— Однако вы молоды, — сказал Шелленберг без улыбки.
— Если это недостаток, то со временем я исправлю его.
— И смелы, — добавил Шелленберг.
— Виноват, господин бригаденфюрер! — Вайс вскочил, вытянулся.
— Сядьте, — приказал Шелленберг. — Я имел в виду ваше поведение не здесь, передо мной, а на границе.
— У меня есть достойный пример, которому я бы хотел следовать, — сказал Вайс и твердо взглянул в глаза Шелленберга.
Тот чуть улыбнулся.
— И к тому же честны. Не слишком ли много для одного человека?
— Для человека, который служит вам, — нет! — Лицо Вайса не дрогнуло.
— Вы находчивы. — Добавил: — Вилли Шварцкопф был крайне удивлен, что вы не сочли возможным поделиться с ним впечатлениями о своей новой службе.
— Разговоры о службе нам строжайше запрещены, мой бригаденфюрер.
— Кем?
— Самим содержанием нашей работы, — быстро нашелся Вайс.
— И она вам нравится?
— Я служу рейху.
— В таких случаях принято отвечать — фюреру.
— Так точно, мой бригаденфюрер!
— Ну что ж, вы, кажется, отлично разобрались в тонкостях нашей службы, — многозначительно сказал Шелленберг. Спросил после паузы: — У вас есть ко мне вопросы?
— Я счастлив увидеть вас, мой бригаденфюрер!
— Это все?
Вайс промолчал.
Шелленберг, пристально глядя в глаза Вайса, вдруг объявил:
— Запомните еще одну вашу кличку — «Фред». Она будет существовать только для моих личных распоряжений. — Помедлил, протянул Вайсу заложенное в пластмассовую обложку удостоверение, приказал: — Прочтите.
В удостоверении значилось:
«Предъявитель, 178 см роста, 72 кг веса, серые глаза. Имеет право ездить по всем дорогам рейха, генерал-губернаторства, Франции, Бельгии, Голландии, въезжать в запретные зоны, концлагеря, гарнизоны войск СС и вермахта на любой машине в гражданской или военной одежде и с любым пассажиром (или пассажирами). Удостоверение действительно лишь при наличии фотографии.
Подпись: рейхсфюрер СС (Гиммлер), начальник гестапо (Мюллер), начальник ОКВ (Кейтель), начальник СД (Кальтенбруннер)».
— Мощный документ, — сказал Вайс, почтительно возвращая удостоверение Шелленбергу.
Тот небрежно бросил его на столик, приподнялся и, подавая Вайсу руку, сказал:
— Надеюсь, если вы и впредь будете столь же исполнительны, ваша фотография, возможно даже в ближайшее время, понадобится для этого документа.
Вайс пожал протянутую ему руку, поклонился и направился к двери.
Внезапно он был остановлен.
— Почему вы не донесли партии о некоторых преступных действиях капитана фон Дитриха? — спросил Шелленберг.
Вайс быстро обернулся и решительно ответил:
— А потому, что мой непосредственный начальник господин фон Лансдорф не давал мне об этом никаких указаний.
— Вы не выполнили долга наци.
— Я руководствуюсь в первую очередь своим служебным долгом.
— Вы хотите сказать, что существует какое-то различие между долгом перед партией и служебным долгом?
— Я этого не говорил, — сказал Вайс.
— Но я вас так понял.
— Вы хотите так меня понять? — спросил Вайс.
— А вы не хотите, чтобы я вас так понял?
Иоганн знал, что у Шелленберга отношения с Гиммлером отличные, а с Борманом — почти враждебные. И решился на отчаянно смелый поступок.
Сделав шаг вперед, объявил:
— Да, вы меня правильно поняли, мой бригаденфюрер.
Шелленберг сжал губы, острые скулы еще резче выступили на его желтоватом лице. Он долго молчал, не спуская испытующего взгляда с лица Вайса, потом неожиданно улыбнулся, сказал дружелюбно:
— Господин фон Лансдорф — мой друг, и его благожелательный отзыв о вас послужил дополнительной причиной того, что отныне вы будете числиться в моем личном списке как «Фред». И я отвечу доверием на ваше доверие. Не исключено, что в ближайшие дни фюрер, возможно, подчинит абвер рейхсфюреру. Тем самым вы получите возможность вновь встретиться с некоторыми своими прежними сослуживцами, в том числе и с капитаном фон Дитрихом. — И Шелленберг снова, на этот раз многозначительно, тверже пожал руку Вайсу.
Когда Иоганн разыскал в саду Густава, тот по его лицу сразу же догадался о результатах встречи с «шефом» и тоже решительно, даже с некоторой горячностью, пожал ему руку.
В ресторане «Золотой олень» Густав настоял, чтобы они распили в честь успехов Вайса бутылку старого, коллекционного вина. И сам заплатил за нее, хотя подобное расточительство не было принято даже среди закадычных друзей: офицеры разведки привыкли в таких случаях расплачиваться каждый за себя.
Очередную встречу профессор назначил Иоганну в укромном, заросшем длинноветвистыми плакучими ивами местечке на берегу озера Хавель.
Когда Иоганн пришел, он уже ждал его в рыбачьем ялике.
Берясь сразу за весла, профессор сказал:
— Представьте, я пригласил вас только для того, чтобы, как говорится у нас дома, провести вместе выходной день. — Усмехнулся: — Как вы думаете, можем мы себе позволить такую роскошь?
— Не знаю, — сказал Вайс.
— Я предлагаю, — заявил профессор, — полностью отдаться фантазии: представим себе, что мы с вами рыбачим где-нибудь, допустим, на Ладоге.
— Непохоже, — со вздохом возразил Вайс.
— Моя жена и дочь тоже считают, что непохоже, — согласился с ним профессор.
— А откуда они могут это знать?
— Извините, — насмешливо сказал профессор, — но я человек семейный, и этот факт укрепляет здесь мою репутацию.
— Вы женаты на немке?
— Что вы, голубчик! Карьеру семьянина я начал еще с рабфака.
— И ваши жена и дочь знают?..
— Безусловно, — сказал профессор. Улыбнулся. — И, верите, неплохое получилось подразделение: жена — инженер на секретном заводе Юнкерса, дочь — во вспомогательном женском батальоне службы наблюдения ПВО Берлина. — И добавил с нежностью: — Весьма оказались толковые товарищи.
Иоганн жалостливо поглядел на профессора:
— И вам за них не страшно?!
— Видите ли, в данных обстоятельствах я предпочел бы, чтобы жена безропотно подчинилась моей воле и покорно ожидала супруга дома. Но мы с ней в один год и даже в один месяц вступили в партию. И в связи с этим она считает, что у меня перед ней нет никаких преимуществ старшего. Очевидно, она и дочь воспитала в подобных представлениях. Думаю, что Центр разрешил мне эту семейственность на работе в порядке исключения.
— Я бы на такое никогда не решился, — сказал Вайс. — Рисковать своей жизнью — это что ж, не так трудно… А вот рисковать жизнью тех, кого любишь, у меня не хватило бы духа…
— У меня его тоже не хватало, — признался профессор. — Но у жены и дочери мужества оказалось более чем достаточно. Мы помогаем друг другу жить, исполнять свой долг. Если есть высшая близость между людьми, я полагаю, что она добывается именно таким образом.
Вайс посмотрел на профессора с восхищением и нежностью.
— И вы тоже чекист?
— Имею значительную выслугу лет.
— Вы действительно врач?
— Это мой второй диплом, — с достоинством сказал профессор. — Первый я получил в тридцатом году, когда закончил истфак. Склонность к медицине обнаружил в себе позже, а образование получил в Мюнхене. — И вдруг сразу же, круто переменил тему разговора. — Кстати, как вы оценивали поражение немцев под Сталинградом? — спросил он.
— Я боялся, что выдам себя, не смогу скрыть радость и провалюсь на этом.
— Нет, с точки зрения немца.
— Ну что ж, — нерешительно сказал Иоганн, — как величайшее поражение вермахта, полный провал плана «Барбаросса».
— А с политической стороны?
— Точно так же.
— А вот, представьте, гитлеровская пропагандистская машина использовала катастрофу под Сталинградом в ином плане. Превратила ее в пропагандистскую акцию, обращенную к реакционным правящим кругам союзников. Вы знаете, Гитлер, потрясенный поражением, не мог в эти дни выступать, его речь прочел по радио Геринг. Слышали эту речь? Не пришлось? Напрасно! Она вся была обращена к Уолл-стриту и Сити. Гитлер расписывал себя как единственного спасителя западной цивилизации от большевистского варварства. А Геббельс, в дальнейшем развивая эту мысль, объявил: «Ясно, господа, что мы неверно оценивали военный потенциал Советского Союза! Сейчас он впервые открылся нам во всей своей кошмарной величине. Сталинград был и остается великим сигналом тревоги… Осталось лишь две минуты до двенадцати», — то есть до полного поражения Германии. А этот трехдневный траур после ликвидации окруженных под Сталинградом войск? Вы понимаете, зачем это? Превратить гибель своих солдат в орудие пропаганды, чтобы напугать правящие верхи союзников мощью Советской страны. Помочь реакционным кругам Америки и Англии вызвать в своих странах волну антикоммунизма и подготовить таким образом почву для вероломного сепаратного мира. И, по нашим данным, действия гитлеровской пропаганды оказались небезуспешными. Тайные дипломаты союзников чрезвычайно оживились. Аллен Даллес перекочевал в Берн с целым разведывательным штабом, и множество посланцев немецких разведслужб, с которыми у Даллеса старые доверительные отношения, протоптало к нему тропы.
— Да, — сказал Вайс, — я это знаю.
— Учтите, — предупредил профессор, — союзники заслали в Германию целую армию разведчиков. И знаете, чем они сейчас занимаются? Изучают настроения германского народа, силы Сопротивления. Но вовсе не для того, чтобы помочь движению Сопротивления хотя бы оружием. Нет. Хотят выяснить, не будет ли это движение препятствовать намерениям союзников сохранить Германию после ее поражения как империалистическую державу, враждебную Советскому Союзу. По имеющимся у нас данным, Даллес озабочен тем, чтобы вермахт и после поражения сохранил силы, способные подавить революционное движение в стране. Значит, Даллес представляет те американские круги, которые сейчас разрабатывают не столько планы наступления на втором фронте, сколько планы подавления революционных сил германского народа после поражения Гитлера и, как болтал ваш подопечный американский разведчик, хотят сменить вывеску Гитлера на другую. Ненависть американского и английского народа к Гитлеру настолько велика, что Даллес, кажется, готов содействовать покушению на его жизнь, чтобы потом договориться с той же самой фашистской фирмой, но действующей уже под иной вывеской. И не исключено, что Геринг, Геббельс, Гиммлер были бы счастливы подарить рейху свое имя для этой цели.
— Да, — задумчиво согласился Вайс. — Все это, пожалуй, так…
— Слово «пожалуй» — плохой слово, — сердито прервал его профессор. — Я говорю, опираясь на факты и доказательства. И наша с вами задача — представить в Центр документы, с исчерпывающей и неопровержимой полнотой свидетельствующие, что между союзниками и оппозиционными группами рейха ведутся переговоры о сепаратном мире. Как видите, сейчас мы с вами должны поработать на Германию. На будущую Германию. Ну как, не возражаете? — Заметил с улыбкой: — Может, вы полагаете, что я, как историк по образованию, в данном случае мыслю лишь историческими категориями? Но мой опыт чекиста подтверждает: такое мышление сродни долгу, который я выполняю. Предотвратить новый заговор против народа, уже ставшего жертвой фашистского заговора, — значит спасти его. Я думаю так.
Некоторое время они молчали. Но вот после долгой паузы профессор снова заговорил:
— Рассказав вам о моей семье, я нарушил правила конспирации. Но я сделал это намеренно. Сознание, что я здесь не один, что малейшая моя оплошность может привести к гибели самых близких мне людей, воодушевляет меня, если так можно сказать, на величайшую осмотрительность. — Профессор просительно улыбнулся. — И теперь я рассчитываю, что вы будете вести себя так же осторожно. Ведь, рассказав вам о своей семье, я как бы доверил вам ее судьбу. Я знаю, что вы несколько излишне склонны к самостоятельным действиям, часто увлекаетесь, но верю: вы поняли, чем теперь я вас обязываю неуклонно продумывать каждый ваш шаг на пути к намеченной цели.
Самоотверженное решение старого чекиста потрясло Иоганна своим великодушием, проникновенной заботой и доверием — самым высоким, какое может оказать человек мужественный, сильный, безошибочно чувствующий эти же качества у своих друзей.
Гуго Лемберг снова пригласил к себе Вайса и снова принял его в кабинете отца. Иоганн заметил, что с книжных полок исчезли материалы и книги о Советском Союзе.
На этот раз Гуго был более откровенен. Он говорил о трагическом положении Германии. Сказал, что, по данным абвера, насыщенность советских войск боевой техникой в сравнении с осенью 1942 года возросла в пять-шесть раз, соответственно вырос и их боевой опыт, и что военными средствами Германия теперь войну выиграть не может.
— А какие же средства требуются, чтобы не проиграть войну? — спросил Вайс.
Гуго ответил уклончиво:
— В США существует сильная антирузвельтовская группировка, которая заинтересована в том, чтобы сохранить военный потенциал Германии как угрозу против России. Но эта группировка бессильна против ненависти американцев к Гитлеру.
— А в Англии?
Гуго усмехнулся.
— В тысяча девятьсот тридцать восьмом году Черчилль заявил, что мечтает видеть во главе Англии деятеля такой силы воли и духа, как Гитлер, и теперь он боится английского народа и вынужден обуздывать стремления лидера английских фашистов.
— Ну, а каковы намерения России?
Гуго пожал плечами.
— Сталин, выражая позиция советского правительства, утверждает, что задачей Советского Союза в войне является не уничтожение Германии, но уничтожение преступного гитлеровского режима и его вдохновителей.
Вайс развел руками.
— После отдельных неудач на фронте фюрер снял с постов многих наших прославленных полководцев, — сказал Гуго. — И этим как бы возложил на генералитет ответственность за провал кампаний.
— А теперь эти полководцы в отставке пытаются возложить на фюрера вину за военные неудачи, — ехидно заметил Вайс.
Гуго бросил на Вайса недовольный взгляд.
— Если мы потерпим поражение, то пресечь революционный мятеж во всех случаях сможет только правительство военной диктатуры, состоящее из тех же полководцев, — сказал он и добавил: — По данным СД, несомненно преуменьшающим явную опасность, выходит, что сейчас в Германии лишь пятьдесят — шестьдесят процентов населения беспрекословно подчиняется правительству. Тридцать процентов недовольны существующим режимом, но опасности не представляют. Остальные — ненадежны. Этих подвергают усиленным репрессиям или пачками отправляют на фронт. Такое соотношение политико-морального состояния населения не стабильно: оно беспрерывно ухудшается. Возможно, армии союзников и взяли бы на себя полицейские функции подавления недовольных. Но для этого армии союзников должны прийти в Германию, и прийти не ослабленными нашим сопротивлением, иначе они не сумеют выполнить свои важные функции.
Вайс спросил:
— Но ведь для того, чтобы они могли сохранить свои силы, нам придется снять армии с Западного фронта?
Гуго сказал со злостью:
— Паулюс изменнически капитулировал в Сталинграде, опозорил мундир германского офицера. Но если бы так поступил немецкий генерал на Западном фронте, это была бы акция, совершенная во имя спасения Германии от катастрофы революционного восстания.
— Значит, открыть фронт на Западе — это не измена, а услуга рейху?
— Да, если мы не хотим потерять империю. Если мы хотим спасти Германию от опасности коммунизма.
При этих словах Гуго в комнату вошел офицер, внешность которого поразила Иоганна своей строгой сосредоточенностью. Приятное лицо не портила даже черная повязка, прикрывавшая его левый глаз. Сухопарый, подтянутый. Вместо правой руки — протез в лайковой перчатке, на левой не хватало двух пальцев.
— Знакомьтесь, — сказал Гуго, — полковник генерального штаба граф Клаус Шенк фон Штауфенберг. — Объяснил: — Граф был ранен на тунисском фронте, только что из госпиталя. — Добавил не без оттенка зависти: — Получил в Берлине пост начальника штаба резервной армии. — Обращаясь к Штауфенбергу, сообщил: — Обер-лейтенант Иоганн Вайс, как я вам уже говорил, работал в абвере, специалист по России. — Пояснил Вайсу: — У меня с полковником различные точки зрения на русский вопрос, как, впрочем, и на некоторые иные вопросы, но это не мешает нашей дружбе.
Штауфенберг сказал, усаживаясь в кресло напротив Вайса:
— Как вы теперь знаете, я воевал в Африке. Но меня живо интересует наш главный противник — русские.
Вайс предупредил:
— Я не был на Восточном фронте.
— Но по роду своей службы вы общались с русскими военнопленными, изучали их, осведомлены о подпольных организациях, которые они создают в лагерях, — все это для меня небезыинтересно. Расскажите все, что возможно, — попросил полковник.
Сначала Иоганн говорил очень сдержанно. Но потом, когда Гуго вышел, вопросы Штауфенберга стали более откровенны. В них сквозило не только любопытство. Иоганн уловил в этих вопросах даже некоторый оттенок одобрения той героической борьбе, которую ведут в условиях концлагерей русские военнопленные.
Обо всем этом Иоганн рассказывал так, будто он хотел только объяснить, как трудна и сложна работа абвера с контингентом советских военнопленных. И, говоря о стойкости, непреклонной политической убежденности военнопленных, он как бы одновременно оправдывал недостаточные успехи абвера в работе с агентурой.
Особое впечатление на Штауфенберга произвело сообщение Вайса о том, что советские разведчики спасли четырех приговоренных к казни немецких военнослужащих. Не меньше взволновал его и рассказ о побеге группы заключенных, работавших на одном из немецких заводов. Когда их поймали, они даже под самыми страшными пытками не выдали немецких рабочих, с помощью которых совершили побег. А ведь вместо тех, кто помог им бежать, они могли назвать имена любых других немцев, работавших на заводе, и тех бы казнили вместе с ними. Это избавило бы русских от пыток и дало им возможность отомстить немцам как своим палачам.
Штауфенберг слушал Вайса с глубокой сосредоточенностью. Его усталое лицо с горькими морщинками в углах рта выражало искреннюю взволнованность и вместе с тем как-то смягчилось. Он спросил:
— Вы полагаете, у военнопленных и у иностранных рабочих уже существует какая-то организация Сопротивления?
— Возможно.
— В таком случае они, несомненно, связаны с немецким коммунистическим подпольем.
— Эти вопросы находятся в компетенции гестапо, — сказал Вайс.
Штауфенберг, будто не расслышав, заметил задумчиво:
— А те, безусловно, связаны с советским командованием…
Если бы в это время не вернулся Гуго, возможно, Вайсу удалось бы составить более определенное представление о том, чем вызван интерес Штауфенберга к организациям Сопротивления военнопленных. Но при виде Гуго полковник мгновенно переменил тему разговора. Сказал, обратясь к Гуго:
— Обер-лейтенант Вайс — весьма опытный разведчик, и я почерпнул немало полезного из беседы с ним. — И, пристально глядя на Вайса, заметил поощрительно: — Ваши методы вербовки действительно оригинальны.
Вайс машинально кивнул, несколько ошеломленный: он не сказал полковнику ни одного слова о методах вербовки.
На прощание, подавая Вайсу левую руку, Штауфенберг сказал:
— Я был бы рад снова встретиться с вами.
Но им никогда больше не довелось увидеть друг друга.
В течение довольно длительного времени Иоганн исполнял функции курьера в пограничной швейцарской или шведской зоне. Каждый раз какой-то человек, особо доверенный агент, подходил к его машине, сам прятал пакет в сейф, вмонтированный в машину, и запирал своим ключом. Второй ключ находился у Густава. Третий ключ Вайс получил от профессора после того, как ему удалось снять слепок: будто желая оказать любезность одному из агентов, он взял из его рук ключ и открыл им дверцу сейфа.
Теперь на маршруте Вайса встречали люди профессора. Он открывал сейф, на ходу передавал пакет и чуть медленнее продолжал свой путь. В определенном пункте его догоняли и так же на ходу возвращали пакет. Неоправданные задержки могли вызвать подозрение: Вайс знал, что в его машине установлен прибор, фиксирующий на ленте все остановки. Знал он также, чем грозит ему любая неосторожность в технике вскрытия пакета и извлечения из него документов. Знали об этом и люди профессора. Но Иоганн даже не успевал разглядеть их лиц — так быстро все происходило. И только однажды связной, с бешеной скоростью догнавший Вайса на мотоцикле, успел шепнуть, что ряд полученных от него и переданных через Центр советскому правительству документов сослужил исключительно важную службу. Документы содержали неопровержимые доказательства того, что некоторые доверенные лица правящих кругов Вашингтона и Лондона, став на путь вероломства, недозволительно нарушают обязательства, принятые главами правительств союзников. И главы правительств США и Англии вынуждены были признать это.
Что это за документы, Вайсу не было ведомо. Возможно, фотокопии материалов, содержащих условия, на которых предлагал союзникам заключить сепаратный мир тот или иной из правителей рейха — Гитлер, Гиммлер, Геринг, Геббельс, Риббентроп; возможно, меморандумы о составе будущего правительства, представленные союзникам имперскими группами, оппозиционно настроенными по отношению к Гитлеру. Сколько бы ни были различны эти группы, все они сходились на том, что самая большая опасность как для союзников, так и для рейха — вторжение Советской Армии на немецкую территорию и революционная борьба немецкого народа за новую Германию. И все они видели спасение только в капитуляции перед западными державами и установлении в Германии правительства военной диктатуры. Об этом говорил Иоганну и Гуго Лемберг.
Иоганну было известно, что каждый из правителей империи вел секретные переговоры втайне от других. Так же действовали и прочие оппозиционные группировки. И все, кто вел эти переговоры, следили друг за другом. И ради того, чтобы выведать цену, предлагаемую союзникам за капитуляцию каждой другой группой, готовы были похитить, истязать, убить любого человека, пусть не причастного к этой торговле, но участвующего в ней в качестве курьера или связного. Те же, кто назначал цену, находились вне досягаемости, им ничто не угрожало.
В разное время два курьера такого рода групп были пойманы агентами гестапо, когда один из них пересекал швейцарскую, а другой — шведскую границу. Документы, которые они везли, попали в руки Гиммлера. Но курьеров не казнили. Они были осуждены только как спекулянты за незаконный провоз валюты. Отсюда Вайс сделал вывод, что Генрих Гиммлер осведомлен о деятельности оппозиционных групп, но почему-то не находит нужным пресечь ее.
Вайс не знал, что среди пакетов, которые он передавал связному, чтобы с них могли снять фотокопии, содержалась запись разговора одного из немецких агентов тайной дипломатии с Даллесом. Речь шла о возможном главе будущего нового правительства Германии. И Даллес назвал имя Генриха Гиммлера. Он высказал предположение, что Гиммлер, будучи сейчас вторым после Гитлера человеком в империи, мог бы со временем стать и первым. Располагая огромным опытом беспощадного насилия, Гиммлер успешнее, чем кто-либо, сумеет подавить любое последующее за капитуляцией демократическое движение в стране.
Но Вайс знал другое: начальник отдела безопасности гестапо обергруппенфюрер Мюллер, жаждущий занять место рейхсфюрера, недавно арестовал агента, везшего депешу Гиммлера к Даллесу. Содержание этой депеши Мюллер сообщил Гитлеру. Все же Гиммлер кое-как вывернулся. Но теперь Мюллер и Гиммлер ненавидят друг друга. Мюллер выслеживает каждого личного порученца Шелленберга, поскольку именно Шелленберг, по приказанию особо доверяющего ему рейхсфюрера, ведет тайные переговоры от его имени.
Внезапно Иоганн получил приказ выехать в Берн. Густав показал ему фотографию и сказал:
— Вы будете находиться в полном подчинении у этого человека или у того, на кого он вам укажет. Вы несете полную ответственность за его безопасность. Поэтому вы должны установить, ведется ли за ним наблюдение, и любыми средствами ликвидировать наблюдателя, кем бы он ни был. Возможно, что слежкой занимается целая группа. Ну что ж, я равно рассчитываю на ваше мужество, — твердо объявил Густав. — Если при этом вы сумеете остаться в живых, можете не опасаться за свою дальнейшую судьбу. Пусть даже швейцарский суд приговорит вас к смертной казни за убийство — для нас не представит особого труда добиться вашего освобождения. Швейцарское правительство хорошо знает, что если фюрер не счел целесообразным оккупировать эту страну, то на это имелись особые соображения: мы использовали и будем использовать ее в своих целях.
Запомните: те люди, которые будут заниматься слежкой за доверенным вам лицом, могли получить такие же указания в отношении вас, какие я дал вам в отношении их. Полагаю, что вы достаточно умны и поймете, что эти люди не из числа агентуры наших военных противников. Поэтому будьте осторожны там с нашими соотечественниками. Повторяю: кем бы они ни были и с какой бы, пусть самой лучшей, стороны вы их ни знали. Не забывайте об этом ни на минуту.
Вы получаете крупную сумму в английских банкнотах, но, — улыбнулся Густав, — можете не опасаться: в связи с тем, что ваше задание особо важное, это будут подлинные изделия Лондонского казначейства. — Спросил: — Ведь у вас было ранение? Так вы можете пройти там курс лечения. Заплатите побольше врачу, и он найдет, от чего вас лечить…
Транспортный самолет «Люфтганзы» на рассвете доставил Вайса в Цюрих. В тот же день он на дизельном экспрессе приехал в Берн и поселился в гостинице. У него был голландский паспорт и документы, удостоверяющие, что он является немецким политическим эмигрантом. Но ни портье, ни швейцарская полиция не потребовали, чтобы он прошел регистрацию.
Тихий, благостно-спокойный город, казалось, отделенный от потрясенного войной мира столетиями бюргерского благополучного бытия, был подобен заповеднику. Горожане вели такой же образ жизни, как десять, двадцать, тридцать лет назад.
Город чиновничества и посольств. Пристанище разведок и разведчиков, которые в меру своих способностей перенимали от бернцев их неторопливость, чопорную вежливость и бережливое отношение к каждому франку — самой стойкой в то время валюте в мире.
Вайс взял напрокат в гостинице старенький двухместный спортивный «фиат»-фаэтон и медленно ездил на нем по городу, изучая улицы не столько с познавательной целью, сколько для того, чтобы не испытывать затруднений, когда придется опекать доверенного ему человека. Вскоре он обнаружил его. Тот осматривал старинную Бернскую ратушу, построенную в четырнадцатом веке.
Это был человек преклонного возраста и аристократической внешности. Он так свободно говорил по-французски со своей молодой спутницей, что его можно было принять за француза.
На фотографии, которую Густав показал Вайсу, у этого человека были куцые, гитлеровские усики щеточкой, а сейчас на его губе закручивались значительно более длинные кайзеровские усы. После Сталинграда многие пожилые берлинцы стали отращивать усы по стародавнему монархическому образцу.
Вайс поставил машину и тоже стал осматривать ратушу. И когда старик и его спутница приблизились к нему, он вслух выразил свое восхищение старинной архитектурой.
Старик внимательно посмотрел в лицо Вайса, — по-видимому, он тоже был знаком с ним по фотографии. Пожевал губу, чуть заметно кивнул, не потому, что этого требовала конспирация, а потому, очевидно, что ему было свойственно высокомерно здороваться с людьми, и, уже не глядя на Вайса, бросил:
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 25 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |