Хоть бы одного немца увидеть, объяснить ему, что мы не воюем с народом, а несем ему избавление от гитлеровского фашизма. Пусть бы объяснил своим соотечественникам, своим землякам. И пусть возвращаются, пусть живут спокойно и не боятся нас.
Командир БАО мечется: если с размещением и питанием технического и летного состава вопрос решен, то с нежданно-негаданно оказавшимся на его попечении огромным хозяйством, хором, требующим еды, никак своими силами не управиться. Вон сколько недоеных коров на скотном дворе! Они уже не мычат — они ревут. Что делать? Уже и технический состав на помощь батальонным ребятам пришел: задают корм, принялись коров доить. Смотрю, Иван Михайлович машет мне, подает ведерко:
— Ну-ка, принимайся и ты, браток, за дело — надо буренок выручать.
Показал, как это делается. Присел я возле бурой коровенки, одной рукой кое-как подоил ее. Получилось! И у других дело пошло.
Но сделанное — лишь капля в море: скота здесь вон сколько — около четырехсот голов!..
Командир батальона аэродромного обслуживания все же нашел выход. Вышел на шоссе, а там колонны вызволенных из гитлеровского рабства людей идут. Остановил их, показал на скотный двор рукой, объяснил, что да как. Были в этой колонне люди разных национальностей. Русские, украинцы, поляки сразу же перевели просьбу советского офицера — и оживились бледные лица, заулыбались люди. Свернув с шоссе, толпой заспешили на помощь.
Поселили летчиков в замке, серой громадой возвышающемся в глубине большого, тщательно ухоженного парка. Прошлись по его аллеям, осмотрели территорию, увидели пруды с деревянными «шлюзами», а в секциях — взблескивающих серебристыми и золотистыми чешуйками карпов.
— Неплохо устроился барон! — сказал Вахненко.
— Барон — не барон, а фашист отъявленный! — добавил Руденко.
— Откуда тебе это известно? — Кутищев не сомневается, но хотел бы узнать «сам факт».
— Ты вон в замок зайди да погляди, сколько фашистских знамен там лежит! — вскинулся Руденко.
— Вот бы тебе тот фон-барон попался! — с подковыркой говорит Березкин.
— Да и ты б его не миловал.
— Выходит, лучше б ему не попадаться?..
— Понял это — удрал. Сообразительный, — констатирует Алексей Сеничев.
Вот так, беседуя, подошли к высокому темно-серому зданию в три этажа. Позади него — несколько флигелей.
Решительно ступили через порог. Большой светлый зал с высокими окнами. Люстра под потолком. Добротная мебель. Рояль. Картины в золоченых рамах. С тех картин удивленно смотрят на нас предки бежавшего хозяина. А мы уже ничему не удивляемся — ни этой гулкой тишине, ни этой роскоши, ни целой кипе фашистских знамен из плотного искусственного шелка, сложенных в углу.
Командир, собрав летный состав, сказал:
— Можно было бы и занятия провести, но лучше, думаю, вам дать сегодня отдохнуть. Летной погоды не предвидется.
Вернулись в замок. Обнаружили прекрасную библиотеку. Было здесь много разных изданий на различных языках. Увидели мы и наши книги и, бережно беря их в руки, с тревожным волнением думали о путях, приведших этих пленниц сюда, в мрачный, чужой замок, о судьбах людей, которым они принадлежали, об авторах, составляющих нашу национальную гордость.
…«Нет уз святее товарищества»…
Николай Трофимов негромко начинает читать своим боевым друзьям гоголевского «Тараса Бульбу», и мерцающий свет коптилки пламенем загадочного костра играет на задумчивых, немного усталых лицах летчиков, полукругом сидящих и стоящих возле товарища, пристроившегося на вращающемся стульчике у пианино, на котором стоит «осветительный прибор» — нехитрое солдатское изобретение — сплюснутая наверху снарядная гильза с зажженным фитилем.
— Почитай! Вслух почитай, Николай! Для всех…
И Трофимов стал читать. И потянулись ребята к неровному, трепетному, очень похожему на пламя свечи огоньку.
О чем задумался лейтенант Вячеслав Березкин? А что так встревожило-взволновало младшего лейтенанта Николая Кудинова? Или ведомого Покрышкина — старшего лейтенанта Георгия Голубева? Какие мысли владеют сейчас самим чтецом — Николаем Трофимовым?
Пожалуй, вспомнил каждый что-то очень свое, очень близкое, дорогое, родное. А может, встали перед глазами образы друзей, сгоревших в небе фронтовом?.. Они несли на своих быстрых крыльях освобождение людям, несли возмездие врагу, но не донесли его сюда — в чужое небо, в чужую страну, откуда выползла война.
Верные долгу, свято соблюдая закон боевого братства, живые дерутся теперь и за павших друзей-товарищей своих.
…Почти месяц «работаем» с аэродрома. Обжили замок. И тут пошел наш 1-й Украинский фронт в наступление. Да и не только он — три Белорусских и еще три Украинских тоже.
Висло-Одерская операция завершилась крупной победой наших войск. На западном берегу Одера захвачен важный плацдарм. Наши войска вышли на ближние подступы к Берлину.
6 февраля взят Бриг. 8 февраля наши войска возобновили наступление севернее и южнее окруженного города-крепости Бреслау.
До 9 февраля прикрываем наступающие части. Нашей авиации много. Но противник оказывает сильное противодействие, пытается бомбить и штурмовать наши войска.
А тут сюрприз за сюрпризом преподносит погода. Начались оттепели. Аэродром наш грунтовой — раскисает. Если при заморозках на рассвете еще взлетишь, то при возвращении садишься с большим трудом — колеса вязнут в месиве. А о том, чтобы взлететь, уже и помышлять нечего.
Сидели «на якоре» всю неделю и, как говорится, ждали у моря Погоды. Нужен мороз, а его все нет и нет. Да и вряд ли уже будет: солнце повернуло на лето — весна!
Вот когда досадно на душе! Аэродромы все разрушены, бетонированные взлетно-посадочные полосы противник взорвал, привел в негодность. Грунтовые использовать невозможно. А летать надо: войска нуждаются в нашей помощи, поддержке и защите.
Утром встаешь с надеждой, что вернулась… зима. Но нет мороза, как нет и солнца. За окном идет мокрый снег, гуляет ветер или бродит над землей туман. В общем, хуже такой погоды не бывает.
И все же сидим в кабинах — скорее «для порядка», дежурим по два, по четыре…
В это время наша передовая команда вместе с армейскими работниками аэродромной службы обнаружила брошенный гитлеровцами грунтовой аэродром близ поселка Аслау. Здесь были у врага большие авиаремонтные мастерские, с ангарами, с бетонированными площадками между ними.
Рядом пролегала автострада Бреслау — Берлин.
Удачный участок оказался между двумя виадуками, находившимися друг от друга на расстояние 3 километра.
Около автострады — небольшой, но густой ельник. На противоположной стороне — просторное поле. Судя по тому, что на нем всюду разбросаны разбитые транспортные планеры, способные нести на борту по 20 — 30 человек, здесь у противника тоже был аэродром.
Аэродром с мастерскими решено было предоставить в распоряжение частей нашей дивизии.
Когда.в Аслау прибыла передовая команда, в штаб дивизии тут же по радио было передано:
— К приему самолетов не готовы — грунтовая полоса раскисла…
Покрышкин забеспокоился: такой поворот рушил все планы. Войска уходят вперед, радиус действия полков удлинился до предела, да и работать с Альтдорфа из-за распутицы уже невозможно. Что делать в сложившихся условиях?
И тогда он решил попытаться взлететь, чтобы осуществить свой новый план…
К счастью, в ночь на 18 февраля подморозило. Покрышкин еще затемно приказал всем летчикам занять места в кабинах и быть готовыми к перелету. Сам же в паре с Голубевым взлетел и взял курс на Аслау…
Сидим уже час, полтора. Солнце взошло. Земля отходит: у техников и механиков на сапогах уже повисли «галоши». Неужели, так и будем здесь беспомощно сидеть?
И вдруг почти бегом на стоянку, запыхавшись, влетает подполковник Датский и прямиком спешит к моему самолету:
— Давай на Аслау! Подлетая, свяжешься по радио с комдивом. Он сам будет всех сажать… Первой идет твоя эскадрилья, потом — Старчикова, за ней — Трофимова.
Двигатель набирает обороты. Осторожно выруливаю на полосу, даю газ, истребитель разбегается и, как бы оттолкнувшись от земли, взмывает в небо. На душе отлегло: оторвался! Еще несколько минут — и вся эскадрилья в воздухе. Идем курсом на Аслау.
По-весеннему светит солнце. Воздух на высоте чист, прозрачен. Нигде — ни точечки. Будто и нет никакой войны. Только справа по курсу — дымы: то горит окруженный Бреслау.
Вдали замаячили ориентиры, указывающие, что мы подходим к Аслау. Включаю передатчик, вступаю в связь с Покрышкиным, снижаюсь:
— Видишь автостраду?..
С высоты 500 метров хорошо просматриваются две серые ленточки, разделенные посредине желтоватой полосочкой.
— Вижу!
— Хорошо. А посадочный знак «Т» слева?
— Вижу. Но там ведь места для посадки мало.
— Получишь больше — садись на автостраду. Там ширина достаточная: каждая полоса, — по девять метров… Старайся на желтую дорожку не выкатываться…
— Понял! Командую пилотам:
— Роспуск! Посадка по одному…
А через день-два на этом же участке и таким же способом Покрышкин принимал еще два своих полка.
Аэродром на автостраде действовал! Эскадрильи вели бои. А в перерывах проводились занятия, тренировки. Люди чувствовали себя на пороге больших, значительных событий. Знали: раненый фашистский зверь, уползающий в свою берлогу, еще не добит. Он будет отчаянно сопротивляться. Но каждый наш воин нес в своем сердце возмездие и готов был к любым испытаниям.
Сердце Кутузова
Горячие, ожесточенные бои. На земле — кромешный ад. В воздухе отчаянные схватки. Противник упорно сопротивляется, стремясь всеми силами и возможностями сдержать натиск наших войск, остановить их, не пустить в глубь своей территории.
Но тщетны потуги фашистского командования: ничто уже не остановит наш могучий натиск. Судьба гилеровского разбойничьего государства предрешена!..
Развернув на самолетном крыле планшет и прокладывая маршрут на юго-запад для выполнения очередного задания, замечаю вдруг название «Бунцлау». Что-то очень знакомое… Неужели?..
Рядом у самолета о чем-то беседуют два комсорга — Юрий Храповицкий и Виктор Коротков. Оба — грамотные, начитанные ребята.
— Парни, гляньте-ка сюда, — и острием карандаша показываю им на карте смутившую меня географическую точку.
— Да, Бунцлау. А что?.. — размышляет Виктор.
— Так здесь ведь «захоронено» сердце Кутузова! — вдруг воскликнул Юра, да так, будто сделал величайшее открытие.
…Более ста тридцати лет прошло, и русские воины снова там, куда, преследуя Наполеона, привел их прадедов великий полководец фельдмаршал Михаил Илларионович Кутузов. История повторилась! Поистине: «Кто с мечом к нам придет, от меча и погибнет!..»
В апреле 1813 года здесь, в Бунцлау, закончил свой жизненный путь человек, соединивший в себе полководческий гений и несгибаемый дух патриота. Тело Кутузова забальзамировали и отправили в Петербург. А на возвышении, у той дороги, по которой победно шла русская армия дальше на запад, преследуя врага, был установлен монументальный памятник русскому стратегу.
Теперь по той исторической дороге шли на запад, преследуя врага, советские воины — наследники и продолжатели ратной славы своих великих предков. И в каждом сердце звенела гордость: «Мы отстояли Россию! Мы освобождаем народы Европы от фашистского рабства!..»
Фельдмаршал Кутузов в одном из своих приказов по вверенной ему русской армии подчеркивал: «Заслужим благодарность иноземных народов и заставим Европу с удивлением воскликнуть: непобедимо воинство русское в боях и неподражаемо в великодушии к добродетелям мирным! Вот благородная цель, достойная воинов, будем же стремиться к ней, храбрые русские солдаты!..»
И в феврале 1945 года эти слова великого полководца звучали актуально, злободневно.
Воздавая дань уважения М. И. Кутузову и всему русскому воинству, командующий 1-м Украинским фронтом Маршал Советского Союза И. С. Конев издал приказ по войскам, обязав при этом военного коменданта г. Бунцлау учредить почетный караул у памятника. Всем войсковым частям и отдельным военнослужащим при прохождении мимо памятника надлежало отдавать воинские почести…
В этом карауле стояли и наши воины-авиаторы. Многие посетили квартиру-музей, где жил и скончался великий русский полководец. Наши воины-комсомольцы в книге отзывов музея оставили такую запись: «Образ великого полководца вдохновляет нас на еще большие подвиги». Здесь побывали А. И. Покрышкин и его заместители, командиры полков. Пришли на поклон все наши летчики и авиаспециалисты.
В связи с Днем Красной Армии Верховный Главнокомандующий издал приказ № 5. В газетах опубликованы материалы Крымской конференции трех держав. В войсках идет широкая пропаганда этих важных политических документов. Как непосредственно к ним относящийся воспринимают наши авиаторы опубликованный в «Правде» призыв ЦК КПСС «Слава советским воинам, сокрушившим немецкую оборону в Силезии и развивающим наступление за рекой Одер!»
В приказе № 5 Верховного Главнокомандующего подчеркивается, что воины 1-го Украинского фронта добились выдающегося боевого успеха — продвинулись с сандомирского плацдарма в глубь Силезии на 480 километров. Шутка ли — полтысячи километров!.. А ведь в этом есть и наш немалый вклад.
25 февраля в 16.35 наша четверка взлетела на прикрытие войск в районе Бунцлау. Иду с Кутищевым. Во второй паре — Бондаренко с Куликовым.
Лаубан и Левенберг еще у противника, и наши войска ведут упорные бои, штурмуя эти города. Часть войск уже прорвалась туда и завязала уличные бои.
Погода для нас хорошая: облачность хоть и сплошная, но высоко приподнятая — на трех-четырех тысячах метров. Видимость — до 10 — 12 километров.
Станция наведения авиакорпуса работает сегодня позывным «Рыбкин». Передает вдруг:
— С запада на высоте полторы — две тысячи метров — «рама».
— Вижу! — без промедления отвечаю.
«Фокке-Вульф-189» буквально висит под нами: похоже, что корректирует огонь своей артиллерии.
— Бондаренко, прикрой! — и устремляюсь почти отвесно вниз и на выходе из пикирования с дистанции 150 — 50 метров открываю огонь. «Рама» разваливается на глазах. Проскакиваю вверх, а мимо летят обломки вражеского разведчика.
Оглянулся — ведомый идет в двухстах метрах сзади. Молодец!..
Пара Бондаренко немного выше и в стороне. Подстраиваюсь к ней.
«Рыбкин» благодарит нас, подтверждает падение гитлеровского самолета.
Но радоваться рано: выше метров на 800 впереди вновь вижу «раму»! Что за фокус? Галлюцинация?
Нет! Ее сопровождают, переходя с одной стороны на другую, четыре истребителя.
Запрашиваю «Рыбкина»: — Что за самолеты?
— Как — что? «Рама» и четыре «мессера», — и тут же добавляет: — Атакуйте!
В ту же секунду созревает решение ударить ее тоже снизу.
Скорость большая, сближение быстрое — идем на встречно-пересекающихся курсах. Небольшой отворот «змейкой» вправо — и на левом развороте оказываюсь почти в хвосте у «Фокке-Вульфа-189».
«Рама» уже в прицеле: сейчас ударю. Но по уже выработавшейся привычке оборачиваюсь: Федор Кутищев идет чуть выше, оттянувшись метров на триста. У него сейчас очень хорошая возможность атаковать истребители прикрытия. Коротко передаю ему:
— Бей «худых»!..
Сам же, метров с двадцати пяти, не более, ударил из всех точек. И сразу же, отжав ручку влево и дав левую ногу, юзом ухожу от столкновения с целью. Успеваю «сфотографировать» взглядом горящий левый мотор, рваные дыры в фюзеляже и в плоскостях, а в разбитой гондоле — в различных позах силуэты членов экипажа.
Тут же слышен голос Кутищева:
— «Мессер» горит!
Станция наведения «открытым текстом» извещает:
— Два самолета падают. Оставшиеся удирают. Спасибо от пехоты и от нас!..
В войсках, обложивших Левенберг, ликование. Даже бой поутих — все, задрав головы, наблюдают за воздушной схваткой. А когда увидели один за другим три падающих вражеских самолета, стали бросать вверх шапки и каски.
…На смену нам ведет свою группу старший лейтенант Виктор Никитин:
— Костя, поздравляю! Видел вашу работу…
Плотным строем четверка проносится над дорогой, близ которой стоит священной памяти обелиск. Идут по ней войска, нескончаемой вереницей торопятся на запад. И, переходя на строевой шаг, держа равнение на гордость и славу России, отдают воинские почести великому сыну ее — Михаилу Кутузову.
Вечером — снова бой. В том же районе. Высота 4000 метров.
«Рыбкин» зовет на помощь:
— Сухов! Десять «фоккеров» штурмуют наши войска… Пристальный взгляд вниз:
— Вижу!.. Василий, прикрой!..
Переворот — и стремительное падение вниз. Кутищев не отстает.
— Федя, не робей!..
Скорость нарастает с каждым мгновением. Отчетливо видна построенная противником «карусель»: выходя из круга, «фоккеры» круто пикируют, стреляют по войскам (значит, уже отбомбились!) — и, выходя на высоте 150 — 200 метров из атаки, снова, сделав горку, возвращаются в круг.
Снижаюсь метров до ста и, использовав свой проверенный прием — бить снизу вверх, чтобы не поразить пехоту, — ловлю в прицел выходящего из атаки «фокке-вульфа» и даю очередь из всех точек. Перед глазами вспыхивает пламя. Вражеский истребитель делает «горку», видимо, летчик попытался выйти из-под трасс. Но было уже поздно…
Проскочив, оглядываюсь: «фоккер» ударился о землю, взметнул оранжево-белую вспышку.
«Рыбкин» бодрым голосом извещает:
— Есть один!.. — И тут же дополняет: — Остальные рассыпались.
Вдруг в стороне Левенберга замечаю одну, а затем и вторую четверку ФВ-190 в сопровождении двух «мессершмиттов»: разворачиваются, заходят на бомбометание.
Быстро работает мысль: «Пока противник не видит нашу группу на фоне земли, надо ударить тоже снизу, но теперь уже в лоб…»
«Фоккер» — машина серьезная, во всяком случае, четыре пушки, если не шесть, смотря какая модель. Мощный мотор, закрывающий летчика спереди, бронированная кабина…
Размышления длятся мгновение… То ли ведущий заметил нас, то ли вражеский авианаводчик с крыши одного из городских домов Левенберга предупредил его, так или иначе, первая четверка принимает лобовую атаку и, немного подвернув, со снижением устремляется на нас и сразу же, метров с шестисот, дружно открывает плотный огонь. Трассы мельтешат перед глазами.
Но нет, мы не свернем! Все мои ребята уже выбрали цели. Ловлю в прицел «фоккера» и я.
«Только — ведущего! Только — ведущего!..» Метров с трехсот открываю огонь. Трассы как бы вливаются во встречные трассы врага, образуя огненный вихрь…
Самолет даже качнуло, когда проносился над «фоккером». Успел заметить, что он уходит на вертикаль уже пылающим, с развороченным «животом».
Лечу уже над самыми крышами Левенберга, мелькают дома, улицы, дворы, столбы, деревья…
И вдруг прямо перед глазами возникает в полном смысле стена огня: вижу даже, как расчеты крутят, разворачивая нам навстречу скорострельные зенитные установки — и уже бьют с крыши «эрликоны», сыпанули густыми очередями пулеметы. Вижу даже гитлеровцев, вскинувших вверх «шмайсеры».
И все небо исчерчено, исполосовано трассами. А до земли каких-нибудь 50 метров… И вдруг замечаю в правом крыле — пробоины! Из отверстий вырываются огоньки… Плохо дело: там ведь бензобаки!
Выскочил из того огненного ада у самой земли. Иду уже над территорией, занятой нашими войсками. Плоскость горит. Ищу место, где можно было бы «притереть» истребитель на фюзеляж. Но такого места нет — всюду войска.
Вот незадача! Слышу тревожный голос Бондаренко:
— Сухова сбили!..
Обернулся: где ж это он ходит? Взглянул — и обмер: вторая четверка «фоккеров» идет с дымом за мной вдогонку. Расстояние уже метров 300 — 350. Сейчас добьют! На это они мастера…
Пытаюсь подать сектор газа вперед и оторваться от «фоккеров», а он без движения — заклинило. Значит, попал снаряд и в систему управления.
Что же делать, как быть? Вот-вот «съедят»!..
И тогда приходит мысль… подвести противника под огонь наших зениток.
Подворачиваю — «фоккеры» за мной. И тут как ударили им навстречу 37-миллиметровые наши пушечки, как затараторили счетверенные пулеметные установки, да так, что на пути стервятников выросла огненная изгородь — они и бросили преследование. Одна пара вправо метнулась, вторая круто влево вниз устремилась. Ушли.
А огонь на моем истребителе разгорается. Уже не пульсирует пламя, а тонкой струйкой вырывается из отверстия в плоскости.
До аэродрома рукой подать, но вряд ли дотяну. И сесть негде. А прыгать нельзя — высота уж очень незначительная, метров сто от земли, не больше. Да и покинь машину — она на наших солдат, на боевую технику упадет.
Впереди показалась поляна. Решаю прыгать. Но прежде попытаюсь повыше забраться. Беру ручку на себя, истребитель задрал нос, пошел в набор. Скорость упала. Высотомер показывает уже 600 метров. Взглянул на плоскость — струйка огня исчезла. Попробовал опустить нос, скорость стала расти, но пламя все сильнее: предательский оранжево-красный язычок удлиняется, набирает силу. Видимо, связано это с уровнем бензина в баке.
Опять задираю нос — пожар угасает. Впереди уже наш аэродром показался.
А в наушниках все тот же голос:
— Сухова сбили! — кричит и кричит Бондаренко.
Аэродром уже подо мной. Дотянул! Но на автостраду садиться не стал — не рискнул. Предпочел бетону раскисший грунт аэродромного поля.
Выпустил шасси механически. Зашел, выпустил щитки. Завис На небольшой скорости. Высота тридцать метров, двадцать, десять, пять…
Земля!..
Метров сто пятьдесят прошел, пропахал в мягком грунте тройную дорожку. Но шасси выдержало. Самолет замер на месте. Двигатель выключен. Сам себе не верю, что нахожусь дома!
Быстро открываю правую дверцу, хочу скорее посмотреть, какие повреждения получил истребитель. А тут в небе гул: наша тройка идет на посадку. В наушниках опять слышен голос Василия Бондаренко, по радио докладывающего заместителю командира полка Аркадию Федорову…
Три истребителя один за другим сели на автостраду, зарулили на стоянку своей эскадрильи.
А я еще в грязи вязну, осматриваю свой самолет. Семь пробоин насчитал; все семь 20-миллиметровыми снарядами «просверлены». Всадил все же «фоккер», но мне повезло — не в жизненно важные узлы. Правда, в барабан 37-миллиметровых снарядов и в патронные ящики 12, 7-миллиметровых пулеметов есть попадания. К счастью, они уже были пусты: за мгновение до этого выпустил последние снаряды и патроны в него, в «фоккера». Он, выходит, опоздал на какие-то доли секунды. Пробит был и бензобак.
Подбежали наши техники, спешат ребята из соседнего полка — может, помощь нужна? Спасибо, друзья!..
Оставляю машину на попечение авиаспециалистов, а сам, отряхнувшись, иду на КП докладывать командиру. Гляжу, Бондаренко уже объясняет Федорову — жестикулируя, что-то очень живо, возбужденно рассказывает. Кудинов и Кутищев, печально опустив головы, стоят с ним рядом.
Они меня не видят, а командир полка, заметив, что я приближаюсь, улыбнулся и подогревает Бондаренко:
— Так, так. Ну и что же дальше?
Подхожу сзади к Василию и пальцем легонько по плечу постукиваю его.
Он оборачивается и застывает в неподдельном изумлении. Глаза расширяются, округляются. Лицо сделалось бледным-бледным, потом враз налилось пунцовой краской.
— Как? Ты ведь упал — я сам видел!
— А может, то «фоккер» шлепнулся? Ладно. Речь не об этом. Вот ты, к примеру, на мастера радиосвязи недавно экзамен сдал. Так? Но какой же ты мастер, если зажал тангенту и полчаса не отпускаешь ее?! Меня действительно могли сбить. Ни слова не дал сказать — весь эфир забил… Опытный боец — и вдруг оплошал! Такое нашим ведомым можно было бы простить, а вот тебе — ни за что!..
Поглядываю на Федорова, тот кивает, продолжай, мол, да с песочком!
— Федя! — поворачиваюсь к Кутищеву. — А ты почему оторвался? Что с тобой произошло?
— Товарищ командир! — выпрямился Кутищев, глаза виноватые. — Когда шли над городом и я увидел стену огня перед глазами, — не знаю, как и получилось, — инстинктивно потянул ручку На себя, а очнулся, когда увидел, что рядом со второй нашей парой на трех тысячах оказался… Пристроился к ним — и тоже ничего ни запросить, ни передать не могу. А вас из виду потерял. Где искать, не знал.
— Такое «взаимодействие» не годится, — говорю Василию. — Я ведь на тебя понадеялся…
— Да так получилось, командир. Я ведь с «мессерами» дрался…
«Нет, нельзя полагаться „на авось“, — размышляю. — Надо лучше, тщательнее готовиться на земле, отрабатывать варианты воздушного боя в зависимости от складывающейся обстановки. Порой легкие победы отвлекают нас от черновой работы…»
Доложил Федорову честь по чести. Подбегает помначштаба капитан Павленко. Чуть ли не за рукав тянет:
— Надо бой описать. Быстрее! Ведь в дивизию докладывать…
— Да погодите, не до писанины сейчас! Дайте остыть…
— Посидишь, поговорим — вот и остынешь!
— Ну и дотошный же вы, Леонтий Иванович!
— Служба такая. Вот поумнеешь — не раз вспомнишь нас, штабистов…
В соседнем полку был летчик Николай Климов. Пятый по счету с такой фамилией. Два погибли в боях. Еще двое находились в госпитале. Шестым человеком, носившим эту распространенную русскую фамилию, была белокурая, веселая девушка Люба — механик-оружейница.
Когда Николай прибыл в эскадрилью, ему велели принять истребитель с несколькими заплатами на фюзеляже и на плоскостях.
В первый боевой вылет его снаряжала певунья-оружейница. Вот девушка и приглянулась Николаю.
— Тебе удобно выходить за меня замуж — не придется менять фамилию, — сказал Любе Николай.
— Война идет, а он замуж, замуж!..
И все же убедил Николай девушку, что и война идет ради жизни на земле.
Они поженились.
…В канун Нового года Николай провожал в тыл свою молодую супругу и просил подарить ему сына.
Люба родила дочь. Назвала ее Валентиной. Но дочке было суждено расти без отца. Не видела она его, не испытала его ласки.
Мать и дочь долго не знали подробностей гибели Николая. И только много лет спустя после окончания войны, на встрече ветеранов боевые друзья рассказали ей все, как было…
5 марта 1945 года. Погода пасмурная. Шестерка истребителей взлетела на прикрытие переднего края. С пункта наведения предупредили:
— Будьте осторожны: в воздухе «рогатые»! То была новинка у противника — «мессершмитты» с радиолокаторами.
Сейчас, в облачную погоду, они легко могли обнаружить наши самолеты и внезапно атаковать их.
…Так оно и получилось: четверка «мессеров», как из засады, появилась вдруг из ватной мглы и стремительно пошла в атаку на пару Климова. Обменялись короткими очередями, разошлись, развернулись — и снова лобовая атака.
Опять разошлись.
Теперь — третья встреча на лобовых. Скорость сближения огромная. Николай выбрал ведущего четверки. Собрался весь. Решился…
Боекомплект израсходован — и он ударил врага, крылом своего истребителя срезал кабину «мессера».
На землю стали падать горящие обломки. Вслед за ними, переворачиваясь, шел к земле и краснозвездный истребитель…
Отважного летчика старшего лейтенанта Николая Климова похоронили в Бунцлау — рядом со старинным памятником фельдмаршалу Кутузову.
Через десять дней, 15 марта, случилось и у нас трагическое событие. Новоназначенный командиром нашего полка капитан Иван Бабак вылетел в паре с совсем еще молодым летчиком на свободную охоту и был подбит зениткой. Самолет загорелся, и летчик стал садиться на вынужденную. Обгоревший, полуживой, попал в плен к фашистам.
Трудно сказать, как сложилась бы судьба Ивана Ильича, если бы не стремительное наступление наших войск.
…Наши самолеты хорошо замаскированы — и не только в лесу, а и в… огромных ангарах мастерских. Противнику невдомек, что там сейчас тесно от истребителей. Аэродром ведь использовать невозможно. Что касается автострады, то по ней бесконечной вереницей идут и идут в оба конца машины, движутся обозы, шагают колонны войск. А мы — летаем!..
Сделали так: под виадуками установили шлагбаумы, поставили часовых, провели телефонную связь с командным пунктом истребительного авиаполка. Надо взлетать — звонок часовым. Те перекрывают движение. Самолеты выруливают, взлетают. Как только уйдут, шлагбаумы открываются, движение транспорта возобновляется.
Как только самолеты начинают подлетать к «аэродрому», снова движение перекрывается до тех пор, пока самолеты не сядут и не отрулят.
Так и работаем с автострады — прикрываем войска, ведем воздушные бои.
Уже и март на исходе. Вражеское командование взбешено: откуда все же летают русские? Забрасывали в наш тыл разведчиков-парашютистов, тщательно высматривали с воздуха «подозрительные» места — безрезультатно.
Однажды наши бойцы задержали переодетого в гражданскую одежду парашютиста, а на аэродроме как раз работала группа кинооператоров во главе с Георгием Семеновичем Александровым.
Кадры, как говорится, «в руки пошли». Сцена была тут же запечатлена — и теперь ее можно увидеть в фильме «В небе Покрышкин».
…У ангара рядом со стоянкой первой эскадрильи ребята затеяли игру в футбол. Погода сложная, летать нельзя. Очень поразмяться захотелось. Команды — «тридцать на тридцать». Шум, гам. Потому и не услышали гула приближающихся «фоккеров». Они шли с запада на восток.
Наша берет, жмем на прорыв. Ворота третьей эскадрильи уже совсем близко. И вдруг увидел над лесочком, на фоне серого неба, три надвигающихся на нас самолета и что есть силы, чтобы перекричать галдеж, закричал:
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 23 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |