Вдруг на длинной пустынной улице мы увидели далеко впереди себя темную группу людей. Кестер сейчас же выключил зажигание, и мы поехали вслед за ними бесшумно, с потушенным светом. Они не слыхали нас и разговаривали.
– Их четверо, – шепнул я Кестеру.
В ту же секунду мотор взревел, машина стрелой пролетела последние двести метров, вскочила на тротуар, заскрежетала тормозами и, заносясь вбок, остановилась на расстоянии метра от четырех прохожих, вскрикнувших от испуга.
Кестер наполовину высунулся из машины. Его тело, словно стальная пружина, было готово рвануться вперед, а лицо дышало неумолимостью смерти.
Мы увидели четырех мирных пожилых людей. Один из них был пьян. Они обругали нас. Кестер ничего им но ответил. Мы поехали дальше.
– Отто, – сказал я, – сегодня нам их не разыскать. Не думаю, чтобы они рискнули сунуться на улицу.
– Да, может быть, – не сразу ответил он и развернул машину. Мы поехали на квартиру Кестера. Его комната имела отдельный вход, и можно было войти в нее, не тревожа никого. Когда мы вышли из машины, я сказал:
– Почему ты не сообщил следователям приметы? Это помогло бы розыску. Ведь мы его разглядели достаточно подробно.
Кестер посмотрел на меня.
– Потому что мы это обделаем сами, без полиции. Ты что же думаешь?.. – Его голос стал совсем тихим, сдавленным и страшным. – Думаешь, я перепоручу его полиции? Чтобы он отделался несколькими годами тюрьмы? Сам знаешь, как кончаются такие процессы! Эти парни знают, что они найдут милосердных судей! Не выйдет! Если бы полиция даже и нашла его, я заявил бы, что это не он! Сам его раздобуду! Готтфрид мертвый, а он живой! Не будет этого!
Мы сняли носилки, пронесли их сквозь ветер и метель в дом, и казалось, будто мы воюем во Фландрии и принесли убитого товарища с переднего края в тыл.
* * *
Мы купили гроб и место для могилы на общинном кладбище. Похороны Готтфрида состоялись в ясный солнечный день. Мы сами укрепили крышку и снесли гроб вниз по лестнице. Провожающих было немного. Фердинанд, Валентин, Альфонс, бармен Фред, Джорджи, Юпп, фрау Штосс, Густав, Стефан Григоляйт и Роза. У ворот кладбища нам пришлось немного подождать. Впереди были еще две похоронные процессии. Одна шла за черным автомобилем, другая за каретой, в которую были впряжены лошади, украшенные черным и серебряным крепом. За каретой шла бесконечная вереница провожающих, оживленно беседовавших между собой.
Мы сняли гроб с машины и сами опустили его на веревках в могилу. Могильщик был этим доволен, у него и без нас хватало дел. Мы пригласили пастора. Правда, мы не знали, как бы отнесся к этому Готтфрид, но Валентин сказал, что так нужно. Впрочем, мы просили пастора не произносить надгробную речь. Он должен был только прочитать небольшую выдержку из библии. Пастор был старый, близорукий человек. Подойдя к могиле, он споткнулся о ком земли и свалился бы вниз, если бы не Кестер и Валентин, подхватившие его. Но, падая, он выронил библию и очки, которые как раз собирался надеть. Смущенный и расстроенный, щуря глаза, пастор смотрел в яму.
– Не беспокойтесь, господин пастор, – сказал Валентин, – мы возместим вам потерю.
– Дело не в книге, – тихо ответил пастор, – а в очках: они мне нужны.
Валентин сломал ветку у кладбищенской изгороди. Он встал на колени у могилы, ухитрился подцепить очки за дужку и извлечь их из венка. Оправа была золотая. Может быть, пастор поэтому и хотел получить их обратно. Библия проскользнула сбоку и очутилась под гробом; чтобы достать ее, пришлось бы поднять гроб и спуститься вниз. Этого не желал и сам пастор. Он стоял в полном замешательстве.
– Не сказать ли мне все-таки несколько слов? – спросил он.
– Не беспокойтесь, господин пастор, – сказал Фердинанд. – Теперь у него под гробом весь Ветхий и Новый завет.
Остро пахла вскопанная земля. В одном из комьев копошилась белая личинка. Я подумал: «Могилу завалят, а личинка будет жить там внизу; она превратится в куколку, и в будущем году, пробившись сквозь слой земли, выйдет на поверхность. А Готтфрид мертв. Он погас». Мы стояли у могилы, зная, что его тело, глаза и волосы еще существуют, правда уже изменившись, но все-таки еще существуют, и что, несмотря на это, он ушел и не вернется больше. Это было непостижимо. Наша кожа была тепла, мозг работал, сердце гнало кровь по жилам, мы были такие же, как прежде, как вчера, у нас было по две руки, мы не ослепли и не онемели, все было как всегда… Но мы должны были уйти отсюда, а Готтфрид оставался здесь и никогда уже не мог пойти за нами. Это было непостижимо.
Комья земли забарабанили по крышке гроба. Могильщик дал нам лопаты, и вот мы закапывали его, Валентин, Кестер, Альфонс, я, – как закапывали когда-то не одного товарища. Вдруг мне почудилось, будто рядом грянула старая солдатская песня, старая, печальная солдатская песня, которую Готтфрид часто пел:
Аргоннский лес, Аргоннский лес,Ты как большой могильный крест…
Альфонс принес черный деревянный крест, простой крест, какие стоят сотнями тысяч во Франции вдоль бесконечных рядов могил. Мы укрепили его у изголовья могилы Готтфрида.
– Пошли, – хрипло проговорил наконец Валентин.
– Да, – сказал Кестер. Но он остался на месте. Никто не шелохнулся. Валентин окинул всех нас взглядом.
– Зачем? – медленно сказал он. – Зачем же?.. Проклятье!
Ему не ответили.
Валентин устало махнул рукой:
– Пойдемте.
Мы пошли к выходу по дорожке, усыпанной гравием. У ворот нас ждали Фред, Джорджи и остальные.
– Как он чудесно смеялся, – сказал Стефан Григоляйт, и слезы текли по его беспомощному печальному лицу.
Я оглянулся. За нами никто не шел.
XXV
В феврале мы с Кестером сидели в последний раз в нашей мастерской. Нам пришлось ее продать, и теперь мы ждали распорядителя аукциона, который должен был пустить с молотка все оборудование и такси. Кестер надеялся устроиться весной гонщиком в небольшой автомобильной фирме. Я по-прежнему играл в кафе «Интернациональ» и пытался подыскать себе еще какое-нибудь дневное занятие, чтобы зарабатывать больше.
Во дворе собралось несколько человек. Пришел аукционист.
– Ты выйдешь, Отто? – спросил я.
– Зачем? Все выставлено напоказ, а цены он знает.
У Кестера был утомленный вид. Его усталость не бросалась в глаза посторонним людям, но те, кто знал его хорошо, замечали ее сразу по несколько более напряженному и жесткому выражению лица. Вечер за вечером он рыскал в одном и том же районе. Он уже давно знал фамилию парня, застрелившего Готтфрида, но не мог его найти, потому что, боясь преследований полиции, убийца переехал на другую квартиру и прятался. Все эти подробности установил Альфонс. Он тоже был начеку. Правда, могло статься, что преступник выехал из города. Он не знал, что Кестер и Альфонс выслеживают его. Они же рассчитывали, что он вернется, когда почувствует себя в безопасности.
– Отто, я выйду и погляжу, – сказал я.
– Хорошо.
Я вышел. Наши станки и остальное оборудование были расставлены в середине двора. Справа у стены стояло такси. Мы его хорошенько помыли. Я смотрел на сидения и баллоны. Готтфрид часто называл эту машину «наша старая дойная корова». Нелегко было расставаться с ней.
Кто-то хлопнул меня по плечу. Я быстро обернулся. Передо мной стоял молодой человек ухарского вида, в пальто с поясом. Вертя бамбуковую трость, он подмигнул мне:
– Алло! А ведь мы знакомы!
Я стал припоминать:
– Гвидо Тисс из общества «Аугека»!
– Ну, вот видите! – самодовольно заявил Гвидо. – Мы встретились тогда у этой же рухляди. Правда, с вами был какой то отвратительный тип. Еще немного, и я бы дал ему по морде.
Представив себе, что этот мозгляк осмелился бы замахнуться на Кестера, я невольно скорчил гримасу. Тисс принял ее за улыбку и тоже осклабился, обнажив довольно скверные зубы:
– Ладно, забудем! Гвидо не злопамятен. Ведь вы тогда уплатили огромную цену за этого автомобильного дедушку. Хоть что-нибудь выгадали на нем?
– Да, – сказал я. – Машина неплохая.
Тисс затараторил:
– Послушались бы меня, получили бы больше. И я тоже. Ладно, забудем! Прощено и забыто! Но сегодня мы можем обтяпать дельце. Пятьсот марок – и машина наша. Наверняка. Покупать ее больше некому. Договорились.
Я все понял. Он полагал, что мы тогда перепродали машину, и не знал, что мастерская принадлежит нам. Напротив, он считал, что мы намерены снова купить это такси.
– Она еще сегодня стоит полторы тысячи, – сказал я. – Не говоря уже о патенте на право эксплуатации.
– Вот именно, – с жаром подхватил Гвидо. – Поднимем цену до пятисот. Это сделаю я. Если нам отдадут ее за эти деньги – выплачиваю вам триста пятьдесят наличными.
– Не пойдет, – сказал я. – У меня уже есть покупатель.
– Но все же… – Он хотел предложить другой вариант.
– Нет, это бесцельно… – Я перешел на середину двора. Теперь я знал, что он будет поднимать цену до тысячи двухсот.
Аукционист приступил к делу. Сначала пошли детали оборудования. Они не дали большой выручки. Инструмент также разошелся по дешевке. Настала очередь такси. Кто-то предложил триста марок.
– Четыреста, – сказал Гвидо.
– Четыреста пятьдесят, – предложил после долгих колебаний покупатель в синей рабочей блузе.
Гвидо нагнал цену до пятисот. Аукционист обвел всех взглядом. Человек в блузе молчал. Гвидо подмигнул мне и поднял четыре пальца.
– Шестьсот, – сказал я.
Гвидо недовольно покачал головой и предложил семьсот. Я продолжал поднимать цену. Гвидо отчаянно набавлял. При тысяче он сделал умоляющий жест, показав мне пальцем, что я еще могу заработать сотню. Он предложил тысячу десять марок. При моей следующей надбавке до тысячи ста марок он покраснел и злобно пропищал;
– Тысяча сто десять.
Я предложил тысячу сто девяносто марок, рассчитывая, что Гвидо назовет свою последнюю цену – тысячу двести. После этого я решил выйти из игры.
Но Гвидо рассвирепел. Считая, что я хочу вытеснить его окончательно, он неожиданно предложил тысячу триста. Я стал быстро соображать. Если бы он действительно хотел купить машину, то, бесспорно, остановился бы на тысяче двухстах. Теперь же, взвинчивая цену, он просто, мстил мне. Из нашего разговора он понял, что мой предел – тысяча пятьсот, и не видел для себя никакой опасности.
– Тысяча триста десять, – сказал я.
– Тысяча четыреста, – поспешно предложил Гвидо.
– Тысяча четыреста десять, – нерешительно проговорил я, боясь попасть впросак, – Тысяча четыреста девяносто! – Гвидо торжествующе и насмешливо посмотрел на меня. Он был уверен, что здорово насолил мне.
Выдержав его взгляд, я молчал.
– Кто больше? – спросил аукционист.
Молчание.
– Кто больше? – спросил он второй раз. Потом он поднял молоток. В момент, когда Гвидо оказался владельцем машины, торжествующая мина на его лице сменилась выражением беспомощного изумления. В полном смятении он подошел ко мне:
– А я думал, вы хотите…
– Нет, – сказал я.
Придя в себя, он почесал затылок:
– Черт возьми! Нелегко будет навязать моей фирме такую покупку. Думал, что вы дойдете до полутора тысяч. Но на сей раз я все-таки вырвал у вас этот ящик из-под носа!
– Это вы как раз и должны были сделать! – сказал я.
Гвидо захлопал глазами. Только когда появился Кестер, Гвидо сразу понял все и схватился за голову:
– Господи! Так это была ваша машина? Какой же я осел, безумный осел! Так влипнуть! Взяли на пушку! Бедный Гвидо! Чтобы с тобой случилось такое! Попался на простенькую удочку! Ладно, забудем! Самые прожженные ребята всегда попадаются в ловушку, знакомую всем детям! В следующий раз как-нибудь отыграюсь! Свое не упущу!
Он сел за руль и поехал. С тяжелым чувством смотрели мы вслед удалявшейся машине.
* * *
Днем пришла Матильда Штосс. Надо было рассчитаться с ней за последний месяц. Кестер выдал ей деньги и посоветовал попросить нового владельца оставить ее уборщицей в мастерской. Нам уже удалось пристроить у него Юппа. Но Матильда покачала головой:
– Нет, господин Кестер, с меня хватит. Болят старые кости.
– Что же вы будете делать? – спросил я.
– Поеду к дочери. Она живет в Бунцлау. Замужем. Вы бывали в Бунцлау?
– Нет, Матильда. – Но господин Кестер знает этот город, правда?
– И я там не бывал, фрау Штосс.
– Странно, – сказала Матильда. – Никто не знает про Бунцлау. А ведь моя дочь живет там уже целых двенадцать лет. Она замужем за секретарем канцелярии.
– Значит, город Бунцлау есть. Можете не сомневаться. Раз там живет секретарь канцелярии…
– Это конечно. Но все-таки довольно странно, что никто не знает про Бунцлау.
Мы согласились.
– Почему же вы сами за все эти годы ни разу не съездили туда? – спросил я.
Матильда ухмыльнулась:
– Это целая история. Но теперь я должна поехать к внукам. Их уже четверо.
– Мне кажется, что в тех краях изготовляют отличный шнапс, – сказал я. – Из слив или чего-то в этом роде…
Матильда замахала рукой:
– В том-то и все дело. Мой зять, видите ли, трезвенник. Ничего не пьет.
Кестер достал с опустевшей полки последнюю бутылку:
– Ну что ж, фрау Штосс, придется выпить на прощанье по рюмочке.
– Я готова, – сказала Матильда.
Кестер поставил на стол рюмки и наполнил их. Матильда выпила ром с такой быстротой, словно пропустила его через сито. Ее верхняя губа резко вздрагивала, усики подергивались.
– Еще одну? – спросил я.
– Не откажусь.
Я налил ей доверху еще большую рюмку. Потом она простилась.
– Всего доброго на новом месте, – сказал я.
– Премного благодарна. И вам всего хорошего. Но странно, что никто не знает про Бунцлау, не правда ли?
Она вышла неверной походкой. Мы постояли еще немного в пустой мастерской.
– Собственно, и нам можно идти, – сказал Кестер.
– Да, – согласился я. – Здесь больше нечего делать.
Мы заперли дверь и пошли за «Карлом». Его мы не продали, и он стоял в соседнем гараже. Мы заехали на почту и в банк, где Кестер внес гербовый сбор заведующему управлением аукционов.
– Теперь я пойду спать, – сказал он. – Будешь у себя?
– У меня сегодня весь вечер свободен.
– Ладно, зайду за тобой к восьми.
* * *
Мы поели в небольшом пригородном трактире и поехали обратно. На первой же улице у нас лопнул передний баллон. Мы сменили его. «Карл» давно не был в мойке, и я здорово перепачкался.
– Я хотел бы вымыть руки, Отто, – сказал я.
Поблизости находилось довольно большое кафе. Мы вошли и сели за столик у входа. К нашему удивлению, почти все места были заняты. Играл женский ансамбль, и все шумно веселились. На оркестрантках красовались пестрые бумажные шапки, многие посетители были в маскарадных костюмах, над столиками взвивались ленты серпантина, к потолку взлетали воздушные шары, кельнеры с тяжело нагруженными подносами сновали по залу. Все было в движении, гости хохотали и галдели.
– Что здесь происходит? – спросил Кестер.
Молодая блондинка за соседним столиком швырнула в нас пригоршню конфетти.
– Вы что, с луны свалились? – рассмеялась она. – Разве вы не знаете, что сегодня первый день масленицы?
– Вот оно что! – сказал я. – Ну, тогда пойду вымою руки.
Чтобы добраться до туалета, мне пришлось пройти через весь зал. У одного из столиков я задержался – несколько пьяных гостей пытались поднять какую-то девицу на столик, чтобы она им спела. Девица отбивалась и визжала. При этом она опрокинула столик, и вся компания повалилась на пол. Я ждал, пока освободится проход. Вдруг меня словно ударило током. Я оцепенел, кафе куда-то провалилось, не было больше ни шума, ни музыки. Кругом мелькали расплывчатые, неясные тени, но необыкновенно резко и отчетливо вырисовывался один столик, один-единственный столик, за которым сидел молодой человек в шутовском колпаке и обнимал за талию охмелевшую соседку. У него были стеклянные тупые глаза, очень тонкие губы. Из-под стола торчали яркожелтые, начищенные до блеска краги…
Меня толкнул кельнер. Как пьяный, я прошел несколько шагов и остановился. Стало невыносимо жарко, но я трясся, как в ознобе, руки повлажнели. Теперь я видел и остальных, сидевших за столиком. С вызывающими лицами они что-то распевали хором, отбивая такт пивными кружками. Меня снова толкнули.
– Не загораживайте проход, – услышал я.
Я машинально двинулся дальше, нашел туалет, стал мыть руки и, только когда почувствовал резкую боль, сообразил, что держу их под струей кипятка. Затем я вернулся к Кестеру.
– Что с тобой? – спросил он.
Я не мог ответить.
– Тебе плохо? – спросил он.
Я покачал головой и посмотрел на соседний столик, за которым сидела блондинка и поглядывала на нас. Вдруг Кестер побледнел. Его глаза сузились. Он подался вперед.
– Да? – спросил он очень тихо.
– Да, – ответил я.
– Где?
Я кивнул в сторону столика, за которым сидел убийца Готтфрида.
Кестер медленно поднялся. Казалось, кобра выпрямляет свое тело.
– Будь осторожен, – шепнул я. – Не здесь, Отто.
Он едва заметно махнул рукой и медленно пошел вперед. Я был готов броситься за ним. Какая-то женщина нахлобучила ему на голову красно-зеленый бумажный колпак и повисла у него на шее. Отто даже не заметил ее. Женщина отошла и удивленно посмотрела ему вслед. Обойдя вокруг зала, Отто вернулся к столику.
– Его там нет, – сказал он.
Я встал, окинул взглядом зал. Кестер был прав.
– Думаешь, он узнал меня? – спросил я.
Кестер пожал плечами. Только теперь он почувствовал, что на нем бумажная шапка, и смахнул ее.
– Не понимаю, – сказал я. – Я был в туалете не более одной-двух минут.
– Более четверти часа. – Что?.. – Я снова посмотрел в сторону столика. – Остальные тоже ушли. С ними была девушка, ее тоже нет. Если бы он меня узнал, он бы наверняка исчез один.
Кестер подозвал кельнера:
– Здесь есть еще второй выход?
– Да, с другой стороны есть выход на Гарденбергштрассе.
Кестер достал монету и дал ее кельнеру.
– Пойдем, – сказал он.
– Жаль, – сказала блондинка за соседним столиком. – Такие солидные кавалеры.
Мы вышли. Ветер ударил нам в лицо. После душного угара кафе он показался нам ледяным.
– Иди домой, – сказал Кестер.
– Их было несколько, – ответил я и сел рядом с ним.
Машина рванулась с места. Мы изъездили все улицы в районе кафе, все больше удаляясь от него, но не нашли никого. Наконец Кестер остановился.
– Улизнул, – сказал он. – Но это ничего. Теперь он нам попадется рано или поздно.
– Отто, – сказал я. – Надо бросить это дело.
Он посмотрел на меня.
– Готтфрид мертв, – сказал я и сам удивился своим словам. – От этого он не воскреснет…
Кестер все еще смотрел на меня.
– Робби, – медленно заговорил он, – не помню, скольких я убил. Но помню, как я сбил молодого английского летчика. У него заело патрон, задержка в подаче, и он ничего не мог сделать. Я был со своим пулеметом в нескольких метрах от него и ясно видел испуганное детское лицо с глазами, полными страха; потом выяснилось, что это был его первый боевой вылет и ему едва исполнилось восемнадцать лет. И в это испуганное, беспомощное и красивое лицо ребенка я всадил почти в упор пулеметную очередь. Его череп лопнул, как куриное яйцо. Я не знал этого паренька, и он мне ничего плохого не сделал. Я долго не мог успокоиться, гораздо дольше, чем в других случаях. С трудом заглушил совесть, сказав себе: «Война есть война!» Но, говорю тебе, если я не прикончу подлеца, убившего Готтфрида, пристрелившего его без всякой причины, как собаку, значит эта история с англичанином была страшным преступлением. Понимаешь ты это? – Да, – сказал я.
– А теперь иди домой. Я хочу довести дело до конца. Это как стена. Не могу идти дальше, пока не свалю ее.
– Я не пойду домой, Отто. Уж если так, останемся вместе.
– Ерунда, – нетерпеливо сказал он. – Ты мне не нужен. – Он поднял руку, заметив, что я хочу возразить. – Я его не прозеваю! Найду его одного, без остальных! Совсем одного! Не бойся.
Он столкнул меня с сиденья и тут же умчался. Я знал – ничто не сможет его удержать. Я знал также, почему он меня не взял с собой. Из-за Пат. Готтфрида он бы не прогнал.
* * *
Я пошел к Альфонсу. Теперь я мог говорить только с ним. Хотелось посоветоваться, можно ли что-нибудь предпринять. Но Альфонса я не застал. Заспанная девушка сообщила мне, что час назад он ушел на собрание. Я сел за столик и стал ждать.
В трактире было пусто. Над пивной стойкой горела маленькая лампочка. Девушка снова уселась и заснула. Я думал об Отто и Готтфриде и смотрел из окна на улицу, освещенную полной луной, медленно поднимавшейся над крышами, я думал о могиле с черным деревянным крестом и стальной каской и вдруг заметил, что плачу. Я смахнул слезы.
Вскоре послышались быстрые тихие шаги. Альфонс вошел с черного хода. Его лицо блестело от пота.
– Это я, Альфонс!
– Иди сюда, скорее! – сказал он.
Я последовал за ним в комнату справа за стойкой. Альфонс подошел к шкафу и достал из него два старых санитарных пакета времен войны.
– Можешь сделать перевязку? – спросил он, осторожно стягивая штаны.
У него была рваная рана на бедре.
– Похоже на касательное ранение, – сказал я.
– Так и есть, – буркнул Альфонс. – Давай перевязывай!
– Альфонс, – сказал я, выпрямляясь. – Где Отто?
– Откуда мне знать, где Отто, – пробормотал он, выжимая из раны кровь. – Вы не были вместе?
– Нет.
– Ты его не видел?
– И не думал. Разверни второй пакет и наложи его сверху. Это только царапина.
Занятый своей раной, он продолжал бормотать.
– Альфонс, – сказал я, – мы видели его… того, который убил Готтфрида… ты ведь знаешь… мы видели его сегодня вечером. Отто выслеживает его.
– Что? Отто? – Альфонс насторожился. – Где же он? Теперь это уже ни к чему! Пусть убирается оттуда!
– Он не уйдет.
Альфонс отбросил ножницы:
– Поезжай туда! Ты знаешь, где он? Пускай убирается. Скажи ему, что за Готтфрида я расквитался. Я знал об этом раньше вас! Сам видишь, что я ранен! Он стрелял, но я сбил его руку. А потом стрелял я. Где Отто?
– Где-то в районе Менкештрассе.
– Слава богу. Там он уже давно не живет. Но все равно, убери оттуда Отто.
Я подошел к телефону и вызвал стоянку такси, где обычно находился Густав. Он оказался на месте.
– Густав, – сказал я, – можешь подъехать на угол Визенштрассе и площади Бельвю? Только поскорее! Я жду.
– Буду через десять минут.
Я повесил трубку и вернулся к Альфонсу. Он надевал другие брюки.
– А я и не знал, что вы разъезжаете по городу, – сказал он. Его лицо все еще было в испарине. – Лучше бы сидели где-нибудь. Для алиби. А вдруг вас спросят. Никогда нельзя знать…
– Подумай лучше о себе, – сказал я.
– А мне-то что! – Он говорил быстрее, чем обычно. – Я был с ним наедине. Поджидал в комнате. Этакая жилая беседка. Кругом ни души. К тому же, вынужденная оборона. Он выстрелил, как только переступил через порог. Мне и не надо алиби. А захочу – буду иметь Целых десять.
Он смотрел на меня, сидя на стуле и обратив ко мне широкое мокрое лицо. Его волосы слиплись, крупный рот искривился, а взгляд стал почти невыносимым – столько обнаженной и безнадежной муки, боли и любви было в его глазах.
– Теперь Готтфрид успокоится, – сказал он тихо и хрипло. – До сих пор мне все казалось, что ему неспокойно.
Я стоял перед ним и молчал.
– А теперь иди, – сказал он.
Я прошел через зал. Девушка все еще спала и шумно дышала. Луна поднялась высоко, и на улице было совсем светло. Я пошел к площади Бельвю. Окна домов сверкали в лунном свете, как серебряные зеркала. Ветер улегся. Было совсем тихо.
Густав подъехал через несколько минут.
– Что случилось, Роберт? – спросил он.
– Сегодня вечером угнали мою машину. Только что мне сказали, что ее видели в районе Менкештрассе. Подъедем туда?
– Подъедем, ясное дело! – Густав оживился. – И чего только теперь не воруют! Каждый день несколько машин. Но чаще всего на них разъезжают, пока не выйдет бензин, а потом бросают.
– Да, так, вероятно, будет и с нашей.
Густав сказал, что скоро собирается жениться. Его невеста ожидает ребенка, и тут, мол, уж ничего не поделаешь. Мы проехали по Менкештрассе и по соседним улицам.
– Вот она! – крикнул вдруг Густав. Машина стояла в темном переулке. Я подошел к ней, достал свой ключ и включил зажигание.
– Все в порядке, Густав, – сказал я. – Спасибо, что подвез.
– Не пропустить ли нам где-нибудь по рюмочке? – спросил он.
– Не сегодня. Завтра. Очень спешу.
Я полез в карман, чтобы заплатить ему за ездку.
– Ты что, спятил? – спросил он.
– Тогда спасибо, Густав. Не задерживайся. До свидания.
– А что если устроить засаду и накрыть молодца, который угнал ее?
– Нет, нет, он уже, конечно, давно смылся. – Меня вдруг охватило дикое нетерпение. – До свидания, Густав.
– А бензин у тебя есть? – Да, достаточно. Я уже проверил. Значит, спокойной ночи.
Он уехал. Выждав немного, я двинулся вслед за ним, добрался до Менкештрассе и медленно проехал по ней на третьей скорости. Потом я развернулся и поехал обратно. Кестер стоял на углу:
– Что это значит?
– Садись, – быстро сказал я. – Тебе уже не к чему стоять здесь. Я как раз от Альфонса. Он его… он его уже встретил.
– И что?
– Да, – сказал я.
Кестер молча забрался на сидение. Он не сел за руль. Чуть сгорбившись, он примостился возле меня. Машина тронулась.
– Поедем ко мне? – спросил я.
Он кивнул. Я прибавил газу и свернул на набережную канала. Вода тянулась широкой серебряной полосой. На противоположном берегу в тени стояли черные как уголь сараи, но на мостовой лежал бледно-голубой свет, и шины скользили по нему, как по невидимому снегу. Широкие серебристо-зеленые башни собора в стиле барокко высились над рядами крыш. Они сверкали на далеком фоне фосфоресцирующего неба, в котором, как большая световая ракета, повисла луна.
– Отто, я рад, что все случилось именно так, – сказал я.
– А я нет, – ответил он.
* * *
У фрау Залевски еще горел свет. Когда я открыл входную дверь, она вышла из гостиной.
– Вам телеграмма, – сказала она.
– Телеграмма? – повторил я удивленно. Я все еще думал о прошедшем вечере. Но потом я понял и побежал в свою комнату. Телеграмма лежала на середине стола, светясь, как мел, под резкими лучами лампы. Я сорвал наклейку. Сердце сжалось, буквы расплылись, убежали, снова появились… и тогда я облегченно вздохнул, успокоился и показал телеграмму Кестеру:
– Слава богу. А я уже думал, что…
Там было только три слова: «Робби, приезжай скорее…» Я снова взял у него листок. Чувство облегчения улетучилось. Вернулся страх:
– Что там могло случиться, Отто? Боже мой, почему она не позвонила по телефону? Что-то неладно!
Кестер положил телеграмму на стол:
– Когда ты разговаривал с ней в последний раз?
– Неделю назад… Нет, больше.
– Закажи телефонный разговор. Если что-нибудь не так, сразу же поедем. На машине. Есть у тебя железнодорожный справочник?
Я заказал разговор с санаторием и принес из гостиной фрау Залевски справочник. Кестер раскрыл его.
– Самый удобный поезд отправляется завтра в полдень, – сказал он. – Лучше сесть в машину и подъехать возможно ближе к санаторию. А там пересядем на ближайший поезд. Так мы наверняка сэкономим несколько часов. Как ты считаешь?
– Да, это, пожалуй, лучше. – Я не мог себе представить, как просижу несколько часов в поезде в полной бездеятельности.
Зазвонил телефон. Кестер взял справочник и ушел в мою комнату. Санаторий ответил. Я попросил позвать Пат. Через минуту дежурная сестра сказала, что Пат лучше не подходить к телефону.
– Что с ней? – крикнул я.
– Несколько дней назад у нее было небольшое кровотечение. Сегодня она немного температурит.
– Скажите ей, что я еду. С Кестером и «Карлом». Мы сейчас выезжаем. Вы поняли меня?
– С Кестером и Карлом, – повторил голос.
– Да. Но скажите ей об этом немедленно. Мы сейчас же выезжаем.
– Я ей тут же передам.
Я вернулся в свою комнату. Мои ноги двигались удивительно легко. Кестер сидел за столом и выписывал расписание поездов.
– Уложи чемодан, – сказал он. – Я поеду за своим домой. Через полчаса вернусь.
Я снял со шкафа чемодан. Это был все тот же старый чемодан Ленца с пестрыми наклейками отелей. Я быстро собрал вещи и предупредил о своем отъезде фрау Залевски и хозяина «Интернационаля». Потом я сел к окну и стал дожидаться Кестера. Было очень тихо. Я подумал, что завтра вечером увижу Пат, и меня вдруг охватило жгучее, дикое нетерпение. Перед ним померкло все: страх, беспокойство, печаль, отчаяние. Завтра вечером я увижу ее, – это было немыслимое, невообразимое счастье, в которое я уже почти не верил. Ведь я столько потерял с тех пор, как мы расстались…
Я взял чемодан и вышел из квартиры. Все стало вдруг близким и теплым: лестница, устоявшийся запах подъезда, холодный, поблескивающий резиново-серый асфальт, по которому стремительно подкатил «Карл».
– Я захватил пару одеял, – сказал Кестер. – Будет холодно. Укутайся как следует.
– Будем вести по очереди, ладно? – спросил я.
– Да. Но пока поведу я. Ведь я поспал после обеда.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 31 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |