Спи, дитя, пока вертится этот мир

Спи, дитя, пока вертится этот мир…

(Para_bellvm «Град земной»)

Иван

- Ну вот и все… Здесь все и закончится. Хотя… Иван скатился со старого дивана, пружины взвизгнули и меж ними завозились испуганные мыши.

- Пять шагов до двери… всего пять, - сказал он сам себе. Это легко, если у тебя есть ноги. И они твои, твои, черт побери, а не чьи-то. Мерзкий электрический холодок отключающихся, умирающих нервов, уже забравший левую, щекотал в пальцах правой.

- Не останусь здесь! – прорычал Иван сквозь зубы, и пополз к проломленной стене, не обращая внимания на вонзающиеся под ногти иглы из курчавившейся на полу краски. Это не боль. Боль там, в спине, пылает пульсирующим огнем, вытягивает из него жизнь.

Полуграммовый кусочек металла против… Против всего, что было… Нет, будет... Могло бы быть, - Иван перевалился через порог, сполз на кучу наметенных ночным ветром листьев. Левая, неработающая нога глухо стукнула о ступени.

- Хоть не болишь, и на том спасибо, - хмыкнул он.

Дрожащее солнце всплывало в вязком сентябрьском воздухе, поджигая лес, разбрасывая искры росы, пожирая предутренний туман. Вот сверкнули лезвия-грани на разбитых стеклах, вот проволочный скелет горниста с чудом сохранившейся бетонной рукой, сживающей трубу, возвещает о начале нового дня, вот…

Мужчина, ослепленный утренними метаморфозами давно заброшенного пионерского лагеря, сразу не разобрал, что это – черное и холодное, коснулось его лица. От испуга он дернулся, ударился локтем о шершавую грань ступеней.

- Ты... – собака, обнюхивавшая его, тоже отскочила в сторону.

- Ты… - устало повторил Иван, пытаясь подняться. Ты, паршивая, блохастая сука, – он нашарил какую-то сухую палку и бросил ее. Палка упала метрах в трех и рассыпалась. Собака, желтая, цвета тлеющей листвы, поджав хвост и припав на передние лапы, посмотрела ему в глаза.

Вот он, дом. Из крыши, словно ребра, торчат стропила. Окон нет – дыры с черными языками копоти. И тошнотворно-сладковатая вонь, от которой невозможно сбежать.

- Невозможно сбежать, невозможносбежать, невозможносбежать –подпрыгивает и проваливается в груди.

- А что ты хотел, - влезает в голову циничный хриплый голос командира,- война, а на улице плюс сорок. Смотри, не обделайся тут.

- Тут, тут, тут – пот заливает глаза, щекочет под каской затылок, капает с носа.

- Там уже все зачистили, ты проверь, я что, зверь что ли, на передовую таких пацанов бросать –циничный голос лжет. Вчера утром у него было пятеро знакомых, к вечеру осталось двое. Война… Что поделать…

Прижавшись к стене, он заглянул в дом – битая посуда, лохмотья, расплавившийся телевизор на закопченой тумбе… Иван вскинул «калаш» - получилось очень неуклюже; хмыкнул, и кто-то зашуршал за стеной.

- Кто там? Выходи! – прозвучало по-детски испуганно.

В ответ тишина. Парень чувствовал себя непрошеным гостем. Злым непрошеным гостем. Прошел первую, уничтоженную обстрелом комнату, ступая по хрустальным осколкам, заглянул во вторую.

На кровати сидел розовый плюшевый медведь с наполовину снесенной головой, из которой торчали лохмотья ваты. В единственном глазе медведя читались недоумение и тоска. На полу – кукольные ручки, ножки и головки, вперемешку с обвалившейся штукатуркой, обломками шифера, сажей.

- Зачем ты пришел? Зачем? – обжигает спину пластмассовым глазом медведь.

Снова шорох. Парень метнулся в угол, огляделся, толкнул стволом болтающуюся на одной петле узорчатую дверь с разбитыми стеклами.

- Наверное, для дочки специально поставили, - сверкнуло в сознании, - Кто там?

Собака. Желто-коричневая, словно местная земля, овчарка, с торчащими настороженно ушами и не успевшая еще отощать, грызла сухарь, зажав его меж передних лап. Увидев Ивана, она заворчала и ощерилась, показав сломанный клык.

- Ну, что ты… Как тебя звать? Дружок?

Собака огрызнулась в ответ, низко и недвусмысленно, желтая шерсть встала дыбом, и вдруг сжимающему автомат парню показалось, что там, за спиной, поднимается с кровати безголовый медведь, заталкивает в голову вату и глухо вторит ей. Еще один шаг - из-под ног выпрыгнула металлическая искра, дзынькнула о стену и упала в мусор. Овчарка бросилась – он успел увидеть, что задняя ее лапа раздроблена, почувствовал, как обломанный клык вонзается в руку. И наступила тьма.

- Ты… – собаку куда больше заинтересовали обломки палки, она обнюхала трубочку коры, и, словно зная, что ничего Иван не сможет ей сделать, заметалась, то ныряя кажущиеся черными буксусовые кусты, то возвращаясь.

- Ну и наглая тварь, - мужчина уселся, прислонившись к стене, онемение медленно, но настойчиво грызло его правую ногу.

- Иди сюда, - позвал он. Иди, иди…

Собака отпрыгнула в сторону, радостно пискнула, и помчалась кругами, взметая хвостом пыль; через секунду лизнула мокрым и теплым языком его обветрившуюся руку.

- Да не бойся ты, блохастая. Я б тебе дал чего пожрать, да у самого ничего нет. Да мне много и не надо, особенно сегодня… Собака набычилась, покачивая задом, взглянула осуждающе исподлобья.

- Вот же дурак… Иван чувствовал, как давно обдуманный и обговоренный им сам с собой план покончить со всем одним движением пальца вдруг начал казаться бессмысленным, страшным и пустым… Вот так… Ничего не останется от меня, и… Словно что-то когда-то было…

Пистолет с единственным патроном лежал в сумке, закопанной в куче листьев.

Мужчина снова позвал собаку, она подошла уже не боясь, облизала давно небритые щеки, потыкалась носом в выгоревшие за лето жесткие колючие волосы, жарко и влажно пыхтя; и улеглась рядом, прижавшись к ногам. Он гладил пропыленную шерсть, пытаясь вспомнить, когда в последний раз ему было настолько спокойно. И не мог.

- Четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать – осколки цокали об оббитую эмалированную сталь, врач считал их вполголоса, сопя под нос до чертиков всем надоевшую попсовую.

- Семнадцать, восе…, - вдруг губы его сжались и побледнели.

- Зовите Харитонова. Срочно! Мать вашу, срочно – проорал он куда-то за дверь…

Дальнейшее помнилось смутно – доктор в обтрепанном халате что-то рассказывал про растяжку, собаку, Смирнова и Ивахненко из второго взвода, двадцать четыре осколка. Запомнилось лишь одно: его жизнь отныне стоит двадцать тысяч долларов. Потому что последний осколок находится слишком близко… возможны фатальные повреждения нервных стволов… не располагаем возможностями для операции… сейчас особой опасности нет… вероятно в любой момент …

Через полгода Иван вернулся домой, привезя из армии потертый камуфляж, боязнь больших плюшевых игрушек и плохо скрываемую нелюбовь к собакам. Если бы не проклятая псина с обломанным клыком, разорванная взрывом гранаты, то лежал бы он в желтой земле там, где сорокаградусная жара и витает в воздухе тошнотворно-сладковатая вонь. И это, по мнению Ивана, был бы лучший вариант. По крайне мере, куда более реальный, чем страшная цифра «двадцать тысяч». А ведь хотел убежать от смерти, от неумолимо пустеющего села, от покосившихся черных крестов на вершине холма, от коровьих черепов в высохшей бледной траве. А вместо этого привез Костлявую собственной персоной назад. В себе. Бежать на войну от смерти – всего год назад это казалось отличнейшей идеей. Дальше же – разваливающаяся сельская больница, простыни с сомнительными пятнами, стоны безнадежных… И свежий крест на холме.

Мужчина разгреб листья, откопав потрепанную спортивную сумку – купил он ее еще тогда, на дембель; расстегнул заедающую молнию. На дне лежали две тонкие, обмотанные резинками пачки розовато-оранжевых купюр, паспорт, мятая пачка «винстона», исцарапанный «макаров» и хлебные крошки.

- Ну… пошли что ли – сказал он собаке, - место там, у пруда красивое. Иван пополз, цепляясь за торчащие из трещин в асфальте пучки травы, отталкиваясь правой ногой, и чувствуя, как с каждым движением все выше ползет по коже холод. Десять метров. Двадцать. Сумка цепляется за кусты и камни. Еще десять. Громко сопя, он скатился на закаменевший глинистый берег, спугнув нескольких лягушек.

- Эй, псина, где ты? – крикнул он за спину, когда внезапно накатившее одиночество охватило его. Собака высунула из кустов морду, облизнулась, словно говоря: «Подожди, мол. Вернусь».

Мужчина вытряхнул из пачки последнюю сплющенную сигарету.

- Говорят, приговоренным к смерти разрешали курить. Ну и я закурю, - он щелкнул зажигалкой, затянулся, наклонился к воде и тут же отвернулся, испугавшись пустого колючего взгляда. Сигарета дотлела в тишине, надломилась и осыпалась на грудь.

- А что теперь беречь-то? Себя?

Он насобирал вокруг себя прутьев, изломал их, сложил шалашиком, разорвал паспорт, скомкал страницы и разжег их. Костер занялся, дым потянулась к небу, но на полпути, словно утыкаясь в невидимый потолок, расплылся полупрозрачным сводом.

- Меня все равно нет, - словно обращаясь к собаке, сказал Иван и швырнул в огонь обложку паспорта, примешав к белому угрожающий черный; хлопья сажи медленно опускались на воду.

- И откуда тут таки деньги? – старуха-мать ударила сковородой о дощатый стол.

- Почему там, в телевизоре, пятидесятилетние выглядят почти как я в двадцать с хвостиком? – подумал Иван, глядя на мать.

- Дармоедом вырос, как и папаша твой… - ворчала старуха, - другие, вишь, в армию идут и потом в Москву, генералами становятся, а ты, трус… В госпиталь в первый день войны попал. Расстреляли бы тебя, как раньше, и правильно б сделали, вот отец мой… Иван не дослушал, хлопнул скособоченной дверью и ушел в сарай. Там, в сарае, за стропилами и припрятал он металлическую коробку от отцовых рыболовных снастей, куда складывал невеликие деньги, полученные им от Кузьмича на полуразрушенной ферме, от Семеновны за починку покосившегося забора, от Иваныча за вскопанный огород и еще бог весть от кого. Через пару месяцев он съездил в райцентр на ржавом «Москвиче» с местными пацанами, и получил в банке пластиковую карту… Так прошел год, потом второй, за ним третий, следом четвертый – ничего не менялось, только больше ворчала мать; больше сторонился он сельских мужиков, зовущих хлебнуть мутной вонючей самогонки; все реже открывалась жестяная коробка…

Он стал злей и почему-то насмешливей; частенько говоря с пустотой, скаля ехидно зубы и сжимая кулаки – в невидимом противостоянии Ивана и смерти счет все еще не был открыт. Он полюбил и одновременно возненавидел заросший пыльной полынью погост, дрожащие лепестки фиалок и прыгающих по черным трухлявым крестам птиц, ручных настолько, что некоторые опускались ему на колени. По вечерам, когда в сумерках начинала скрипеть сова, он опирался на кованую узорчатую ограду и смотрел вдаль, словно надеясь увидеть там нечто, что вырвет его из умирающего мира. Или вырвет из него металлическое семя смерти. Но никто не появлялся.

Прослыть дурачком он не успел - однажды вечером высветился на телефоне незнакомый номер.

- Есть дело – циничный хриплый голос командира постарел и треснул. Позвони, я эсэмэской скину… Ему позвони, ему люди нужны. Платят хорошо. Пара тысяч, доллларов, да – в месяц. Плюс это…трофеи тоже. Тебе ж деньги нужны были? Мы своих не бросаем, ты не думай…

Иван докурил сигарету, отправил в костер окурок, пачку, сгреб листьев, но с ними костер угас. Вернулась собака, потопталась рядом, посопела носом, и легла напротив, почти опустив хвост в воду. Дробно стучали сухими соломинами камыши, словно дождь по крыше, словно барабанный полк на площади…

- А пошло все, - выкрикнул Иван в пылающий лес. Слышишь! Да лучше б сдох там! Лучше б грохнули меня!

Он вытащил деньги, разшмотал их и швырнул в огонь.

- Есть кому что сказать? Нет? Адвокат, прокурор? Молчим? Молчим, мать вашу? Толстожопые хреновы ублюдки! Молчим?

Поднялось над деревьями воронье, закружило, закаркало глухо.

- Тогда мое последнее слово! Пошли вы нахер! Иван схватил пистолет, переключил предохранитель, сунул ствол в рот, обжигая настывшим железом губы, зажмурился, почувствовал, как мелко-мелко дрожат руки, коснулся спуска…

- Гав!

Собака стояла перед ним, свесив набок дымящийся язык и подняв уши, вид у нее был удивленный.

- Ну и идиот же ты, - прочел он в янтарных собачьих глазах.

- Родине послужить готов? – спросил Ивана прыщавый худой парень, представившийся Михаилом. Война, сам знаешь. А в наше время что – за свою жопу все трясутся, от телефонов своих да этих, ноутбуков не оторвать. А у нас все по-пацански. Зарплата хорошая, что найдешь – твое, ну с командиром делиться надо, да. А случись че – семье твоей заплатят хорошо. Нет семьи? Мать только? Да так даже лучше – мать на старости лет обеспечишь. Мне про тебя говорили – проверенный. В госпитале лежал, очухался. Наш пацан. Полгода – и все твое.

- Правда что ли? – безразлично спросил Иван. Здесь, в городе, вроде бы все живо, только от собеседника почему-то тянуло сыростью.

- А то? Границу перейдем, там все расскажут, да покажут. Да не очкуй. Все ништяк будет.

До границы вместе с ним пошли, точнее поехали, потащились на разбитой «Газели» еще пяток парней, особенно запомнился Ивану один – татуированный, лысый, с обгрызанными ногтями и безумно-свирепым взглядом. Он крутил нож, ругался и отхлебывал из горла водку. Только Иван видел его мертвым – растянувшимся поперек узкой тропы, и кровь шариками скатывалась по пыли, а где-то в полях вздымались разрывы, и гудел воздух и пахло тошнотворно-сладковато. Он мотнул головой, прогоняя наваждение. В пальцах левой ноги ожила электрическая искра.

- Ты все…все… - Иван отбросил пистолет – глухой всплеск, рассыпающиеся на мириады осколков солнце; подполз к собаке, схватил ее, пряча лицо глубже и глубже в косматую, пронзительно пахнущую псиной шерсть.

- Зачем… Ты… я не смогу больше… Ну зачем… Собака прижалась к нему, мужчина чувствовал редкие и сильные удары ее сердца; чувствовал, как сливаются они с его собственными.

- Почему? Почему? - повторял он, не понимая, что хочет услышать в ответ.

Солнце собралось, всплыло над лесом, цепляя самые высокие верхушки дрожащим брюхом; успокоились вороны, прорвался сквозь невидимую преграду и улетел дымный покров.

Скоро собачья холка намокла. Иван откинулся на спину, глядя воспаленными глазами в нереально синее небо. Собака положила лапы ему на грудь, облизала слезы, задышала в ухо осторожно и горячо, застучала хвостом по ноге.

- Ну и что? – спросил он. Довольна?

Хвост. Стучит. По ноге. По левой ноге.

Иван поднялся, обхватил руками бедро – онемение ушло. Он чувствовал прикосновение пальцев, старую жесткую джинсу, камешки на асфальте.

Он попытался встать, но не смог, завалился на бок, опершись на руку.

- Палку бы, - словно псина могла его понимать. Осмотрелся, увидел валяющуюся рогатину с засохшими листьями, дополз до нее, оборвал веточки, и снова попытался встать; поднялся, пошатываясь, шагнул, приволакивая ногу. В спине резануло болью, потемнело в глазах, зашаталось небо; взвились поднятые налетевшим вихрем листья. Когда отпустило, собака стояла рядом, держа его за штанину зубами.

- Чего тебе еще? Она выплюнула ткань, стукнула по ноге хвостом и гавкнула.

- С тобой идти? Ну пойдем, коль не шутишь.

- А ты-то как в госпиталь попал?

- Растяжка, - односложно ответил Иван. Собака там была, ее в клочья, меня прикрыло.

- А убил кого? - весело спросил белобрысый тип с жиденькой бороденкой.

- Нет.

- Ну не переживай, успеешь еще. Тут их полно, прут, как на бойню – тип расхохотался. Я вот нож люблю – он вытянул из-за пояса блеснувшую в свете телевизора «финку». Когда вблизи – это совсем другое. Стрелять – это для малышей. Я когда своему первому горло перерезал, так чуть не кончил. Он мамку звал, а потом ногами дрыгает… А еще когда их из «града» на куски…

Иван скрипнул зубами, чувствуя, как от напряжения немеют щеки, и сводит спину, словно кто-то повис на нем. Кто-то, от кого он пытался сбежать все бессмысленно потраченные годы.

- Тряпка он, - донеслось вслед.

- Ты это. Не обращай внимания – прыщавый вербовщик нагнал его на улице. Штакет этот, с ножом, поначалу тоже слюнтяем был, а потом гляди – во вкус вошел.

- Мразь, – прошипел Иван в ответ и врезал ему с разворота в челюсть.

- Ты чего? – сплевывая, успел прохрипеть назвавшийся Михаилом, прежде чем получил кулаком в другую щеку и упал. За ремнем – пистолет. Щелчок. Выстрел.

- Что там? Маменькин молокосос распсиховался, что ли? Да забей, пошел он, – показался на улице белобрысый.

Мужчина повернулся к нему, неловко, как робот из старого кино.

- Ты чего? Кто стрелял? Михан где?

- В Караганде, - донеслось из темноты. Снова выстрел. Второй. Третий.

- Рехнулся, ты! Знал ведь, нехрен слюнтяев сюда звать. Нет, полкан этот насел, мол бабло тебе надо, пойдет, - из дверей выскочил третий, тощий и без переднего зуба.

- Не пойду, - голос осип от злости. Старый пистолет клацнул и заклинил.

Он прыгнул на тощего, пистолет отлетел в канаву; тот, схватив противника за шею, толкнул его к двери, в ребра ударила облезлая металлическая ручка. Иван боднул его в живот, опрокинул, нашарил в пыли камень и долго молотил по темному пятну перед собой, пока не взорвалась в позвоночнике оглушающая боль, и он не упал рядом. Очнувшись, нашел пистолет, сунул его за пояс, зашел в дом, перетряхнул куртки, собирая ключи и документы.

Он не заметил, как промчались в обратную сторону километры, сколько прошло времени, где он и куда едет, а только слышал, как медленно и неотвратимо идет за ним следом плюшевый медведь с раскроенной головой, глухо ступая; и как обжигают ноги растекающиеся по телу электрические разряды

Собака никуда не привела, потрепав пару раз за штанину, она исчезла в кустах, словно и не было ее. Опираясь на рогатину, Иван пошел вокруг пруда, приволакивая ногу и ожидая, что сейчас, именно на этом шаге, снова не почувствует – тогда останется скатиться в воду, и уже никто не сможет помешать. Но боль не возвращалась. Он перебрался через раскачивающийся мостик, близ которого на постаменте возвышался еще один стальной скелет с выпуклой подписью «НИН»; и даже заглянул в старый, давно заброшенный двухэтажный корпус – на полу осколки стекла, обвалившаяся штукатурка, розовый пластик кукол. Стук его рогатины глухо завыл под крышей, теряясь среди балок и выломанных дверей.

За корпусом, на разлинованном еще не облупившейся белой краской плацу стоял автобус.

- Это еще что? – он попятился в кусты, едва не потеряв равновесия. Круглый «ПАЗик» тускло блестел боками оранжевого, солнечного цвета.

- Ну вот, и тут… люди, - раздраженно прошептал мужчина сам себе. Но людей не было. Меж колесами автобуса, когда-то обмазанными известью, проросла трава, и толстый слой листьев засыпал крышу.

- Есть кто? – крикнул он, опираясь на металлический бок; скорее для успокоения, чем дожидаясь ответа.

Никого. Номеров нет. Дверь открыта. Но внутри сухо. На буро-бордовых сиденьях – толстый слой пыли, паутина на бежевых поручнях. Чертик из капельницы, одноглазый, в широкополой шляпе, раскачивается на треснувшем лобовом стекле. И ключи в замке. С крохотным перочинным ножиком вместо брелока.

Успокоился Иван только тогда, когда стрелка на термометре угнанного авто уперлась в красный, и пар заклубился из-под капота. Остановился у банка, взглянул на табло курса валют, сунул в банкомат карту.

Три пачки хрустящих оранжевых бумажек… Которых не хватит на операцию... Он плеснул на радиатор воды и погнал дальше, пока другая стрелка – указателя бензина не задребезжала на ограничителе. Остановился у придорожного кафе, вышел, попытался размять затекшую ногу. Но онемение не исчезло, только стало сильнее и неприятнее.

- За машиной посмотришь? – сказал он старику-дагестанцу, сидевшему у входа. Документы вот. Если через неделю не вернусь – себе возьми. Только не езди. Продай, или разбери там. Или сожги к черту. За беспокойство, - он сунул в сухие руки одну из пачек. Да не смотри ты так, дед. Ни к чему мне. Все равно не вернусь… И побрел, заметно прихрамывая, по обочине.

- Странный он. Денег дал много. Машину оставил. Бандит наверное, - старик обращался в пустоту.

- Не видишь, смерть за ним… Идет за ним… - отозвалась девушка, возившаяся у плиты.

- Не каркай. Смерть везде… Вчера говорила – и сколько умерло? Там, у моста…

- Трое, говорят…

- Вот говорят, а ты молчи. Молчи, - прикрикнул на нее старик, пряча деньги в вырезанный в стене тайник. Позвони. Пусть машину заберут, проблемы нам не надо.

И очень хотелось старику, чтобы появился через неделю непонятный парень в разношенных кроссовках, давно вышедших из моды джинсах, в растянутой вязаной кофте, из-под которой торчит заломаный воротник рубашки. С канистрой бензина в таких же стариковских, как и у него, руках. И забрал машину, забрал деньги и исчез навсегда, и не было всего этого. А почему – хозяин кафе сам не смог бы никому объяснить.

Иван ввалился в кабину, откинулся на продавленную спинку водительского кресла. Смахнул с «баранки» пыль и выдул ее в окно.

- Эй, псина! Псина! – позвал он без особой надежды. Собака выглянула из кустов, облизнула нос и снова исчезла.

- Эта развалюха еще не вросла в землю? – он звякнул ключами, крутанул их. Заурчал стартер, мотор чихнул, громко и резко, подняв вновь загомонивших ворон, и ровно затарахтел.

-Жива, развалина, - похлопал он по рулю, и вдруг молния боли пронзила его насквозь, вминая в сиденье, сжигая нервы и натягивая до хруста в суставах мышцы…

…Где…Я… - беззвучно спросил он через неопределенное время. Казалось, прошла вечность, но солнце так и висело над лесом, и словно прибитые, дрожали в небе мелкие далекие облачка.

Он шевельнулся. Боль исчезла. Электрические разряды в ногах – тоже. Он провел ладонью от колена – чувствуется. Пошевелил пальцами, постучал пяткой по резиновому коврику… А было ли что-то? Или только сон? Наркоз? Кома? Тихо урчит мотор. И что-то колется на сиденье – что-то маленькое и холодное. Он согнулся, провел по рваному дермантину рукой – вот оно. Какая-то металлическая черная крупинка, крохотная и острая…

Он нажал на педаль, взвизгнуло сцепление, автобус тронулся легко, словно и не стоял забытым целую вечность. Покрутил ручку радиоприемника – ничего, только шум, и прорывающиеся откуда-то неразборчивые слова.

- Ну что ж, автобус – так автобус, - про себя произнес он, выруливая на окаймленную кляксами буксусов аллею. Ладно, псина. Уговорила. И хорошо, что радио не работает.

Иван жал на газ, старый автобус пытался выскользнуть из лап плюшевой твари, и кажется, у него это получалось. Врывающийся в открытые двери ветер вымел листья и пыль, выдул озерный влажный дух, и теперь тянуло горячим металлом, бензином и солнцем, медленно-медленно ползущим по небу.

- А вдруг… - он не закончил мысль, тормозя у остановки. На сером бетоне мозаичные колхозницы жали серпами хлеб на фоне возвышающегося горой комбайна. Желтые квадратики пшеницы высыпались, серпы иззубрились, а лица обратились в черепа… Жаль, собака не уехала со мной. Слишком мало вокруг живых…

Но они были. Девушка с короткой растрепанной стрижкой в рваных джинсах боязливо ступила на рифленую подножку, осмотрелась и села у окна.

Жанна

-Тум-тум…

-Тум-тум…

Металлические ножки стула глухо стучат об обшарпанный пол.

-Тум-тум…

Вентилятор противно гудит, но не приносит прохлады. Где-то у потолка звенит комар, мстительно и угрожающе.

- Тум-тум…

Жанна раскачивалась на стуле, глядя на чистый лист «Ворда» на экране ноутбука.

-Тум-тум. Тум-тум. Тум-тум.

Ничего не выходит. Даже заголовок.

- Должен быть жизнерадостным и позитивным. Ага – со словами «захоронение», «война», «останки» и «памятник» - это как складывать слово «счастье» из букв «ж», «о», «п» и «а» - какой идиот это придумал? Что вообще интересного может быть в такой глухомани, где даже воду отключают на ночь?

-Тум-тум, тум-тум, тум-тум, тум-тум, тум-тум, - все быстрее и быстрее. Под душ бы. Смыть налипшую за день пыль… Кому все это нужно? Разве можно изменить то, что было сто лет назад. Тысячу лет назад. Целую вечность тому назад.

Она ударила ладонью по столу, попытавшись прихлопнуть озверевшего комара, но только еще больше разозлила.

- Мессссссссссть, - пропищал в ухо комар, и, угодив в поток воздуха от вентилятора, умчался на другой конец номера.

- Гостиничный номер, можно подумать… На минус две звезды точно тянет – один душ на этаже, побитая плитка в коридоре…

Где-то в брошенной на кровать сумочке загудел, завибрировал мобильник.

- И кого это в час ночи несет, - девушка бухнула стулом, нехотя потянулась.

«У вас 131 пропущенное сообщение».

- Откуда? Я же не слышала ничего! Ничего! – Жанна засуетилась, пытаясь разблокировать телефон. Кто это? Кто? Неужели… Все! Все пропало!

- Уезжай!!! – именно так, с тремя восклицательными знаками - первое сообщение.

- Уезжай!!! Уезжай!!! Уезжай!!! – все сто тридцать последующих.

- Не может быть! Не мог Он – Жанна всегда называла Его с особенной подобострастной дрожью в голосе – не мог Он так написать.

Но в поле «отправитель» значилось Его имя.

Жанна дрожащими руками пролистала эсэмэски, и решила проверить номер – незнакомый, начинающийся странно – с трех девяток.

- Фууууух – выдохнула она, вторя вентилятору. Глюки. Это просто глюки. И вернулась к столу с мерцающим ноутбуком.

- А я буду главным! Редактором! Я буду делать новости! – отчеканила первоклашка Жанна перед родителями, завучем, первой своей учительницей.

- Буду! – ледяным тоном повторила и вздернула носик.

- Я буду хорошо учиться, папа! Я клянусь! – она задвинула портфель под сверкающую лаком домашнюю парту – подарок ей к школе, и подошла к отцу.

-Вам не придется за меня краснеть.

- Да, растет девочка, - вечером на кухне отец говорит с мамой. Прям каток асфальтовый, а не девочка.

Фраза эта запала глубоко-глубоко в сознание ребенка, и, ложась вечером в кроватку, она представляла себя желтым блестящим асфальтовым катком на черных гремящих колесах. Катком, несущимся с горки и сметающим все на пути, все, что может ей помешать. Как в мультфильме. Только пахло вокруг не асфальтом, а типографской краской, теплой бумагой, машинным маслом и воздух заполнен грохотом станков – в типографии работала мама. Но не это интересовало ее – туда же приезжал на блестящей черной машине «редактор главной газеты» - крепкий мужчина с печальными глазами. Приезжал редко, но маленькая Жанна ждала его, и бегала следом, запоминая движения, слова и жесты. Потому что она будет такой же! И ее имя будет напечатано на каждом газетном номере! И она будет… - сон приходил быстро.

- Ну зачем, зачем это? – Жанна стучала по клавиатуре, но буквы в слова не складывались.

- Зачем ехать в эту глухомань? Кому интересно, сколько намолотили зерна? Или эти проклятые вонючие коровы? Кому они нужны сейчас, в двадцать первом веке? Она же может больше! Я, черт возьми, могу больше! Планета на грани новой мировой войны, а тут все носятся с дурацкими преданиями старины глубокой… Кстати, надо запомнить для заголовка.

- Я же могу! – вырвалось у девушки вслух.

А ведь еще недавно… Слова известных политиков, писателей, артистов – слова, которым должны внимать все! А что эти небритые колхозники? Бубнят все услышанное из «телека», как попугаи.

Читая пресс-релизы, просматривая федеральные новости и выхватывая из них самые меткие, по мнению Жанны, фразы, она чувствовала, как пульсирует, дрожит под ее пальцами, нет, не клавиатура ноутбука, но сама история. Сама плоть мира.

Телефон снова взвыл и пополз по столу. Опять смс.

- Ты сама веришь веришь веришь веришь… - одно слово до конца экрана.

- Глючная железяка, зависла,- она отковырнула крышку, вытряхнула батарею, подула на нее и вставила обратно.

- Ты сама веришь этому? Ложь. Ложь. Ложь, – с того же самого номера, не внесенного в записную книжку.

Жанна разозлилась, набрала его, уже готовясь кричать, но спокойный женский голос ответил:

- Данный номер не существует.

- Глюки, глюки… - прозвучало это обреченно; она выудила из сумочки фотоаппарат, подключила кабель: хоть слить фото, перебрать, пока ничего не идет в голову.

-Заучка!

-Зубрилка!

-Заучка!

-Зубрилка! – прыгают и орут вокруг одноклассники.

- Ну пошли с нами, - тянет за руку Наташка. Пошли, в кино сходим.

- Не могу! Надо исправить четверку по истории, - голос Жанны гремит, словно несущийся с пригорка каток.

- Да у тебя и так пятерка будет. Пошли уже.

- Не. Могу, – вбивая каждое слово.

- Да брось ее, заучка чертова, - кричит кто-то.

- Ну и пусть! Мы еще посмотрим, кто здесь заучка, - сжав зубы, прошептала в ответ она. Вот закончим школу – и тогда посмотрим. Что может из них получиться – у них на уме только пацанва да шмотки. Дуры. Курицы.

- Дуры, - но вокруг уже никого.

-Мы еще посмотрим, посмотрим! – на уроках, в библиотеке, по дороге домой только одна мысль

- А потом, потом они будут спрашивать ее: «Как, как тебе удалось», и ответ будет очевиден и прост: «Нечего заниматься всякой ерундой!»

Но, чем дальше, тем тяжелее и тяжелее становились эти слова – в самом буквальном смысле: плечи Жанны опустились, болела спина, как от тяжелого ранца. Но она скидывала его, и продолжала ползти вперед, ведь каток… Ползти?

«Выполняется форматирование карты памяти» - вспыхнула надпись на дисплее фотоаппарата.

- Форматирование? Какое форматирование? – задумалась она на миг и тут же выдернула шнур.

«Форматирование карты памяти завершено».

- Но… - щелкнул переключатель. Пусто. Ни одного кадра. Ничего.

- Но…Что теперь? Завтра надо сдавать статью. Уже сегодня. Позвонить утром, взять фото. Кому?

- Я же никого тут, в этой дыре, не знаю, - снова вслух. Голос дрожит, в глазу защипала слезинка…

- Истеричка! Дура! Тряпка! – девушка влепила пощечину сама себе, задела ногтем нос и расцарапала его.

- Садись и пиши! Чертова дура! А то вылетишь завтра!

Она провела пальцем по трекпаду, разблокируя ноутбук. Вместо листа «Ворда» - синий экран с белыми буквами.

- Да что за напасть! – она топнула ногой. Еще раз - сильнее. Еще сильнее, чтобы боль, вся, досталась ей, чтобы она, дура, знала, что нельзя вести себя так.

Щелкнула выключателем ноутбука, потрясла его, включила снова.

«Boot disk error».

- Твою мать! – Жанна хватила кулаком по клавишам и между ними потянулась ленточка дыма.

- Да что такое? – слезы наворачивались на глаза.

И снова телефон.

- Да пропади ты, - схватила его, открыла эсэмэс:

- А теперь ты есть? ЕСТЬ? – спросил незнакомец по ту сторону светящегося экрана.

И снова:

-Тум-тум…

-Пус-то-та… Пус-то-та…

Она разревелась. Слезы крупными каплями шлепались на пол, Жанна попыталась обхватить колени и спрятать лицо - как в те моменты, за которые она себя больше всего ненавидела; но стул был неудобен, она отшвырнула его в сторону, свернулась на полу, дрожа и всхлипывая, чувствуя, как растекается под щекой соленая лужица. И все шире растекается пустота внутри.

На выпускном гремела в спортзале музыка; парни и девушки бегали тайком, пряча в пакетах коньяк и водку, на второй этаж – хлебнуть втихаря в темном школьном фойе. Жанна сидела на лестничной клетке между вторым и третьим, слушала стук каблуков и приглушенные голоса, смотрела на блики дискотечных прожекторов. Ладони вспотели, губы затекли и дрожали. И не могла она понять – от напряжения ли или от досады.

- Вот посмотрим! Посмотрим! – одно лишь слово упрямо блуждало по кругу, не давая ему разомкнуться. Потому что каток не может остановиться – здесь, среди бестолковых, не имеющих цели людишек.

Вот завозилась в углу какая-то парочка, девушка фыркнула, пошла наверх,

- Может, стоит поплакать над несчастной судьбой этих… - потерла она глаза.

-А ты чего здесь? – из темноты неожиданно проявилась завучиха, грузная обрюзгшая тетка. Чего не веселишься?

- Некогда, - как можно более равнодушно хмыкнула Жанна в ответ.

- Поступать собираешься?

- На журналистику. Поэтому и некогда.

- Да пойди, повеселись. Не будь букой, - завучиха похлопала ее по плечу. Пока есть время – пользуйся. Уж если ты не поступишь – что о других говорить?

По лицу вчерашней школьницы скользнула довольная и злорадная ухмылочка.

- Вот когда… - начала она.

- Пошли, пошли, успеется еще…

Жанна спустилась вниз, заглянула в спортзал, вдохнула пахнущий телами, безумством и спиртным, воздух, сморщилась, и незаметно выскользнула на улицу. Снова потерла глаза. Вспышки света, глухой гул музыки, чей-то радостный крик. Она топнула каблучком и больше не оглядывалась.

Пустота кипела и выплескивалась через края. Девушка, хватая опухшими губами воздух, поднялась и рванула за накрахмаленный ворот блузку. Запрыгали, застучали по полу жемчужные пуговицы-горошинки. Но дышать все равно было нечем. Она распахнула окно – и плевать на комаров; но и прохладный предрассветный воздух не добавил ничего нового. Так же не церемонясь, она расправилась с «молнией» на брюках, с замками, крючочками и резинками, и теперь, глядя в глухую тьму провинциальной ночи, ощущала, как стекают по груди и остывают, врезаются в матовую кожу, ручейки слез.

- Если бы… Если бы… - сама мысль казалась ей чем-то ужасным. Если бы был…мужчина. Женщина. Кто-нибудь… Только не одна… Не могу…

- Похотливая шлюха! – Жанна старая изогнула губки в своей привычной гаденькой ухмылочке.

- Ну и что? – ответила ей Жанна в комнате. И что?

- Ты все потеряешь! Все!!! – выкрикнула та Жанна, растворяясь в океане пустоты.

- Я уже… уже все потеряла… все…

Она провела кончиками пальцев по бровям, щекам, спускаясь ниже, к шее, выпуклым ключицам, вдавила ногти в ямочки над ними, сильнее и сильнее, пока снова не потекли слезы. И вместе с ними что-то шевельнулось внутри. Она скользнула ниже, по груди, животу, бедрам, наслаждаясь родившимся внутри теплом, и задышала прерывисто и тяжело.

Теперь ветерок из окна бодрил. Она сорвала с постели покрывало, упала на колючие простыни, вздрагивая, и не понимая, то ли спрятаться ей хочется, то ли отдаться всему миру разом.

В институте было так же, как в школе – безответственные, не думающие о будущем парни и девки, которые только и заняты поцелуйчиками и прочими непотребствами; поощряющие, но непонимающие ее преподаватели; библиотеки и бессонные ночи за книгами. С одногруппниками и в общежитии не сложилось – по началу они пытались расшевелить непонятно упрямую соседку по комнате, потом насмехались, но вскоре попросту забыли. Вспоминали ее только на сессии – опять, мол, все пятерки, и как же удается – без зависти и злости, скорее с сочувствием; и забывали еще на полгода. Так Жанна научилась раскачиваться на стуле, когда у нее что-то не получалось; царапать маникюрными ножницами запястье, глядя на пунцовые набухающие полосы, когда ей хотелось плакать; и покорно и восхищенно выполнять то, что требовали от нее старшие. Потому что именно от них зависит ее будущее! У несущегося под горку катка давно закончилось топливо, но останавливаться он не должен! Не сейчас!

И тогда появился Он.

- Мне сказали, что ты самая ответственная здесь? – голос Его был тягучим и завораживающим.

- Наверное, - льстиво улыбнулась девушка.

- Надеюсь, вас заинтересует мое предложение, - произнес Он низко.

Предложение оказалось хорошо оплачиваемым, а все прочее, что мешало двигаться к цели, ее не беспокоило.

- А если позвонит Он? – девушка вздрогнула. Взяла телефон, вытащила симку, разломала и забросила под кровать. На улице, у самого горизонта, затеплилась неоново-розовая полоса.

- Если бы все вернуть… Все. С самого начала… - она стояла у окна голой, ветер трепал волосы и ничего более не интересовало ее. Если бы вернуть… Несущийся по склону каток встретился с гранитной скалой, поднявшейся из пустоты. Встретился и остановился навсегда.

- Телефон? Но он же отключен? – Жанна открыла эсэсмэски.

- Все? – только одно слово, один вопрос. Тот же несуществующий номер.

- Кто ты? – быстро набрала она в ответ.

- Ты.

- Ты – это я?

- Я – это ты! – с троицей улыбающихся смайликов.

- Уезжай утром! Утром!!! – последнее сообщение от неведомого собеседника пришло минуту спустя, экран моргнул и выключился. Она пощелкала кнопкой – бесполезно, и бросила телефон на стол рядом с ноутбуком.

- Как утром? За ней же должны прислать машину. Он должен прислать. Только Жанна не верила больше Ему, потому что не было между ними ничего, кроме страха. А от улыбающихся колобков в телефоне было… спокойно?

- Надо разместить это, это, и это, - распечатанные листки скользили по глянцевому полированному дубу. И старайся избегать негативных ассоциаций с ключевыми словами, - Его голос, такой уверенный и сильный. Неужели это Он вопил и колошматил по столу пепельницей минуту назад, когда она ждала за дверью?

- Помни, особый акцент надо сделать на двуличности их правительства и на поддержке, оказанной ими… - можно было не слушать - ничего нового.

- Но ведь это…неправда, - осторожно подобрав слово, спросила она в тот день, когда впервые вошла в кабинет с длинным дубовым столом.

- А ты полагаешь, везде пишут только правду? – искренне удивляясь, ответил Он, касаясь ее локтя. Понимаешь, против нас объявлена война. А на войне, как известно, все средства хороши. Вот солдат – он же убивает, и не будь он солдатом, то давно уже оказался в тюрьме. А так – получает ордена и медали. И ты – солдат. Как говорил кто-то из классиков, перо страшнее пистолета. Понимаешь?

- Да… - робко отозвалась Жанна, мысленно рисуя на асфальтовом катке белую пятиконечную звезду, знакомую с детства.

- И больше без подобных вопросов! – слова словно стилет. Девушка вздрогнула, почувствовала Его силу и силу его слов и ответила:

-Да.

- Вот и ладненько, - снова тот же зыбучий и мягкий, словно топь, тон.

HYPERLINK "https://www.google.com/search?newwindow=1&q=Finis+sanctificat+media&spell=1&sa=X&ei=yquSVbjKC8j8ywO584mIDA&ved=0CBkQvwUoAA&biw=1920&bih=967" Finis sanctificat media поверх скрещенного пера и микрофона – заставка на рабочем столе ноутбука. Какая точная фраза – цель оправдывает медиа! Она служит великой цели! Какой? Не важно, потому что на войне… Вот только «война», само это пропитавшееся грязью, кровью и порохом слово, ей почему-то не нравилось. Ведь это не война, нет. Это она, они все – вся редакция, все бессчетные студенты-операторы, редакторы, копирайтеры и далее - спасают людей от неизбежной и страшной гибели. Они – спасители. Они – почти боги…

- Это великолепно, - Он расплывается в довольной улыбке. Это просто великолепно! Только не нужно использовать слово «бог», не стоит. «Спасатели» - это прекрасно.
Так из солдата она стала спасателем, а вслед за этим – и главным экспертом отдела. Теперь все было еще интереснее - под ее пальцами собирались и сплетались слова, которые должны будут спасти… От кого и как – разве это имеет значение?

Из зеркала смотрела новая Жанна – с опухшими искусанными губами, глазами, покрасневшими от размазанной косметики, с растрепанными и перепутанными волосами. Из крана сочилась тонкая струйка ледяной воды. Девушка подставила руки: спешить больше некуда, и вода срывалась крупными каплями между пальцев. Набрав полную пригоршню, плеснула на лицо, дыхание перехватило. Вернулась в комнату, она вытряхнула из сумки мыло, маникюрные ножницы, пару белых одинаковых блузок, сложенные и отглаженные до лезвийной остроты стрелок брюки от костюма…

- Если ты работаешь в солидной фирме, то выглядеть надо соответствующе, - вспомнились Его слова. У женщины должна быть женственная аккуратная и длинная прическа. Ты же не хочешь быть похожей на… - девушка не помнила, с кем тогда сравнил ее Он, но обида осталась. Она вернулась в ванную, отхватила ножничками прядь волос.

- Слишком длинно, некрасиво будет, - отрезала выше. Еще и еще. Намочила руки и взъерошила получившийся «ежик», улыбнулась сама себе. Вернулась в комнату, расшвыряла упакованные вещи, ища джинсы:

- В джинсах можете ходить на дачу или побираться.

- Да пошел ты, - Жанна заткнула возникший в голове голос, надрезала ткань, растрепала края дырок остриями ножниц. С джинсами нашелся домашний топик, с которого улыбалась вышитая кошачья мордочка.

Она улыбнулась в ответ, попыталась, насколько смогла, подравнять свою новую стрижку, влезла в джинсы, натянула топ, только обуви не нашлось – пришлось надеть старые офисные туфли. Оценила себя в зеркале, хмыкнула, подвела глаза, хмыкнула еще раз, без сожаления оглядела раскиданные по комнате вещи; подхватила заметно полегчавшую сумку и толкнула коленом дверь.

- Ты, мелкая бесполезная... курица! Что ты себе позволяешь? Я тебя спрашиваю, безмозглая идиотка? Тебя или кого-то еще? – от былой важности Его не осталось ничего. Заплывшие глазки запутались в красных прожилках; лицо, словно у утопленника, посинело; и капли слюны оставляли пятна на разбросанных распечатках.

- Но… - девушка попыталась было возразить, но внезапно потеряла голос.

- Что? После этого ты еще смеешь мне что-то говорить? Если ты не можешь запомнить две фамилии и не перепутать их, о какой профпригодности можно вообще вести речь? Твое место в борделе, если там кто-то захочет терпеть подобную курицу.

- Но… Это… это первый раз. Я устала, не спала всю ночь, - она попыталась оправдаться.

- И что? Значит можно не работать? – Он шарахнул пепельницей по столу, добавив к сотне вмятин на полированном дереве еще одну.

За дверью кабинета сердце Жанны заколотилось, поползло куда-то вверх; она почти упала на стул, пытаясь вздохнуть; вокруг засуетились, запиликал телефон…

Она вышла на работу через неделю, боком зашла в Его кабинет, осторожно, словно взрывчатку, опустила на стол «больничный» с едва разборчивым «нервный срыв» и поставленной поверх треугольной сиреневой печатью.

- Нервный срыв? – брезгливо хмыкнул Он, скомкал листок, и забросил его в угол. Симулянтка. Продалась? И за сколько?

Она не понимала.

- Убирайся, теперь будешь заниматься текучкой. Если, конечно, у тебя хватит на это мозгов.

Он поднял телефонную трубку, коротко бросил:

- В район отправишь Жанну, - и хватил трубкой о черный пластик телефона.

- Вечером чтобы все было здесь! Мне плевать, что там нет интернета. И вообще мне плевать на тебя тоже. Пошла отсюда.

Жанна попятилась, чувствуя, как что-то сломалось внутри нее, хрустнуло и рассыпалось.

На улице безумствовал рассвет; заливая розовым окна, набрасывая на улицы сеть теней, поджигая старые лужи, распыляя птичий щебет, расталкивая, расшевеливая спящий до поры день. Жанна запуталась в рассветной сети, побежала по разрытому тротуару, не зная дороги, загляделась на медленно потухающие фонари и, наконец, отдалась-таки ветру. Он щекотал ей затылок, проползал в джинсовые прорехи, гладил плечи, и она хотела еще, и еще. На окраине городишка, среди чахлых деревьев и нагромождения бетонных глыб, усыпанных пластиковыми бутылками, она стояла, раскинув руки, пытаясь обнять ветер, обнять весь мир, ускользавший от нее до сегодняшней ночи.

- Уезжай утром! – вспомнилось сообщение, вспыхнуло пролетевшим мимо желтым листом.

- Но откуда? Куда? Она огляделась, прислушиваясь к ветру, надеясь, что и здесь таинственный собеседник найдет способ сказать ей…

За лесополосой – остановка, старая, чужая. По бетону – мозаика, какие-то женщины, машины, то ли поле, то ли море желтое – не разобрать; упиваясь ветром, свободой и миром, Жанна не хотела видеть ничего, кроме тугой синевы неба.

- И что же приедет? Кто? – последний оставшийся без ответа вопрос.

Оранжевый «ПАЗик» полз по дороге, смешно подпрыгивая.

- Так просто? – разочарованно подумала девушка. Автобус остановился, содрогнулся всем кузовом. Внутри – никого, только водитель. Она поежилась, но телефонному незнакомцу так хотелось верить!

- Да и кто поедет в такую рань? – успокоила она себя, легко запрыгнула на ступеньку. Водитель – уставший, с печально-измученными глазами, на миг отразившимися в зеркале, ничего не сказал, и даже не оглянулся.

Километры проносились мимо, и Жанне казалось, будто осеннее солнце навечно вплавилось в небосвод, застыв над кронами деревьев. Она пыталась вспомнить какую-нибудь детскую песенку, но, кроме нескольких слов, нечего было вспомнить.

- Может быть, на этом автобусе можно вернуться?.. Хотя… - повторять все сначала она больше не хотела. Лучше начать все тут, прямо сейчас!

В автобус ее вернул свист открывающихся дверей. Мальчишка-подросток в потертой «косухе» шмыгнул внутрь, быстро протопал назад и затих, словно и не было его.

Денис

- Открывай! Открывай, мелкий сученок! - дверь дергалась, лязгал язычок засова, из-под наличников сыпалась пыль.

- Открывай, порешу, паскуда!

Денис подтащил к двери тяжелую тумбу - хотя вновь приколоченный засов и казался крепким, но так все же надежнее.

- Я тебе устрою баррикады! Ишь Ленин выискался! Отца слушаться надо!

- Ты не отец! - выкрикнул в ответ Денис. Ты… Ты…пьяная свинья!

- Что? – взревел хриплый голос за дверью. Как ты смеешь, ты, ублюдочный крысеныш! Да я… Дверь снова задрожала.

- Оставь его, - долетел тихий женский голос.

- Заткнись, женщина. Это мой сын! Мой! Я его воспитал, поэтому имею право…

- Не имеешь! – огрызнулся в ответ подросток. И мои вещи не смей трогать!

- Тебя кормить на что-то надо, ублюдка мелкого. Нечего тут свои пиндосские железяки таскать! И в кого ты только такая тварь пошла?

- Пить меньше надо.

- Еще ты мне не указывал. Не дорос еще!

- Не смей так с отцом разговаривать! – женский голос был не уверен и испуган.

- Вот видишь! Видишь, в кого он с этими железками превратился!

- Слушай, что отец говорит.

- Раньше надо было его воспитывать, - рявкнул мужской голос и оборвался глухим ударом. Женщина тихо заскулила, мужчина пару раз ударил в дверь и прохрипел:

- Жрать давай. Сил моих на вас больше нет.

Денис закутался в одеяло, засунул голову под подушку, прижал ее к ушам. Звуки увязли в вате, загустели и смолкли.

Так было всегда.

- Почему мама вышла замуж за это чудовище? - размышлял он с самого детства, прячась от отца в зарослях ежевики, где среди прочных и шипастых, словно колючая проволока, стеблей был прорублен устеленный сеном лаз. Если проползти по нему метров пятнадцать, можно выбраться на круглую полянку полутораметрового диаметра, где можно лежать, смотреть в небо и никто, совсем-совсем никто, кроме, разве что, кролика с разорванным ухом, не сможет к тебе прийти.

Там было хорошо, пока однажды не явился с очередного «отдыха» взвинченный до невменяемости папаша, схватил топор и с рыком принялся крошить ежевичные заросли. Дорубившись до поляны, он с победным видом спустил штаны и завопил:

- Будешь жить как все. Если у всех дерьмом воняет – то и у тебя должно!

Неделю спустя, Денис, цепляясь тонкими пальчиками за раскачивающиеся ветки, сидел на дереве. Отец бешеной собакой метался внизу, размахивал топором, и каждый удар гулко отдавался в кроне. Но старая яблоня оказалась куда прочнее ежевичных заграждений - вскоре пьяница выдохся, свалился без чувств и захрапел. Пришла мать, оттащила граблями топор в сторону, растолкала спящего, и с трудом повела его домой. Мальчишка просидел на дереве до темноты, и, когда захотел слезть, не смог разжать пальцы.

- Мама! – тихо позвал он. Мама!

Мать вышла, недовольно цыкнула:

- Отца разбудишь. Слезай давай. И не ори.

Он с трудом спустился, пошатываясь на затекших ногах и спросил:

- Мама, а почему ты не взяла другого, хорошего папу?

Надо поговорить. Хоть с кем-нибудь, просто поговорить. Но нет никого – все друзья там. По ту сторону сети. Денис открутил металлическую «шишку» от кроватной спинки, вытянул привязанный к леске модем, вздохнул:

- Ну, хоть до этого не добрался. Только к чему он теперь? Компьютера больше нет, и взять его негде, и тонкая связь между ним и другими, хорошими людьми, навсегда оборвалась.

Он прошелся по комнате, трухлявый пол гудел под ногами.

- Сбежать? Но что потом? Денег едва хватит на билет до города, а дальше… Кому он там нужен? Жить с такими же…как этот… - называть его отцом Денис не мог уже давно. Ну почему он не взял ни у кого из знакомых адрес? Можно было бы отправить бумажное письмо – вдруг кто поможет. Помогают же – он не раз читал в интернете подобные истории, но никогда ничего не просил.

- Все хорошо.

- Синяк – да это я с друзьями в лес ходил, там веткой зацепило.

- Да. Все отлично, – обычные его ответы. И ведь его жизни, с походами в лес и несуществующими друзьями, завидовали там, в городах, в чистых квартирах, люди, у которых был настоящий папа. Или они точно так же обманывают, стесняются? Пусть даже так. Это в любом случае лучше, чем… Чем место, откуда сбежать невозможно.

За окном вспыхнул свет. Синеватая, словно от молнии, вспышка, промчалась по комнате, отразилась от облезлого зеркала и погасла.

- Неужели гроза? – но грома не было, только ватная тишина.

- Шлюха! От кого принесла? – отец ворвался в кухню, хватил топором по столу, посыпалась, загремела посуда. Топор, проломив доски, застрял. Он подергал его, сплюнул сквозь зубы, схватил сахарницу и швырнул ее в Дениса. Брызнули фарфоровые осколки, один из них чиркнул ребенка по руке и на залитый супом пол быстро-быстро закапали темно-вишневые капли.

- Ты что? – воскликнула мать, отпихнула пьяного в сторону и заквохтала, засуетилась, упав на колени перед сыном. На следующий день она подала на развод.

Отец вдруг присмирел, перестал ругаться и выпивал лишь по выходным. И даже однажды позвал Дениса на рыбалку. Только вместо удочек и рыбы с собой у него оказалась бутыль мутной самогонки, и всю ночь пришлось, с отвращением зевая, слушать наставления, сводящиеся всегда к одному: есть только одно мнение - отца. А остальные – неправильные.

Но это не помогло вернуть хоть какое-то расположение. Мама была непреклонна. И мальчик надеялся, что хороший папа должен, обязательно должен найтись.

Папаша изменился - он приползал к дому пьяный и грязный, валялся у порога, завывая всю ночь:

- Не могу без тебя! Не могу! И без сына не могу! Ууу… Женщина. Что ты делаешь. Руки на себя наложу. Ууутоплюсь. Тебя совесть замууучает, обещаююю.

Мать с каменным лицом смотрела в телевизор. И дрожали у нее уголки глаз.

Пока не прибежали однажды сельчане с криками:

- Твой-то, твой-то… Чуть не утоп... Хорошо пастух мимо шел.

Она вдруг разрыдалась, выскочила на улицу, не одевшись толком, понеслась к озеру, растолкала толпу и запричитала неразборчиво и жутко, гладя по голове мужа. Денис догнал ее лишь у реки - по крутому берегу текла вода с мокрой мужской одежды, мама размазывала глину по лицу и заламывала руки.

- Я виновата. Только я. Дура я несчастная. Да как я посмела. Да что ж это делается. Не могу. Прости. Прости.

- За что? – удивленно подумал он тогда.

Заявление о разводе она забрала на следующий день. На радостях муж выкрутил ей запястье, доломал остатки стола и, выхлебав из горла бутылку, завалился поперек порога.

Утром, вернувшись с соседского чердака домой, Денис вдохнул густой тошнотворный перегар, увидел маму с подвязанной косынкой рукой и все понял.

Так будет всегда. Он взял отвертку и скрутил с ворот заброшенного сарая старинный кованый засов.

Еще две вспышки. Быстро, одна за одной.

- Что там? – он высунулся в окно, но осенней ночи ничего не видать, только заливает забор желтизна из соседнего дома, и высоко мерцают колючие звезды.

Выматерившись, отец снова ударил в дверь. Старый засов выдержал и на этот раз.

- Выходи!

Денис залез под кровать, нащупал пластиковую сморщенную бутылку. Это выход. На самый крайний случай, потому что выход этот слишком страшен.

- Если бы поговорить. Поговорить с кем-нибудь. Спросить совета, помощи, что за глупая гордость, - отчитал он себя.

Возня за дверью стихла. И снова вспышка. И еще одна. И сразу много – от оранжевого к фиолетовому.

- Салют что ли? – парень подошел к окну

- Завтра надо идти в райцентр, там, на почте, есть сеть. Вдруг кто-то поможет. Говорили, что есть школы, где дают общежитие. Надо поискать.

И снова свет. На этот раз – тонким лучом прямо в Денисову комнату. Луч уперся в бронзовую рукоятку на дверце шифоньера.

Он открыл шкаф. Внизу, под толстым слоем старых, поеденных молью одеял, пожелтевшего постельного белья и линялых подушек лежал сверток. Подарок на четырнадцатилетие от друга с другого конца Земли. Чьего настоящего имени он не знал. Единственный подарок в своей жизни, который он мог вспомнить. Настоящая байкерская куртка. Денис осторожно развернул мамин платок, встряхнул куртку, надел. В самый раз сейчас. И в самый раз для этого вечера – пусть хоть так кто-то другой, с неизвестным именем, побудет с ним.

Выбравшись в окно, он побрел по улице, снова пыхнуло, ослепительно ярко. Но откуда – понять было невозможно.

- Что за… - только коснулся он открытой ставни, как рука с обгрызанными ногтями ухватила его за ворот.

- Эй, иди сюда! Да, ты, иди, - худющий парень с синяком под раскрасневшимися глазами и с багровыми кровоподтеками на руках выглянул из-под нависших кустов и помахал рукой.

- И вокруг никого, как назло, - Денис уже пересчитывал в кармане мелочь.

- Да не боись, подойди.

Он осторожно, боком, приблизился.

- Ты это…компьютер купить не хочешь?

От неожиданности в ответ получилось лишь просипеть.

- Серьезно, слушай, купи, а? Дешево отдам. Уж больно бабло надо, - парень согнул левую руку в локте, и похлопал по ней ладонью.

- По…почем, - только и выдавить из себя Денис.

Сумма и правда была не велика – в половину всех его жалких накоплений.

- Ну че? Брешь что ли? Или другого искать? – наседал нетерпеливо незнакомец.

- Да. Да. Да, – оттараторил Денис в ответ. Только. Только мне до дома далеко, не донесу.

- А где живешь? А… Я там. Рядом, привезу. Десятку на билет дай только.

- Ну вот, вот в чем дело – разочарованно вздохнул он, выгреб мелочь и высыпал в дрожащую ладонь парня.

- Ты это, не очкуй. Привезу, коли сказал. Вечером давай, родаки ничего не скажут?

- Ты в окно стукни, - печально ответил Денис.

Но парень не обманул – вечером затарахтел раздолбанный мотороллер, и постучали в окно.

- Неужели… Неужели у меня будет…компьютер, - волнение и радость перехватили дыхание.

Он сунул парню деньги, глаза у того вспыхнули больным безумным огнем, он передал в окно компьютер, монитор, клубок проводов и прочие непонятные штуки.

- Ты это, че, программистом будешь? – насмешливо спросил отец через несколько дней. Украл, небось.

- Подарили в школе, - злобно соврал Денис в ответ.

- Где куртку спер? – дыша самогонкой в лицо, взревел отец.

- Не твое дело! – огрызнулся Денис.

- Ты, сученок, знаешь ведь, что у отца денег нет. А ну снимай, я завтра продам. Ишь повадился, недоросль.

- Не отдам! – в груди заклокотала ненависть.

- Снимай, кому сказал!

Он наклонился и ударил отца головой в лицо, от неожиданности тот разжал руку и схватился за разбитые губы.

- Ууубью! – взвыл он дико.

- Как ты с отцом? Зачем? – запричитала на крыльце мать.

- Уууроююю, сууученок! – зажимая одной рукой разбитые губы, второй отец выломал из забора кол и, спотыкаясь, завертелся по двору.

Мальчишка привычными уже кошачьими движениями вскарабкался на нависающие над забором ветки; дерево качнулось и никому не нужные яблоки глухо затарабанили по земле.

- Хватит вам обоим. Ну хватит… - голосила мама. Вернись, поговори с отцом, нельзя так. Будь же ты человеком, а не как он, скотиной неблагодарной.

Ненависть закипела еще сильнее:

- Почему ты его терпишь? Он же псих!

- Кто псих? – взревело внизу, и удар сотряс дерево. Я тебе устрою псих! Я тебе устрою! – папаша отбросил кол и побежал, запинаясь, в дом.

- Нельзя же так. Нельзя, нельзя, - заскулила женщина неразборчиво

- Можно, мама! – оборвал ее Денис.

Отец вывалился из двери с топором, обретя вдруг совсем нечеловеческую прыть, и принялся рубить яблоню.

- Давно надо было срубить! Негде прятаться, сученок!

На этот раз папаша оказался упрям, и через десяток минут старое дерево затрещало Денис сжался, чудом выскользнул из хлещущих воздух побегов и помчался в ночь.

Так было всегда. Но сегодня все кончится.

- Вам интернет настроить? – девушка в салоне связи взяла вторую половину Денисовых финансов.

- Да. Если можно – неуверенно ответил он.

- До этого пользовались интернетом? Какого оператора?

- Нет. Только недавно компьютер…появился.

- А, понятно. А какой купили? Ноутбук? Или планшет?

- Обычный.

- Он же большой. Да и вообще старье это, - махнула рукой девушка, подключая модем к кабелю.

- А мне нравится! – недовольно пробурчал он.

- Да я так, - словно оправдываясь, ответила продавщица. Вот, готово. Что ж, удачного похода в сеть.

По дороге домой Денис не знал, радоваться или же расстраиваться. Он то бежал вприпрыжку, то брел медленно, повесив голову и шаркая сандалиями по пыли. Слишком велика была нежданная радость; и слишком силен был страх нового.

Окно в мир для него приоткрылось, а вскоре распахнулось приветливо и широко. Столько людей! Настоящих! С которыми можно поговорить! Окно, в которое, как и в окно его комнаты, можно сбежать от вечно пьяного папаши, от жалкой, запуганной мамы, которую сын все же больше презирал, чем жалел, и от всего прочего.

Поначалу ему показалось, будто бездушная машина сможет вернуть родителей – они вместе умилялись пушистым котикам, удивлялись хитроумным трюкам или пейзажам никогда невиданных ими стран. И мама плакала. Как тогда, давно – незаметно, с плотно-плотно сжатыми побледневшими губами.

Но все это быстро закончилось. Отца по-прежнему интересовали не коты и не дальние страны, а самогонка, мама, наплакавшись, впала в привычное безразлично-тоскливое состояние. И он остался один перед распахнутым в мир окном.

Рассвет зарождался на другом краю села – дрожащий отсвет полосой под низкими тяжелыми тучами. Парень сбивал палкой верхушки бурых кукурузных стеблей. В проеденных мышами початках виднелись золотистые зерна; выломав один – холодный, тяжелый и влажный, он попробовал погрызть их, но кочан пах плесенью. Отплевавшись, Денис отшвырнул палку и равномерным механическим шагом пошел обратно в село.

- Он уже спит. Точно спит – набрался он хорошо, да еще и набегался. И дерево срубил. Урод.

Вот и знакомая улица. Там, через полсотни домов тот, который… Он на миг замедлил шаг, выдохнул шумно, почти до потемнения в глазах, и пошел дальше.

Яблоня завалила забор, покосившуюся калитку, раскинулась на тротуаре, повисли беспомощно листья на обломанных ветвях. Белесая полоса рассвета пожелтела.

Ставни по-прежнему открыты. Денис перемахнул подоконник, достал из-под кровати пластиковую бутылку, сунул ее в джинсовый потрепанный рюкзачок, затолкал туда же пару школьных тетрадей, присел на кровать, как перед дальней дорогой. Выпрыгнул обратно, притащил из сарая грабли и воровато огляделся по сторонам. Мелко-мелко стучали зубы, и ничего не получалось поделать с ними. Он прикусил лямку рюкзака. Но и это не помогло. Он еще раз выдохнул, голова вдруг потяжелела, потемнела оранжевая полоса на востоке…

Посылка с байкерской курткой пришла нежданно – скомканное извещение он выудил из мусорного ведра под крики:

- Никаких посылок нам не слали, и слать не будут, пока я жив!

На почте было пусто и пыльно, ему вручили желтую коробку с адресом, написанным на английском жирными черными буквами. Почтальонша ехидно ухмыльнулась:

- Что, в шпионы подался? Продался, да?

Денис смолчал, но весть о посылке уже разлетелась по поселку. Затрещали под заборами бабки, превращая заурядную коробку в безумно закрученный шпионский роман.

- Родину продаешь? – колошматил отец в дверь. Я так и знал, что все этим закончится. Воспитали на свою голову. Вот увидишь, увидишь – орал он уже в комнаты, матери, - смоется он к этим западным пиндосским подстилкам.

- Объясниться не хочешь? – подавленно-злобно спросила из-за двери мама.

- Это от друга. Подарок просто, - чуть не плача ответил Денис.

- Какие у тебя могут быть друзья там?

- Которые лучше, чем здесь.

- Что? Ты слышишь, что он говорит? Не нравится ему тут! Не нравится, так убирайся нахрен! А позорить себя и мою страну не дам!

- А в грязи валяться не позорно? – злость и азарт подстегивали его.

- Не смей так с отцом!

- Лучше бы ты развелась с ним тогда, мама. Лучше бы он утонул!

- Ублюдочный сученок! – папаша завыл уже привычную свою песню.

Куртка была великовата, да и носить ее было слишком рискованно, поэтому и оказалась она под грудой никому не нужных вещей, лежащих в старом шифоньере – до лучших времен, в наступление которых Денис все еще верил.

Денис послюнил палец, поднял руку. Ветра не было – тяжелый и душный штиль. Он подпер дверь граблями, открутил пробку на хрустнувшей бутылке. Сладко запахло бензином..

- Надеюсь, меня… простят…

Он плеснул на стены, в окно комнаты, остатки вылил на порог, нащупал в кармане гремящий полупустой спичечный коробок. Выдохнул. Чиркнул спичкой.

Ничего. Он отшвырнул спичку, вытащил новую, снова чиркнул – шипение, вьющаяся змейка серного дыма. Он взял сразу несколько – только тихий треск. Еще одну. И еще. Коробок плясал в руках, грохоча все громче и громче, до оглушительного, сбивающего с ног рева. Спички ломались, падали в пожухлую траву, шипели, но не загорались. Денис разломал коробок, прижал остаток спичек к донышку, чиркнул по коричневым головкам раз. Второй. Третий. Снова шипение, дымок - чернеет, превращаясь в ноздреватые огарки, сера. Ни малейшей искры.

Вспышка. Сияющая, белая, ослепительная. Как тогда, вечером. Только близко, где-то рядом. Но откуда? Тишина, прозрачная, кристаллизованная, идеальная заливала спящий поселок. Восход розовыми языками тянулся из-за горизонта, и облака были над ними клубами черного дыма.

Он забросил в куст крапивы грабли, тихо толкнул дверь. Бензин смешался с перегаром, вонь вытекала в утро и таяла. Отец, сбросив с продавленного дивана постель, храпел, пуча глаза в потолок. Денис прошел дальше, взял маркер и на поцарапанном боку холодильника размашисто начеркал:

- Не ищите меня. Я не вернусь. Про…, - задумался на секунду, какую букву писать следующей, но не написал ничего, швырнул маркер на неубранный стол и, не оглядываясь, пошел по улице к шоссе.

- Ты только…только… - виновато тараторила мать, выйдя зачем-то встречать Дениса аж у середины поселка.

- Что? – недоуменно спросил он.

- Только…не начинай…

Дата добавления: 2015-09-29