Дорога в Энмын заняла больше времени, чем путешествие к судну Амундсена. На второй день задула пурга, и пришлось провести две ночи в снежной хижине, вырытой в большом сугробе под нависшими скалами. Все это время Джон был вынужден терпеть общество Ильмоча, который строил планы общения с Большеносым.
– Вернусь в стойбище, прикажу пастухам, чтобы откочевали ближе к Чаунской губе. Хоть там кочует Армагиргин, но мы с ним поладим.
– Кто такой Армагиргин? – спросил Джон.
– Хозяин острова Айон, – уважительно произнес Ильмоч. – Сильный человек, большой шаман. Он держит не только оленье стадо. У него еще и свое моржовое лежбище. Вот какой это человек!
– А вдруг он сам захочет стать другом Большеносому? – подразнил Джон Ильмоча.
– Не выйдет! – твердо отрезал Ильмоч. – Армагиргин не такой человек! Он не курит трубку, не пьет дурной веселящей воды, не носит ничего матерчатого, всего того, что сделано белым человеком. Смешно – но даже пищу он варит в каменных котлах! Не-ет, не общается он с белым человеком. Если узнает, что кто-то из его пастухов курил или даже чаю попил – выгонит! Выгонит с острова! Вот какой человек Армагиргин, хозяин острова Айон!
Да, Джон и вправду что-то слышал об этом человеке, но тот казался далеким, как персонаж волшебной сказки. А оказался совсем рядышком, и к нему можно даже заехать, не давая притом большого крюка.
Эта мысль понравилась Джону, и он предложил Ильмочу:
– Давай заедем к нему в гости.
– К Армагиргину? – удивился старик. – Зачем?
– Интересно на него поглядеть, да и поговорить с ним.
– Ничего интересного! – отрезал Ильмоч. – Мохом порос старик, ничего не разглядишь.
– А я все-таки поеду к нему, – решительно заявил Джон.
Ильмоч поворчал, поворчал, но согласился повернуть нарты на остров Айон, на его восточную сторону, где среди низких прибрежных сопок паслись жирные олени.
Четыре яранги стояли лицом к морю. Никаких следов оленей поблизости не было видно. Стойбище скорее напоминало приморское селение со стойками, на которых лежал остов байдары, подставки для длинных зимних грузовых нарт, китовые лопатки, покрывавшие вырытые в земле мясные хранилища – увэраны.
Возле большой яранги стояли люди и наблюдали за подъезжавшими нартами. Не было ни возгласов, ни собачьего лая. На какой-то миг Джона одолели сомнения: не зря ли он едет к человеку, для которого приезд чужеземца – рана в сердце?
Но поворачивать было уже поздно. Ильмоч гнал своих поджарых, вскормленных на тощем оленьем мясе собачек, причмокивал губами и обещал скорый отдых восклицанием:
– Яра-ра-ра-рай!
Упряжки в безмолвии подъехали к ярангам, и каюры притормозили нарты.
Джон пристально всматривался в молчаливых людей. Здесь стояли одни мужчины. Все они были одеты просто, но добротно, видно, не переводилась у них не побитая оводом добрая оленья шкура.
В ожидании приветствия прошло несколько минут. У одного из молодых мужчин на плечах сидел довольно рослый болезненного вида младенец в белой оленьей кухлянке и пышно отороченном малахае. Приветственное слово подал именно он, удивив Джона совсем взрослым, почти даже старческим голоском:
– Еттык? Мэнкоторэ? [42]
Это было так неожиданно, что путники переглянулись, и Ильмоч испуганно моргнул.
Не отвечая на приветствие, на вопрос, Джон тщательно всмотрелся в необыкновенного ребенка, такого большого и громкогласного и, по всей вероятности, неизлечимо больного.
– Еттык? Мэнкоторэ?
На этот раз голос был подан требовательный, и тут Ильмоч и Джон наконец разглядели, что на плечах у парня сидит не мальчик, а сухонький старичок с острыми проницательными глазенками.
– Приехали мы с побережья, – торопливо ответил Ильмоч. – Проездом решили навестить ваш остров, может, какие новости есть?
– Эй, распрягите собак, накормите, а гостей проводите в ярангу! – приказал старик и пришпорил парня, заставив внести себя в обширный чоттагин.
Плотно утоптанный пол был тщательно подметен. Три полога висели, образуя ряд серых оленьих занавесей. Из каждой выглянули любопытные женские лица, но тут же скрылись. Лишь одна пожилая женщина, распластавшись на затвердевшем от мороза земляном полу, усердно раздувала костер.
Юноша осторожно опустил старика на разостланную у изголовья полога оленью шкуру.
– Армагиргин! – торжественно объявил старик. – А вы кто такие?
– Ильмоч я, кочующий человек, – степенно ответил оленевод. – А мой товарищ – Сон из селения Энмын, женатый на Пыльмау, которая потеряла мужа.
– Э-э! – протянул старик, с любопытством вглядываясь в Джона. – Так это ты белый, решивший жить по-нашему?
– И-и, – ответил по-чукотски Джон. – Мы много слышали о тебе, о твоей мудрости и решили заехать, чтобы увидеть тебя.
– Какомэй! – заметил Армагиргин. – Да ты говоришь по-настоящему, словно был рожден чукотской женщиной.
В тоне Армагиргина послышалось одобрение, и Джон осмелел.
Жилище великого человека было обыкновенной ярангой, и Джон не стал бы особенно приглядываться к ней, если бы не заявление Ильмоча о том, что старик ничего заморского терпеть не может и что самое крепкое, что он пьет, – это олений бульон.
Котел над костром висел на обыкновенной железной цепи, и сам котел был явно металлический. Глаз отыскал на привычном месте ружье в чехле из нерпичьей кожи. А пекуль, лежащий на дощечке у огня, имел стальное лезвие.
Армагиргин, соблюдая обычай, не расспрашивал гостей, пока не накормил. Он вполголоса отдавал приказания, и его двуногий конь превратился в расторопного слугу, готового исполнить любое приказание хозяина. Он понимал с одного взгляда и, хотя не было произнесено ни единого слова, позвал соседей, а на длинном деревянном блюде появились изысканные лакомства – олений прэрэм, мозги, уже вынутые из костей, и даже кусок чуть пожелтевшего итгильгына.
Армагиргин вытащил остро отточенный нож шеффильдской стали и пригласил гостей к низкому столику.
Некоторое время в чоттагине слышалось чавканье, перестук ножей по деревянному блюду, потрескивание дров и тяжелое дыхание женщины, раздувавшей огонь.
– Зачем приехали? – спросил Армагиргин, вытерев рот кончиком рукава кухлянки. – Надобность какая привела вас сюда?
– Да нет, – ответил Джон. – Я уже говорил: решили навестить уважаемого человека, выказать ему почтение.
Армагиргин заморгал узкими глазками, словно смысл сказанного не сразу дошел до него.
– Выказать почтение? – медленно повторил старик, словно вслушиваясь в звучание слов. – Зачем?
Джон растерялся. Он посмотрел на Ильмоча, ища у него поддержки, но оленевод сделал вид, что поглощен разгрызанием отвердевшего прэрэма.
– Хоть мы и далеко живем друг от друга, – сказал Джон, – но я много слышал о вас, о вашей жизни… То, что я слышал, мне нравилось, и я решил посмотреть…
– Посмотреть – так ли говорят или врут? – напрямик спросил Армагиргин.
– Не совсем так, – пытался выйти из неловкого положения Джон. – Увидеть такого человека – всегда интересно…
– Прямо бы сказал – из любопытства приехали, – криво усмехнулся старик и вдруг захихикал, как маленький ребенок. – Я не осуждаю любопытство, – уже серьезным голосом заявил он. – Любопытство – источник нужных знаний. Кто любопытен, того не застигнешь врасплох. Хорошо сделали, что приехали. А то кочуют по океанскому побережью разные слухи и легенды о старом Армагиргине. Иные даже говорят, что я давно умер и юноши носят мое высушенное тело… Почему ко мне народ не едет – не понимаю, – вздохнул Армагиргин. – Боятся, что ли?
– Боятся, – поддакнул обретший речь Ильмоч.
– А чего бояться, – спросил Армагиргин. – Я не черт и не злой человек. Может, наоборот – добра хочу людям? Ты ведь знаешь, Ильмоч, когда наступает голодный год, то к кому идут? Ведь не к тебе. Ты заранее чуешь людскую беду и стараешься откочевать подальше, чтобы тебя не достали… Идут ко мне, на мое лежбище, к моржам, которые любят меня и знают, что на моем острове им будет покойно. Правду ли я говорю?
Армагиргин поднял глазенки, обвел ими собравшихся в обширном чоттагине, и гул голосов пронесся:
– Истинная правда!
– Вот что люди говорят! – Армагиргин повернулся к Джону: – И слухи о моей шаманской силе тоже верные… И все это – ради людей, которые хотят жить, быть сытыми, хотят рожать и растить людей, чтобы не оскудел этот край. Правду ли говорю?
– Истинная правда! – прошелестело по чоттагину.
Безмолвная женщина убрала опустевшие кэмэны и поставила другое, наполненное горячим мясом.
– Ешьте, гости, – Армагиргин поддел изрядную кость и протянул Джону. – Ешь, белый человек, пожелавший стать настоящим человеком.
Джон принял из рук Армагиргина кусок мяса.
– Смотрю я на тебя, – снова заговорил Армагиргин, – и думаю: надолго ли у тебя хватит терпения жить среди нас? Слышал я о тебе. И о том, что мать приезжала за тобой и ты не хотел уехать с ней… Удивительно! В чем же корысть твоя? Не может же человек ни с того ни с сего переменить свою жизнь! Коли ты насытил свое любопытство, посетив меня, то ответишь и на мой вопрос.
Острый, пронзительный взгляд Армагиргина проникал до самого сердца, подчинял волю собеседника.
– Решил я жить по-вашему, вдали от шума и лжи, – покорно ответил Джон.
– А разве нет шума и лжи здесь? – лукаво прищурившись, спросил Армагиргин. – Шумит лед, воет пурга, грохочут снежные лавины, кричат весной моржи, и полярное сияние шелестит. А лжи? Пока есть человек, будет жить порожденное им зло… Не-ет, в твоем желании остаться здесь есть что-то иное, что ты скрываешь от людей.
Армагиргин уставился на Джона, словно желая просверлить его взглядом насквозь.
В душе у Джона поднималось раздражение, и он, стряхивая с себя магическое действие взгляда Армагиргина, твердо сказал:
– То, что я сказал, – правда, и никаких иных целей у меня нет. Здесь живут моя жена и мои дети, и я живу с ними.
Хозяин острова, почувствовав, что хватил лишнего, переменил тон и миролюбиво произнес:
– Очень похвальны твои намерения и слова о том, что белым тут делать нечего. Верно ли, что ты говорил такое?
– Говорил и убеждаюсь в этом все больше с каждым днем, – ответил Джон, чувствуя, что, несмотря на внутреннее сопротивление, он не может отделаться от ощущения скованности. «Уж не гипнотизер ли он?» – подумал Джон, вспомнив прочитанную в студенческие годы книгу о первобытной религии. Там упоминалось о том, что некоторые шаманы обладают гипнотическими способностями и это дает им неограниченную власть над людьми…
По всему видно, Армагиргин был человеком далеко не простым, и такую занятную личность Джон еще не встречал за время своего пребывания на Чукотке. Выходит, разговоры о том, что чукчам чужда идея верховной власти, не совсем верны. Вот Армагиргин – живое подтверждение тому, что есть на этой земле некоронованные короли, люди, повелевающие другими людьми и сосредоточившие в своих руках богатство и силу. Одно утешение, что у чукчей нет правительства в том виде, в котором оно существует в цивилизованных странах.
К концу обеда в широких деревянных чашках подали крепкий олений бульон, сдобренный пахучими травами.
– У меня нет чая – этого пойла, похожего на подогретую мочу, – с гордостью заявил Армагиргин. – Нет и других напитков. Только аръапаны. Пейте и слушайте, как горячий отвар разговаривает с мясом в ваших желудках.
Несмотря на долгую обильную еду, ощущения тяжести в желудках не было, и гости легко поднялись.
– Хочу подарить тебе несколько оленьих туш, – обратился Армагиргин к Джону. – Такого мяса ты не ел никогда. У него, – Армагиргин пренебрежительно кивнул в сторону Ильмоча, – олени похожи на тощих собак. Не кормит как следует, гоняет по тундре, не дает нагулять жиру.
Все вышли из яранги. Юноша подскочил к хозяину, нагнулся, и старик взобрался верхом, крепко обхватив шею парня ногами в белых камусовых штанах и таких же торбасах.
На легких, гоночных оленьих нартах, уже подготовленных пастухами, помчались в оленье стадо. Оно находилось недалеко, за прибрежными холмами, у берега большого озера, подернутого ровным льдом.
Из снега торчала одинокая яранга, увенчанная дымом.
Из яранги тотчас высыпали люди. Мужчины кинулись навстречу ездовым оленям, поймали их и подвели к яранге нарты. Армагиргин взобрался на парня и оттуда, с высоты, сказал, обращаясь к пастухам, застывшим в почтенном безмолвии:
– Приехал к нам гость по имени Сон. Вы слышали о нем. Забейте ему трех жирных оленей. И еще столько же оленному человеку с коренной земли – Ильмочу.
Пастухи бросились к стаду.
С глухим топотом к яранге приближалось оленье стадо. Мерзлая земля вздрагивала, и в воздухе чувствовался запах скопища животных.
Олени по крайней мере в два раза превышали ростом материковых. Это были настоящие красавцы, и, вспомнив стадо Ильмоча, Джон поразился такой разнице.
Ильмоч пояснил Джону:
– На острове нет волков и гнуса. Поэтому и олени здесь такие. Никакой шаманской хитрости тут нет.
Пастухи ловко накидывали арканы на облюбованных животных, валили их на землю и вонзали в сердца стальные ножи.
С высоты своего положения Армагиргин покрикивал на пастухов.
Туши ободрали тут же, на снегу, и погрузили на нарты.
Путники переночевали в яранге Армагиргина. Для них освободили один полог, выгнав оттуда женщин. Кряхтя, Ильмоч снимал торбаса и жаловался попутчику:
– Хитро живет старик! Погляди, сколько у него жен! Не сосчитать! О, он еще долго проживет! Для мужчины главное – молодая жена, чтобы было откуда брать тепло для своей крови. Чем моложе жена, тем моложе и мужчина, сколько бы ему лет ни было. А когда столько молодых женщин – живи себе! Думаешь, ноги не ходят У старика? Да он просто бережет силы к ночи!
Потух жирник, и полог погрузился во тьму, а Ильмоч еще долго ворчал, понося хозяина острова Айон.
– Смотрю я, – перебил Джон, – не так уж он чуждается нового. И ружья есть, и железные котлы, и цепи… А то, что кет у него чая и дурной веселящей воды, так, может быть, это и вправду лучше?
– Все в жизни зависит от того, как посмотреть, – после недолгого раздумья ответил Ильмоч. – Тому, кто никогда не пробовал, может, и хорошо. А тот, кто отведал, того будут мучить воспоминания… Вот и я сейчас думаю – не вернуться ли мне к Большеносому? Наверное, у него в трюме найдется что-нибудь для нового друга. Только знаю – рановато еще. Чуть попозже, когда он по мне соскучится. В дружбе тоже надо быть терпеливым, и для новой встречи надо выбирать такое время, когда твой друг соскучился.
За стенами из оленьих шкур слышался негромкий разговор, приглушенный шум жилья, иногда отчетливо можно было разобрать голос Армагиргина, пронзительный, как его маленькие глазки.
Когда Джон открыл глаза, в чоттапше уже слышалась утренняя возня и громкий треск горящих дров. Запах дыма проникал сквозь тщательно привернутый полог и обещал сытный завтрак.
Джон дожидался, пока проснется Ильмоч, и думал о том, как спокойно живется Армагиргину на его острове. Никто к нему не приезжает, никто не задает ему вопросов, почему он здесь.
Собаки были хорошо накормлены еще с вечера, нарты приготовлены, полозья навойданы. Груз тщательно упакован и увязан. Оставалось только попрощаться с хозяином, который уже восседал на своем верном парне и щурился на свет, отраженный белым снегом.
Джон и Ильмоч учтиво поблагодарили старика и уселись на нарты. Армагиргин ничего не сказал, только заметил, что, пожалуй, если гости захотят опять навестить его, так не найдут его здесь – он собирается откочевать.
Остров долго оставался в поле зрения. Даже когда собаки ступили на материковый берег и полозья черкнули по галечным обнажениям, он еще лежал на горизонте темной тучей.
– А ты понравился старику, – сказал Ильмоч, когда остановились, чтобы возобновить стершийся слой льда на полозьях.
– Почему ты так думаешь?
– Рассказывают, что иных он гонит ружейными выстрелами, не подпуская к острову, или же напускает на упряжки своих собак – помесь волка с лайкой с острова Имэлин. О, псы у него злющие! Видел их? Все время на цепи держал.
– А он мне не понравился, – сказал Джон. – Зажал людей так, что они даже разговаривать не могут! Разве так можно жить? И как они только терпят?
Ильмоч перестал водить по полозу куском шкурки и оглянулся на Джона.
– А почему бы людям острова Айон не взять и не отобрать у старика его стадо и самим распоряжаться оленями? Почему он должен стоять над ними? – продолжал Джон. – Да еще верхом на людях ездить?
– Э, да ты разговариваешь, как те самые большевики в Анадыре! – с удивлением заметил Ильмоч. – То же самое и они твердят, когда по стойбищам ездят – отобрать оленей, вельботы и раздать бедным людям.
– А разве это не справедливо? – возразил Джон.
– Как же я могу отдать мое собственное? – удивился Ильмоч. – Да и кто согласится? Бедный – он бедным и останется, сколько ему ни давай.
– Почему же? – спросил Джон.
– Потому, что ленивый, – ответил Ильмоч. – От лености и беден.
Ильмоч всем своим видом показывал, что не одобряет сказанное Джоном. Он перевернул нарту на полозья, уселся и поехал впереди, продолжая что-то ворчать себе под нос и о бедных, и о тех, кто ведет разговоры о том, что надо отбирать оленей. В его ворчании часто слышалось слово «большевик».
Джон ехал за ним, и перед его глазами стоял восседавший верхом Армагиргин, хозяин острова Айон, его маленькие острые глаза и ноги в белых камусовых штанах, обвившие шею молодого чукчи.
В Энмыне жизнь шла своим чередом. Иногда приходили вести от капитана Амундсена. Проездом в Уэлен остановились Хансен, Вистинг и Теннесен. Они ночевали в яранге Джона.
Пыльмау, привыкшая встречать гостей, наловчилась готовить всякие вкусные вещи, особенно лепешки, жаренные на нерпичьем жиру.
Хансен рассказывал, как несколько раз приезжал на «Мод» Ильмоч и привозил оленей. Амундсен быстро догадался, что нужно старику. Сначала он давал ему немного водки, но когда старик обнаглел и стал требовать больше, напирая на то, что он друг, капитан попросил его больше не приезжать. Осыпая Амундсена страшными проклятиями, которых тот, к счастью, не понимал, Ильмоч отбыл в свое стойбище и отогнал оленей так далеко, что на корабле стал ощущаться недостаток в оленьем мясе.
– Можно подумать, что все олени этого побережья принадлежат одному Ильмочу! – удивлялся Хансен.
– Да это так и есть, – ответил Джон. – А вы не пробовали обратиться к вашему соседу, хозяину острова Айон Армагиргину?
– Пытались, – ответил Хансен. – С большим трудом мы нашли яранги, но ружейный огонь не дал нам подойти близко. Капитан приказал отступить и больше не делать попыток завязать отношения с этим сумасшедшим. Вообще мы здесь находимся в странном положении: никто толком не знает, кому принадлежит власть на Чукотке. Одни называют верховного правителя Сибири адмирала Колчака, другие говорят, что весь Дальний Восток, Камчатка и Чукотка находятся под юрисдикцией японских и американских экспедиционных войск, а третьи утверждают, что хозяева всей России – большевики во главе с Лениным… В случае серьезных затруднений мы даже не знаем, к кому обратиться.
Готфред Хансен произвел на Джона приятное впечатление.
Несмотря на то что у Джона утвердилось собственное отношение к человечеству, точнее – собственный взгляд, он понял, что было бы слишком просто делить человеческий род на плохих и хороших людей. У каждого, даже самого отъявленного негодяя, всегда найдется крупица человечности, какая-то симпатичная черточка, которая вызывает к нему снисхождение.
Вот Ильмоч. Казалось бы, отношения с ним сложились у Джона так, что оленевода не стоило больше пускать в ярангу. Но не тут-то было! Ильмоч являлся к Джону с таким видом, словно между ними были прежние приятельские отношения. Одно было новым в поведении оленевода – он был уже не таким наглым и голос свой понизил до того, что иной раз даже спрашивал совета у Джона.
После отъезда Готфреда Хансена в Энмын приехал Ильмоч. Сначала он проехал в другой конец селения, к яранге Орво, потом вдруг круто развернулся и притормозил у входа в жилище Джона Макленнана.
Оленевод долго отряхивался, словно он приехал сквозь пургу, хотя на дворе была ясная и безветренная погода, которая бывает в середине зимы, в пору тревожных сполохов полярного сияния.
Наконец, избавившись от последней снежинки, Ильмоч вполз в полог и молча принял из рук Пыльмау чашку с горячим чаем. Потом так же молча и долго строгал ножом кусочек промерзшего до каменной твердости нерпичьего мяса, снова пил чай и лишь изредка бросал на Джона молчаливые и пытливые взгляды.
Насытившись, Ильмоч как-то дернулся, звякнув стеклянной посудой, вынул бутылку из-за пазухи и сделал прямо из горлышка большой глоток.
– Будешь? – спросил он, протягивая Джону обслюнявленное горлышко.
Джон молча помотал головой.
Скользнув взглядом по детишкам, которые строили «жилище» из тюленьих зубов в дальнем углу полога, Ильмоч спросил:
– Почему вы такие?
Он в упор смотрел на Джона, и в глубине его узких глазенок таилась ненависть, словно нарисованная тушью на самом дне зрачка.
– Какие? – зябко передернул плечами Джон.
– А вот такие! – громко сказал Ильмоч, заставив детей оглянуться на него. – Почему вы всегда так смотрите на меня? Чем я хуже вас?.. Я понимаю – есть люди, которые недостойны того, чтобы сидеть рядом с тобой, рядом со мной, рядом с капитаном Большеносым… Но я же Ильмоч! Я человек, достойный уважения! Если не хотите уважать меня как человека, то убирайтесь с нашей земли!
– Что же случилось? – спросил наконец Джон, улучив момент, когда разгневанный Ильмоч остановился передохнуть.
– А вот что, – Ильмоч снова извлек бутылку, сделал торопливый глоток и начал рассказ: – Поехал я в гости к своему другу, к человеку, которого считал другом. Большеносый хорошо меня встретил, похвалил меня перед другими, которые приезжали только попрошайничать, но в деревянный полог не пустил. Подвел меня к большому полотну у входа и прочитал начертанные там слова. Входить нельзя.
– Почему? – спросил Джон.
– Я тоже спросил – почему? Может, кто-нибудь болен заразной болезнью? Или кто-нибудь родил ребенка и обычай просит оставить в покое роженицу? Но на корабле все были здоровы, никто не рожал, и похоже на то, что мужчины вмерзшего корабля вообще не думали о женщинах… Просто Большеносый брезговал нами! Не брезговал нашими оленями, нашей рыбой, шкурами песцов, лисиц, белых медведей, а нами брезговал!
– Не может быть! – воскликнул Джон, вспомнив добрую улыбку капитана Амундсена и его слова о том, как на протяжении его многих славных путешествий первыми помощниками были местные жители, подлинные герои, и жители исследуемых земель.
– А вот может быть! – отрезал Ильмоч, распаляясь то ли от выпитого, то ли от воспоминаний. – Он сказал мне, оленному человеку, самому чистому жителю, который каждый день ложится в выбитый и вымороженный полог на чистые оленьи шкуры, что боится вшей! Понимаешь, что он сказал? Он сказал, что боится моих вшей.
Да, такого оскорбления не то что Ильмоч, а любой оленевод не снесет. Оленный человек, кочующий по тундре, справедливо считает себя в гигиеническом отношении куда выше любого приморского жителя. У оленного человека яранга легче и разбирается в несколько минут. Каждое утро, как только мужчины отправляются к стаду, хозяйка снимает полог и выносит его на чистый снег, и расстилает, и выбивает упругим оленьим рогом. Вместе с накопившейся за ночь сыростью выбивается грязь. Полог оставался лежать на снегу на протяжении всего дня, а к вечеру, чистый, пахнущий свежим морозом, был готов принять уставшего пастуха. Одевался оленевод также аккуратнее и чище, чем приморский житель, который проводил много времени в закопченном жилище, где даже при самой аккуратной жизни грязь копилась многими десятилетиями. Кочевники говорили, что подвижная жизнь и постоянный бег вокруг оленьего стада – это убивает любое насекомое.
– Великий Бродяга! А вшей боится! – с презрением заметил Ильмоч. – Но я видел, как к нему заходил этот Караев, хитрейший из белых, в матерчатых штанах и матерчатой рубашке – настоящие пастбища вшей! А меня не пустил! Человека, которого называл другом! У которого брал оленей! Он очень плохой человек!
Ильмоч сказал самые скверные слова, которые только можно сказать на чукотском языке, – «самый плохой человек». Можно как угодно назвать человека, сравнивать его с любым мерзким и кровожадным зверем, даже с дерьмом, однако страшнейшим из оскорблений является причисление его к самым худшим людям. Сколько раз Джону приходилось наблюдать, как ссорившиеся люди хватались за ножи, если один говорил другому: «Ты самый плохой человек», оставаясь более или менее спокойным, когда называли друг друга словами, из-за которых в другом обществе в свое время вызывали на дуэль.
И призадуматься, так куда справедливее обижаться на то, когда тебя называют плохим человеком, нежели чем-то таким, к чему ты не имеешь прямого отношения…
Несколько отмщенный тем, что назвал Большеносого самым плохим человеком, Ильмоч успокоился, отпил из бутылки и продолжал рассказ:
– После такого, конечно, я не мог больше оставаться у корабля. Не мог больше видеть хитрое лицо человека, которого я по неведению назвал другом. Я отправился в Уэлен, чтобы увидеть настоящую жизнь и настоящих людей, которые понимают и ценят дружбу.
Прибыл я в ярангу к Гэмалькоту. Ты его знаешь. Если бы все люди были такие, как он, человеческий род был бы одного склада и плохие люди не рождались бы на горе и беду хорошим. Принял он меня, как всегда, отвел отдельный полог, однако женщину не дал. Ну, да не больно-то она мне и нужна была, однако почет есть почет, и когда он приезжает ко мне, так я к нему со всем почтением… Хотел я было попенять ему, да отложил на другой день, потому что с дороги устал, да и рассерженный из-за Большеносого, лед раздави его судно!
На другой день вышел я из яранги справить нужду, глянул на деревянное здание, где собирались открыть школу, и увидел красный лоскут. Лоскут не шибко большой, ну, может быть, хватило бы на детскую камлейку, но, однако, пал он мне на ум, и я быстро вернулся в ярангу… Спрашиваю Гэмалькота: неужто уэленцы так разбогатели, что развешивают красные лоскуты на шестах? Отвечает он мне…
Ильмоч опять разволновался, потянулся к бутылке, но, прежде чем отпить, посмотрел на свет, сколько осталось, и переменил намерение, даже поплотнее завернул тряпичную пробку.
– Отвечает мне Гэмалькот, что в Уэлене власть большевистская!
– Не может быть! – воскликнул пораженный Джон. – Их же расстреляли в Анадыре!
– Да ты слушай! – отмахнулся от замечания Ильмоч. – Большевиков развелось столько, что их хватает даже на нашу далекую землю. Да дело совсем не в людях! Оказывается, у них такое учение! Кто не работает, тот не ест. Ну, это даже малому дитяти понятно. И еще – хотят весь мир насилья разрушить. До основанья! Но самое удивительное и странное – власть бедных. Отныне, говорят, властвовать будут бедные, и жизнь бедного станет примером. Я спрашивал Гэмалькота, что это значит, но тот ничего понять не мог, затих и все присматривается. Говорил ему: жить бедно даже самый бедный не хочет… Но каковы уэленцы! Даже среди чукчей появились большевики. Тэгрынкеу! Человек, который шел в гору жизни, а вот первый принял учение большевиков.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 20 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |