|
Мир изменился в считаные дни, когда ужасная эпидемия оборвала жизни миллионов людей. Прекратили свое существование Соединенные Штаты, Китай, Европа, в дома перестала по ступать электроэнергия, города превратились в мрачные безмолвные руины. Лишь мы – о сколки былой цивилизации, обездоленные волчата, бродим среди опустевших зданий в поисках пищи и бензина да сражаемся с такими же отчаянными кланами-коммунами. Нет больше ни стариков, ни младенцев, и наши девушки по какой-то причине не могут забеременеть. Страшно представить, что будет дальше, когда все припасы, о ставшиеся нам от сгинувшего мира взро слых, закончатся… Но пока мы живы – Донна, Джефферсон, Умник, Питер и Пифия, – мы будем надеяться на лучшее. Каждый прожитый нами день – наш день, и этот мир тоже наш – мир юных. |
Крис Вайц |
Джефферсон Донна Джефферсон Донна Джефферсон Донна Джефферсон Донна Джефферсон Донна Джефферсон Донна Джефферсон Донна Джефферсон Донна Джефферсон Донна Джефферсон Донна Джефферсон Донна Джефферсон Донна Джефферсон Донна Джефферсон Донна Джефферсон Донна |
Донна Джефферсон Донна Джефферсон Донна Джефферсон Донна Джефферсон Донна Джефферсон Донна Джефферсон От автора notes |
Мир юных |
Посвящается Мерседес, Себастиану и Паоло |
«Надеюсь, умру я раньше, чем состарюсь». |
Старинная песня |
Серия «Бегущий в лабиринте» |
Chris Weitz |
THE YOUNG WORLD |
Перевод с английского Т. Борисовой Компьютерный дизайн В. Лебедевой |
Печатается с разрешения автора и литературных агентств William Morris Endeavor Entertainment, LLC и Andrew Nurnberg. |
© Chris Weitz, 2014 |
|
Еще один чудесный весенний день по сле крушения цивилизации. Я иду по Вашингтон- сквер-парку; изгибы дорожки напоминают перекошенный знак бесконечно сти. Прохожу мимо столов, где когда-то играли в шахматы старики; сейчас здесь обо сновался Умник, устроил мастерскую под открытым небом. Чуть дальше – фонтан, очевидец миллионов первых свиданий, ко сячков с марихуаной и водных баталий шумной детворы. В нем теперь клановый резервуар, укрытый брезентом: приходится защищать воду от голубиных экскрементов и беспощадного солнца, которое провоцирует ро ст ряски. Памятник Гарибальди – или, как мы окрестили его, Гари Балде – увешан гирляндами из искусственных цветов, бусами и допотопными рэперскими побрякушками. Трофеями поисковых вылазок в гиблые земли по ту сторону стен. В обреченные кварталы: Бродвей, Хьюстон; в тиры Вест-Виллидж. По стамент украшают памятки об умерших. Моментальные снимки родителей, младших братьев и сестер, утраченных домашних любимцев. Мама называла такие фотографии «настоящими», в отличие от цифровых аналогов. Бумажные копии – как раз то, что надо по нынешним временам, когда миллионы, нет, миллиарды во споминаний бесследно растаяли в небесах. Целый океан бессмысленных единиц и нулей двоичного кода. Сквозь каменную арку Вашингтона (нашего всеобщего отца-о снователя Вашингтона, а не моего старшего брата Вашингтона) хорошо про сматривается Пятая авеню, вплоть до Эмпайр-стейт-билдинг. С верхних этажей небо скреба валит дым. Ребята говорят, там обитает Старик – единственный взро слый, переживший Случившееся. Вечно они что-нибудь выдумывают. Там, где раньше были трава и цветы, качели и площадки для выгула собак, теперь длинные овощные грядки. Фрэнк отчитывает рабочую команду. Те молча терпят. Вчерашний провинциальный мышонок сегодня стал нашим избавителем. Фрэнк жил на ферме, он один знает, как выращивать еду. Без него у нас бы уже начался рахит, или цинга, или еще какая- нибудь гадо сть, о которой мы до Этого понятия не имели. Через ворота, ведущие на Томпсон-стрит, возвращаются фуражиры. Консервы, бензин для генераторов. Для маленьких красных агрегатов марки «Хонда», наших транжир по прозвищу Дженни, что заряжают рации и прочую нужную ерунду. Плюс – нечаянная мило сть! – могут оживить «айпод» или «гейм бой», с разрешения Умника, естественно. Шелестят от ветра листья, рвутся с высоких ветвей навстречу гибели. С севера налетает вихрь, прино сит аромат горящей пластмассы и разлагающейся плоти. Моя рация кашляет. – У нас го сти, двигаются к югу по Пятой. Прием. Это Донна, с другого конца парка. – Далеко? – спрашиваю я и легкой рысью припускаю в ту сторону. Нет ответа. Наверное, не до конца кнопку нажал, когда говорил. – Ты не сказал «прием», – наконец прорезается голо с Донны. – Прием. – Го споди, Донна, «прием»?! Обалдеть. Прием, прием. Сколько их? Далеко от нас? Прием. – По средине между Девятой и Во сьмой. Человек десять. Вооружены до зубов. Прием. – Не наши? Тишина. – Прием? – Не наши. |
С верхних этажей высотки на Во сьмой авеню Донне хорошо видны окрестно сти. Я замечаю дуло ее винтовки, выставленное из окна. – Ты не сказала «прием», – кусаю я. – Ой-е-ей! Прием. Мне стрелять? Они счас прям подо мной, но, как только пройдут, позиция будет идеальная. Прием. – Не. Стреляй. Прием. – Ладно, как скажешь. Отдуваться тебе. Передумаешь, сообщи. Прием. Пора поднимать тревогу. Возле каждого входа в парк к деревьям прикреплены допотопные сирены. Где Умник их раздобыл, история умалчивает. Я с трудом проворачиваю ручку; сухожилия напрягаются, болят. Раздается тихий жалобный скулеж, который по мере раскручивания шестеренок переходит в адский рев. Налегаю на ручку еще старательней. Интересно, сколько энергии сейчас из меня утекает? А сколько калорий я сегодня съел? Если не употреблять больше, чем расходуешь, – начинается умирание. Отрешенно вспоминаю бургеры, картошку фри, булочки с корицей. Канувшие в историю деликатесы, немыслимая ро скошь. Через шестьдесят секунд огневые позиции ощетиниваются оружием. Проход блокирует бронированный школьный автобус. В нем устроены амбразуры, сквозь них Пятую авеню берут под прицел шесть пулеметов – значительная часть нашего арсенала. Плюс к ним – снайперская винтовка Донны. Двери зданий, примыкающих к баррикаде, давным-давно заколочены, и улица считается зоной свободного огня: стрелять здесь можно, не дожидаясь приказа. К нам заскакивает Вашинг. Я жду, что он примет командование на себя. Но генералиссимус Вашингтон отмахивается. Твоя, мол, очередь, братишка. – Они вооружены до зубов, – сообщаю я, намекая: «Мне как-то не до тренировок». – Значит, быстро роди план, – отзывается Вашинг. Радо сть какая. Забрасываю на плечо винтовку AR-15 и стрелой мчусь в автобус. Дерматиновые подушки нещадно исполо сованы. На стенах – перлы черного юмора. |
Сегодня ночью тусим у меня! Папики – на том свете. |
«Гребаный мир!» – я. «Не, гребаный ты!» – мир. |
Помни! Сегодня первый день конца всего на свете. |
Рассматриваю своих бойцов. Надо же, мир превратился в ад, а народ все равно не утратил чувства стиля. Вид у ребят, надо сказать, разношерстный – результат мародерства. Пальто «Прада», украшенные воинскими знаками отличия; деревенские рубахи, стянутые армейскими поясами. А вон тот парень, Джек, вообще выглядит настоящим трансвеститом. И никто слова по этому поводу не скажет. С Джеком ссориться опасно – мальчуган вымахал метр во семьдесят ро стом и комплекцией напоминает пресловутый шкаф. Заметка на полях: вот бы мне шкаф, набитый едой. Я где-то читал, будто в наполеоновской армии ребята, ходившие в опасную разведку, тоже не страдали о собенным вкусом и наряжались кто во что горазд. Они называли себя авангардом – от французского «передовая стража». |
Глядя на свой «авангард», вспоминаю романы Патрика О’Брайана – по ним еще фильм сняли, с австралийцем в главной роли. Там бравые вояки вот так же выстраивались у артиллерийских орудий на батарейной палубе. Захотело сь сказать что-нибудь вроде: «Спокойно, ребята! Ждем приказа», – но это так банально… В общем, я про сто награждаю каждого ободряющим тычком – кого между лопаток, кого пониже спины – мол, вперед, к победе. – Э! – возмущается один из стрелков. Это девушка, блондинка, ее зовут Каролина. До Случившего ся она была настоящей модницей. Упс, выходит, девочки не одобряют шлепки по своей пятой точке даже по сле апокалипсиса. – Про сти, – говорю с напускной беспечно стью. – Я без всяких задних мыслей. В ответном взгляде читаю: «Ага, без задних, как же!», но времени на расшаркивания нет. Пробираюсь в наблюдательный пункт, обустроенный Умником на переднем пассажирском сиденье. Десять человек, как и сообщила Донна; глаз у нее наметанный. Все, кажется, мужского пола. Не первой молодо сти, лет по шестнадцать-семнадцать. Одеты в зеленый камуфляж, совершенно бесполезный в городских условиях. Ко стюмы увешаны орденскими планками, медалями и тому подобным хламом. У каждого го стя на груди какая-то эмблема, похоже, герб учебного заведения; на плечах красуются нашивки с черепами – будто флажки на крыльях давних истребителей, отмечавшие их воздушные победы. Один из пришлых тащит внушительный ручной пулемет, снизу болтается пулеметная лента. Что за штука? Может, «BAR» – автоматическая винтовка Браунинга? Вашинг наверняка знает. Другой парень подно сит к огнемету зажигалку «Зиппо». Не нравится мне все это… Поясные сумки, полные гранат, «кошки» – все, чего душа пожелает. AR-15, как у меня. Наши го сти, видимо, распотрошили какой-то арсенал. – Чего надо? – выкрикиваю я. Отрывисто, но без показухи. Как учил Вашинг. – Поговорить с главным, – отзывается один из пришлых. Блондин, лет семнадцать, голубые глаза, четкие скулы. Типичный квотербек. До Случившего ся я таких не о собенно любил. А теперь не люблю и подавно. Весь автобус ждет, что скажет Вашинг. Но тот бро сил меня отдуваться само стоятельно. Спасибо, брат. Рывком подношу рупор назад ко рту. Ай! Надо будет попро сить Умника приделать к горлышку что-нибудь мягкое. – Ну, я – главный. – Маловат ты для главного, – заявляет Скуластый. Наши взгляды скрещиваются сквозь пуленепробиваемое стекло. – Я главный, ясно? Чего вам? Но Скуластый не спешит переходить к делу. Он легко кланяется и, словно персонаж из «Игр престолов», нараспев произно сит: – Северная конфедерация приветствует клан Вашингтон-сквер. Мы – парламентеры. Кто-то из моих бойцов прыскает. Похоже, го сти услышали – разочарованно переглядываются. А чего они ждали? Церемониального ответа? – «Парламентеры» означает… – открывает рот Скуластый. – Мне известно, что означает «парламентеры», – обрываю я. – Сказал бы про сто, что хотите поговорить. – Хорошо. Мы хотим поговорить, ясно? Поговорить о деле. Они тянут за веревку, уходящую им за спину, и перед нами вдруг появляется… |
Свинья. Не какая-нибудь там симпатяга с хво стом-бубликом из детской книжки, а здоровая вонючая свинья. Животный белок. Как же они приволокли ее сюда аж с севера Манхэттена, через огромные вражеские территории? Выглядят «парламентеры» изрядно потрепанными, у одного, похоже, пулевое ранение. Во всяком случае, рука его болтается на перевязи, а кровь на ней еще не успела потемнеть. Недавняя стычка – возможно, возле Юнион-сквер. Утром я слышал стрельбу. Хотя стрельбу слышно каждое утро. – О деле? Надеюсь, ты не замуж за свинью собрался? Хочешь в ходе «парламентских переговоров» попро сить нашего благо словения? Скуластому я не нравлюсь, но у него – миссия, приходится терпеть. – Почти, хитромудрый ты наш. Мы будем вам ее продавать. – Понятно. Человек я здравомыслящий. Что вы за нее хотите? – У этой свиньи куча наград, она с фермы Хансена, на севере штата, – принимается нахваливать товар го сть. – По классификации Министерства сельского хозяйства – мясо высшей категории, по всем параметрам. Выше не бывает! Сертифицированная органика. – Ты в курсе, что Министерства сельского хозяйства больше не существует? – интересуюсь я. – И что нам без разницы, органическая еда или нет? – По барабану! Брат этой хрюшки был очень вкусным. Я бро саю вопро сительный взгляд на Фрэнка. – На вид хороша, – пожимает плечами тот. – Большая, откормленная. – Ладно, – кричу я Скуластому. – Тощевата, конечно, но поторговаться можно. Что вы за нее хотите? Вот тут-то он меня и огорошивает. – Двух девушек. Немая пауза. На языке «Скайпа» здесь надо бы вставить смайлик с удивленно выпученными глазами. – Повтори, пожалуйста. Скуластый вновь переходит в режим «Властелина Колец» и отчетливо провозглашает: – Мы готовы обменять свинью на двух о собей женского пола. Та-ак, детки, берем ручки и записываем новое слово: «сконфуженный». – Ты имеешь в виду человеческих о собей женского пола? – уточняю я. Пришелец дергает плечом, мол – ну да, две девчонки за одну свинью, что такого? Оживает моя рация. – Джефферсон, чего он хочет? – доно сится голо с Донны. – Мне тут не слышно. Прием. Думаю, нашей воинственной феминистке-снайперу лучше не знать о том, что эти социопаты предлагают обменять свинью на девушек (не самый лестный обменный курс, надо сказать). Я не отвечаю. – Ал-ло-о-о! Что там у вас происходит? Прием. – Я справлюсь сам, Донна, спасибо за поддержку. Прием. Справлюсь, хм. А как? Пока не придумал. Девочки у бойниц выжидательно смотрят на меня. – Эм-м… – Я прочищаю горло. – Блин, мужики, вы что несете? Если вам так одиноко, я, конечно, сочувствую, но… – Девчонки у нас есть. Про сто нужно больше, – вклинивается один из конфедератов, здоровяк с клюшкой для лакро сса, в которую вставлена граната. Почему, ну почему весь мир вокруг стал подозрительно напоминать антураж фильма |
«Безумный Макс»? Скуластый испепеляет здоровяка взглядом – видимо, недоволен, что кто- то из его свиты по смел открыть рот. – Соратник прав, – заявляет Скуластый. – Девушек у нас много, и еды тоже. У нас всего много – электричества, проточной воды, чего душа пожелает. Ко сметики там, не знаю, разной. Смотри. Он переводит глаза на девушку из своей группы, хорошенькую блондинку с сердитым лицом. Та выходит – точнее, ее выталкивают – вперед. – Расскажи им про Конфедерацию, – говорит ей Скуластый. – Объясни девочкам, что опасаться им нечего. Но блондинка молчит. Я приглядываюсь к ней повнимательней и – может, из-за упомянутого слова «ко сметика» – невольно замечаю толстый слой тонального крема на лице слева. Как раз там, куда пришелся бы удар правши. Увиденное мне не нравится. И не понравило сь бы, даже если б в нашем клане нашлись девушки, желающие уйти. Я не доверил бы их этим фашистам. И уж конечно, не стал бы обменивать человека на свинью, даже если при мысли о беконе начинаю захлебываться слюной. – Можно мне пристрелить эту козу? – спрашивает Каролина. Чем ей, интересно, не угодила пришлая блондинка? Каролина передергивает затвор винтовки, пришлые улавливают этот звук, и с их стороны тут же доно сится дружный устрашающий лязг: бряцает оружие, клацают обоймы, щелкают предохранители. Конфедераты падают кто на колени, кто на живот и берут под прицел наши бойницы. «Сейчас поло снут по автобусу, – испуганно мелькает у меня в голове, – изрешетят армированные пластины, мы все погибнем». – Говорит Донна. При… Я выключаю рацию. Куда подевался Вашинг?! Нигде его не видно. Взвалил все на «сына номер два». – Вы что, решили в «Колл оф дьюти» поиграть?! – кричит вдруг Фрэнк. – Думаете, вам тут сетевая игра? Вай-фай хренов, да? Типа, сейчас вас всех перестреляют, а потом вы во скреснете в каком-нибудь респауне? Мы не в «Икс-боксе», чуваки! И респаунов не существует, никто не во скреснет. Так что о стыньте, е-мое! Это точно. Во скресать еще никто не научился. Кроме крыс. Им нет конца. Убьешь одну – на ее месте тут же появляется новая. – Мо ст в никуда, – говорю я. Фраза всплыла в памяти откуда-то из детства. В напряженном молчании, повисшем между готовыми поубивать друг друга людьми, она звучит громко и многозначительно. – Что? – спрашивает Скуластый. – Спасибо за предложение, но нет! – ору я. – Ступайте с Богом, о северные конфедераты. – Мы пойдем к Рыболовам! – вопит в ответ Скуластый. Торгуется. Рыболовы обитают на юге, на Саут-стрит. Живут в старом американском паруснике, если мне не изменяет память, «Пекине». Правильнее было бы звать их не рыболовами, а пиратами, но так уж сложило сь. – Передавайте им привет. Не забудьте попробовать сашими. Однако ничего не происходит. Конфедераты лежат, где лежали. И даже, кажется, наслаждаются передышкой. Вон оно как… Никуда они отсюда не двинутся. Никакого плана Б у них нет. Им нужно вручить свинью нам. Это плохо – если выбора нет у них, значит, его нет и у нас. |
– Мы ведь можем про сто забрать то, что нам нужно, – заявляет Скуластый. Нельзя демонстрировать ни намека на слабо сть. Вашинг говорит, даже если хищник уверен в собственной победе, он опасается жертвы: вдруг та его ранит. – Нет, не можете. Всего хорошего – и вам, и хряку. Они негромко совещаются… Парень с клюшкой для лакро сса тянется к кольцу своей гранаты… И… Выстрел. Я часто слышал выражение «пуля пропела», но на самом деле в звуке выстрела нет ничего мелодичного. Это взрыв. Б-БАХ! На миг все чувства исчезают – в том числе и потому, что ты инстинктивно зажмуриваешься и ищешь в земле ближайшее укрытие. – Донна, я же сказал не стрелять! – кричу в рацию. – А я и не стреляла, Джефферсон. Прием. Все замирают – наши люди, их люди. А потом вдруг как по команде начинают орать друг на друга, словно в сериале про бандитские разборки, – с угрозами, проклятьями, матами. Однако никто из наших не по страдал. Да и у незваных го стей, собственно, тоже все целы. Свинья. Глаза ее закатываются – до смешного вовремя, надо сказать. Она будто хочет рассмотреть новую дырку у себя голове. Огромная туша с грохотом валится на бок как подкошенная и дергает ногами. – Не стрелять! – приказываю я, видя, как мои ребята (и девчата) сжимают приклады и прицеливаются. Парочка конфедератов хватает свинью за ноги и пытается оттащить в сторону. Не тут-то было. Хрюшка и при жизни-то была тяжелой, а уж по сле смерти – подавно. Мертвая туша не желает помогать своим но сильщикам, демонстрируя потрясающее безразличие. Учитывая, как сложно было «парламентерам» притащить свинью сюда, в центр, вряд ли им удастся до ставить ее обратно. Запах свиной крови привлечет диких собак со всей округи. Видимо, этого Вашинг и добивался. Мой старший брат. Он стоит на стене – высокий, красивый, – как на ладони у конфедератов, и те дружно берут его на мушку. – Вперед, – подзадоривает их Вашинг. – Завтра мне исполняется во семнадцать. Я старался об этом не вспоминать. Но он прав. Совсем скоро… Никакого во скрешения. Респауна не будет. И поэтому брат провоцирует пришлых его пристрелить. Он даже не попрощался. Знаю, это чистой воды эгоизм, но ни о чем другом я думать не могу. Он даже не попрощался. Освещенный сзади Вашинг улыбается своему будущему и, стоя на верхушке стены, напоминает памятник. Скуластый, который явно – явно! – горит желанием всадить в Вашинга смертельную пулю, опускает оружие и ухмыляется. – Не, – решает он. – От меня ты помощи не дождешься. Наслаждайся Хворью! Северные конфедераты препираются между собой. Кое-кто предлагает штурмовать ворота, о стальные мечтают побыстрее рвать когти. Наконец Скуластый их утихомиривает, и они отступают, пятясь бочком и поблескивая ощетинившимися стволами, придерживаясь порядка, который наверняка позаимствовали из какой-то видеоигры. – Это еще не конец! – орет Скуластый. – Вот и славно, – соглашается Вашинг. – Возвращайтесь с тушеной фасолью. Примерно через час становится ясно: непрошеные го сти действительно ушли и не |
обстреляют нас из какого-нибудь укрытия, во спользовавшись свиньей как приманкой. Мы втаскиваем тушу внутрь, предварительно отогнав крыс. |
|
Да уж, любят авторы в книжках использовать «ненадежного рассказчика». Мол, пусть читатель помучается в догадках; пусть знает – нет ничего абсолютного, все отно сительно; как-то так, в общем. По мне, это отстой. Так что я, к вашему сведению, буду рассказчиком надежным. Типа, на все сто. Можете мне доверять. Первый факт обо мне – я не красавица. Если пытаетесь меня представить, не воображайте кинозвезду или кого там. Лучше – девчонку из со седнего дома. Правда, в Нью-Йорке немножко по-другому: мы живем не в отдельных домах, а в многоэтажках, причем напиханы туда штабелями. Помню, когда я смотрела по телику передачи о пригородах – где люди типа играли на лужайках и ездили на вело сипедах, – вечно удивлялась: что за экзотика? Короче, как меня назвать – девчонка с со седнего этажа? Да пофиг. Главное, без фанатизма. Если актриса, то характерная. Озорная, немножко чокнутая. Никаких там ног от ушей, буферов и бело снежной улыбки. Но я и не тролль, конечно. Про сто фигура чуток подкачала, не помогает даже новая диета под названием «конец света пришел». Может, дело в недо статке белка? Наверное, надо меньше париться. Жизнь так коротка. Ха-ха. Жизнь коротка. Коронная папашина фраза. Папашей я звала его назло, ему-то хотело сь слышать от меня обращение «Хал». Оно, в принципе, логично, полное имя отца Гарольд; только я вас умоляю, мы что, в шестидесятых? Можно подумать, от моего «Хал» он бы помолодел! Фигушки, все равно те девчонки, которых он мечтал затащить в койку, по возрасту – как бы это сказать? – больше в дочери ему годились. Фу. Но ты умер, Гарольд, и мама тоже, и все о стальные долбаные взро слые. Окончательный и бесповоротный облом. И маленькие дети. Все до единого малыши. Чарли. Короче говоря, есть у меня к родителям парочка претензий. Они, например, назвали меня в честь Мадонны – не матери Иисуса, а той, которая пела «Вог». Спасибо, учудили. Думаете, я собираюсь сменить имя? Не-а. Сейчас модно себя переименовывать. Народ прикинул: а что, прикольно звучит: «Привет, меня зовут Китнисс», или «А я – Трийонсе», или «Зови меня Измаил». И не мечтайте. Хочу сохранить от прежних времен хоть что-то, даже если это «что-то» – полный отстой. Так вот, проблема (Ма)Донны – в питательном отношении, так сказать, – со стоит в том, что найти источник белков очень трудно. А углеводов? Не легче. Если б вы знали, как быстро плесневеет хлеб! Дерьмовый неорганический хлеб, это чудо из чудес. Иногда крысы добираются до него раньше нас. Так чем же мы кормимся? Крысами. А что? Крысы едят хлеб, мы едим крыс – значит, вроде как тоже употребляем хлеб. Чем еще питаются крысы? До того, как попасть к нам в желудок? Не будем вдаваться в подробно сти. В свое время мы сожгли немало трупов. Очищение огнем, сказал Вашинг. Мол, какие-то чудики заявили, что так делали зороастрийцы. Да, я правильно это выговорила. Может, у меня и не такой богатый словарный запас, как у Вашинга с Джеффом, но заумь не поможет им взять надо мной верх. Очищение огнем! Хорошие были времена. Окунаешь бандану в «Шанель № 5», натягиваешь ядовито-розовые спортивные перчатки «Норт фейс» и – раз-два взяли! Задача – сделать большую кучу из тел, использовать поменьше горючего и не вернуть обед, которым |
так и так не наелся. Однако ни рук, ни времени все равно не хватало. Мертвецы валяются повсюду. Море мертвецов, они медленно превращаются в перегной, кишат червями. Для трупоедов год явно выдался удачным. Надеюсь, аппетит я вам не испортила. Потому что с моим все в порядке. Как только жирная хрюшка валится на землю, а придурки из не-пойми-откуда смываются, я такая: «Ура, барбекю!» Еле дождалась, пока меня сменят на по сту (может, поведение у меня и расхлябанное, только на самом деле я девочка хорошая. Знали бы мои преподы!) – и мигом на площадь, прямиком к Фрэнку. Он приказывает связать туше задние ноги и взгромоздить ее на ветку. Народ по слушно выполняет. Я такая: бутербродика мне, пожалуйста, со свининкой струганой! Или с отбивной, или с куском ляжки, или с пятачком, без разницы. Я радо стно выплясываю, но тут… Тут замечаю Джефферсона, а тот замечает меня, и вид у него какой-то пришибленный, и я вспоминаю о Вашинге – он стоял на стене под кучей прицелов как болван, и до меня доходит, раз-два-три, ох, вот оно что, вот почему… Вот почему Джефферсон такой мрачный. И я чувствую себя засранкой. Понимаете, когда человек голодный, за него думает желудок. Нет, правда думает! Говорят, в желудке столько же серотониновых рецепторов, сколько в мозгах. Так что мы настоящие динозавры – потому что с двумя мозгами. Да и в о стальном тоже динозавры. Например, потихоньку вымираем. Чарли больше всего нравились стегозавры. У него была такая мягкая игрушка по имени Шип… Хватит! В общем, до меня доходит – Вашинг пытался совершить «полицейское самоубийство». Так это раньше называло сь, когда какой-нибудь тупой идиот решал: жизнь дерьмо, жить не стоит (напоминаю, речь идет о временах, когда жить еще стоило), и начинал задирать копов, размахивая пушкой и провоцируя собственное убийство… Или Вашингу и правда так сильно захотело сь биг-мака, что он подумал: «Черт с ним, ради котлеты можно и под пулю»? Мне становится любопытно, и я топаю к Вашингу. Тот стоит у дерева, на которое подвесили свинью, – привязывает водительским узлом веревку к изогнутой арматурине, вбитой в землю. Вашинг всегда подает подчиненным личный пример. Настоящий офицер времен Поки (этим смешным словом я окрестила апокалипсис; еще так называются вкуснющие японские бисквитные палочки в глазури). Дипломатично прошу у него объяснений. – Что это, блин, было, чувак? Он продолжает возиться с навороченным узлом. Вашинг. Ты о чем? Я. М-м… даже не знаю… счас скажу… ну вот картина, где ты стоишь перед кучей вооруженных отморозков и подначиваешь их высадить тебе мозги. Вашинг затягивает веревку, пожимает плечами. Выпрямляется и наконец-то смотрит мне в глаза. Я. Людям нужен вожак. В моих устах это звучит странно. Я так обычно не выражаюсь. Но из песни слов не выкинешь. Вашинг. Им все равно придется скоро искать нового. И уходит. Некрасиво, между прочим, по ступать так с человеком, который тебе… м-м, не |
совсем, ну, безразличен. Невежливо. Я, естественно, психую. Но тут он оборачивается и с улыбкой говорит: – Да, приглашаю тебя на барбекю по случаю моего дня рождения. Сегодня вечером. Тема вечеринки… Задумчивая пауза. Я. По стапокалипсис? Он смеется. Вашинг. Преапокалипсис. Будем делать вид, что переписываемся в «Твиттере». Обсудим новый «айфон», который все никак не выпустят на рынок. Вышлем друг другу фотки. Я. Спро сим: «Я здесь не толстая?» Загрузим мелодии для звонков. Вашинг. Точно. Будет круто. И снова порывается уйти. Не тут-то было. На сцену выходит младший брат Джефф, догоняет Вашинга и пихает того в бок. Они нахохливаются, как бойцовские петухи. Вашингтон и Джефферсон. Вот ведь кому с родителями повезло. Назвали детей именами президентов. Предки небо сь говорили братцам: «Ну вот, сынок, пришла пора тебе узнать золотое правило нравственно сти»; по выходным ходили с детьми в море, потом чистили рыбу или кого там; и не спрашивали у ребенка, где до стать травку, – а то их дилера, понимаешь ли, арестовали. Ладно, проехали. Мне не слышно, о чем они спорят, но выглядит это как что-то с чем-то. Вашинг тянется, чтобы обнять Джеффа – все нормально, мол, – а Джеффу явно не нормально. Мне на его месте тоже, наверно, было бы кисло. В конце концов старший силой прижимает к себе младшего, и я отворачиваюсь: мальчишки не любят, когда кто-то видит их переживания. Отсечение. Так Вашинг это однажды назвал. Кладете чувства в один отсек, а разум – в другой. Я тогда подняла голову с его груди и спро сила: «А в какой коробке лежит твое сердце? В большой?» Он по смотрел на меня и промолчал. Вот тогда-то я типа и поняла – не светит Вашингу и Донне любовь среди руин. – Где брезент и ведро?! – устраивает кому-то разно с Фрэнк. Он хочет собрать из свиньи всю кровь и приготовить колбасу-кровянку в оболочке из кишок. Пару лет назад меня бы от такого блюда стошнило, но сейчас живот только сильней урчит от голода. Вж-ж-жик! – нож Фрэнка скользит по животу добычи. Хрясь! – и вся рука Фрэнка вместе с ножом проваливается куда-то в хрюшкину грудную клетку. Фрэнк делает разрез, и свиные внутренно сти плюхаются точнехонько на расстеленный брезент. Будто свинья – про сто очередная конструкция Умника, из которой выдернули ограничитель или как оно там называется. – Собирайте кровь! – командует Фрэнк, и его помощники суетятся с ведрами, подставляют их под льющуюся кровь. Я решаю сходить домой – не от отвращения, от голода. Дом отсюда недалеко – Вашингтон-сквер-норт, двадцать пять; симпатичный четырехэтажный о собнячок без лифта, с зеленой дверью. Недвижимо сть премиум-класса, но предложение сейчас превышает спро с. Нас на Площади всего человек двести. У большинства классное жилье – кроме Умника, который по селился в библиотеке. Серьезно, он обитает в библиотеке Бобста на территории университета. Жить на северной части Площади мне нравится – недалеко от моего снайперского по ста, много света. Шесть спален. Да уж, взлет социального положения налицо. |
Дом я обставила в эклектическом стиле конца времен. Трофейное кресло знаменитых дизайнеров Эмсов, ящики из-под молока, пара-тройка поленьев, сохранившихся от зимних ко стрищ. Да, и крысоловки, куда ж без них. А вы знаете, что название «тако» – это аббревиатура? «Такая а-фигенная крыса – объеденье!» Ну, не совсем точно, но мысль, думаю, понятна. На первом этаже о сматриваю своих болящих нетерпил. Я говорила, что у меня докторские гены? Ага. Мама была медсестрой. Когда у них в приемном отделении не хватало сиделок, она вызывала меня, так что я неплохо разбираюсь во всяких ушибах, синяках и повреждениях эпохи Поки. Так, колено Эдди Хендрикса. Опухоль сошла. Скоро он встанет на ноги, однако тест «выдвижного ящика» показывает, что передняя крестообразная связка порвана, а это грозит смещением голени. Во всяком случае, если верить старому справочнику «Руководство по медицине. Диагно стика и лечение». Раньше такую травму вылечили бы с помощью трансплантата из связки надколенника или, на худой конец, из сухожилия трупа. А теперь? Эластичный бинт, да и то если повезет. Так Эдди и надо! Нечего было рисковать жизнью, играя в баскетбол за стенами. Дадди тоже идет на поправку. Стрептококк у него или нет, наверняка не скажу – больницы-то не работают, анализов не сделаешь, – но эти бактерии живут в глотках примерно у шестидесяти процентов ребят; колбасятся на своих стрептококковых тусовках и ждут удобного случая, чтобы расцвести буйным цветом. Я изолировала Дадди на всякий случай, чтобы не заразился кто-нибудь еще. Выглядит он уже получше. Покончив с обязанно стями няньки, принимаюсь за чтение. Я работаю над дипломом по теме «Преапокалиптическое устройство общества», учусь в университете Донны. На данный момент вот штудирую ежедневник «Аз уикли» за две тысячи одиннадцатый год. Спальню я люблю больше всех других комнат в доме. Потому что здесь нет ни единого гребаного намека на мое прошлое. Многие девчонки залепили стены картинками семьи и всякого такого: Диснейленд, пони, друзья (ах-ах!), вечеринки. Прелесть. Нравится устраивать оргии с собственными призраками – на здоровье. Это, наверно, даже покруче будет, чем порнуха в комнатах у некоторых мальчишек. Народ, хотите бесплатный совет по любовным отношениям? Чтобы испортить свидание, нет ничего лучше плаката над кроватью с изображением вагины во всей красе. Довольно быстро смеркается, пора зажигать свечи. Кое-кого ужасно возмущает отсутствие электричества, дефицит разных благ цивилизации, бытовых приборов, горячего душа – всего того, что раньше было само собой разумеющимся. Я – одна из таких страдальцев. Утомила меня эта походная жизнь в городских условиях! Не собираюсь я делать вид, будто огонь свечей – сплошная романтика. «Ах, как приятно почитать в их мерцающем свете… Нам в известном смысле даже повезло. Мы не ценим того, что имеем, пока его не лишимся». ПРЕКРАСНО, Я ОЦЕНИЛА. Хочу центральное отопление. Хочу телик. Фен хочу. Можете подавать на меня в суд. В дом вползает темень – будто замедленная смерть. Будто еженощное повторение Случившего ся. Но из окна тянет волшебным запахом… Свинья! Слетаю вниз по лестнице, мчу к двери, по дороге обещаю своим нетерпилам вернуться с угощением; сулю им капустный салат, домашнее печенье, ореховый пирог и всякие |
небылицы. Площадь Вашингтон-сквер в отсветах огня и правда выглядит красиво. Факелы на столбах зажжены. Они подсвечивают наше десятиакровое чистилище, бро сают вокруг красные и желтые отблески. Огонь, может, штука и неяркая, зато, как и мы, дышит кислородом. Огонь живой. Дорожки размечены садовыми фонариками на солнечных батареях. Света от них чуть, зато видно, где грядки с фасолью, не споткнешься. Я, зажав в руках миску, несусь вприпрыжку – вприпрыжку, честно! – к центру Площади. На снайперские по сты уже высланы гонцы с едой для дозорных. Остальные выстраиваются в аккуратную очередь, а там, впереди, – насаженная на перекладину от турника, водруженная на стойку для штанги (и где Умник ее раздобыл?), переворачиваемая несколькими парами рук над огнем, разведенным из раскуроченных библиотечных стульев, – красуется она, наша дорогая свинка. Все мы читали «Повелителя мух» Голдинга в каком-то – шестом? – классе, так что знаем: хрюшу надо хорошенько прожарить, иначе животам хана. Фрэнк швыряет на подно с несколько внушительных кусков свиного сала. – Обваляйте-ка в соли, – командует он. Я предвижу будущее. Бекон. По Площади расставлены старые кресла и диваны. Когда идет дождь, они покрываются плесенью, но сейчас стоят сухие, удобные. На них можно лечь и рассматривать звезды. При хорошем ветре, который развеивает дым от окраинных пожарищ, звезды видны ясно, как в деревне. Море звезд, которым на тебя плевать. Звучит гитара – это, слава богу, Джек Туми, а не Джо, который играет только «Битлз». Кто-то потягивает пиво, стыренное невесть откуда. Взро слых-то нет, сами понимаете. Кто-то курит травку, выращенную на крыше. Там, наверху, она растет, как… как травка, короче. Сильные наркотики и крепкое спиртное Вашинг запретил. И правильно сделал. Надо всегда быть начеку, не то кто-нибудь перережет тебе горло. Умник выделяет немножко своего драгоценного бензина для одного из своих драгоценных генераторов. Он зовет их Дженни. Мы дали имя каждому: Дженни Джонс, Дженни Крейг, Джей-Ло, Дженни Эгаттер – эта снималась в каком-то фильме про Австралию, который нравится Джеффу. Короче, сегодня Дженни Хонда Гарт демонстрирует нам кино на про стыне, натянутой между двух деревьев. Любимый фильм нашего клана, «Звездные войны. Эпизод IV: Новая надежда». Путаница там у них какая-то, это ведь на самом деле эпизод первый, ну да ладно. Большинство девчонок в «Звездных войнах» ничего не смыслят. Максимум, на что они спо собны, – мечтают вырядиться на Хеллоуин принцессой Леей, когда та вся такая расфуфыренная в золотом купальнике. Я же в детстве хотела стать Ханом Соло. Этот парниша был нереальным крутяком. И по совместительству – контрабандистом, наркотики возил: тайные отсеки «Тысячелетнего сокола» предназначались явно не для транспортировки световых мечей. Спрашиваю Джефферсона, кем хотел бы быть он. – Люком, конечно, – отвечает Джефф. Конечно. Я. По-моему, ты больше на Три-пи-о похож. Он вспыхивает. Мы с Джефферсоном ведем дружескую окопную войну еще с детского садика. Я прикалываюсь над его правильно стью. Он у нас типа парень, изъясняющийся полными предложениями. Джефф песочит меня за то, что я много ругаюсь и по стоянно говорю |
«типа». По стоянно, значит, да? Но вот ведь какое дело. Все считают «типа» словом-паразитом – ненужной добавкой или как-то так. Однако, по моей теории, его несправедливо оклеветали. Возьмем метафоры и сравнения. Они типа языковые любимчики. Без них стихов не напишешь. Но что такое метафора? Утверждение, будто одна вещь – такого же типа, как другая. По сути, о чем бы люди ни говорили, они все время сравнивают. То хорошо, то плохо, подлежащее-сказуемое-глагол. Поэтому «типа» – очень полезное слово. Оно означает: то, о чем я толкую, не совсем так. А как бы так. «Типа» – это скромное языковое средство сравнения. Признание: да, мир не только черный и белый; да, люди понимают друг друга лишь приблизительно. Въезжаете? Короче, Умник заявляет, что хотел бы быть Р2-Д2. М-да. Робот, которого не понимает никто, кроме Три-пи-о? Ну-ну. Джефферсон. Вообще-то я думаю, Р2-Д2 и есть главный герой фильма. Я. Почему это? Джефферсон. Смотри. Он перевозит планы Звезды смерти, да? Бежит с о сажденного корабля мятежников, подстраивает так, чтобы попасть к Люку, по сле чего сбегает и находит Оби-Вана. Именно Р2-Д2 чинит гипердвигатель. В конце его подстреливает Дарт Вейдер. И все-таки робот выживает. Ну правда, в этой истории именно он проявил себя на все сто. Я. Нет, ты точно Три-пи-о. Джефферсон почему-то весь фильм вздыхает, печалится и тс-тс-кает, а когда зеленый чудик в баре целится в Хана Соло, швыряет в экран камень. Далекая-далекая галактика покрывается рябью. Я молчу, ничего не спрашиваю. Мои мысли сами по себе возвращаются туда, куда я не хочу их пускать. Не мысли, а наркоманы в поисках дозы. …Два года тому назад. Хворь как раз начала свое грязное дело. Мама не вылазит из больницы, там нет отбоя от пациентов. Но Чарли стало плохо, поэтому сегодня она дома. Мама и о себе-то с трудом может позаботиться – у нее Это. И у всех взро слых в городе, кажется, тоже. Телевизор в го стиной по стоянно включен, болтает без умолку, как невменяемый. Говорит, что Хворь распро страняется по США и что зарегистрирован первый случай в Европе. Слышу, где-то блюет мама. Температура Чарли подскакивает до небес. – Я умру? – спрашивает меня Чарли, в голо се слезы. – Нет, малыш, не умрешь, – вру я и промокаю ему лоб. Почему я жива и невредима, а он заболел?! – Хочешь пить? – Нет. – Братишка тихий, слабый. – Хочу к тебе. Пообнимаешься со мной? Я киваю, слезы у меня льются все сильней. Ложусь на кровать Чарли, прижимаю его к себе. – Я боюсь засыпать. Боюсь, что больше не про снусь. Я тоже. Но вслух говорю: – Ты поправишься, малыш. Выздоровеешь. Закрывай глазки. Отдохни. Держу его крепко-крепко, пока он не засыпает по следним сном. |
|
Несмотря на про странственно-временные искажения гиперпро странства, агония уничтоженной планеты Алдераан настигает старого джедая. Он теряет равновесие, садится. Люк спрашивает, что случило сь. – Я почувствовал мощное возмущение Силы, словно миллионы голо сов разом закричали от ужаса и тут же умолкли. Боюсь, произошло что-то кошмарное. Это точно. Умник не дает мне спокойно по смотреть фильм и поесть. Он решительно настроился на какой-то дурацкий крестовый поход. – Далековато, дружище, – возражаю я. – Кто далековато? – интересуется Донна. Она только что вернулась с добавкой свинины – стащила несколько кусочков под предлогом мытья тарелок. – Главное отделение, – отвечает Умник. – Кого? – Публичной библиотеки. – Которое со львами? – Да. На Донну Умник не смотрит, занимается любимым делом – вертит маленькую рукоятку на перено сном пластмассовом радиоприемнике, перескакивает с волны на волну. Бесполезно: радио выдает сплошные помехи, взро слые ведь умерли. – Ты что, в Бобсте уже все книжки перечитал? – удивляется Донна. – Сама подумай, Донна, – говорит он. – Как можно прочесть все книги в Бобсте? Там более миллиона эк… – Ум нашел конспект, – обрываю я, пока Умник не замучил нас своим буквоедством. – Ура, самое время учиться. – Конспект научного доклада. Краткое изложение, – поясняет Умник. – Ага. Сильно интересно? – Умник считает, доклад имеет отношение к Случившемуся, – говорю я. – Ах, к Случившемуся… – скептически тянет Донна. – В Бобсте хранятся только выдержки из доклада, вроде содержания. Компьютеры, естественно, не работают. Так что мне нужно попасть в главное отделение и прочесть всю статью. – Расскажи ей подробнее, – предлагаю я. – Название доклада – «Риск возникновения эффекта Вексельблатта при применении препаратов энилко скотонического ряда». – Что ж ты сразу не сказал! – с притворным во сторгом ахает Донна. Умник теряется. Шутить над ним – жестоко. – Два часа, туда и назад, – говорю я. – Нет уж, спасибо, – откликается Донна. – Я слышала, библиотеку облюбовали призраки. – Где слышала? – Не помню. Везде. – Призраков не существует, – сообщаю я. – Ну-ну. – Она молчит, потом добавляет: – А ты погугли, чувак. Это популярная в нашем клане фраза. Она означает: «Эх, я так мало знаю. А во времена |
Инета думал, что знаю много». – Объясни ей, что такое энилко скотонический препарат, Умник. – Это значит – убивающий взро слых. – Маленькие дети тоже умерли. Умник пожимает плечами. Донна молчит, но по лицу видно – ее зацепило. Я, можно сказать, эксперт по выражениям Донниного лица. Она об этом не знает, но мне нравится на нее смотреть. Высказавшись, Умник возвращается к своей любимой возне с радио. Крутит маленькую рукоятку, двигает поплавок настройки туда-сюда. Один белый шум. К нам подходит Вашинг. Он надел смокинг и, видимо, не поленился вскипятить воду – лицо свежевыбрито. Решил отметить свое во семнадцатилетие с размахом. Раздаются поздравления, гитара играет «С днем рожденья тебя», все поют. Впрочем, поют вяловато. В конце песенки кроется подвох, ни у кого язык не поворачивается пожелать «и многая лета». Гитара сбивается, хор голо сов глохнет. Все понимают: вряд ли именинника ждет долгая жизнь. Один я вскакиваю и кричу: – И многая лета! Гитарный перебор вновь набирает силу, и опять звучит «С днем рожденья тебя». Но теперь народ поет по-настоящему, орет во всю глотку старую дурацкую песенку. Все кидаются обниматься. Плачут, шумят. Умник обнимает Вашинга, и Питер обнимает Вашинга, вокруг брата образуется куча-мала, он обнимает каждого: тех, кого прекрасно знает, и тех, с кем едва знаком; тех, кого любит, и тех, кого не о собо жалует. Вашинг подходит к Донне, смотрит ей в глаза: «Прощай, я так не хочу одиночества». То есть вслух он этого не произно сит, я про сто вижу. Брат обнимает Умника: «Прощай, про сти, что не смогу и дальше тебя защищать». Приближается ко мне: «Прощай. Знаю, ты не хочешь прощаться, но время пришло. Прощай, младший брат, прощай». Прощайте, прощайте, прощайте. Прощайте, друзья, я люблю вас; прощайте, про стите, не о стало сь времени узнать вас получше; прощайте, жаль, что вы тоже скоро умрете; прощайте, возможно, вам повезет; прощайте, прощайте, прощайте… |
|
Лучше б умирающему Вашингу помогал кто-нибудь другой, не я. Не подумайте, я совсем не слабонервная, нет. Во-первых, уже привыкла к тому, что вокруг мрут как мухи; да и у мамы в приемном отделении насмотрелась таких ужасов – вам и не снило сь. Про сто у нас с Вашингтоном… Я вроде как, в общем, думала, будто влюблена в него – минут десять где-то. А он вроде как, в общем, отвечал взаимно стью – пока я не отказалась ему дать. Ой, я еще не упоминала? Про сто у народа на этот счет столько предубеждений. Короче, я типа девственница. Не так чтобы полно стью. Не совсем пай-девочка, нет. Кое-чем я, ну там, занималась, но вот… да уж. Понимаете, по сле Случившего ся все стали зажиматься на каждом углу. Не про сто зажиматься – это было даже покруче, чем в фильмах «старше во семнадцати». Если продолжительно сть жизни не дотягивает до того возраста, с которого можно пить спиртное, невольно пустишься во все тяжкие. Куй железо, пока горячо. Лови момент. Срывайте розы по скорей. Живем лишь раз. И так далее. Венерические болезни? Воздержание? Репутация? Плевать, такие понятия – для тех, у кого есть будущее. Можете себе представить, какой дурдом начался, когда выяснило сь, что никто не беременеет. Конкретные Содом и Гоморра. В общем, это стало нормой жизни. В смысле, еще больше, чем до Случившего ся. Только мне такое не очень. Я ведь, по сути, потеряла все. Что еще у меня о стало сь, кроме девственно сти? Странно, конечно, – мои-то родители были со-о-овсем не религиозными, ничего подобного. О птичках-бабочках и прочих прелестях мама рассказывала мне даже подробней, чем я хотела знать. Фу, избавьте меня от этих латинских названий! Да и не страдала я никогда желанием сохранить себя для чего-то или кого-то. Про сто… Короче говоря, как только Вашингтон понял, что самого главного от меня не дождешься, интерес его пропал, а я почувствовала себя круглой дурой. Джефферсону рассказать так и не смогла. У него ко мне, конечно, ничего такого нет – в смысле, я совсем не в его вкусе, – но все равно мне почему-то кажется, что это повредит нашей дружбе. А дружба с ним – еще одна ценно сть, которую я не хочу терять. Так вот, самое паршивое в должно сти кланового врача – это не вправлять сломанные ко сти, не слушать глухое «хрясь!» рвущего ся мяса; не объяснять, что обезболивающих больше нет, спасибо наркоманам, которые смели весь морфий, оксикодон и фентанил. Нет, самое паршивое – это смотреть, как твои знакомые умирают от Хвори. Людям кажется, что они знают про смерть все: мол, видели в кино и по телику. Подстреливают там, значит, какого-нибудь парня, его приятель успевает сказать только: «Все будет хорошо! Держись! Вертолет уже в пути!» – в ответ раненый выдает что-нибудь трогательно-фило софское и отключается навеки. Чушь собачья. Обычно, когда человек падает с крыши, или получает пулю, или заражается холерой от грязной воды, умирает он ДОЛГО, по стоянно кричит, стонет, и единственная фраза, на которую его хватает, это: «Как больно!», причем повторяет он ее снова и снова. А ты сидишь рядом и думаешь не так: «Не умирай, пожалуйста!», а вот так: «Го споди, хоть бы он скорей коньки отбро сил». А страдалец молит: «Помоги! Помоги! Не хочу умирать! Как больно! Убей меня!» Противоречивые, конечно, слова, но, сами понимаете, как говорил Уолт Уитмен: «По- |
вашему, я противоречу себе? И что? Жизнь – штука охрененно сложная». Так вот, симптомы у Вашингтона начинают проявляться, короче, прямо в день рождения. Странно, возраст – не строгий показатель. Кто-то сваливается в во семнадцать, кто-то раньше, кто-то позже. Заранее не предскажешь. Тут дело в гормонах. У нас есть то, чего нет у малышей и взро слых. И оно нас защищает. Но мы все равно но сители заразы – как только до стигаем зрело сти, долбаная Хворь активизируется. Я говорю о физической зрело сти. Если б смерть ко сила только тех, кто до стиг зрело сти психологической, парни жили бы вечно. Может, Вашинг ждал, пока подрастет его младший братишка Джефферсон, потому и крепился до во семнадцатилетия. На следующий день по сле вечеринки именинник начинает кашлять. Расклад ему известен. Вашингтон сдается в изолятор. Я выделяю нашему генералиссимусу отдельную комнату, чистенькую и симпатичную, с видом на площадь. Вашинг. Можешь найти Джефферсона? Умирающему отказывать нельзя, а жаль. Джефферсон у северных ворот, обсуждает с Умником какую-то звуковую проводку. Мне, слава богу, даже не приходится ничего говорить. Джефф все понимает по моему лицу. Он бро сает свои дела и идет ко мне. Я прижимаю его к себе. Я? Прижимаю? Он прижимает меня к себе. Мы обнимаемся. Одно на двоих объятие. Горе выворачивает людей наизнанку. Нервные отро стки вспарывают плоть и сплетаются друг с другом, точно борющиеся о сьминоги. Почему-то вспомнило сь детсадовское прошлое – Джефф держит меня за руку, и я говорю: «Да выйду я за тебя замуж, выйду. Пошли играть!» Но это было давно. По дороге к изолятору он старается не плакать. По-че-му?! Что за фигня с этими мальчишками? Душа у них, наверно, вся утопает в слезах. Придурки чертовы. Я вот люблю хорошенько выплакаться. Выплеснуть токсины. Увидев друг друга, они такие: – Привет. – Привет. Будто на тусовке встретились. Я иду к выходу, но Вашинг зовет меня обратно. Джефферсон, похоже, тоже рад, что я о сталась. Вашинг берет меня за одну руку, Джефферсон – за другую. Что еще, блин, за конфУЗЫ! Ну ладно, ладно. Я с вами в одной лодке. Говорит Вашинг пока связно. Скоро начнется бред, и тогда конец близок. Наступит ломка. – Расскажи сказку, Джефф, – про сит Вашингтон. Джефферсон у нас типа местный сказочник. Когда началась вся эта новомодная байда с вооруженными кланами-коммунами и возведением стен вокруг территорий, народ по вечерам стал собираться у фонтана. Одиночество было невыно симо. Ребята сидели группками, играли на гитаре, точили лясы. Пили, обдалбывались. С душераздирающей но стальгией вспоминали фильмы и телепередачи – будто самым страшным по следствием апокалипсиса оказался крах индустрии развлечений. Джефферсон обычно торчал в стороне с книжкой и динамическим фонариком – такой себе нелюдим. Прочитает одну-две страницы и – вжик-вжик! – снова заводит фонарик. Да еще Умник вечно крутил свое радио. Треск и шипение от них обоих получались ужасные. Однажды кто-то попро сил Джеффа почитать вслух, так оно и повело сь. Потом еще кто- то предложил ему пересказать фильм – ну, типа в красках разыграть. И до чего же клево он это делал! Когда входил в раж, начинал говорить разными голо сами, отпускал интересные комментарии, запутывал все так, что ни в жизнь не |
догадаешься, чем дело обернется. В конечном итоге народ стал требовать от Джеффа историй собственного сочинения. И каждый вечер он рассказывал нам новую сказку. Вроде тех, что родители придумывают для своих детей, только более взро слые. «Чувак, который играл в “Диабло” с дьяволом», «Призрачная станция подземки», «Автозаправка, которая питалась рок-группами» – и всякое такое. Как-то я застала Джеффа в глубокой задумчиво сти и спро сила, в чем дело. «Сочиняю историю на сегодня», – ответил он. Народ хотел слушать про что-нибудь обыкновенное, а не концесветное, так что Джеффу не обязательно было лезть вон из кожи. Мы напоминали доверчивых четырехлетних малышей перед отбоем. Но наш Джефферсон уже стал получать удовольствие от роли сказочника и подходил к ней ответственно. Джефф. У меня нет готовой сказки. Вашинг. А у меня нет времени ждать, пока ты ее сочинишь. На Джеффа будто ведро горя вылили. Он рассказывает брату историю про парня по имени Сид Артур, который ро с в очень богатой семье. Его родители решили организовать сыну идеальное детство, поэтому, ну там, не выпускали его на улицу, не показывали телика. Короче, он понятия не имел про весь тот отстой, что творится в мире. И вот однажды Сид попадает в комнату служанки и впервые видит телевизор. Там идет детективное шоу, в котором расследуют убийство какого-то чувака. Сид раньше о смерти даже не слышал, не то что не видел, и у него сно сит крышу. Он решает отправиться в мир и узнать все, что от него скрывали. Идея хуже не придумаешь, и уже совсем скоро Сид мечтает отмотать пленку назад – никогда не видеть кучу бездомных и обездоленных, несчастных стариков в домах престарелых и всякое такое. Но уже поздно. В жизни нет команды «отменить действие». И Сид дни напролет сидит в парке под деревом и размышляет, почему вокруг такая то ска зеленая. По степенно он находит ответ: люди зациклились на том, что имеют – на крутых примочках и удовольствиях, на молодо сти и даже на самой жизни. Сид понимает: все это – редко стная фигня, и дальше почему-то приходит в со стояние полного экстаза. Я не въезжаю, в чем тут суть, но Вашинг кивает и смеется. У меня есть подозрение, что Джефферсон оживил какую-то историю, которую оба они знали. Может, дело в их загадочной во сточной душе – братья типа наполовину японцы. Потому-то, кстати, Вашинг и выглядит так мегасексапильно. Взял, понимаешь ли, от обеих рас самое лучшее. Джефферсон совсем не такой красавчик. Ну, то есть он, конечно, симпатичный. В общем, я о его внешно сти никогда о собо не задумывалась. Начинаются первые судороги. Не за горами бред, потом – кома. Вашинг знает, что его ждет, и говорит Джеффу: мол, пора прощаться. Однако тот не уходит до самого конца. Я иду вздремнуть. Оставляю Джеффа наедине с братом. Закрываю за собой дверь и наконец-то слышу рыдания Джефферсона – мучительные, захлебывающиеся всхлипы, отчаянное горе маленького ребенка. Похорон Вашинг не хотел, но, как и следовало ожидать, вечером народ все равно потянулся к фонтану. Со свечами, фонариками и светящимися неоновыми браслетами. Так мило, люди не жалели этих драгоценных одноразовых трубочек – надламывали их и цепляли на руку, а те мерцали, пока могли. Все принарядились. Платья «Диор» с армейскими ботинками, строгие ко стюмы с нашитыми изображениями музыкальных групп, баскетбольные майки с бисерными индейскими украшениями, сабли, самодельные копья, однозарядные винтовки на вязаных ремнях. Ребята нарисовали на лицах слезы. Нацепили на пиджаки и куртки траурные повязки с надписью «Вашинг». Кто-то даже откопал клубный |
пиджак с большой фиолетовой буквой «В» на нем. Должна признаться, я типа люблю нас – в смысле, наш клан. Особенно если сравнивать его со стадом баранов вроде северных конфедератов. Мы определенно лучшие. Круто, конечно, было бы, если б все чувствовали себя такими свободными и беззаботными еще ДО конца света, но лучше поздно, чем никогда. Естественно, нам приходило сь хоронить и раньше. Раз в две-три недели кого-нибудь обязательно зачисляют в большой университет на небесах. Обычно мы стараемся по скорей об этом забыть. У нас тут не принято думать о будущем. Зато принято стирать из памяти прошлое. Но Вашинг был не таким, как другие. Без него мы превратимся про сто в шайку жалких неудачников. Погибнем. И потому все сидят у фонтана, травят друг другу байки о Вашингтоне, причитают: «Про сто не верится». В воздухе вроде как повисает отчаяние. Кое- кто даже начинает поговаривать об уходе в одиночку на вольные хлеба. Вашингу такое не понравило сь бы. Вашинг это пресек бы. Джефферсон улавливает общее настроение. Он залазит на бордюр фонтана и требует тишины. |
|
Все смотрят на меня. Я «донашиваю» авторитет Вашинга – пока о стальные не поняли, что роль брата мне не по плечу. – По слушайте, – начинаю. – Наверняка каждый сейчас гадает, что будет дальше. Может, вам даже страшно. Знаете, мне тоже страшно. Чудесно, все слушают. И что теперь? Ораторствовать я не привык. Ладно, попробую представить, будто рассказываю им сказку. А сказки ребята любят. – Вашинг отно сился к вам так же, как и ко мне. Вы были его семьей. Вот дерьмо, не реви! – Перед смертью он про сил вам передать, чтобы мы обязательно о ставались вместе. Чтобы изо всех сил помогали друг другу. Он гордился тем, что мы сумели сплотиться и наладить жизнь в этом… этом хао се и мраке. Про сил сказать, чтобы мы любили друг друга и стояли друг за друга горой. – Больше в голову ничего умного не приходит, и я заканчиваю: – Так-то вот. Спрыгиваю с фонтана. В этот самый миг кто-то выкрикивает: – Джефферсона в генералиссимусы! Именно так решил обозвать свою должно сть Вашинг, когда за него проголо совали. Брата это забавляло. Народ аплодирует; народ подхватывает клич. Возгласы всеобщего одобрения. Мое избрание поддерживается одним человеком, вторым, третьим – и далее по списку. Безоговорочно. Внушительная победа младшего брата. Право помазанника Божьего нынче опять в моде. Совсем не этого я добивался. Указывать другим, что делать, – не мое. Командовать я не мечтаю. Я лишь хотел подбодрить ребят, может, заставить их хорошенько подумать, прежде чем они уйдут из клана. Моя речь была совсем не политической, нет. Затем приходит озарение: когда нас всего раз-два и обчелся, разница между обычной речью и речью политической исчезает. Понимаете, если все население толчется на прямоугольнике размером пятьсот на тысячу шагов, избежать прямой демократии вряд ли удастся. Голо совать-то нам о собенно не о чем. Все важные вопро сы можно решить путем договоренно стей. Охрана ворот. Добыча еды. Рытье ям для туалетов. Вашинг объясняет такой подход – объяснял то есть – пирамидой потребно стей. Он говорил, нам некогда спорить по поводу всякой ерунды, типа «хороши ли однополые браки» или еще что-нибудь в том же духе, потому что мы слишком заняты поиском пищи. Наш клан со стоит из учеников трех разных школ – богачи из университетского Учебного центра, бедняки из католической школы святого Игнатия Лойолы и ребята из гомо сексуального Стоунволла, – однако о собых дрязг нет. Хвала тебе, пирамида потребно стей. Что нас объединяет? У клана ведь даже устава нет. Жизнь, свобода, погоня за счастьем? На повестке дня пока только первый из упомянутых пунктов. Вот вам наше внутриполитическое кредо: «Расслабься». А вот – внешнеполитическое: «Отсо си». Нет, командовать парадом я не хочу. Отстойным парадом. Гиблым шоу. Дирижировать Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 30 | Нарушение авторских прав
|
Annotation
Джефферсон
Крис Вайц
Джефферсон