— А ну вернись, шлюха! — завопил Фенгбальд, его подбородок трясся от ярости. Длинные черные волосы графа растрепались и упали на глаза. — Я рассчитаюсь с этой… с этой!..
Рейчел, не сводя с графа настороженного взгляда, нагнулась и подняла намокший гобелен. Она никак не могла повесить его обратно, так что пришлось молча стоять и следить, как капает вода с мокрой ткани. Фенгбальд все больше ярился.
— Нет, ты посмотри на мои сапоги! Я перережу горло этой грязной суке! — Граф внезапно посмотрел на Рейчел тяжелым взглядом. — Как ты посмела отослать ее?
Рейчел опустила глаза. Это было нетрудно, потому что молодой вельможа почти на целый фут был выше ее.
— Извините, мой лорд, — сказала она. Подлинный страх придал оттенок убедительности ее голосу. — Она глупая девчонка, господин, и ее побьют за это, но я главная горничная, господин, так что я отвечаю за нее, и я сожалею. Я очень, очень сожалею.
Некоторое время Фенгбальд молчал, потом прищурился и быстро, как молния, ударил Рейчел по лицу. Она прижала ладонь к красному пятну на щеке, расползающемуся, подобно грязной воде на каменных плитах.
— Тогда передай этой толстой шлюхе, — рявкнул Фенгбальд, — если она еще раз попадется мне на глаза, я сверну ей шею. — Он одарил главную горничную последним презрительным взглядом и удалился, оставив после себя только мокрые следы быстрых шагов на каменных плитах.
Так бы он и сделал, это уж точно, думала Рейчел несколько позже, сидя на кровати с мокрой тряпкой, прижатой к горящей щеке. В спальне горничных напротив рыдала Джил. Рейчел не могла даже накричать на нее. Вид распухающего лица главной горничной был достаточным наказанием, и не удивительно, что это ввергло мягкосердечную неуклюжую девушку в бурную истерику.
Милостивые Риаппа и Пелиппа, лучше дважды снести пощечину, чем слушать ее рев.
Рейчел легла на жесткую постель — она специально подкладывала доски из-за болей в спине — и натянула одеяло на голову, чтобы заглушить рыдания горничной.
Закутавшись в одеяло, она чувствовала, как ее дыхание согревает холодную постель.
Наверное, примерно так себя чувствует белье в корзине, подумала она и тут же выбранила себя за сказанную глупость. Ты становишься старухой, Рейчел, глупой бесполезной старухой. Неожиданно к ее глазам подступили слезы, первые слезы с тех пор, как она узнала о Саймоне.
Я просто ужасно устала. Иногда мне кажется, что я так и умру однажды, как сломанная метла упаду к ногам этих молодых чудовищ — ходят по моему замку, обращаются с нами, как со скотом, — и они выметут меня вместе с мусором. Так устала… если бы только… если бы…
Воздух под одеялом был горячим и душным. Она перестала плакать — в конце концов, что проку в слезах? Оставим их глупым легкомысленным девушкам. Она засыпала, погружаясь в настойчивый сон, как в мягкую, теплую воду.
Во сне Саймон не умер, не погиб в ужасном пламени, забравшем и Моргенса, и нескольких стражников, пытавшихся погасить огонь. Даже граф Брейугар погиб тогда, раздавленный упавшей крышей… Нет, Саймон был жив и здоров. Что-то в нем изменилось, Рейчел не знала точно, что — взгляд, ожесточившийся подбородок?
Но это не имело значения. Это был живой Саймон, и сердце Рейчел снова забилось у нее в груди. Она видела бедного умершего мальчика, ее умершего мальчика — разве не она вырастила его вместо матери? Его просто жестоко отняли у нее! — и он стоял посреди сверкающего белого мира и смотрел на огромное белое дерево, которое тянулось к небу, как лестница к Господнему трону. Он стоял твердо, откинув голову, устремив глаза к небу, но Рейчел не могла не заметить, что его волосы, густая рыжая копна, очень нуждаются в стрижке… Что ж, она проследит за этим… обязательно… мальчику нужна твердая рука.
Когда она проснулась и, откинув одеяло, в страхе обнаружила вокруг темноту — темноту вечера на этот раз — тяжесть потери и тоска вернулись, обрушившись на нее, как мокрый гобелен. Она села, а потом медленно поднялась на ноги.
Совершенно сухая тряпка с ее щеки упала на пол. Никто не позвал ее за то время, пока она изнемогала от горя, как трепещущая маленькая девочка, никто не зашел к ней. У тебя сегодня еще много дел, Рейчел, напомнила она себе, и никакого отдыха по эту сторону неба.
Барабан отгремел, и музыкант, игравший на лютне, взял нежный аккорд, прежде чем пропеть последний стих.
И вот моя леди явилась на зов,
В шелках от шляпки до башмачков.
Ты станешь моей госпожой, но гляди,
В чертог Эметтина скорей приходи.
Музыкант закончил печальным перебором и поклонился. Герцог Леобардис горячо зааплодировал.
— Чертог Эметтина! — сказал он Эолеру, графу Над Муллаха, удостоившему певца несколькими официальными хлопками. Втайне эрнистириец был уверен, что слыхивал песни и получше. Его не очень-то воодушевляли любовные баллады, пользующиеся бешеным успехом при наббанайском дворе.
— Я так люблю эту песню! — улыбнулся герцог. Его длинные седые волосы и ярко-розовые щечки придавали ему вид любимого двоюродного дедушки, что пьет слишком много крепкого на Эйдонитских праздниках, а потом учит ребятишек свистеть. Только развевающиеся белые одежды, отделанные ляпис-лазурью, да золотой обруч с перламутровым зимородком на голове выдавали его отличие от всех прочих людей. — Ну, граф Эолер, я думал, что музыка — это живая кровь Тайга.
Разве Ллут не называет себя больше покровителем арфистов, да еще величайшим покровителем арфистов в Светлом Арде? Эрнистир ведь всегда считался домом музыкантов… — Герцог перегнулся через подлокотник своего небесно-голубого кресла, чтобы погладить руку Эолера.
— Это правда, король Ллут никогда не отсылает своих арфистов, — согласился Эолер. — Прошу простить меня, если я кажусь озабоченным, это ни в коей мере не ваша вина, герцог. Я никогда не забуду вашу доброту. Но я должен признать, что все еще встревожен событиями, которые мы с вами ранее обсуждали.
В добрых голубых глазах герцога появилось участие.
— Я уже говорил вам, мой Эолер, крепитесь, для таких вещей нужно время.
Ожидание всегда утомительно и неприятно, но тут уж ничего не поделаешь. — Леобардис жестом отпустил музыканта, который все это время терпеливо ждал, опустившись на одно колено. Музыкант поднялся, поклонился и двинулся прочь.
Оборки его фантастического наряда колыхались, когда он с облегчением присоединился к группе придворных, тоже разодетых в роскошные одеяния. Дамы дополняли изысканные туалеты экзотическими шляпками, украшенными крыльями морских птиц и плавниками сверкающих рыб, разумеется, искусственными. Самые разные цвета украшали тронный зал и одежды придворных: со вкусом подобранные голубые, желтые, бежевые, розовые, белые и морской волны. Казалось, что дворец выстроен из разноцветных морских камешков, до блеска приглаженных мягкой рукой океана.
За спинами лордов и леди двора, напротив кресла герцога, в высокие сводчатые окна было видно зеленое, переливающееся, залитое ярким солнечным светом море. Океан, неустанно бившийся о пенистый мыс, на котором и был воздвигнут герцогский дворец, был живым, пульсирующим ковром. Весь день, наблюдая за тем, как зеленоватые блики танцуют по поверхности воды, или за тем, как море, вдруг успокоившись, становится тяжелым и прозрачным, подобным нефриту, Эолер подавлял в себе жгучее желание выкинуть из зала кричащих и хихикающих придворных, чтобы они не заслоняли ему прекрасный вид.
— Возможно, вы правы, герцог Леобардис, — сказал наконец Эолер, — иногда надо прекращать разговор, даже когда тема жизненно важная. Когда я сижу здесь, мне кажется, что все мы должны учиться у океана. Ничуть не напрягаясь, он получает все, чего хочет… в конце концов он стирает камни, берега, даже горы.
Эти слова куда больше понравились Леобардису.
— Ах да, море ведь никогда не меняется, правда? И все-таки оно всегда разное.
— Это так, мой лорд. И оно не всегда спокойно, иногда на море бывают бури.
В тот момент, когда удивленный герцог поднял голову, сомневаясь, правильно ли он понял истинный смысл замечания графа, в зал вошел его сын Бенигарис. На ходу он небрежно кивнул раскланивавшимся придворным.
— Герцог, отец мой. Граф Эолер, — сказал он, поклонившись каждому в отдельности. Эолер улыбнулся и протянул руку.
— Рад видеть вас, — сказал эрнистириец.
Бенигарис стал выше ростом, чем был во время последней их встречи, впрочем, тогда сыну герцога было всего семнадцать или восемнадцать лет. Прошло почти два десятилетия, и Эолеру было приятно увидеть, что хотя он и был на добрых восемь лет старше, не у него, а у Бенигариса появилось брюшко. Сын герцога был высоким широкоплечим человеком с очень темными глазами под густыми черными бровями. Он был элегантно одет: подпоясанный камзол и стеганый жилет, словом, он удивительно контрастировал со своим благообразным отцом.
— Хеа, прошло довольно много времени, — согласился Бенигарис. — Я думаю, мы можем поболтать сегодня за ужином. — Голос его показался Эолеру натянутым, как будто сын герцога вовсе не был в восторге от такой перспективы. Бенигарис повернулся к отцу.
— Сир Флурен здесь, он просит встречи с тобой. Он сейчас с камергером.
— А, добрый старый Флурен! Вот ирония судьбы, Эолер. Это один из величайших рыцарей, когда-либо рожденных Наббаном.
— Только вашего брата Камариса считали более великим, — быстро перебил Эолер, не склонный углубляться в обсуждение былого величия Наббана.
— Да, мой дорогой брат… — Леобардис грустно улыбнулся. — Подумать только, что сир Флурен здесь как эмиссар Элиаса!
— Вот это и впрямь ирония, — как бы между прочим сказал Эолер.
Бенигарис нетерпеливо поморщился.
— Он ждет вас. Я думаю, ты должен поторопиться с аудиенцией из уважения к Верховному королю.
— Ну и ну! — Леобардис весело оглянулся на Эолера. — Слышите, как мой сын мной командует? — Когда герцог снова повернулся к сыну, граф подумал, что не только веселье было во взгляде старика. Гнев? Озабоченность? — Ну что же, скажи моему старому другу Флурену, что я увижусь с ним… дай-ка подумать… да, в зале Советов. Граф Эолер, вы присоединитесь к нам?
Тут вмешался Бенигарис:
— Отец, я не думаю, что даже такому доверенному другу, как граф, следует выслушивать тайные сообщения от Верховного короля.
— А какая надобность, смею я спросить, в тайнах, которые нельзя узнать Эрнистиру? — спросил герцог. Голос его задрожал от гнева.
— Прошу вас, Леобардис, не беспокойтесь, у меня все равно еще есть дела. Я зайду попозже, поздороваться с Флуреном. — Эолер встал и поклонился.
Когда он остановился на секунду, чтобы еще раз взглянуть на прекрасный вид, голоса Бенигариса и Леобардиса все еще доносились до него. Отец и сын горячо спорили.
Волны рождают волны, как говорят наббанайцы, думал Эолер. Похоже, что положение Леобардиса хуже, чем я думал. Наверное, именно поэтому он не пожелал откровенно говорить со мной о своем разладе с Элиасом. Хорошо, что этот орешек тверже, чем кажется.
Он слышал, как перешептывались придворные у него за спиной, и, обернувшись, увидел, что многие, словно зачарованные, смотрят ему вслед. Он улыбнулся и кивнул. Женщины краснели, прикрывая лица широкими рукавами, мужчины быстро кивали и отводили взгляд в сторону. Он прекрасно знал, в чем дело, — он был забавной диковинкой, грубым, невоспитанным жителем запада, и оставался таким, несмотря на свою дружбу с герцогом. Не имело значения, как он одевался или насколько правильно говорил, — они не могли изменить своего мнения.
Внезапно Эолер ощутил острую тоску по Эрнистиру. Очень уж долго он прожил при дворах чужеземцев.
Волны внизу с непонятным упорством бились о камни, как будто дожидаясь, что чудовищное спокойствие моря когда-нибудь наконец сбросит дворец в их водяную пасть.
Эолер провел остаток дня, бесцельно прохаживаясь по длинным просторным коридорам и ухоженным садам Санкеллана Магистревиса. Дворец герцога и столица Наббана некогда являлись центром могущественнейшей империи Светлого Арда, и хотя теперь это было всего лишь маленькое герцогство, слава его все равно была велика. Дворец возвышался на каменистой вершине Санкелланских гор, и западные окна его выходили на море — вечный источник жизненной силы Наббана. В гербах всех знатных домов Наббана были морские птицы: зимородок линии теперешнего герцога, скопа и альбатрос, ну и, конечно, цапля Сулиса, легко перелетевшая в свое время в древний Хейхолт.
К востоку от дворца простиралась столица герцогства, перенаселенный, тесный город холмов и бедных кварталов. Он медленно растворялся в просторах полуострова, постепенно превращаясь в луга и фермы Озерного края. Пройдя путь от неохватного мира до полуостровного герцогства, правители Наббана замкнулись в себе. Но некогда, и это было не так уж давно, мантия императоров Наббана покрывала весь мир от заросшего кустарником Вранна до самых дальних селений холодного Риммергарда. В те годы борьба скопы и пеликана, цапли и чайки не была пустой игрой. Победитель становился повелителем всего мира, а это стоило любого риска.
Эолер направился в зал фонтанов, где дугой поднимались в воздух струи сверкающих брызг и смешивались потом в мерцающем тумане под открытой решеткой каменной крыши. Он думал, осталась ли еще в наббанайцах воля к борьбе или они уже дошли до предела и провокации Элиаса только заставляют их глубже уходить в свою прекрасную раковину. Где же великие люди, подобные тем, кто сумел изваять империю из грубого камня Светлого Арда — люди, такие, как Тьягарис и Анитуллис…
Конечно, думал он, был еще Камарис, человек, который мог бы держать в своих руках весь мир, если бы не желал более служить сам, чем принимать службу других. Камарис был действительно великий человек.
А мы-то кто, мы, эрнистири, если уж на то пошло? — думал он. Со времен Эрна Великого кто из наших западных земель поразил мир своим величием? Тестейн, захвативший Хейхолт у Сулиса? Может быть. Но кто еще? Где эрнистирийский зал фонтанов, где наши дворцы и церкви? Тем мы и отличаемся друг от друга.
Он посмотрел на шпиль кафедрального собора эйдонитов, дворец Ликтора и Матери Церкви. Мы, эрнистирийцы, не хотим приручать горные потоки, мы строим около них наши дома. У нас нет безликого бога, прославляемого башнями более высокими, чем деревья Циркколя. Мы-то знаем, что боги живут и в этих деревьях, и в камнях, и в реках, брызжущих выше любого фонтана на спуске с Грианспогских гор. Мы никогда не собирались править миром. Он улыбнулся про себя, вспомнив Тайг в Эрнисавдарке, замок, построенный не из камня, а из дерева. Это замок с дубовым сердцем, вполне соответствующий сердцам его людей. В самом деле, все, чего мы хотим, это чтобы нас оставили в покое. Но кажется, упоенные славой победных лет, наббанайцы забыли, что иногда приходится сражаться и за это тоже.
Покидая зал фонтанов, Эолер из Над Муллаха повстречал двух легионеров.
— Проклятый горец, — сказал один из них, увидев одежду графа и заплетенные в хвост черные волосы.
— Хеа, знаешь, время от времени пастухам тоже надо поглядеть, на что похож город.
— …А как моя маленькая племянница Мириамель, граф? — спросила герцогиня.
Эолер сидел по левую руку от нее. Сир Флурен, вновь прибывший выдающийся сын Наббана, занимал почетное место по правую руку герцога Леобардиса.
— Она была здорова, моя леди.
— Часто ли вы видели ее при дворе Верховного короля? — герцогиня Нессаланта наклонилась к нему, приподняв изысканно нарисованную бровь.
Герцогиня была красивая строгая старая дама, и вовсе неважно, какой частью своей красоты она была обязана умелым рукам горничных, парикмахеров и портных.
Эолеру не дано было разгадать этого. Нессаланта была как раз такого рода женщина, в обществе которых не чуждый симпатии к прекрасному полу Эолер всегда чувствовал себя не в своей тарелке. Она была моложе своего мужа герцога, но сын ее был человеком в расцвете лет. Что в ней было неувядающей молодостью, а что искусством? Но, с другой стороны, какое это имело значение? Герцогиня была могущественной женщиной. Большее влияние на судьбы нации имел только сам Леобардис.
— Я редко бывал в обществе принцессы, герцогиня, но у нас было несколько приятных бесед за ужином. Она была, как всегда, восхитительна, но мне кажется, принцесса очень уж тоскует по Меремунду.
— Ах… — герцогиня положила в рот корочку солдатского хлеба и изящно облизнула пальцы. — Интересно, что вы об этом упомянули, граф Эолер. Я как раз получила известие из Эркинланда, что она вернулась в Меремунд. — Нессаланта повысила голос. — Отец Диниван? — Молодой священник, сидевший неподалеку, поднял глаза от своей тарелки. Макушка его была по-монастырски выбрита, но оставшиеся волосы были кудрявыми и длинными.
— Отец Диниван, личный секретарь его святейшества, Ликтора Ранессина, — объяснила герцогиня. Эолер сделал потрясенное лицо. Диниван засмеялся.
— Но это не говорит о том, что я обладаю большим умом и талантом. Ликтор одинаково привечает меня и голодных собак. Эскритор Веллигис очень сокрушается. «Санкеллан Эйдонитис не псарня!» — говорит он Литору, но его святейшество улыбается и отвечает: «Светлый Ард тоже не детская, но Всеблагой Господь дозволяет своим детям оставаться здесь, несмотря на все их проказы». — Диниван поднял широкие брови. — Трудно спорить с Ликтором.
— Это правда, — спросила герцогиня, пока Эолер весело смеялся, — будто бы когда вы видели короля, он сказал, что его дочь отбыла в Меремунд?
— Да, да, правда, — серьезно ответил Диниван. — Он сказал, что она больна и врачи рекомендовали ей морской воздух.
— Я очень огорчен, герцогиня. — Эолер смотрел мимо нее на герцога и сира Флурена, которые тихонько беседовали о чем-то под шум ужина. Удовольствие для утонченных людей, подумал он. Наббанайцы определенно переоценивают громкое застолье.
— Что ж, — сказала Нессаланта, откинувшись в кресле. Вокруг суетился паж с чашечкой для омовения рук, — это просто доказывает, что нельзя требовать от людей того, что не в их силах. В жилах Мириамели, конечно, течет кровь наббанаи, а наша кровь соленая, как морская вода. Мы не можем жить вдали от побережья. Люди должны придерживаться своего места.
Так что же, размышлял граф, вы хотите сказать мне этим, моя милая леди?
Чтобы я уезжал к себе в Эрнистир и оставил в покое вашего мужа и ваше герцогство? Чтобы, грубо говоря, убирался восвояси?
Эолер задумчиво наблюдал за разговором Флурена и Леобардиса. Было ясно, что он попал в ловушку: не было никакого приличного способа оставить герцогиню и вмешаться в их беседу. Тем временем старый Флурен обрабатывал герцога, передавая ему улещивания Элиаса. А может быть, угрозы? Нет, пожалуй, нет. Элиас не стал бы посылать с этим величественного Флурена. Для этого существовал Гутвульф, Рука Короля, всегда готовый выполнить подобную миссию.
Оставив всякую надежду, он завел ленивую беседу с герцогиней, но сердце его в ней не участвовало. Он был уверен, что Нессаланте известна цель его приезда и эту цель она не одобряет. Бенигарис был зеницей ее очей, а он весь вечер умело избегал Эолера. Нессаланта была честолюбива и прекрасно понимала, что лучше обеспечит судьбу Наббана присоединение к сильному Эркинланду, даже тиранствующему и жестокому. С ним не могли сравниться язычники маленького Эрнистира.
К тому же, внезапно понял граф, у нее же есть дочь на выданье, леди Антиппа. Может быть; ее горячий интерес к здоровью Мириамели не просто забота доброй тети о любимой племяннице?
Он знал, что дочь герцога Антиппа уже давно была обещана барону Дивисаллису, фатоватому молодому аристократу, который сейчас боролся с Бенигарисом на дальнем конце стола. Но ведь Нессаланта могла желать для своей дочери и чего-то большего.
Если принцесса Мириамель не захочет — или не сможет — выйти замуж, герцогиня подумает о Фенгбальде. Граф Фальширский — куда более удачная партия, чем второсортный наббанайский барон. А герцог Леобардис тогда будет намертво связан с Эркинландом.
Так что теперь, понял граф, надо будет волноваться не только за Джошуа, но и за Мириамель. Боже, какая путаница!
Интересно, что бы сказал обо всем этом старый Изгримнур? Он и без того жаловался на вечные интриги. Да у него борода бы загорелась!
— Скажите мне, отец Диниван, — сказал граф, оборачиваясь к священнику. — Что говорят ваши святые книги об искусстве политики?
— Что ж, — умное, некрасивое лицо Динивана на мгновение омрачилось. — Книга речей Эйдона часто говорит о разных злоключениях народов. — Он немного подумал. — Вот одно из моих любимых мест: «Если твой враг придет говорить с тобой с мечом в руках, открой дверь, чтобы говорить с ним, но держи меч в руках своих. Если он придет к тебе с пустыми руками, с пустыми руками встречай его. Но если он придет к тебе с дарами, встань на своих стенах и бросай в него камни».
— Воистину мудрая книга, — кивнул Эолер.
Глава 9. НАЗАД В СЕРДЦЕ
Ветер швырял им в лица пригоршни дождя, а они бежали на восток, сквозь непроглядную тьму к предгорьям. Буря накинула свое черное плотное покрывало на отчаянно бьющийся военный лагерь. Они бежали по мокрой долине, и паническое возбуждение Саймона начало спадать. Дождь и усталость постепенно свели на нет восторженное ощущение новой силы, чувство, что он, как олень, может бежать и бежать сквозь ночь, пока не упадет от усталости. Через пол-лиги пути его галоп превратился в быструю ходьбу, а вскоре и она потребовала чрезмерных усилий.
Колено, за которое ухватилась костлявая рука, костенело, как заржавевшая петля, обручи боли стискивали горло при каждом глубоком вздохе.
— Моргенс… послал тебя? — крикнул он.
— Очень позже, Саймон, — Бинабик задыхался. — Говорить позже…
Они бежали все дальше и дальше, они спотыкались, и размокшая земля под ногами разлеталась брызгами.
— Тогда… — пропыхтел Саймон, — тогда… что это были… за твари?
— Эти… предпринявшие акцию? — даже на бегу тролль сделал странный жест, как будто прикрывая рот рукой. — Буккены… землекопы их еще… именовывают.
— Что они такое? — спросил Саймон и чуть не упал, проехавшись по скользкой глине.
— Нехорошие. — Тролль сморщился. — Нет обязательной необходимости разговаривать сейчас.
Когда они уже больше не могли бежать и перешли на медленную ходьбу, из-за облаков показалось солнце, казавшееся огоньком свечи на серой простыне.
Перед ними возник Вальдхельм, на фоне бледного восхода похожий на согнутые спины молящихся монахов.
Бинабик устроил что-то вроде лагеря в сомнительном укрытии — в кольце гранитных валунов, как бы повторявших силуэты Вальдхельма. Обойдя все вокруг в поисках наилучшей защиты от переменчивой стихии, тролль привел Саймона к месту, где два валуна, прислонившись друг к другу, образовали угол и где юноша мог устроиться, хотя и с минимальным комфортом. Измученный Саймон немедленно заснул, как убитый.
Капли надоедливого дождя скатывались по краям валунов. Скорчившийся Бинабик закутался в плащ Саймона, который он нес с собой всю дорогу от Святого Ходерунда, и полез в мешок за сушеной рыбой и костями. Кантака закончила обход новой территории и свернулась в ногах у Саймона. Тролль тем временем раскинул кости, употребляя мешок вместо стола.
Темный путь. Бинабик горько усмехнулся. Потом Упирающийся баран, и снова Темный путь. Он негромко, но пространно выругался — только дурак может не последовать такому ясному совету. Бинабик знал многое о своих свойствах, случалось тут быть и глупости, но сейчас он не имея права рисковать.
Он натянул меховой капюшон и свернулся клубком рядом с Кантакой. Любой прохожий, если бы только он смог что-нибудь разглядеть в слабом утреннем свете, подумал бы, что наши три путника — это просто странной формы серый лишайник на подветренной стороне камней.
— Так что за игру ты ведешь со мной, Бинабик? — мрачно спросил Саймон. — Откуда ты знаешь о докторе Моргенсе? — Пока он спал, бледный рассвет превратился в угрюмое, холодное утро, не украшенное ни костром, ни завтраком.
Небо, затянутое тучами, висело низко, как грязный потолок.
— Я не играю никаких игр, — ответил тролль. Он очистил и перевязал раны Саймона, и теперь осторожно осматривал Кантаку. У нее оказалась только одна серьезная рана — глубокий порез на внутренней части передней лапы. Когда Бинабик очищал грязную кожу, доверчивая, как ребенок, Кантака обнюхивала его руки.
— Я не имею сожалений из-за этого сокрытия. Если бы не возникала нужда, ты и сейчас обладал бы неведением. — Он втер немного целебной мази в рану и отпустил свою «лошадку». Она немедленно улеглась и принялась вылизывать рану.
— Я так и знал! — с мягким упреком сказал тролль и осторожно улыбнулся. — Она держится твоего мнения, что я нехорошо знаю мою работу.
Саймон поймал себя на том, что бессознательно теребит умело наложенную повязку, и наклонился вперед.
— Ну, Бинабик, пожалуйста, скажи мне! Откуда ты узнал про Моргенса? Вообще откуда ты на самом деле взялся?
— Я взялся именно оттуда, как я рассказывал! — возмущенно ответил Бинабик. — Я канук. Я конкретно не видел Моргенса, но один раз имел краткосрочную встречу. Он один очень хороший друг моего наставника. Они немного… коллеги, я думаю, это разговор двух ученых людей.
— Чего? Что это значит?
Бинабик прислонился спиной к камню. Дождь прекратился, но достаточно было и пронзительного ветра, чтобы держаться поближе к укрытию. Маленький человек даже прикрыл глаза, тщательно обдумывая свои слова. Саймону он показался ужасно усталым, его смуглая кожа сморщилась и была бледнее обычного.
— Во-первых, — произнес он наконец, — ты должен узнавать нечто о моем наставнике. Он звался Укекук. Он был… Поющий, так бы вы наверное его называли. Когда мы говорим «Поющий» о человеке, который исполняет песни, мы думаем про человека, который помнит старые песни и очень старую мудрость. Как если соединить доктора и священника, так это мне показывается.
Укекук становился моим наставником, потому что очень старшие думали, что я имею у себя специфические свойства. Это очень много честности — нет, чести — разделять мудрость Укекука. Когда мне сказывали так, я три дня не имел питания, чтобы достигнуть нужной чистоты. — Бинабик улыбнулся. — Когда я со всей гордостью докладывал об этом моему наставнику, он ударял меня в ухо для получения боли. «Ты очень молодой и глупый, чтобы определенно умаривать себя голодным животом, — сказал он мне. — Это очень много самонадеянности. Ты будешь голодный, когда случится несчастное происшествие».
Спокойствие улыбки Бинабика взорвалось смехом. Саймон немного подумал и тоже засмеялся.
— Обязательно, — продолжал тролль, — я буду тебе поведовать о моих годах училища у Укекука. Он был очень большой толстый тролль, Саймон, он весил очень тяжелее тебя, хотя и был с меня ростом, но теперь довольно, очень пора перебегать к сути.
Я не знаю с очевидностью, когда мой наставник имел первый раз встречу с Моргенсом, но это бывало за много-много лун до того, как я приходил в его пещеру. Во всяком случае, они имели дружбу, мой наставник и твой доктор. Они обладали совпадением многих мышлений об этом мире.
Всего через два лета мои родители были умерщвлены. Эта погибель наступила в Драконовом снегу [4] на горе, которую мы именовали Маленький Нос. Тогда я преподнес все мои многие мысли учению у господина Укекука. В эту оттепель он сказывал мне, что я буду осуществлять эскорт ему в великом путешествии на юг. Я бывал очень восторженным, потому что понимал великую очевидность грядущего испытания для моей пригодности.
Чего я не ведал, — сказал тролль, тыча посохом в грязную траву, — почти сердито, подумал Саймон, — чего мне не сказывали, так это то, что Укекук имел очень более сложные причины путешествовать, чем закончание моего училища. Он получал слова от доктора Моргенса… и еще других, которые придавали ему обеспокоенность, и он хотел нанести визит в ответ на посещение Моргенса, имевшее место много лет назад, когда я первоначально появился в пещере.
— Что его беспокоило? — спросил Саймон. — Что говорил Моргенс?
— Если это еще не представляет для тебя полную известность, — серьезно ответил Бинабик, — то, с некоторой вероятностью, присутствуют истины, без которых ты со спокойствием можешь обойтись. Об этом буду я размышлять, но теперь предоставь мне возможность говорить то, что я могу сказать, — то, что я уже должен сказать.
Обиженный Саймон сдержанно кивнул.
— Я не буду очень сильно обременять тебя всей длиной рассказа про наше путешествие на юг. Я очень быстро понимал тогда, что наставник не говорил всей правды даже мне. Кроме того, испытания, которыми мы обладали в дороге, тоже были очень нехорошие. Я сам путешествовал, как я сказывал тебе, и задолго до того, как стать учеником наставника Укекука, но никогда я не имел такого плохого времени для путешествий. Испытание, очень аналогичное тому, которым ты обладал вчера. Мы имели его ниже озера Дроршульвен, на Фростмарше.
— Ты говоришь об этих… буккенах? — спросил Саймон. Даже днем было страшно вспомнить о скользких цепких руках.
— Несомненно, — кивнул Бинабик, — и это был… есть… очень нехороший знак — что они так нападали. Мой народ не имеет такого в памяти, чтобы боганики, как мы их именовываем, атаковывали группу вооруженных людей. Это дерзко и пугательно дерзко. Для них характерно атаковывать животных и одиноких путников.
— Что они такое?
— Очень позже, Саймон, ты будешь узнавать очень многое, если не будешь утрачивать терпение. Мой наставник тоже не рассказывал мне сразу про все — замечай, что это не имеет целью сказать, что я твой наставник — но он бывал очень обеспокоенным. Мы прошли весь Фростмарш, но я ни разу не видывал его в сонности. Когда я засыпал, он все равно имел бодроствование, и утро имело встречу с ним, когда он бывал на ногах. Кроме того, он не был молодой: он был очень старый, когда я приходил к нему, и несколько лет продлевалось мое учение.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 23 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |