Мне стало стыдно за эту дурацкую беспомощность. И, чтобы вдохновить себя на подвиг, я воспользовалась «внутренним диалогом», которому обучилась на сеансах психотерапии. Было около одиннадцати вечера. Я сказала себе: это гораздо лучше, чем два часа ночи. Мягко выражаясь, внутренний диалог не имел успеха.
Вниз на два лестничных пролета, из подъезда на улицу, свернуть за угол, перелезть через кованые железные ворота, намертво запертые на ржавый замок, там спуститься по лестнице, включить фонарик. Найдя замочную скважину, я вставила в нее ключ и вошла внутрь. Задвинула щеколду изнутри и немного постояла, прислонившись к стене. Сердце бешено колотилось. В глухом подвале царила непроглядная тьма. Луч моего фонарика метался по дальней стене, за которой находились комнаты, уходившие в глубь подвала. Я узнала вещи доминиканца, которого выселили пару месяцев назад. Услышала недовольный писк подвальных крыс, растревоженных светом. Соберись, приказала я себе, нащупала холодные фаянсовые пробки, а потом услышала шум. Я выключила фонарь.
Шум доносился снаружи. От входной двери. Люди. Вскоре, прислушавшись к смеси испанского с английским, я поняла, что мне придется какое-то время выждать. На расстоянии вытянутой руки от меня мужчина прижал женщину к двери. «Трахайся, сучка», — визгливо крикнул он. Я попятилась как можно дальше назад, но все же лучше было оставаться вблизи электрощитка, ради которого я сюда и пришла, чем углубляться в темные закоулки глухого подвала. Мой бойфренд рассказывал, что когда-то здесь жил племянник домовладелицы. Тот баловался крэком, и однажды ночью кто-то его пристрелил, высадив дверь.
— Бот почему она больше не сдает жилье доминиканцам, — объяснил мне бойфренд.
— Но ведь она же сама доминиканка.
— Да их тут фиг поймешь.
Снаружи парень пыхтел, а женщина не издавала ни звука. Потом эти двое закончили. И пошли прочь. Он бросил ей какое-то испанское ругательство и захохотал.
Только тут я позволила себе испугаться по-настоящему. Сменив пробки, стала убеждать себя вернуться в дом. Теперь мною двигали только соображения безопасности, а наверху, в стенах здания, опасностей было куда меньше, чем здесь, в пыли, в компании с крысами и призраком убитого наркомана, под дверью, у которой только что оттрахали женщину.
Я себя убедила.
Той ночью я приняла решение покинуть Нью-Йорк. Помню, где-то я читала, что многих ветеранов Вьетнама тянуло в места вроде гавайских деревень или непроходимых зарослей Флориды. Они воссоздавали для себя знакомую обстановку, которая больше отвечала их настроениям, чем благополучные пригородные дома, разбросанные по не столь цветущим и зеленым Соединенным Штатам. И я могла их понять.
Я всегда снимала жилье в неблагополучных районах и только раз поселилась в бруклинском Парк-Слоуп, но даже там, в квартире ниже этажом, обретался тип, который зверски избивал жену. Нью-Йорк для меня означал насилие. В жизни моих студентов, в жизни прохожих насилие стало обыденностью. Но это повсеместное насилие меня не отпугивало. Оно отвечало моему настроению. Мои поступки и мысли, моя повышенная бдительность и ночные кошмары — все это оказалось здесь вполне естественным. Что мне нравилось в Нью-Йорке — он не притворялся безопасным городом. Даже в самые лучшие дни жить там было — что в самом центре шумной перебранки. Выживание в таких условиях становилась знаком отличия, который носят с гордостью. Через пять лет зарабатываешь право хвастаться. После семи начинаешь вписываться. Я продержалась в Ист-Виллидж десять лет, превысила, считай, все лимиты — и ни с того ни с сего, к удивлению друзей и знакомых, уехала.
Я вернулась в Калифорнию. На время отъезда Боба заменила его в Дорленде. Жила в его домике, кормила собаку. Встречала колонистов и показывала им территорию, учила разводить огонь в дровяной плите и шутки ради запугивала полчищами кенгуровых крыс, горных львов и призраков, якобы наводняющих эти места. О себе почти ничего не рассказывала. Никто не знал, откуда я взялась.
Четвертого июля девяносто пятого года я работала над рассказом в своем домике. На улице было темно. Поселение опустело. Колонисты всем скопом уехали в город. Я осталась одна, если не считать Шейди. За последние два года, прошедшие после моего двухмесячного пребывания в Дорленде, я писала не так уж много. Уму непостижимо, почему мне потребовалось столько лет, чтобы разобраться в случившемся со мной и с Лайлой, но я начала смиряться с тем, что все вышло именно так. Приняв это как данность, я испытала чувство, которое не поддается описанию. Ад остался позади. Впереди была уйма времени.
Шейди вбежала в хижину и положила морду мне на колени. Она была напугана.
— Что случилось, девочка? — спросила я, поглаживая ее по голове.
Потом я тоже это услышала; звук напоминал гром, предвестье летней грозы.
— Давай-ка посмотрим, что там такое, — обратилась я к Шейди.
Схватив свой тяжелый черный фонарь, я погасила лампу.
С крыльца хорошо просматривались окрестности. Мне было видно, как из-за темного склона горы взметается фейерверк. Тогда я успокоила Шейди и села на стул.
Фейерверки полыхали долго. Шейди все держала голову у меня на коленях. Будь у меня бокал, я бы его подняла, но бокала под рукой не оказалось.
— Мы победили, девочка, — обратилась я к Шейди, почесывая ей бок. — Поздравляю с Днем независимости.
Наконец пришло время двигаться дальше. За сутки до отъезда из Дорленда я переспала с одним своим другом. У меня больше года не было секса. Добровольный обет безбрачия.
Секс той ночью вышел непродолжительным и неловким. Перед этим мы съездили в город поужинать, выпили по стакану вина. В свете керосиновой лампы я сосредоточилась на лице своего друга, отмечая, насколько он не похож на насильника. Позднее, находясь в разных концах страны и болтая по телефону, мы сошлись во мнении, что в той близости присутствовало нечто особенное. «Почти как с девственницей, — сказал он. — Словно у тебя это было в первый раз».
С одной стороны, так оно и было, с другой — такого быть не могло. Однако прошло время, и теперь я живу в мире, где сосуществуют две истины; где ад и надежда рядом лежат у меня на ладони.
ОТ АВТОРА
Слово «счастливая» в сжатом виде передает идею о том, что мне достался подарок судьбы. Подарком судьбы стали те, кто вошел в мою жизнь.
Глен Дэвид Голд, мой любимый и единственный.
Эйми Бендер и Кэтрин Четкович, милые мои кариатиды. Замечательные литераторы, замечательные читательницы, замечательные подруги.
Настоящий мастер, Джеффри Вульф, который, увидев первые сорок страниц, произнес: «Ты должна написать эту книгу» — и стал читать дальше с ручкой наготове.
Посол Уилтон Бернхардт, который в самые темные и ужаснее для меня времена сказал: «Пришли мне эту книгу, черт побери! Я передам ее своему агенту».
Гейл Юбельхоэр. По прошествии пятнадцати лет она ни разу не дрогнула. Ее помощь в сборе материалов сделала возможным написание этих страниц.
Пэт Макдональд. Все началось на тринадцатом этаже.
Эмиль Жарро. В ходе работы над книгой именно он доводил до моего сознания, что такое настоящие муки. Делал он это примерно так: «Как хочешь, выдай еще три реплики!»
Нэтомби, моя морщинистая муза. По утрам она несла вахту на коврике у моих ног, не претендуя на прогулки, которые так любила.
Эйтне Керр. Храбрая.
Я также хочу поблагодарить учреждения, благодаря которым у меня имелась еда на столе и бесценное время: Хантер и «FIND/SVP» в Нью-Йорке, Художественную колонию имени Миллей, фонд Регдейл, а особенно — колонию искусств Дорленд Маунтин и программу по подготовке магистров изящных искусств в Калифорнийском университете, город Ирвин.
Благодарю моего агента, Генри Даноу, потому что даже после сорока минут восхвалений в мой адрес я все еще думала, что он собирается мне отказать, и еще потому что, когда я ему об этом рассказала, он понял мои чувства.
Спасибо Джейн Розенман, моему издателю. Я надеюсь, что еще много-много лет буду в благодарность оставлять на ее туфлях следы губной помады.
Благодарю тех моих друзей, которые появляются на этих страницах, и тех немногих, кого там нет: это Джудит Гроссман, Дж.-Д. Кинг, Мишель Латьоле, Деннис Паоли, Оррен Перлмен и Ариэль Рид. Ваша поддержка переполняет меня признательностью.
Спасибо моей сестре Мэри и моему отцу за то, что они разделяли мою публичность и поддерживали во мне боевой дух. Они никогда не считали, что нужно выкладывать всю свою подноготную, но тем не менее позволили мне выложить очень многое.
Наконец, я просто обязана высказать бесконечную благодарность своей матери. Она была моей героиней, моим спарринг-партнером, моим вдохновением, моим стимулом. С самого начала — я имею в виду рождение — она верила. Нелегкий путь, мама. Вот он, здесь.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 25 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |