пример отважные, энергичные подростки (в основном мальчики). Главными положительными персонажами художественной литературы, публиковавшейся в детских журналах в эти годы, оказывались юные герои, сражавшиеся вместе с красными партизанами в Гражданскую войну. Газетные статьи призывали детей приучать к новым ценностям «отсталые элементы» у себя дома, в том числе не только младших братьев и сестер, но и взрослых членов семьи. Такого рода материалы особенно широко распространялись в конце 1920-х — начале 1930-х годов, в годы так называемой «культурной революции». Тогда широко пропагандировалась кампания «за новый быт», советских граждан призывали к борьбе с грязью, беспорядком, прозябанием, суевериями и религиозными предрассудками ради целеустремленной, трудовой, плодотворной жизни согласно законам науки и правилам гигиены. Ниже приводится рекомендательный список дел на год, опубликованный на обложке первого номера журнала «Пионер» за 1931 год:
ЧТО ТЫ ДОЛЖЕН СДЕЛАТЬ ДОМА
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 21 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |