Никогда не хотела за границу. Сначала из-за мудрости не хотеть недоступного, потом из-за стандартного ажиотажа. «Мало паломников, много турыстов ». Ну, может быть, в Индию, но не в Европу.

Жатва Зевса.

Старухиной Елены

Никогда не хотела за границу. Сначала из-за мудрости не хотеть недоступного, потом из-за стандартного ажиотажа. «Мало паломников, много турыстов…». Ну, может быть, в Индию, но не в Европу.

И вдруг три сна. В первом смотрю по телевизору потоп во Франции. Вдруг сама там оказываюсь, вода – отступает. А я вижу необыкновенный гармоничный остров с дивной растительностью, со статуями, отдельными колоннами, храмами и камнями. А дальше – плыву на катере по морю, вдыхаю ветер, а вокруг – острова. От красоты реву как в детстве навзрыд.

Во втором сне живем в отеле у моря. Пошли погулять в центр, заблудились, но сама вспоминаю название отеля на местном языке и как пройти.

Слепит солнечное море в третьем сне. Белоснежный пляж и яхты, скользящие по воде – разноцветной, как в мечтах или снах.

Понимаю, что меня что-то зовет. Это Греция. Там острова. Может, похотеть туда?

С мая ищем варианты поездки. Открываю каталог – там сплошные ванные и туалеты! Евро-стандартные отели на берегах с уничтоженной растительностью… и пальмы в кадках. Повырубили! Плач по моей гомеровской лесной Греции. Сережа подшучивает: «Мы не в античную Грецию едем, а в современную. Там еще и твои храмы… увидишь в каком состоянии…». Поизучала путеводитель по развалинам с планами, что где находилось и как стояли колонны. Поняла, что подразумевал мой учитель по древнегреческой философии под пренебрежительным: «Да в Греции ничего нет. Все разрушено. Древние, первые колонны были деревянные – сгорели, фундамент из ракушечника где-то остался. Колонны, которые можно увидеть – более поздние и то восстановленные». Ну и ладно. Зато остались те же земля, горы, растительность, воздух и что-то в воздухе…

Храмы… Находим тур по всей Греции: Афины, Эпидавр, Микены, Олимпия, Дельфы, Метеоры. А вторую неделю мы хотим плавать! На Яхте. Посетим родину Одиссея Итаку и южные острова Ионического моря: Закинф, Кефалонию, Левкаду. Корфу севернее и это «не совсем Греция» - бог с ним!

Учим греческий язык. Помогают азы в древнегреческом дочки Наташи, от них интересно переходить на новогреческий. Находим много русских слов греческого происхождения и даже получаем санскритско-арийский привет «харе» от новогреческого приветствия «хайрете». «Все на одной планете живем. Без разницы где…». Без разницы когда?..

Ехать нельзя – дети как не мои. Может быть, не выдерживают придумывания своих ролей в «играх»: «За граница» и «Я в Греции»? Устала. За две недели до поездки подвернула ногу. Через день по моему настроению меняются состояния: хорошо - плохо, просто вывих – перелом, идти на боль – гипс, едем – не едем. Но дети стали тише. Появилась сдержанность, спокойствие и уверенность в том, что это – лучший выход. Мир перевернулся вглубь. Постоянно молитва, мантра. Пробую перевести мантру с санскрита на греческий. Язык зовет, влюбляет в буквы, слова, смыслы…

А Греция вдруг горит… Моя Греция горит… Это совсем близко и так больно!... Наказание… И постоянная молитва за Грецию, за ливни и северный ветер.

Как-то летим…

На паспортном контроле в Москве мне с недоумением: Куда вы летите с четырьмя детьми? Там вся Греция в огне.

- Тушить…

Что я чувствовала в самолете, впервые направляясь за границу? Ничего. А для начала это неплохо.

Совершенно случайно поглядев в окно, вижу пролив Босфор. Даже смешно стало! Кажется, приключения начинаются. А там уже и Средиземное море, и острова, и берег Греции.

В аэропорту приятная встреча с группой англичан: красиво сдержанное возбуждение от прибытия в Грецию, бытовая торжественная приподнятость. Даже у англичан есть игра в ощущение «я в Греции». Почему у меня нет? Будто домой прилетела. Просто. Устало. Домой. Странно… На улице жара стоит! Плыву в ней и ловлю ее всем своим существом.

Курортный пригород Афин – Глифада. Море рядом. Отель Феникс из моего сна. Загадала, что название отеля будет для меня судьбоносным. Славненькое начало! Решаю продолжить эту игру – отелей впереди много.

Море набросилось на нас всей своей солью – в глаза, нос, рот. Черное море не такое соленое! А Ната, сравнивая с более соленым океаном, тщетно пытается умалить наше потрясение. Час не вылезаем из воды. Правда, нырнув, я «делаю открытие»: у меня сильно болит нога. Но что такое боль физическая по сравнению с восторгом от ныряния в пеноцветную глубь! На берегу загорают греки – ловлю каждое слово у взрослых и детей и наслаждаюсь им. Кажется, вон та женщина с детьми – русская. По виду наша «клунька». Вдруг клунька открывает рот и оттуда рвется к детям греческий речетатив. Смешно! Люблю ошибаться! Проходим мимо душиков, смешно сразу отмывать соль, за которой приехали.

Идем на ужин. Чинно сидящая голодная русская группа оглядывает нашу опоздавшую банду из шести человек, гадая, все ли наши дети? Забавно. Тут же знакомимся со всеми за нашим столом, и у нас становится живее. Кто-то уже решил с нами ехать в таверну на фольклорную программу.

Над Плакой – освещенный Акрополь. Так близко и недоступно… Но у нас целых две недели в Греции, мы еще встретимся!

Греческая таверна с огромными деревянными столами и лавками. Стол русских рядом с китайцами сбоку от сцены на возвышении, внизу поляки, в «партере» французы, немцы, англичане. Нет ощущения чуждости. Все – дети одной планеты. Все – посетители одной таверны. Все – гости Греции. Мелодично и мягко поют двое мужчин и женщина. Греческая речь… красиво. Я отдыхаю – удивительно! Самое странное было пение «с холодным носом» «для дорогих гостей из России» песни «Катюша». Певец сам попел, сунул микрофон Саше, потом Даше. Наши девочки славненько подпели под аплодисменты зала, а потом с недоумением следили за комплексующими и пытающимися быть раскованными, подпевая песни своих стран, членами евросоюза. Но русских песен было больше всего, и забавен был в гитарном варианте переход от «Сиртаки» к «Калинке». Танцевальный ансамбль, меняя костюмы, пролистывал греческие танцы – спокойно, без надрыва. А в углу, увешанном множеством икон, за столом сидел маленький старичок – босс и что-то подсчитывал… К концу программы все дети заснули, даже старшая Наташа. Идем обратно. Забавно выходили за нами из таверны подвыпившие немцы, радостные, раскрасневшиеся, улыбающиеся. Шли по Плаке почти строем под напевные немецкие песни.

Покупая детям босоножки, впервые общаемся по-гречески с греком. На удивление, он нас понимает, а мы – его! Не подошел размер, Сережа, разошедшись, ругнулся по-немецки: Дас ис шлехт! (Это плохо!) Тот «аж подпрыгнул» от удивления: «Дойче?!» Пришлось успокаивать: «Охи, охи! Русико!»

Едем по ночным Афинам. Бары, кафе – и рядом освещенные заповедные колонны. Столики стоят в древних живых декорациях. «Вон там была тюрьма, где Сократ принял яд». И душещипательный рассказ о Сократе, его последних днях и его философии. Проникнувшись Наташиным знанием нескольких цитат на древнегреческом, русскоговорящий водитель всю дорогу отвечает на наши вопросы. «Дети в школах перед уроками молятся». «Изучают философию, как историю». «Кровожадные» древние обычаи на острове Крит. «Сейчас молодежь греческая не та пошла. Пьют, на голове гребешки носят… не несут культуру, а нужно понимать, что ты – грек, должен быть впереди всех».

2 день в Греции.

Проспали завтрак. Даша в отчаяньи. Едем в порт. Сегодня мы плывем по Сароническому заливу к островам Порос, Гидра, Эгина. В баре после кофе проснулись. Дети побежали наверх, а мы отдыхаем. Учим греческий. Вокруг китайцы, французы, испанцы, немцы, англичане, арабы. Но, кажется, что китайцев больше всего. Некоторые из них играют в «белых людей». Наташа сказала Даше фразу по-японски, к ней подошла японочка: «О! По-японски – это хорошо!» Как я поняла, дальнейшая беседа не состоялась… все-таки японский – это даже не греческий. По радио говорят на всех языках, но нет ощущения, что это – иностранцы и что мы за границей. Нет! Это моя Греция! Мой мир. У Сережи то же ощущение. Проплывают мимо острова. Чистейшее море, ослепленное солнцем.

Первый остров Порос. Отпустила своих на горку, иду вдоль причала. Села. Что-то внутри происходит, не могу «схватить». Боги… Зевс и Посейдон… У Геродота Зевс становится единосущным «всем» по совету Ночи. Он – все и он все боги, он – и Посейдон… и Гея и все, что есть – Зевс… Вокруг… Удивительная целостность и гармония… Все просто, красиво… и природа, и домики на холмах… Я дома… Одна… Вспомнила! Это из моего сна по островам! Вот он – мой сон. Как стукнуло – снова прогулка по снам!

Обогнули остров, плывем вдоль Пелопонесса. Дети вздумали загорать на палубе… Некрасиво. А я – «в танке» - просто наблюдаю! Потом ненавязчиво предлагаю Нате посмотреть со стороны…

Второй остров Гидра (Идра). Остров, где нет транспорта (кроме двух мусорных машин). Ездят на осликах. Изумительно вписанный в ущелье город с башенкой. Огибаем залив, идем на пляж. На скалах в воду ведут лесенки, так как глубина огромная сразу. Вода сине-голубая от родоновых источников и не такая соленая. Дети цивилизации! – ныряем в настоящее, живое море, а сравниваем с бассейном, искусственно подсвеченным кафелем. Не наныряться! Не выйти! Полтора часа ныряем за цветом. А он будто на глубине жить и дышать дает, и зовет глубже и глубже. Мои три девочки «наяды» (или «псари» - рыбки) со мной все время, а мальчики иногда выходят «покурить»… Постоянно переплываем к скалам, ибо сносит очень лихо. Плывем за рыбками, «знакомимся» с морским ежом, залегшим прямо на пути, подобно коричневой глубинной бомбе. После купания по магазинам идти просто не хочется. Не скупаем сувениры. Зашли лишь за книгой по культуре Греции и босоножками в магазин русской. Она не хуже греков зазывает. Живет здесь. Хваленые оливки с чистейшего острова не взяли. Объясняемся очень просто – или греки говорят по-русски, или две-три фразы, язык эсперанто – и поняли.

За обедом познакомились с замечательной парой из Майкопа, ждущих малыша, и отметили день рождения Сергея из Москвы. Моего Сережу сразу рассекретили: «У Вас МИФИ на лбу». А жена москвича Лена с затаенным смехом предложила отгадать, кто ее Сергей. «Я не умею. Хотел бы – сам сказал». Но слишком умная рассудительная речь напомнила какого-то политика, стало больно за Россию. На верхней палубе пою про себя «На родимой на сторонушке горевали люди русские…» - и будто соединила в себе боль Греции и боль России.

Третий остров Эгина, он самый большой и ближе всех к Афинам. Остров фисташек. На горе – белый храм. Экскурсия к храму Афеи (от-света) уклонившейся, укрывшейся на острове, сбежав от царя Миноса. Храм со вторым ярусом колонн единственный в Греции. Построен раньше Акрополя – в 15 веке до нашей эры. С Акрополем и храмом Посейдона на мысе Сунион составляет равносторонний треугольник. «Через море как мерили? - интригует наш гид Эвтимьос, - только сверху. Миф о Дедале и Икаре вспомним, летать они раньше могли! Мы ничего не знаем о них. У нас лишь версия, которая со временем изменится». У храма «мороз по коже». Оно (что-то) в воздухе. Жертвенное место. Оно главное – не храм! Яма бесконечно глубокая. Мои дети тут же стали выдумывать ритуал бросания туда голов. Вокруг них столпились туристы и с серьезными лицами слушают! Мы с Сергеем засмеялись, Саша подумала, что над ней – заплакала. Не спеша обошли вокруг, сделали много хороших снимков. Не успели купить фисташки и мороженки. Объясняю, что выбор (пятнадцать свободных минут) есть – или у храма, или фисташки.

Храм Святого Нектария с его мощами. Приложившегося к мощам больного ждет исцеление. Женщины в греческих храмах обязаны быть в юбках, но голову покрывать не обязательно. Идем к мощам. От них – горячо. Сердце бьется. «Пусть миру будет хорошо!» «А тебе?» «Кому-то хуже». (Исследую потом – не рисовка ли это. Искренне. Но пусть примется решение и для меня. Я – часть мира. Очень хочется вылечиться, следовательно – рисовка!) У храма цветы неописуемо розового оттенка лечат глаза. А фисташки все-таки купили. Идем из храма. Ната: «Почему нас не учишь, что делать?» «Смотрите за людьми». «Что за пятнадцать минут можно посмотреть? Мы что, гайдзины? (Необразованные поверхностные туристы, «чужаки» по-японски; в общем, варвары). «Да, а то кто же, и не надо о себе хорошо думать. Мы – гайдзины!» Наташа смешно протестует. Упиваюсь смехом!

Знаменитой керамики, что хранит температуру сорок восемь часов, не купили. Отчаливаем. На мысе красуется храм Аполлона. Мой «шпионский» фотоаппарат приводит прямо к единственной колонне. Почти побывала у храма…

Мои смотрят фольклорную программу. Я – на верхней палубе. Ветер в лицо! Мое море! Над материковой Грецией за нами идет гроза!!! Это для солнечной Греции – редкость. Молнию сфотографировать не удалось, как я ни пыталась. Над Афинами гроза догнала нас. Молнии бьют по нескольку в ряд. В порту говорю «эвхаристо» (спасибо) суровому матросу, помогающему всем сойти на берег, он радостно удивился: привык, что другие принимают как данность его помощь. Проезжаем «храм спорта с лучшей греческой командой». Кажется, у нашего гида «храмовая болезнь», а «паломничество» - неплохо, мы не «господа и дамы», а «паломники и паломницы» по святым местам Греции.

Да, гроза в Афинах – редкость, но такой грозы я никогда не видела. Молния всегда имеет ярко выраженную точку – эпицентр. От него молнии или змеятся как нервные клетки, раскрываясь цветком (или, например, пятизвездочным салютом), сохраняя ровный круг; или расходятся из точки пирамидальным пучком преломленных молний, направленным на…; или взорвавшаяся первоначально точка дает начало высвечивающемуся обручу с исходящими от него на другом конце лентами волнообразных молний. Причем, они не спешат исчезнуть, давая возможность поучаствовать в их играх, но без малейшего желания их «запечатлеть». Одна из молний сфотографировалась в глазах отраженной в полностью стеклянном доме.

3 день в Греции.

Сегодня Коринфский канал, Нафплион, Микены, Эпидавр и направляемся в Олимпию. Знатный «галоп по Европам»…, посмотрим, что можно увидеть…

Проезжаем Элевсин, Мегару. Взглянула-таки на Элевсин! Фиаско моим представлениям, навеянным элевсинскими мистериями о чаще густых лесов и пении родников! Сам храм Деметры мы не видели. Находясь в центре Элевсина, он, почти весь разрушенный, оказался поглощенным холодноватым и каким-то железным (быть может, от портовых кранов и невзрачных построек вдоль дороги) городом со скудной растительностью.

Коринфский канал. Восемьдесят метров вниз через разнообразные скальные породы с несколькими уцепившимися за жизнь деревьями, удивительно ровный и узкий. Видим одновременно Эгейское море и Коринфский залив. Какое-то чудо в этом есть. Хочется смотреть и смотреть, тем более, что проходит теплоход, ведомый маленьким катерком. Но спешим к автобусу.

Обращаюсь к гиду и водителю Константину (сыну Гермеса) по-гречески с извинениями за беспокойство и просьбой. По реакции понимаю, что экскурсанты не утруждают себя изучением языка. А у меня, оказывается, правильное произношение и огромная наглость сказать пару фраз, будто в запасе еще много…

Прекрасные виды берегов Эгейского моря – хвойно-голубые в морской дымке – сменяются следами пожаров. Едем по обгоревшей дороге… Эвтимьос признается, что еще больше боится ехать (впервые после пожаров) в сгоревшую Олимпию.

Подъезжаем к Эпидавру. Особого ничего не жду – сыграл роль режиссерский снобизм. Эфтимьос мягко рассказывает «прописные истины» о театре, не мешая не слушать. Вдруг из ниоткуда его слова: «Дромео – драма – сатира». «Тетро – театр – вид сверху». «Театр исцелял, лечил с помощью познания». «Характер познавательный и поучительный». «Критика правит». «В Эпидавр – лечить людей!»

Сначала – театр! Лечит. Катарсис. Очищение через душевное потрясение. А показывали драму (сатиру) на себя. Увидеть сверху (себя) – высмеять, плакать – очиститься.

Перед театром (справа) железный дуб Асклепия. Эвтимьос сорвал лист с шипами – у меня остался. Захотела желудь – нашла сбоку на газоне всего один! Спасибо! Светик по-хозяйски почти залез на дерево.

Заходим в театр. Девочки убежали на самый верх. Знакомлюсь с идеальной акустикой, посылая вдогонку: «На-та-ша!» Звук потрясающий! Голос летит! Гид демонстрирует чудеса акустики: стоя в центре мнет бумагу, хлопает, говорит, дышит. «Зрители» разбрелись, я не могу отойти, мне здесь хорошо. Я в каком-то другом мире. Просто стою, впитываю. Эвтимьос зовет группу петь. «Катюша», «Подмосковные вечера». Не важно, что петь, главное – как. Открыто петь всегда стеснялась, а здесь – веду. Голос рвется наружу. Вокруг иностранцы. Ни стеснения, ничего. Просто и хорошо. Кусочек России – сюда. Боли и любви. И пошло! Как молитва за Россию! В древнегреческом театре! Счастье, очищение и чистота! Две песни пели! Правда, слова подзабыли, но хотелось петь всем! Радостно и удивленно смотрим друг на друга…

Ухожу, оставаясь там, в театре, в звуке… Еще иду к гостинице, на полупросыпе мысль: «Я была здесь! Мой театр.» В гостинице жила. Серовато-голубоватые камни, а фундамент из ракушечника! Гимназия. Баня. Здесь мылись и вели беседы… очищение тела… очищение души… совместно беседуя – то есть, взаимно очищаясь. У колонн рассказ: «В темноте шел исцеляемый, на нем шкура животного, его внутренности. Восходит солнце, он сбрасывает шкуру и болезни». Я вижу этот ритуал, знаю его суть. Смерть физическая – жутко – на тебе. Сбрасывание – солнце – здоровье… Я была здесь!

Захожу в музей. Скульптуры. Не пойму, что со мной. Почему-то внутренне плачу от радости, впадаю в какое-то состояние. Каждую складочку на платьях мысленно проглаживаю – знаю! Я это делала! (Не все). Стены трогаю, не касаясь – плачу (внутренне) – мое! Родное! Поднимаюсь на несколько ступеней. Кто-то невидимый подает руку, опираюсь, держусь, поднимаясь. «Что с ногой?» «Да ничего, пустяки». Вывел. «Можешь ступать спокойно. Иди. У тебя все хорошо». Иду. Вижу, как я ваяла фигуры. Знала изнутри человека, его психе-душу и материю плюс ветер! Художник-врачеватель-философ… Аристотель – философ… врачеватель… …Это Дзен Греческий! Сама Жизнь! Изнутри зная и плоть, и душу, входя в произведение, работать с глиной (живой) от земли… Я здесь жила, училась и ваяла. И врачевала. Мои скальпели. Я делала операции. Творила. В полном единстве: внутреннем и внешнем. Вот она – древнегреческая Единая Система Целостности и Гармонии, внутреннего и внешнего здоровья:

Театр – катарсис, потрясение души.

Стадион – катарсис физического тела.

Баня – (омовение тела – успокоение физики), плюс катарсис от беседы.

Гимназия – потрясение ума через открытия, мышление, познание.

Храм – катарсис от осознавания себя в Боге. Самосознание. Единое!

Ваяние – творчество. Потрясение от реализации себя.

Медицина – катарсис физики и психики от операции и ритуала.

Природа (окружающая) – катарсис от красоты и гармонии окружающего мира.

Внешняя Жизнь – потрясение от полноты ощущений.

Внутренняя Жизнь – потрясение от внутренних откровений и возможности создания своей теории.

Причем, каждая часть сама по себе полна и целостна. А прохождение через череду «институтов оздоровления» - есть постоянный путь познания себя и своих несовершенств через постоянный катарсис, постоянное открытие мира. Любой «институт» подводит человека к «краю», где и может раскрыться внутренняя природа человека, его сила, его внутренний свет.

В музее стоит скульптура Асклепия со змеей. Змея не только символ мудрости, но и гармонии целительства, воскрешения: в ядах, активно используемых древними греками, сочетание жизни и смерти.

Под Толосом – круглым храмом – лабиринт, из которого посвящаемый богу Асклепию ученик после трех дней голодания и молитв должен найти выход, ползая по узким лазам во тьме со змеями, избирающими, кого есть, кого нет. Вот и выход из эмпирики, вот и победа над смертью. Чтоб лечить других, нужно самому не бояться смерти, пройти через смерть. Путем мысленного погружения в ситуацию, прохожу путь посвящаемого. Сначала – смерть всех чувств. Темнота. Голод. Тишина. Только шелест и прикосновение змей ко всему телу. Обострение слуха, зрения, вкуса, обоняния, осязания. Сверхчувствование в едином устремлении: для физики – выжить; для психе – не поддаться панике, успокоиться, хранить радость; для духа – не потерять нить Веры, связи с Богом. Змеи, проползающие по телу, уже не мешают, они – сами божество, такое и отношение к ним. Время остановилось, замкнулось пространство. Своеобразная смерть. И в смерти – экстаз устремления, прорыва. В Дао «носорогу не во что вонзить свой рог», здесь – змее не во что жалить. Сам змея, сам божество. Причем, знающее, где выход, ибо сам – лабиринт. Единое целое внешнего и внутреннего мира. От самого зависит – жизнь или смерть. А выход – наверху… Он открывается за пределом смертельного отчаяния. За гранью… И вдруг выход, свет, знакомые люди из какой-то другой жизни. Какая-то пустая – без смерти – жизнь, но теперь сама смерть – во мне. Как источник Жизни. Я не боюсь Ее. Могу теперь лечить… Здесь нечто Единое во Многом…

Уезжая из Эпидавра, записываю неотвязчивую мысль: «Театр – это то, сколькими глазами взирает на тебя Бог».

По пути в Нафплион мы, заехав в керамическую мастерскую, наблюдаем как мастер на гончарном круге изготавливает вазу. Керамика разных цветов – копии музейных экспонатов всех исторических периодов Греции – разных размеров, на любой вкус. Но после Эпидавра они для меня не дышат! Не могу выбрать! Ваяние и роспись – это тоже мировоззрение.

В автобусе в лотерее разыгрываются пять призов из мастерской. Сын Гермеса, ведя автобус, «провозглашает волю богов», доставая билетики. С юмором отношусь к лотереям, обычно в них не участвую. На нашу семью дали только три билетика. Первый приз получает Даша, она – художник, мы все за нее радуемся. Потом приз получает Наташа – мы недоумеваем. Но Сережа запроказничал: «Ну, и третий давайте для ровного счета!» Протестую: «Нельзя желать – все исполнится». А он смеется: «Пускай, пускай, смешно же!»… Получили. Смеялись дружно! «Вам Боги Греции благоволят!» - хитренько качает головой Эвтимьос, переходя к остаткам призов…

Про Нафплион – первую столицу свободной Греции слушаю плохо. Не могу «отойти» от Эпидавра. Размышляю: я не «помешана» на своей сверхчувствительности, просто я – режиссер, часто вижу то, чего не видят другие. Мой учитель говорил: «У меня профессия Бога». Нет фанатичной веры во что-то или в кого-то. «Нечто» просто существует в разных проявлениях жизни. Оставаясь открытым, любой почувствует, увидит. Если, правда, не захочет искусственно придуманное «чудо» искусственно воплотить. Я не хочу увидеть что-то «сверхъестественное», но оно постоянно присутствует в «естественном», повседневном, само постоянно открывается. Я лишь наблюдаю жизнь. А жизнь проходит по внешнему плану, внутреннему и неуловимо всесвязующему. В индийской философии есть понятие «перевоплощение». Люди проживают ряд жизней, иногда вспоминая предыдущие. На уровне знания я не знаю, так ли это. На уровне вероятности – вероятность есть. Просто я – часть мира, часть Общего, через которое сейчас прошло что-то очень глубокое… Спасибо.

Нафплион покорил чистейшей синевой неба и моря и буквально влюбил в… кактусы. Чтоб рассмотреть сверху город и увидеть крепость на горе, напоминающую хребет динозавра, нас повезли на мыс, заросший огромными кактусами с обилием красных спелых плодов. Это очень красиво! Но пока наша заботливая соседка аккуратно салфеткой снимала для нас плод и объясняла в чем опасность мелких невидимых шипов на нем, Наташа и Саша тайком вкусили этого запретного плода. …В общем… мы с Сергеем, дотронувшись до плода через салфетку, сутки вынимали из пальцев колючки… зато дети так запомнили Нафплион…

Сначала поехали поесть, но меня шатает, почти ничего не ем. Фотографирую за рестораном две дивные магнитящие горы. Оказалось, туда и едем – город Микены уютно расположился между этих гор, издалека выделяясь песочно-солнечным цветом камня, из которого построен. При подъезде – горы с «профилем Агамемнона».

Сначала – гробница рода Атридов. Сверху холм, вовнутрь совсем «египетский» проход, гид указывает на аналогии. Внутри большой зал гробницы с куполом остро-яйцеобразным с энергетическими сгустками, его очень хочется погладить. Останки четверых людей нашли в маленькой комнатке справа, но туда не пускают после обвала камней (или просто чтоб не ходили). Колонна и фреска над входом в гробницу куда-то пропали. Не смогли утащить лишь камень над входом весом в несколько тонн. У меня «нос холодный»: «Видимо, здесь я не жила». Ничего не чувствую, хожу свободно, как «турыстка», фоткаю. Да и почему я должна еще что-то чувствовать?

У музея оливы и железный дуб. В музее копии маски Агамемнона, золотой короны. Подлинники – в Афинах. Светик устал, стал громко петь, порывается достать огромный меч, чем вызывает ужас служащей. Беру мальчика на руки, ношу и рассказываю, как я его люблю. Успокаивается. Рассматриваем древние вазы, естественные и простые, как природа. Папа берет малыша. Потом Светик то ко мне, то к нему идет, целует, говорит, как нас любит.

Идем к воротам Микен, фотографируем. Все ушли наверх, экскурсию не догнать. Львиные ворота на картинках меня никогда не поражали. А здесь от динамики дороги, ведущей к ним, у ворот и в самих воротах странное живое ощущение. Будто боюсь ступить за порог, как в другой мир. Захожу, как любующийся городом гость. Кажется, я здесь была и восхищалась… Может быть, проездом? Иду далее… по мосту вверх. Внутри поднимается волна радости от окружающей город красоты. Город между двух гор, сверху панорама на огромную долину, за которой над горами идет дождь. В древности здесь плескалось море. Входим в город – «покропило» крупными каплями дождя. Добрались до верха – выглянуло солнце. Да какое! Лучи в просвете облаков. Красота вокруг дышит, полная гармония гор, рощ, полей. А я будто знаю здесь каждую рощу, оббегала каждую гору! Знаю это место, каждый изгиб горы. В рощах танцевала с дриадами… город внизу – какой-то родной.

Светик едет на Сереже и на все Микены поет: «Я папочку люблю-ю-у!» У нас троих полная гармония. Девочки сами бегают. Мы на самом верху. Ушла вниз экскурсия, потом мальчики ушли. Осталась наверху одна. Взяла камешек («для гайдзинов» - пусть!), но он жил здесь, в Микенах. И началось! Стало смешно! Все родное, знакомое, знаю, что если еще здесь побуду, вспомню подробно здания, что где находилось. Но надо спускаться. А зачем спускаться? – Что-то меня понесло – я здесь бегала! – и, побежав, забываю про больную ногу. Я бегу. Так легко и юно и беззаботно. Не озабоченной служанкой я здесь была, это ясно. Тело и сознание и мое и не мое. Юная дева, восторженная и влюбленная в свой город, в свои горы, леса, в свой мир. Подходят Сережа со Светиком. Сережа дает руку. Это мой мужчина – чувствую его по-другому. Это мы и не мы. Я – «глупышка» маленькая, он – мужчина, мой любимый, с ним так уверенно и спокойно и это – любовь. Но не наша с Сережей, а нас – других. Дальше одна, так как Светику срочно понадобилось «помыть ручки». Камни на мосту – я знаю каждый кирпичик и откуда открывается какой вид. Стала снимать сквозь камни - мои, теплые. Здесь мои «тайники», где-то наверху – мои покои. Ухожу через ворота. Фоткаю. Уход с легкостью расставания, просто, как и пришла! Я (не-Я) ушла из Микен юной, радостной, полной жизни, за руку с любимым человеком, навстречу новой жизни. (Сергея со Светиком рядом физически не было). До свидания, Микены. Бегу к автобусу. Оборачиваюсь, фотографирую напоследок. Поехали. Мои две горы и город уменьшаются, разворачиваются, потом теряются среди других гор.

… минута молчания по немейскому льву. «Разбойник Геракл лишил нас многих чудес света».

Чуть начали движение от Микен, полил дождь. Едем по самой высокогорной части Греции – Пелопонессу. Туман. Облака плачут, запутавшись в вершинах. Только пожалела, что не увижу эти горы из-за тумана, дождь прекратился. Можно фотографировать. Все спят в автобусе, а я боюсь проспать Грецию.

Проезжаем область, посвященную Артемиде – выглянуло солнце. Стало легко и радостно, будто сама Артемида снизошла к нам и поздоровалась на мою молитву Ей! Аркадия… Олимпия. Районы пожаров. Открывается дивный вид – и все сгоревшее… Горы черны от обугленных стволов и серы от пепла… Пепел дивных рощ, в которых танцевали дриады… О, Греция! Это так больно! Спускаемся на равнину также горевшую! (В огне метались нимфы и дриады, стонали деревья, плакали живые существа: насекомые, звери, птицы). Будто огромный серп прошел по священной земле и скосил ниву жизни. В небо ушли миллионы душ…, освобождены древнегреческие обитатели рощ, гор, холмов, долин. Ушла история. Новые греки спалили ее, чтоб на ее обломках понастроить коттеджей. Прямо «Вишневый сад» Чехова: «…срубим старый вишневый сад, понастроим дач, а наши внуки и правнуки увидят здесь новую жизнь». Новая жизнь и вправду видна… Все продается, покупается. Прикрывшись политическими играми перед выборами нового президента Греции, народ, жаждущий новых земель под коттеджи, жег леса. По закону только через несколько лет можно строить на месте случайных пожаров, но законы обходят, оказывается, не только в России… А сама Греция, которая для жителей всей планеты является символом начала, основой европейской цивилизации, законодателем и образцом культуры, просто продает себя, а каждую древнюю ценность превращает в источник дохода. Современно и неинтересно. Гермес правит бал. Победил Зевса??? Каждый лавочник-грек расскажет вам истории про развратника-Зевса, про похотничество богов. Расскажет, снисходительно понимая их нужду в сексе, острых эмоциях – ведь и сам таков! Очень удобная позиция – прикрыть свой блуд божественным пантеоном. Это «бог в тапочках». Человек тоже тапочки носит, он – как бог! Но… олимпийский. Архаический. С которым любой грек на «ты». Потому греки верят в архаичных богов и делают из их культа источник доходов.

Но каждый православный грек знает, что есть высший Единый Бог. Есть истинное православие. И есть в Греции множество храмов и монастырей, и есть знание, как исполняется служба в храме. Греки верят в бога и также делают из культа источник дохода.

Каждый простой грек процитирует учебник истории, но любой шаг рассуждения или вопрос по философии останется без ответа. Впрочем, как и везде. Знание без осознания, без понимания, без вчувствования. Дежурное навечное вчерашнее знание… Архаика мозгов… Термин «архаика» заново для себя открываю. Он больше относится не к древним руинам, а к сегодняшним живым людям, ищущим, как им «относиться» к истории, как оригинально сумничать по ее поводу, за счет чего стать известным в своих кругах, получить за это деньги – тот же порочный круг. А сегодняшняя «встреча» с историей может не произойти… Может быть, не стоит к истории «относиться», когда можно в ней просто пожить, молча впитать – и молчать, ведь «слова только мешают понимать друг друга». «Отношение» к истории – та же «установка». Стоит ли за нее цепляться, может, просто жить сегодня сейчас, свободно от установок своих и чужих?.. Установка ли у меня? Скорее, живое свободное созерцание и течение мысли. Тем более, что это не научная работа, не перечисление уже известного, обговоренного, договоренного между собой философами, историками, культурологами (оно и так есть внутри как мой вчерашний опыт). Греция, пропущенная через меня, мою экзистенциальность. Это – моя Греция. Живая, сегодняшняя, соединившая во мне, через меня разные века и разные народы. Я из своего пустого временно-пространственного центра рассматриваю свой сегодняшний мир, свою Грецию. Грецию, где Гермес правит бал… Так победил ли он Зевса? Вспомним древнюю философию. Зевс – Единый – Пустой – все боги в нем. Все – Зевс. Следовательно, и Гермес – тоже Зевс. Вспомнила фразу, пришедшую в Эпидавре: «Театр – это то, сколькими глазами смотрит на тебя Бог». Вокруг Единый Мировой Божественный Театр и все и все – Бог. Необходимость забыть Зевса Единого связана у греков с православием. Двух Единых быть не может. А на выбор: либо олимпийское язычество, либо христианство, греки не пошли. Умалив прошлое, «одев тапочки» на богов, греки сохранили свою внешнюю самобытность. Отдав античность на чистое язычество (многобожие) и утратив Зевса Единого, они по сути не потеряли его, а переименовали в Единого Бога Христианского. Хитренький синтез! Это не наше крещение огнем и мечом со скинутым в реку Перуном… Хотя, и у нас верили все-равно каждый в своего бога, кто внешне, кто внутренне. Да и кто знает, во что верит и сегодня каждый… даже кто приходит в Храм… тем более те, кто приходит в Храм…

Так победил ли Гермес Зевса? Или Зевс «играет» за Гермеса, его глазами смотрит на эти обугленные километры. Зевс собрал жатву. В одном из мифов, он отказывается показаться в полном величии, так как если Зевс сойдет в полном величии на землю, земля сгорит… Не сошел ли Зевс на Олимпию этим пожаром? Не опалил ли глаз ждущим его? Не взял ли их к себе? А куда? В царство Зевсо-Аидово или на христианское небо? Ха-ха…

А дальше… Богинею Деметрою Бог пройдет по земле во Славу Возрождения. И поднимется молодая поросль, как Феникс из огня. И изменилась молитва моя. Это уже не плач по ушедшей боли, а гимн радости будущего возрождения. Я еду и мысленно глажу руками эту, удобренную пеплом прошлой жизни, землю, а за мной уже зеленеют молодые леса и раздается пение птиц и журчание родников… Но увидят ли новые поколения людей нимф и дриад в своих лесах? Услышат ли свирели богов? Закружатся ли вместе в головокружительном танце?

Смотрим в автобусе фильм «Триста спартанцев». Я не хочу – и, как это у меня бывает, выходит из строя диск. Зависает. Но все (и Сережа) хотят смотреть – отпускаю – и смотрят без помех. Потом сознаются, что после такого фильма не хочется почтить память спартанцев в Фермопилах… Кстати, фильм снимался не на натуре, а в огромном ангаре… А мы едем по живой, хотя и выжженной Греции.

При подъезде к Олимпии горы выше, они будто наполнены величием, живые и связывают Небо и Землю. Да, это земля Зевса. Зевса и Геры. Вспомнила, что в древности каждая высокая гора называлась Олимпом, а здесь – Олимпия. Подножие Неба. Каждое «подножие» со своими божествами, нимфами, дриадами, обрядами, песнями, танцами. Все дышит возвышенной свежестью. Мы уже объехали пол-Греции и удивительно, как различны горы каждой области! На картинках о Греции без природы пусто. Мне важно почувствовать в себе синтез природы, руин, философии, мифов… Каждый пастух мог взобраться на местный Олимп для молитв… Каждая гора и любая местность диктовали свои условия для ритуалов, молитв, игр. В центре был человек – пастух со своим богатым внутренним миром или «одним брюхом». Но везде присутствовала гармония слияния с местностью храмов и мест поклонения. Божественна сама природа и удачлив под покровительством богов человек, несущий гармонию в своей душе. Пасти овец – не торговать и выгадывать для себя. Забота о более несовершенных и внутренняя и внешняя гармония позволяла пастухам стать мудрецами…

4 день в Греции.

Приехали в Олимпию ночью. Отель «Эномай» - Царь. Балкон на пол-отеля выходит на улицу и на белоснежный Храм Успения Богородицы, оттененный розами, пальмами, оливами. Уму непостижимо! – на греческом прошу накрыть стол на семью из шести человек и поправляю хозяина, объясняя, что муж сейчас покурит и придет. Несмотря на ночное время, гуляем по улице из магазинчиков и отелей. Все маленькое, светленькое, уютненькое. Правда, из третьего магазинчика с одинаковыми статуэтками и керамикой я уже вылетела, но гулялось радостно. Девочки довольны – накупили подарков: статуэтки и тарелочки. Пробую с дерева оливку, хоть их так не едят – специфический вкус. В отель не хочется, но хочется спать…

Древняя Олимпия. Оказывается, недалеко от отеля. У входа в зону археологических памятников фотографирую густой субтропический пейзаж с эвкалиптами. Идем в сторону холма: лучи восходящего солнца проходят сквозь обугленные стволы огромных сосен. Это Холм Крониона. Живые деревья только у подножия… Входим в зону. Перед нами ужасающе огромное пространство с остатками от фундаментов и колонн храмов. Понимаю, здесь не главное уяснить, что где находилось, а нужно почувствовать что-то иное. Что? Вот колонны «новодела», они белее и не дышат. Храм Геры. Нимфеоний. Вот. Под сожженным холмом Крониона алтарь, на который издревле и паломники и местные жители приносили Зевсу свои дары. Разграбленная сокровищница. Давно не почитают Зевса. Современный дар Ему – пожар, не случайно дошедший до самого алтаря. Удивительно! «Как Зевс допустил?» Как мог сгореть Холм Крониона? Это как знак. Зевс сам собрал свою жатву. И обугленным холмом расписался в воле своей. Прогневали Бога греки. Вот знак. Оглядываюсь на руины и вижу, что не храмы – главное… Холм и огни! Вижу многочисленные костры и толпы молящихся богам паломников. Храмы – уже после. Суть – намоленное место. Место постоянных сожжений многочисленных жертв богам.

Что я могу принести Богам? Обычно, самое дорогое отдавалось. Что у меня есть? Смотрю – ничего. Деньги для меня не имеют ценности. Я привела сюда детей, но они не «мои», а божьи. Я могу отдать только себя. А что есть «Я»? Есть тело и великая пустота внутри, которую я не знаю. И то, и другое и так божье. Мой только путь познания «себя».

На олимпийском стадионе состоится забег в честь Геры. Раньше молодые девушки в Ее честь участвовали в забеге. Забываю о своей больной ноге и несусь в честь Богини в классическом беге. Основная масса пробежала метров тридцать. Добегаю до конца стадиона (метров сто двадцать) – и обратно! Преодолеваю дыхание, боль… Впереди только Наташа и Саша. Где-то Светик с Дашей и папой. Я добежала! Такая свежесть и бодрость в теле! Обновление и радость. Спортивный катарсис… на грани… Сережа смеется над моей больной ногой: «Чудо Святого Йоргена!»

Храм Зевса. Шишечка с его сосны. Храм огромный с гигантскими колесами колонн у подножия. Но внутри ничего не отзывается сладкой болью узнавания, «катарсисом» узнавания.

Мастерская Фидия… храмы позднего периода… много колонн стоит – красиво! Но мысль возвращается к лежащим у храма Геры колоннам, рассыпанным, как ряд колес.

В музее потряс фронтон храма. Как в Эпидавре ощущаю глубокого мастера. Не себя – стиль иной, в нем меньше «ветра», он более «слажен». Спокойные маски лиц в битве. Эготеатр для зрителя. Эго-персонаж умалил бы происходящее. Но нейтральная маска героя позволяет зрителю самому возмутиться – и включить свое воображение. (Некая античная сдержанность была в эстетике советского кино. Это сейчас с экрана рычат животные. Но даже совершенные боевые искусства культивируют во время битвы покой, радость, внутреннюю и внешнюю собранность…) Скульптуры!!! Опять радость!

Вышли из музея! Огонь подходил к зданию. Сгоревшие эвкалипты и пепел…

---------------------

Едем в Дельфы. Опять не сплю, фотографирую: плантации олив, поля хлопка, бахчу арбузно-дынево-тыквовую, горы вдали справа, а слева в Ионическом море остров Закинфос, куда мы поплывем. В Патрах посещаем собор Андрея Первозванного с его мощами и остатками креста, на котором он был распят. Эвтимьос старательно проделывает ритуал поклонения, целования. Как-то странно… Ловлю ветер в ветвях платана у храма, фотография получается живая. Перед огромным мостом Рио гид совершает «возлияние Посейдонушке»: вино нужно отпить, остальное вылить в воду. «Что сначала?» - смешит всех Даша. Долго едем по мосту. С одной стороны Ионическое море, с другой – Коринфский залив. Продвигаемся вдоль залива, разглядывая берега, горы с противоположной стороны, одинаковые городки с красными крышами, островки, оглядываясь на мост. Красотища!

Издалека видим (за заливом) Парнас и на горе – Дельфы. Купаемся под Дельфами, ныряем, поем в море «Арго», «Шаланды, полные кефали…», гимн России, читаем «О, Греция, восстань!» - кто что вспомнит – петь хочется! И далее – подъем вверх на гору в Дельфы. «У нас в Греции есть море зеленого цвета. Посмотрите вниз – это море олив Священной Рощи. В роще есть оливы, живущие более тысячи лет.» Каждый новый подъем открывает все более потрясающий вид.

Дельфы. Всего три улицы, вписанные в гору. На нижней – наш отель «Акрополь»: два этажа вниз – в скале номера. Вид на море, оливовую рощу – несказанный! И козы! Не успели мы выйти из автобуса, услыхали нежно-мелодично-хитренький звон бубенчиков на козочках (бело-черно-рыжих), будто вышедших поздороваться с нами. Ресторан «Эпикур». Отправляем детей домой – гуляем по трем улицам. Пять минут смеха в книжном магазине: рассматриваем книгу с наложенной на фотографии руин прозрачной страничкой с недостающими частями: архаический памятник современности. Тишину нарушает ржание и ор англичан – уходим. Пьем кофе в «Акрополе», пытаясь остановить время… Внизу огни приморского городка, где мы купались, черная гора, справа – черная бездна над священной оливковой рощей и звездное небо!!! Состояние… Парения… Будто колокольчики и бубенчики невидимые звенят. Спать не хочется, но будто сквозь сон идешь…

День 5 в Греции.

Опять мимо идут козочки и божественно звенят! Даже засняла на видео. Омовение. Есть не могу! Пить не могу – только кипяток. Почему? Гречанка эмоционально ругается с нашим Константином, перекрывшим выезд с первой улицы автобусом. Это цирк! Народ вещи грузит, а она посидит-посидит в машине – и снова бежит ругаться, руками махать. Ленточная дорога на горе, внизу лента реки, утекающей к священной роще.

Подъезжаем к Священным Дельфам. К самому Кастальскому источнику не пускают, но от него – водопровод вниз к дороге. Место дивное. Деревья «волшебные» формами и «духом». Нужно в первом источнике умыться, во втором – пить священную воду: «три глотка – чтоб быть молодым, шесть глотков – быть удачливым в искусстве, девять глотков – «или все или ничего». Девятилетняя Саша: «А чтобы омолодиться, нужно три глотка выпить?..» …Девять глотков. «Или все, или ничего» - древний смысл. Что такое «все»? Весь мир? А зачем он? Мне не нужно «все». У меня нет ничего, хоть есть все. Мне ничего не нужно. Мне нужно «ничего». Пью и будто наполняюсь пустотой. «Ничего» - это пустота. Отсутствие зримого. Но! В этой пустоте весь мир, любая его часть, которую по желанию можно рассматривать, изменять, владеть, но это не нужно, когда ты – пуст. Пустота – это все. «Ничего» - это все! Изнутри и снаружи несу эту пустоту, она как бы соединила миры. Мой мир изменился. Я нахожусь в прежнем мире, но могу быть где угодно, ибо это моя пустота! Я сама – пустота. «Пифии пили священную воду из Кастальского источника, а потом шли к святилищу Аполлона, чтоб там прорицать…» Я не знаю, где Святилище Аполлона, думала, что он внизу… Нас повели наверх. Вижу красивые колонны, вписанные в горы! Экскурсия долго внизу, в римских стенах, мы – первые, наверху почти никого нет. Я иду одна вперед. Наверх. За камнем пудрится туристка. Иду по дороге, не потеряв своей «пустоты» и вдруг чувствую, что такое наполнение необходимо для Пифий. Я была Пифией и шла этой дорогой. Я и не Я. Удивление, что здесь мне все известно! Каждый камень, каждое строение, а этой дорогой я шла торжественно-просто, пустая, к какому-то Храму. Ноги сами идут. Кто-то указал на Пуп Земли. Сбудется обязательно желание. Кладу на него руку, обхожу по кругу, как по всему земному шару, пустому, как «мое нутро»: «Пусть миру будет хорошо!» И иду дальше. Дорога идет к тем красивым колоннам, внутрь, в Храм… я сюда когда-то шла… Путь закрыт. Не мешает. Мысленно прохожу – и смеюсь! В моей пустоте каждый представляет собой как бы кокон вибраций – страстей – мир каждого виден в его «коконе». А внутри «кокона» - та же моя пустота! Я вижу каждого изнутри, если захочу войти в него. А шатает и корчит от необходимости войти в его вибрации, это больно и страшно – из своей хрустальной чистоты и пустоты – в животные страсти. Отсюда и гнев, и слова суровые – только дойдут ли? Отдых – не теряя «пустоты» поднимаюсь на незакрытую для посетителей лесенку – узнаю ее – не отдыхала ли я здесь? Прошу у Аполлона знак мне – взгляд мне на камешек идеальной формы слезы-листка… Иду вверх к театру, выше – к стадиону. Никто не мешал восходить, я шла одна! Горы меняют очертания, вписывая в себя (как неотъемлемую свою часть) колонны Храма, камни фундамента и амфитеатр. Стадион напомнил легкий бег на этой чистой высоте. А потом поднялись наши – и Свет бежал мне навстречу пол-стадиона, распахнув ручки, а Ната с Сашей участвовали в забеге. Ната с Алексеем (философ из Москвы) прибежали первыми. За ними Саша, Сережа со Светом и Даша. Подходят знакомиться поляки, англичане, но с последними мы только поулыбались и обменялись парой фраз.

Музей. Цвет скульптур поразил (тот же камень, что и в Храме) – грязно-розовый. Несколько удивительных фигур…

Оказывается, вниз к гимназии и храму Афины не идем. Да и устали очень. А мой Храм – и есть Храм Аполлона, к нему шла священная дорога. «Шпионски» приближаю археологические зоны, куда уже не попадем, на расстоянии, «хожу» по ним. Вчера вечером забыли в кафе пакет с книгой, нас «вычислили», пакет привезли прямо к музею. Спускаемся вниз мимо Священной Рощи. Напротив в скале – пещера, из нее выглядывает огромный змей. Купаемся в море, сливаемся с ним, Парнасом, Дельфами, оливами, горами, облаками. Кстати, на нас идет гроза. В таверне вся группа сбежала под навес, испугавшись брызг. Я сижу – знаю, что дождя не будет. Не обслужили, пока мы, как все, не спрятались. А дождь не пошел – лил вокруг, как часто у меня бывает… Он ведь внутри… Мой дождь…

---------------------

Едем в Метеоры через перевалы. То поднимаемся по серпантину дорог к тучам, чтоб полюбоваться затуманенными вершинами соседних гор, то опускаемся – для нового рывка вверх. На фоне фиолетовых туч слепит солнце, увязнув в просветах облаков. Выезжаем на огромнейшую равнину. На одном из храмов на куполе – гнездо аистов. Посреди равнины впереди – гряда выветренных скал, издалека напоминающая лежащего монаха. На скалах монастыри. У подножия – город Каламбака (кукуруза). Название отеля по фамилии хозяина (собственное имя). Окно смотрит прямо на монастырь. Выходим в город погулять. Дети забегают в сувенирные стандартные магазины, от которых рябит в глазах. Город похож на вокзал, суетный и разгульно-пустой: с магазинами, отелями, кафе, откуда всех свободно, развязано и довольно бесстыдно разглядывают. Пожалуй, для меня это наиболее негреческий город. (По Олимпии мы шли ночью – светло и уютно, даже сувенирные магазины какие-то чистые, спокойные. В Дельфах вообще все какое-то единое, круглое, твое). А под Метеорами город-хаос. Потянуло домой. Одна возвращаюсь, смотрю на подсвеченные скалы из окна отеля. Там вверху – во тьме – монастыри.

6 день в Греции.

«Монах Афанасий увидел выступающую из тумана вершину и воскликнул: «Метеора!» (Парящие!) Еще в автобусе Эвтимьос пустил по рядам лист, в котором каждый должен вписать, как он будет подниматься на высоту шестьдесят метров в монастырь: по веревочной лестнице или по лебедке в сетке. Это была шутка. Наверх едет автобус. По пути заходим в мастерскую, где нам показали, как делают сегодня иконы и мы купили по маленькой каждому. Для всей семьи - не смогла выбрать.

На вершине потряс вид. Монастыри на одиноких вершинах, лебедки. А далеко внизу между скал лежит Каламбака. Здесь легко дышится, здесь небо, а там – то, что оставлено, что греховно. Оно недалеко – у подножия. Но как чисто здесь! Дышу – и будто соединяюсь со всеми высотами земли.

Идем в женский монастырь. Выходят два священнослужителя. Стоя на мосту, соединяющем монастырь с миром, задыхаюсь от чего-то, происходящего (на фоне черных скал) в солнечных лучах, заливающих пространство над обрывом и над розарием, как-то приютившимся перед обрывом. Только что была Служба, сейчас монахини молятся в своих кельях. Покой и строгость не во внешнем культе, а в ненужности выражения чувств. Все просто и горне. Храм, постройки, садик над пропастью, розы, горы напротив, облака, внизу город. Заржали дико англичане. Монахиня угостила моих детей хлебом – всем досталось. В музее, бывшей трапезной, меня остановила фреска Божьей Матери… Глядим вниз на равнину, горы… здесь хорошо. Стала молиться – и будто слышу общую молитву за нас за всех, за весь мир. Почти неощутимо, тонко, созвучно, всеобъемлюще. Наполняюсь покоем и строгой полетной радостью.

В мужской монастырь надо по длинной лестнице спуститься и долго подниматься уже по лестницам монастыря. У меня и в мыслях не было остаться из-за ноги. Проходим тоннель, который по преданиям освобождает от всех грехов. Кто-то Эвтимьосу здесь сказал: «У меня нет грехов!» «Тогда Вы – Святой!» Катарсис очищения из-за длины тоннеля и тонких вибраций здесь. Ты идешь один, хоть впереди и сзади одиноко идут другие, и будто тяжесть какая-то уходит. Поднимаемся. Заходим в Храм. Храм такой, какой и «должен быть»: есть и золото, но не давит, много черного, но не затемняет. Рассматриваю не Святых, экскурсию не слышу, рядом экскурсия на испанском. Сижу, пробую понять, что ко мне стучится. Услышала. Это пение. Мужское гармоничное пение. Общая мужская молитва монастыря охватывает волной и несет! Монахи молятся рядом в кельях, я их слышу и молюсь вместе с ними. Меня снова «шатает». Я – это Я и это мой мир, он во мне, пуст (Дар Дельф) и наполнен. Я – и каждый монах, и монастырь, и все монастыри, Я – звук, волна, несущаяся отсюда, сверху – на Каламбаку, Грецию, весь мир!

Я вспомнила это пение. Как-то неделю мучилась от боли в горле, обратилась с просьбой открыть мне, что я не понимаю и что должна сделать. «Причаститься и с отцом Григорием сделать для детей спектакль на Рождество». Тут же что-то щелкнуло внутри горла – и боль тут же исчезла. И я услышала пение… Конечно же не описать!.. Будто поет один – и в то же время акапелла: высоко – и одновременно низко. Такой гармонии я никогда не слышала! От вибраций тело тряслось, а потом стало так спокойно и уверенно. Я все сделала, а пение звучит до сих пор.

Мы вошли в музей, а там звучит запись на магнитофоне акапеллы монастыря – зашатало. Что значит «зашатало»? Я как бы «не дыша» (задохнувшись) растворяюсь в двух волнах – одна бьет изнутри, другая – извне. Но ощущения не на уровне физических, а как бы приходит сверх-видение, вернее, сверх-изнутри-видение, мир становится круглым и пустым и в нем лишь то, что нужно увидеть. Причем, не мешает то, что рядом мои дети, другие люди, даже глаза не надо закрывать – что их закрывать - они же физические, а моя «физика» - это такая малая часть моего мира и ее просто нет.

И еще… Храм. Со стен смотрят на тебя сотни Святых. (Ты – на тебя – одно и то же!) Это тот же театр! В Эпидавре пришло: «Театр – это то, сколькими глазами смотрит на тебя Бог». В античном театре цель – сверху посмотреть на себя, на свои недостатки, в катарсисе устыдиться и очиститься. Театр – храм для очищения души. Сострадая героям и Богам, наполняешься их подвигами. В христианском Храме ты смотришь нарисованный спектакль жизни Святых - снизу. Цель – сострадание, очищение через потрясение их подвигом, чтоб потом взглянуть на себя их глазами (подняться)… и устыдиться…

Монахи смотрят сверху на Каламбаку и вверх – на Святых, Святые – на Бога. Иерархия… Сверху посмотреть на «себя». С какого верха? С любого. Ведь все глаза –глаза Бога. А мир – театр. Мир – Храм. В котором возгораются костры потрясенных сердец и, сжигая себя, обретают Божию всецелостную пустоту.

Спускаясь, подшучиваем над вопящим гидом-поляком, призывающим спуститься «всем своим»:

- А не своим можно спуститься?

- Сейчас все всем можно. Сейчас все свои.

- Демократия?,,

- Да провались она… Лучше б ее было поменьше…

По дороге из монастыря снова лотерея, разыгрываются: четыре приза – античные скульптуры и две иконы из монастыря. Думаю: «Античность прошли, если в нашу семью нужна икона из монастыря, она, как знак, придет». Сама не прошу. Сашкин номер выигрывает именно икону Божьей Матери с младенцем. Аплодирует весь автобус, всем смешно.

---------------------

Фермопилы. Раньше залив глубже вдавался в сушу, между морем и горами был узкий перешеек, это не «ущелье Фермопил». Через дорогу какой-то памятник, но туда нельзя. Смотрим с холма – не впечатляет. На месте гибели спартанцев выпили вина.

До Афин едем вдоль берега, напротив – весь остров Эвбея. Заветные мечты сбываются! И в этой части Греции мы побывали! Проехали всего тысячу семьсот километров.

Рядом с аэропортом и Вравроной супер-отель «Маре нострум» - «Наше море». Это мегаполис, огромный вокзал с казино, ультрасовременный лабиринт с шикарным шведским столом и дурным вином. «Крутые» иностранцы здесь более развязаны и шумны, персонал более кичлив. К русским снисхождение и ирония, причем без повода. «А, русские! – официант кривится в улыбке нашему «незнанию» английского, хотя по-гречески сам не понимает. Оказывается, очень много наемников. Хорошо к нам относятся поляки, их принимают для обслуживания русскоговорящих. Еще в Каламбаке в ресторане говорим «то файето итен паликало эвхаристуме» - «большое спасибо за вкусную еду», он отвечает, что не понял. Как? Я тут же принимаюсь за свои распросики. Как можно жить и работать в стране и не знать язык? «Греки – грязная нация, обманывают». Как бы, понятная взаимосвязь… Перед путешествием мы всей семьей учили язык, самое элементарное можем объяснить. А греки поражают! Говоришь, например, «тессера» - «четыре», он тут же «фо». Настаиваем: «тессера!», тогда он как бы просыпается, улыбается, открывается и после радостного «тессера!» начинает с бешенной скоростью нам что-то рассказывать по-гречески. «Милате элленика?» (говорите по-гречески?). «Лиго, лиго» (немного). «Браво! Брависсимо!» И как-то общаемся! Когда не хватает греческих слов, добавляем английские, например, «химос портокало с айс» (сок апельсиновый со льдом). Иногда Ната предлагает сказать по-японски. Смеемся. Но сама тенденция обангликанивания ужасает! Конечно, удобно для обслуживания гайдзинов, но мера должна же быть! В Японии Нате на чистом японском языке дама гордо сказала: «Я не говорю по-английски», и пошла. Вот так любят и хранят свой язык, свою культуру японцы. Это и для нас урок. Мы тоже язык упрощаем, реформируем в угоду псевдовзаимопониманию. Это даже хуже, чем в Греции. Издалека это стало еще виднее.

К русским греки относятся хорошо, они со школы уделяют особое внимание истории и помнят, что Россия им помогала бороться за независимость. И каждый вспомнит о единых православных корнях. Еще экскурс в историю: греки называют себя эллинами, для многих до сих пор «грек» - нечто вроде ругательства, клейма…

7 день в Греции.

Знакомство с Афинами. Сначала лихо прокатились по городу, потом – Акрополь. Оливовая роща у подножия. С холма перед Акрополем разглядываем восточную часть построек, храмов внизу. За год не обойти! Идем в Акрополь. Римский театр. Огромная лестница, ведущая наверх. По ней въезжали на колесницах, отсюда зигзагообразность. Народ заполнил все пространство. Наверное, здесь так было всегда. Здесь «Вавилон» людской, древний «вокзал». После уединенных Дельф, Олимпии здесь нет сил пробиться через массы для уединения. Массы и есть основное здесь звено, не надо «прорываться». Надо плыть. И точно! В потоке каждый находит свое. Что нахожу я? У Парфенона что-то рассказывает наш гид. Автоматически включаюсь, когда нужно что-то услышать, а быть в одиночестве он не мешает. Потрясения от Акрополя нет. Есть простое Бытие. Я больше дышу Акрополем, чем его созерцаю. Смотрю, конечно, но глазами я его знаю, что-то здесь другое… Вон японцы слушают гида у оливы эрехтейона. «…А недавно арестовали пьяных немцев, полезших на кариатид…» Красиво… потрясает – это все не то… Просто Акрополь есть. На своем месте. С массой туристов и паломников. Он просто есть – и больше ничего не надо. Есть для всех. Здесь нет разных национальностей, есть пришедшие в Акрополь. Так или иначе, мы все – дети Акрополя, дети Древней Греции. Это миг какой-то всенародной кульминации. Встреча вне времени, вне пространства, вне народности. В древнем Акрополе. Под которым – оливовая роща. С западной стороны смотрим на остров Саламин. «Ясно как сегодня почти не бывает», - удивляется наш Эвтимьос. Внизу театр Диониса, Храмы… Это уже не для нас… Опоздали на автобус, идем на Плаку пешком.

Едем на мыс Сунион в Храм Посейдона. По пути заезжаем на озеро (рядом с морем) с почти пресной водой и сотнями маленьких рыбок. На фоне скалы перед озером – небольшой парк с цветущими деревьями индийской сирени, пальмами, инжирами. Пока плавали, ветер нагнал туч и покропил дождиком, но в просвет нам выглянул луч солнца.

По легенде, когда солнце касается Храма Посейдона, можно загадать желание, а тут всю дорогу тучи и дождь срывается. Только подъехали к мысу – ни одного облачка! Место историческое: в залив у мыса Сунион прекрасная Елена возвращалась после троянских приключений. Одна иду снимать Храм, ловить солнышко в нем. Почему-то мне казалось, что Храм полукругл…, нет, обычный Храм. Огромный, на самом мысу. Впечатления? Особых впечатлений, вроде бы, и нет, но с немцами, попросивших их сфотографировать, сил не было общаться. Сфоткала, улыбнулась – и пошла. Ничего нет… Пустой Храм… Всеобъемлющей пустотой наполнен… Все – сюда. Все – сюда, здесь. Наиполнейшая полнота. Сама форма - абстракция, намек, возврат к Началу, Потенции. В Храмовой Пустоте живет Ветер, в нем восседает Солнце, заглядывает Луна, сюда приходят люди, чтоб с разных точек зрения посмотреть, осмыслить, пропустить через себя. Храма нет. И в то же время он перед нами в своей вневременной Пустоте, абсолютно наполненный, как сама жизнь. Древнегреческие Храмы – это места, где жили Боги, сходили на Землю, места поклонения людей. Энергетически наполненные, живые места. Точки, в которых проявляется, открывается внутренний потенциал человека. Поэтому и мне почти везде открывалось Нечто, что словами-то не описать, не осмыслить (попробовать можно).

…Издали нашла точку, из которой сняла солнце прямо в Храме. Будто Бог спустился в Храм и восседает между колоннами…

Вот и соединилось: внешнее и внутреннее, земное и горнее, пустое и наполненное, единое и множественное, храм жизни и театр жизни.

А театр… что «театр»? Ничего нового – на каждом витке истории одно и то же: из Храма выходил на площадь меняя ценностные ориентации. От культа Бога – к торжеству зверя. Смотрим: Древняя Греция. Театр – Храм с ритуальным действом устремления к Богам в комплексе Храмов для очищения человека через потрясения. Параллельно – народные «козлиные песни», оргии, вакханалии – театр свободы похоти и звериного начала в человеке. Древний Рим. Пик «зрелищ» - и зарождение христианского действа в недрах… Средние века. В Храмах разыгрываются сцены из Библии в помощь духовному просвещению народа, но за все увеличивающуюся развязанность на потребу зрителя театр изгоняется из Храма на площадь. «Театр» костров инквизиции – зашкаливание за пределы животного страха ради отклонения маятника веры в сторону священного сумасшествия. Появление в театре женщины – актрисы поработало на чувственность и продажность. Издревле актеры только мужчины, ибо спектакль – это высмеивание. Это не танцы соблазнения, а Сатира – обман, смех, подделка, интрига, заранее оговоренная. Недаром это театр масок! Смеемся, плачем над своими пороками, а не разглядываем женщин. Переход в интригу «разглядывания» и женщин и мужчин с их самопоказом и ценами. Возрожденческие революции давали импульс целостности, но постепенно переходили лишь во внешний эффект. Революция философа-режиссера К.С.Станиславского также провозгласила в Театре-Храме целостность человека-творца, его произведения и время, в котором он живет в точке «здесь, сейчас». Но без творческого понимания последователей, угасла. Хотя, не системы угасают, угасают последователи… и перемещаются «точки». Так было всегда. Ничего нового…

Афины оклеены афишами: «гастроли балетной труппы мариинского театра» с балериной в белоснежной лебединой пачке и «гастроли русского стриптиз-балета» с напряженным голышом, готовящимся вот-вот открыть прикрытое место, чтобы нести людям чистое, вечное, доброе…

Надо же! Все-таки написала о театре!...

…Почтив Посейдона, едем в «Наше море». Завтра путь на остров Левкада к нашей яхте.

Наша Одиссея.

Эпиграф: «Как вы яхту назовете, так она

и поплывет…»

Наша яхта называется «Одиссея», и цель – Итака…

Интригующее начало? В общем так: целый день едем на Левкаду вдоль Коринфского залива, а потом оказывается, что нас везут на Корфу. Душка Музинедис (глава туристической фирмы), взяв солидную сумму за хорошую яхту, страховку и оплату шкиперу, не озадачился всего лишь желанием «клиента», хотя, наши документы предписывают ехать на Левкаду. Забавно? Яхта оказалась самая маленькая, тихоходная, маломестная. Вместо страховки с нас потребовали под залог столько, сколько у нас не было, а шкипер даже и не знал, что за его питание мы заплатили. (Но это хорошо, я и не представляла, как можно вместе плыть и отдельно питаться). Вместо «оперативной помощи в любом месте Греции» ответный звонок раздался через четыре дня! Игорь, наш шкипер, врач греческой команды по футболу. Десять лет занимается яхтингом, сам с Украины. Радостно выдохнул, узнав, что мы не итальянцы и не москвичи – «самые сволочные туристы». Прикинув, посчитали, что на такой яхте мы не только Закинфос не посетим, но и до Итаки не доберемся. Спасаемся юмором: «Одиссей десять лет плыл до Итаки, у нас в запасе девять лет». И ощущение, что все, что идет, надо принять. Это правильно. Так надо.

Море Посейдона. Пеноцветное. У берегов светлее. С более темными дорожками от ветра. Чистейшее и прозрачнейшее! В него хочется постоянно нырять.! Плаваем все в открытом море. Каждое ныряние будто делает легче. Нет физических напряжений – сам становишься морем, чистой волной: полежишь на воде на спине – и снова вниз! Нырять! Плыть! Играться! Мои наядки или «псари» тоже не наныряются, особенно Даша.

Плывем. На яхте время проходит особенно быстро, не замечаешь, как уже приходит вечер. Красивые зеленые берега отличаются от восточной части Греции, где растительность скудна. Здесь эвкалипты, сосны, кипарисы – и запах, уходящий с ветром в море. Ветер почти все время северный. Я мерзну.

Капитан у нас - четырехлетний Светикус. Он постоянно в фуражке с якорем и надписью «Капитан Врунгель», в кителе с золотыми погонами, пуговицами и нашивками на рукавах. На шее настоящий морской бинокль, позволяющий все время смотреть вдаль. Еще при первой встрече со шкипером он заявил, что капитаном будет он и все должны его слушаться, а он будет отдавать команды. Иногда спорит: «Нет, это я должен команду отдать!» И в портах, и в море ему улыбаются, его приветствуют: «О, капитано!», машут руками и отдают честь. А Светик стоит за штурвалом, «курит» трубку, как капитан Врунгель из мультфильма, и иногда поет: «И хоть не верится, друзья, но в жизни так бывает». «Мама, как я счастлив!», - сказал мальчик, когда мы поплыли. Ведь после недели мужественных скитаний по Греции он сознался: «Как я ненавижу все эти раскопки!» А перед отправлением на Корфу утром сначала самому себе, а потом в полный голос простонал: «Блин, как я хочу в Озерск!» Но сейчас неделя радости для малыша. Он счастлив.

У нас, кажется, складывается команда. Немного выпадает Даша – вредничает, но наш юмор нивелирует негатив. Игорь как член семьи. Показывает на ноутбуке изумительные зеленые скальные берега. Спрашиваю: «Это Закинфос?» «Нет, это Крым». Рассказывает о Родине и о свободном поиске себя за границей. Много о Греции, о нежелании греков работать. Ночью они на бузуках (бузуки – это национальная ночная тусовка, на которой пьют местную водку – узо и пляшут на столах), а утром, побывав на работе, тусовщики встречаются в ресторанчиках, чтоб выпить кофе и поделиться впечатлениями, после обеда – отсыпаться к ночным бузукам. Работают, в основном, албанцы, Албания – страна бедная, жители готовы на любые работы за рубежом.

Ната бросает якорь и помогает при причаливании и отходе. В плавании под парусами настало ее время, она довольно лихо научилась ловить ветер и управлять яхтой. А так – сидит все время на носу, слушает музыку и щелкает кнопочкой фотоаппарата.

Уходим из-под прикрытия острова Керкиры (Корфу), вдыхаем ветер ионического моря, ионического солнца. Я, оказывается, уже два часа стою за штурвалом. Курс на остров Паксос. Преимущество яхты перед отелем – удивительная автономность и свобода!

Дата добавления: 2015-09-29